Текст книги "Александр III"
Автор книги: Андрей Сахаров
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
Двенадцатого апреля император с женой выехал в Ливадию. Мария Александровна еле дышала. С душевной болью глядел на неё государь: ни кровинки в лице, лихорадочно горящие глаза, исхудавшая фигура. Но такова природа человеческая! Жалея жену, мать его пятерых детей, Александр Николаевич думал о другом – о том, что в дорогом для него Бьюк-Сарае его ожидает княжна Долгорукая, которая отправилась в Крым заранее. Думая о ней, император забывал обо всём – о смертельно больной жене, о революционном терроре, о недавних выстрелах Соловьёва. Это было третье покушение…
2Багровое солнце валилось за горизонт, за одинаковые дома Забалканского проспекта. Было холодно – восемнадцать градусов ниже нуля при сильном ветре. Цесаревич с братьями – великими князьями Владимиром и Павлом, ожидал прибытия дяди Александра, принца Гессенского, и его сына, князя Александра Болгарского[101]101
Речь идёт об Александре Гессенском (1823 – 1888), принце, офицере русской службы, и его сыне Александре I Баттенберге (1857 – 1893), князе болгарском, племяннике императрицы Марии Александровны.
[Закрыть], на Варшавской дороге.
Поезд опаздывал, и братья мёрзли в серых, с выпушкой форменных плащ-пальто. Прохаживаясь перед деревянным павильоном вокзала, оцепленным жандармами, они рассуждали о делах житейских – об угасающей на глазах матери и её душевной драме.
– Сколько страданий причиняет мама сама мысль о том, что фаворитка поселилась в Зимнем дворце! Как раз над покоями нашего Заслонки! – с юношеским пылом, разрумянившись, говорил двадцатилетний Павел.
Возвышавшийся над братьями наследник приостановился, растирая пальцы в тонких лайковых перчатках.
– Вы заметили? Вчера мама чувствовала себя слабее обычного. И очень кашляла. А сегодня забылась. Забылась тяжким сном…
Он обожал отца, но были минуты, когда цесаревич ненавидел Заслонку.
– Верно, Бог послал нам это как испытание, – откликнулся Владимир, трогая свои заиндевевшие бакенбарды.
– И при этом от мамá батюшка не слышал ни единого упрёка! Ни намёка о своём унизительном положении! – горячился Павел.
– Нет, как-то у мамá вырвалась одна фраза, – возразил Александр Александрович. – Однажды она указала на комнаты этой авантюристки и сказала: «Я прощаю оскорбления, наносимые мне как императрице. Но я не в силах простить мучений, причинённых супруге…»
– Да, эта Долгорукова так измочалила и высосала отца! – грубовато добавил Павел. – От него ничего не осталось! У него впали щёки, он горбится, тяжело дышит. И причиной всему эта фифочка!..
– Представьте себе. Сегодня я, как обычно, был с утренним докладом в Зимнем, – сказал наследник. – И когда дошёл до тёмного коридора, из кабинета вышла Долгорукая. В пеньюаре! – Он щёлкнул крышкой брегета[102]102
Брегет – карманные часы с боем, отличающиеся большой точностью и показывающие числа месяца; названы по фамилии французского часового мастера А. Л. Бреге (1747 – 1823).
[Закрыть]. – Однако пора бы припожаловать дяде Александру. Поезд опаздывает почти на полчаса…
Разговор переместился на ожидаемых особ. Цесаревич с Владимиром дружно недолюбливали кузена – князя Болгарского. Уж лучше бы в Тырново избрали принца Вольдемара Датского[103]103
Вольдемар Датский (1858 –?) – брат цесаревны Марии Фёдоровны, сын Христиана IX.
[Закрыть]. Но батюшка желал видеть князем своего любимого племянника, и великое народное собрание Болгарии не смело ослушаться. С чего же начал Александр Баттенберг? Смешно сказать, с претензий именоваться не светлостью, но высочеством! А уж потом дал волю своим истинно немецким чувствам, когда собрание принесло приветствие России и русскому императору.
Не то отец Баттенберга, дядя Алекс, брат Марии Александровны. Генерал-майор русской службы, он отважно дрался на Кавказе против Шамиля и женился на дочери русского генерала. Правда, наследник не одобрял морганатические браки, словно эпидемия, распространившиеся при европейских дворах и заразившие Петербург. Однако дядя казался исключением. Наконец из тьмы показался пятиосный паровоз, предупреждая о себе дрожащим рёвом. Всё реже кидая горячим паром из-под цилиндров, он тормозил, так что вагоны тяжело стукнулись буферами. На перрон молодцевато спрыгнул болгарский офицер в смушковой шапке с красным верхом и в короткой чёрной шинели, а за ним тотчас показались принц Гессенский и князь Болгарский, оба в русской военной форме: дядя числился шефом уланского Вознесенского полка, а кузен состоял в списках Смоленского пехотного.
Обнимаясь с Баттенбергом, глядя сверху вниз на его длинноносое, с редкой бородкой и усиками лицо, цесаревич подумал: «На тебе русский мундир, но под ним бьётся прусское сердце!» Словно угадав его мысли, кузен спросил:
– Und die Tante Mari? Wie steht es mit ihre Gesund?[104]104
А тётушка Мари? Как её здоровье? (нем.).
[Закрыть]
– He теряем надежды, – ответил ему наследник.
– Дай Бог пережить ей эту ужасную петербургскую зиму, – по-русски же отозвался принц Гессенский. – А там весна, благодатный Крым, Ливадия…
Упоминание о Ливадии больно укололо цесаревича. Он прекрасно знал, что большую часть времени отец проводит не во дворце, а в скромных покоях в Бьюк-Сарае. Желая переменить тему, он спросил:
– Что новенького, дядя Алекс, слышно в Вене?
Фельдмаршал-адъютант австрийской армии, принц Гессенский только хмыкнул в ответ:
– Спроси-ка, Саша, лучше об этом у князя Бисмарка…
Да, заговор Европы против России продолжался, и душой его был канцлер Германии. На позорном Берлинском конгрессе 1878 года победительница Турции склонилась перед волей Европы, пожертвовала интересами только что освобождённого ею славянства и вынуждена была отказаться от некоторых своих территориальных приобретений. Это был удар по русскому национальному самосознанию. Вождь славянофилов Иван Аксаков отозвался на Берлинский конгресс[105]105
Берлинский конгресс – созван в 1878 для пересмотра Сан-Стефанского мира по инициативе Австро-Венгрии и Великобритании, выступавших против усиления позиции России на Балканах. В работе конгресса также участвовали Германия, Франция, Италия и Турция. Оказавшееся в дипломатической изоляции, русское правительство вынуждено было пойти на уступки и подписать Берлинский трактат, которым подтверждалась независимость Черногории, Сербии и Румынии, Северная Болгария становилась автономным государством, Южная Болгария (Восточная Румыния) оставалась под властью Турции, получив административную автономию, к России отходили устье Дуная, крепости Карс, Ардаган, Батум с округами; Австро-Венгрия оккупировала Боснию и Герцеговину.
[Закрыть] пламенной речью:
«Ты ли это, Русь-победительница, сама добровольно разжаловавшая себя в побеждённую? Ты ли на скамье подсудимых, как преступница, каешься в святых, подъятых тобою трудах, молишь простить твои победы?.. Едва сдерживая весёлый смех, с презрительной иронией похваляя твою политическую мудрость, западные державы, с Германией впереди, нагло срывают с тебя победный венец, преподносят тебе взамен шутовскую с гремушками шапку, а ты послушно, чуть ли не с выражением чувствительнейшей признательности, подклоняешь под неё свою многострадальную голову!..»
Александр Александрович давно следил за выступлениями Ивана Аксакова и глубоко им сочувствовал.
«Что бы ни происходило там, на конгрессе, как бы ни распиналась русская честь, но жив и властен её венчанный оберегатель, он же и мститель! Если в нас при одном чтении газет кровь закипает в жилах, что же должен испытывать царь России, несущий за неё ответственность пред историей? Не он ли сам назвал дело нашей войны «святым»? Не он ли, по возвращении из-за Дуная, объявил торжественно приветствовавшим его депутатам Москвы и других русских городов, что «святое дело» будет доведено до конца? <…> Долг верноподданных велит всем надеяться и верить, – долг же верноподданных велит нам не безмолвствовать в эти дни беззакония и неправды, воздвигающих средостение между царём и землёй, между царской мыслью и землёй, между царской мыслью и народной думой. Ужели и в самом деле может раздаться нам сверху в ответ внушительное слово: молчите, честные уста! гласите лишь вы, лесть да кривда!»
Под давлением либералов папá приказал закрыть Московское славянское благотворительное общество, а самого Аксакова выслать из первопрестольной в деревню…
Однако политика уступок только усилила аппетиты князя Бисмарка. «Русские воспитаны на искусственной ненависти ко всему немецкому», – твердил он. Договор Германии с Австро-Венгрией[106]106
Договор Германии с Австро-Венгрией – подписан в 1879, направлен против России и Франции; явился основой Тройственного союза 1882.
[Закрыть] ни для кого уже не был секретом. В нём была заинтересована, конечно, всего более Вена из-за столкновения русских и австрийских интересов на Балканах. Вильгельм Прусский, дядя Александра II по матери, долго колебался, прежде чем решился на этот шаг. Только угрозой отставки Бисмарк добился его согласия.
– Вот и верь после этого немцам! – грубовато ляпнул наследник.
– Ах, да довольно политики, – щадя национальные чувства дяди, перебил его Владимир Александрович. – Нас ждёт обед, отличный повар, прекрасное вино, добрая беседа…
«Да, о чём ни заговоришь с Володей, – подумалось цесаревичу, – он вскорости свернёт либо на гастрономию и вино, либо на свою любимую музыку…»
В карете, которая шибко понесла зимним Петербургом, мысли Александра Александровича, очевидно не без влияния брата Владимира, приняли иное направление. Он думал о том, как славно войти с мороза в тепло, кинуть на ходу плащ-накидку ловкому слуге, подняться лестницей Собственного подъезда, сесть за обильный стол и под скользкие, мыльные грузди дёрнуть добрую чепаруху[107]107
Чапаруха – деревянная чашка, коею черпают и пьют; чарка, стакан.
[Закрыть] водки.
Зимний уже блистал огнями, надвигался белой громадой, манил теплом и уютом.
Едва цесаревич с гостями дошёл до тёмного коридора, примыкающего к кабинету государя, как прозвучал страшный гул, всё заходило под ногами и газовое освещение во дворце разом погасло. Взрыв был такой силы, что жители Петербурга высыпали на улицы; над Зимним дворцом поднялось густое облако дыма.
«Что с отцом?!» – со страхом подумал наследник.
Ещё оставались свежи воспоминания о взрыве 19 декабря прошлого года: у самой Москвы был сброшен с рельсов свитский поезд со служащими императорской канцелярии и багажом государя. Тогда под полотном железной дороги на глубине двух метров были найдены остатки мины и обломки электрического прибора. От этого места шёл подкоп длиной в восемьдесят метров к сторожке, расположенной возле самого полотна дороги и снятой инженером, который назвался Сухоруковым. В нарушение порядка поезд государя проехал раньше свитского и только потому уцелел. После взрыва человек исчез. Император воскликнул тогда: «Чего хотят от меня эти негодяи? Что травят они меня, как дикого зверя?..»
В кромешной тьме цесаревич отчаянно крикнул:
– Па!.. Где ты?..
– Я здесь, Саша! – с напускным спокойствием, твёрдо отвечал государь. Он только что вышел из кабинета навстречу гостям.
Получасовое опоздание принца Гессенского и князя Болгарского, возможно, спасло жизнь всей царской фамилии.
Взрыв раздался со стороны Зелёной столовой, где уже всё было готово к обеду. Наследник и его братья бросились туда; император поспешил на третий этаж. «Побежал к Долгорукой!» – с неожиданной злостью подумал Александр Александрович.
Слуги принесли свечи, и цесаревич увидел, что в столовой вылетели стёкла, стены дали трещины и драгоценная мозаика покрылась густым слоем пыли и извёстки. В окна со двора доносились страшные крики и была заметна чрезвычайная суматоха. Наследник с Владимиром побежали в помещение главного караула, где стонали и просили о помощи десятки солдат. Дым был так густ и горек, что невозможно было дышать. Цесаревич натыкался в темноте на мечущуюся перепуганную челядь, которая искала спасения. В караульном помещении, как раз под Зелёной столовой, ему предстала страшная картина.
В этой главной гауптвахте всё – своды, стены, пол – провалилось более чем на сажень глубины. И в груде кирпичей, извёстки, плит и громадных глыб, в дыму и гари, лежали вповалку более полусотни солдат Финляндского полка, покрытых слоем окровавленной пыли. Слушая их стоны, цесаревич прошептал:
– В жизни не забуду этого ужаса…
Появился император. Когда раздался взрыв, княжна Долгорукая, схватив детей, в страхе кинулась из комнат, и он встретил фаворитку на лестнице. Успокоив её, как мог, государь поспешил за сыном. Вид главной гауптвахты вернул Александра Николаевича к тягостным воспоминаниям, и он не удержался от рыданий:
– Кажется, что мы ещё на войне!.. Там, в окопах под Плевной!..
Хотя покои Марии Александровны подверглись сильнейшему сотрясению, императрица ничего не слышала. От припадков удушья она погрузилась в полубеспамятное состояние и узнала о взрыве лишь на следующий день.
Глядя на отца, который ещё более сгорбился и, казалось, постарел за эти минуты на несколько лет, наследник ощутил приступ острой жалости.
«Господи! – взмолился он. – Благодарю Тебя за Твою милость и чудо! Но дай нам средства и вразуми, как действовать! Что нам делать?!»
Это было четвёртое покушение.
3Обнародование подробностей покушения лишь усилило чувство беспомощности в высших кругах.
Накануне взрыва в столице арестовали несколько революционеров, у одного из которых был найден план Зимнего дворца. На этом плане императорская столовая была помечена крестом. Однако даже это не вызвало подозрений. Теперь, задним числом, восстанавливались детали злодеяния.
Ещё в сентябре 1879 года с артелью столяров, под чужим именем и с поддельным видом на жительство, поступил работать по ремонту подвального помещения в Зимнем дворце Степан Халтурин, впоследствии оказавшийся членом Исполкома «Народной воли». Поначалу всех мастеровых тщательно обыскивали, но затем к ним привыкли и осмотр прекратился. Халтурин так близко сошёлся с жандармом, в обязанности которого входил досмотр, что стал даже женихом его дочери. Теперь ему несложно было проносить во дворец вместе с инструментами динамит, который он прятал в своём сундучке.
Когда Халтурин собрал около трёх пудов взрывчатки, он сложил её в подкопе, провёл к ней длинный фитиль и, запаливши его, спокойно покинул дворец. Погибло десять ни в чём не повинных солдат-«финляндцев» и ещё сорок пять было ранено. Отныне государь не мог чувствовать себя в безопасности даже в собственном жилище.
Было бы слишком слабым сравнением сказать, что государь находился в осаждённой крепости: ведь на войне и друзья и враги известны. Здесь же царь и его близкие их не знали. Камер-лакей, подававший утренний кофе, мог быть на службе у нигилистов; каждый истопник, входящий, чтобы вычистить камин, казался носителем адской машины. Великий князь Александр Александрович просил государя переселиться в уединённый Гатчинский дворец, но Александр II наотрез отказался покинуть столицу и даже изменить маршрут своих ежедневных прогулок. Он категорически настаивал на неизменности своего обычного распорядка, включая ежедневные прогулки в Летнем саду и воскресные парады войск гвардии.
Между тем ужас и растерянность охватили всё общество.
Распространились слухи, будто 19 февраля, в годовщину великой реформы, прогремят новые взрывы в различных местах столицы, что будет взорван водопровод и Петербург останется без воды. Указывались и другие места, где террористы станут действовать: в казармах Преображенского, Конногвардейского полков и 8-го Флотского экипажа появились листовки с угрозами, что все они взлетят на воздух. В гостиных открыто говорили о причастности к нигилистам великого князя Константина Николаевича. Было подмечено, что какая-то судьба странным образом гонит его из Петербурга, когда что-то случается в столице. Многие семьи поспешно меняли квартиры или уезжали из столицы. Продолжались аресты, не прекращались и загадочные убийства. Полиция, чувствуя свою беспомощность, теряла голову. Правительство переживало паралич воли.
Александр II собрал совещание, в котором участвовали наследник-цесаревич, министр юстиции Набоков, министр двора граф Адлерберг, великий князь Владимир Александрович, генерал-губернатор Петербурга Гурко и молодой чиновник особых поручений Плеве.
Плеве как докладчику было указано сесть рядом с государем, отчего он очень неловко себя чувствовал. Напротив сел наследник, ободряюще глядя на него. Плеве начал докладывать:
– Ваше величество, взрыв был произведён беспаспортным мещанином, проживавшим во дворце…
Тут граф Адлерберг прервал его резкой репликой:
– Это неправда!
Плеве покраснел и, казалось, потерял дар речи. Но тут вмешался Гурко:
– Ваше величество! Слова Вячеслава Константиновича вполне справедливы…
Молодой чиновник оправился и продолжил свой доклад. В нём приводились факты, свидетельствующие о существовании мощной организации. Есть сведения, говорил он, что шайки нигилистов по России объединяют более тридцати тысяч человек. Несмотря на то что на Васильевском острове обнаружена подпольная типография, продолжают выходить номера революционной газеты «Народная воля». Дворник, который донёс о её существовании, убит…
Александр II был подавлен. Он только что принимал мистика Ридигера, который предлагал спиритизмом избавить Россию от нигилистов. Теперь он обрушился на генерала Гурко, упрекая его в оплошностях. Герой последней войны только и мог сказать в ответ:
– Государь! Я с самого начала просил не назначать меня на эту должность. Я ничего не смыслю в канцелярии, потому что я солдат. А правитель моей канцелярии к тому же страшный дурак…
– Чёгт знает что! – возмутился император. – Вы, Иосиф Владимигович, вкупе с Дгентельном ведёте себя словно згители!.. Только наблюдаете за происходящим! Между тем Александр Романович – не кто иной, как начальник жандагмов и шеф Тгетьего отделения… А вы всё-таки – полномочный генегал-губегнатог и командующий войсками!..
Цесаревич медленно собирался с мыслями.
Конечно, доля вины ложится на Гурко. Но всего более виноват вовсе не Иосиф Владимирович, а граф Адлерберг. Именно генерал Гурко просил разрешения осмотреть дворцовые подвалы, но ему в этом отказали. А ведь взрыв можно было бы предотвратить! Тем более что ещё в декабре из Германии поступали секретные депеши о готовящихся в Петербурге покушениях со стороны нигилистов. И теперь дядя Вилли[108]108
Вильгельм I Гогенцоллерн (1797 – 1888) – прусский король с 1861 и германский император с 1871.
[Закрыть] удивляется, почему на эти депеши никто не обратил внимания. Нет, необходимы самые решительные меры!..
– Я хотел бы выступить с предложением, – неспеша заговорил Александр Александрович. – Положение в Петербурге, да и во всей России очень тяжёлое. Заговорщики действуют словно у себя дома. О принятых против них мерах предупреждает их сообщник, проникший в секретную экспедицию Третьего отделения. Не следует сегодня искать козлов отпущения, надо действовать!..
Государь уже знал, что предложит цесаревич. Накануне он получил письмо от сына с подробным изложением программы.
«Не обошлось, видимо, без подсказок Победоносцева…» – подумал Александр Николаевич. Наследник продолжал:
– Предлагаю создать Верховную распорядительную комиссию с диктаторскими полномочиями. Если во главе её поставить решительного генерала-администратора, можно будет надеяться, что мы наконец согнём крамольников в бараний рог!..
– Но ведь это равносильно упразднению де факто Третьего отделения и шефа жандармов! И вообще всех властей, ныне ведающих политическими делами! – возразил Набоков.
Тогда вмешался император. Он поддержал саму идею, хотя и знал почти наверняка, что цесаревич желал бы видеть во главе предложенной им комиссии бывшего петербургского градоначальника Фёдора Фёдоровича Трепова, в которого стреляла Засулич. У царя же были свои виды. Александр Николаевич заявил, что комиссия нужна, но он примет решение позднее.
Идея диктаторства носилась в воздухе. У государя уже два дня лежала очень понравившаяся ему записка героя Карса и харьковского генерал-губернатора Лорис-Меликова. В ней также говорилось о необходимости ввести в России диктатуру, но либеральную, мягкую – «диктатуру сердца».
«Я упраздню петербургское генерал-губернаторство и вызову в столицу Михаила Тариэловича!» – решил царь.
4В полной тишине раздался троекратный стук жезла придворного церемониймейстера:
– Его императорское величество государь Александр Николаевич и его супруга светлейшая княгиня Юрьевская…
Голос графа Олсуфьева дрогнул.
Казалось, вся большая семья Романовых, собравшаяся по приглашению царя в Арапской столовой Зимнего дворца, оцепенела.
Сколько говорилось среди своих о возможности официального появления долголетней любовницы государя, но никто не предполагал, что это случится так скоро: всего через четыре месяца после кончины императрицы Марии Александровны. Все опустили головы; лишь наследник, слегка набычившись, резко обернулся в сторону распахнутых дверей.
В ярко освещённую огромной золочёной люстрой столовую быстро вошёл император в голубом гусарском мундире. Он вёл под руку слегка располневшую красавицу, которую не портил даже длинноватый нос.
«Она лишь на год старше моей Мани…» – пронеслось в голове цесаревича.
Александр II оглядел приглашённых, видимо довольный тем, что собрались все без исключения. Он встретился долгим взглядом с наследником, и тот медленно поклонился княгине. Мария Фёдоровна принялась разглядывать узор на тарелке севрского фарфора.
Между тем император с супругой обошёл всех присутствующих, и Юрьевская вежливо отвечала на приветствия. Затем она непринуждённо опустилась рядом с царём в кресло покойной императрицы. С лица её, в лучистом сиянии светлых волос, не сходило, однако, выражение грусти и смущения. Снова оцепенение охватило всю семью. Великий князь Николай Николаевич уронил салфетку.
Наступило неловкое молчание.
Незадолго до этого дядя Низи был отставлен от командования гвардией, которое Александр II передал цесаревичу. «Не может простить ему многое, в том числе и Числову, – думал Александр Александрович. – Искоренение разврата при дворе совершенно необходимо. Но воистину: врачуя – исцелись сам!»
Он вспомнил, как в начале этого, 1880 года отец выслал из Петербурга графиню Гендрикову, одну из своих прежних – и многочисленных! – любовниц. Она начала ему надоедать, написала, говорят, предерзкое письмо, которое, ничего не зная о его содержании, передал государю шеф жандармов Дрентельн. Эта Гендрикова повсюду публично ругала императора, говорила, что он «La vieux mine»[109]109
Старая развалина (фр.).
[Закрыть]. И в двадцать четыре часа её попросили убраться подобру-поздорову…
«И вот эта Юрьевская… Уже не любовница, не фаворитка, а жена! Долгие годы – жена при живой императрице! Царь-двоежёнец! Папá, папá! Впрочем, Бог ему судия! Не нам, не нам винить его, – повторял цесаревич. – Как сказано в Евангелии, не суди, да не судим будеши…»
Арапы в красных камзолах (отсюда и произошло название столовой) разносили блюда. Император поднялся с бокалом шампанского:
– Пгошу выпить здоговье моей супгуги Екатегины Михайловны, светлейшей княгини Югьевской!..
Все покорно поднялись. Государь тихо, но внятно сказал жене:
– О, как долго я ждал этого дня! Четыгнадцать лет! Что за пытка! Я не мог её больше выносить! У меня всё вгемя было такое чувство, что сегдце не выдегжит более этой тяжести…
Романовы мрачно переглядывались, но никто не произнёс ни слова. Досужие дворцовые лакеи давно уже предали огласке всё, что произошло накануне. Знал об этом не понаслышке и наследник.
Ровно через месяц после кончины Марии Александровны император как-то, приобняв княжну Долгорукую, спокойно произнёс:
– Я гешил в воскгесенье шестого июля, когда кончится Петговский пост, обвенчаться с тобой пегед Богом…
Даже самые приближённые и преданные ему лица – граф Адлерберг и генерал Рылеев – узнали об этом только за три дня до венчания, а придворный священник отец Никольский был извещён лишь в последний момент.
Когда Александр II объявил о своём решении графу Адлербергу, тот изменился в лице.
– Что с тобой, голубчик? – осведомился император.
– То, о чём вы мне сообщили, ваше величество, чрезвычайно серьёзно. Нельзя ли было бы несколько отсрочить? – сконфуженно пробормотал министр двора.
– Нет, Александг Владимигович! Нельзя! – резко возразил император. – Я жду уже четыгнадцать лет. Четыгнадцать лет тому назад я дал слово! Я не буду ждать долее ни одного дня! Я обязан сделать это, тем более что у меня от княжны есть дети…
Он помолчал и уже тихо и грустно добавил:
– Надо тогопиться… Кто может погучиться, что меня не убьют даже сегодня…
Адлерберг набрался храбрости:
– Сообщили ли вы, ваше величество, об этом решении его императорскому высочеству наследнику-цесаревичу?
– Нет. Да он и в отъезде. Я скажу ему, когда он вегнётся, недели чегез две. Это не так спешно…
– Ваше величество, – взмолился Адлерберг, – он будет очень обижен этим… прошу вас, подождите его возвращения…
– Нет, дгуг мой, – сухо отпарировал император. – Я госудагь и единственный судия своим поступкам.
Само венчание происходило тайно – император, словно тать, прятался от всех. Даже генерал Ребиндер, комендант царской квартиры, благодаря своему статусу имевший право входить во все покои, пребывал в полнейшем неведении.
В маленькой комнатке Царскосельского дворца, выходящей окнами во двор, без мебели, был установлен походный алтарь – простой стол с двумя свечами, крестом, Евангелием и обручальными кольцами. Роль шаферов исполняли генерал-адъютант граф Баранов и Рылеев – они держали венцы. За ними стояли лейб-фрейлина Шувалова и граф Адлерберг.
В тишине протоиерей трижды повторил торжественные слова венчания:
– Обручается раб Божий император Александр Николаевич с рабой Божией Екатериной Михайловной…
В тот же вечер царь подписал следующий документ:
«УКАЗ ПРАВИТЕЛЬСТВУЮЩЕМУ СЕНАТУ.
Вторично вступив в законный брак с княжной Екатериной Михайловной Долгорукой, Мы приказываем присвоить ей имя княгини Юрьевской с титулом светлейшей. Мы приказываем присвоить то же имя с тем же титулом Нашим детям: сыну нашему Георгию, дочерям Ольге и Екатерине, а также тем, которые могут родиться впоследствии. Мы жалуем их всеми правами, принадлежащими законным детям сообразно ст.14 Основных законов Империи и ст. 147 учреждения императорской фамилии.
АлександрЦарское Село6 июля 1880 года».
Фамилию светлейшей княгини и своей второй жены придумал сам царь: он обратился к имени её предка князя Юрия Долгорукого, основателя Москвы. Эта новость передавалась, обрастая самыми невероятными подробностями, из одного великосветского салона в другой и, нарастая словно девятый вал, достигла Аничкова дворца и цесаревны Марии Фёдоровны. Сановные сплетники распространяли фантастические слухи об исторической вражде между Романовыми и Долгорукими. Они вспомнили легенду: будто какой-то старец двести лет тому назад предсказал преждевременную смерть тому из Романовых, который женится на Долгорукой. В подтверждение этой легенды сплетники ссылались на трагическую кончину на пятнадцатом году жизни Петра II. Разве он не погиб в день, назначенный для его бракосочетания с роковой княжной Долгоруковой? И разве не было странным, что лучшие доктора не смогли спасти жизнь единственному внуку Петра Великого?!
Об этом рассказывала Марии Фёдоровне графиня Воронцова, статс-дама покойной императрицы Марии Александровны.
– Моё положение столь неловко и я так обескуражена, что, кажется, ненавижу княгиню Юрьевскую! – с жаром отвечала цесаревна. – Я никогда не признаю эту авантюристку. Она достойна лишь презрения!..
Графиня Воронцова изумилась:
– Вы так откровенно и так горячо высказываете ваше неудовольствие, что это даёт мне право думать, что вы не делаете из этого секрета.
– Да, – отвечала цесаревна. – Можете кому хотите об этом рассказывать!..
…Парадный обед в честь супруги русского императора между тем продолжался. После десерта гувернантка ввела её детей – Ольгу, Екатерину и Георгия.
– А вот и мой Гога! – гордо воскликнул Александр II. Он высоко поднял крепкого розовощёкого мальчугана и посадил себе на плечо. – Ну, скажи нам, Гога, как тебя зовут?
– Меня зовут князь Георгий Александрович Юрьевский, – заученно громким голосом объявил Гога и принялся теребить ручонками седые бакенбарды отца.
– Очень пгиятно познакомиться, князь Югьевский! – с улыбкой говорил государь. – А не желаете ли вы, молодой человек, сделаться великим князем?
– Саша! Бога ради, оставь, – тихо сказала Екатерина Михайловна, но в немой тишине её слова расслышали все.
Цесаревич невольно сжал свои огромные кулачищи. Он ненавидел сплетни и пересуды, однако помимо своей воли был вынужден слышать их. Дворцовые лакеи, от которых не существовало секретов, рассказывали гвардейским офицерам – безразлично, желали они внимать им или нет, – скандальную придворную хронику. А знали они решительно всё, что происходило в царских и великокняжеских покоях. То была их среда, и во дворцах говорили обо всём более откровенно, чем в петербургских салонах.
Назначенный на пост министра внутренних дел с неограниченными полномочиями, Лорис-Меликов сделался послушным орудием в руках княгини Юрьевской. Хитрый армянин, которого горячо поддерживала Екатерина Михайловна в его либеральных начинаниях, беззастенчиво льстил ей в глаза и во всём хвалил государю. Он вкрадчиво доказывал Александру II, насколько удобны предлагаемые им реформы, чтобы узаконить в глазах народа преображение морганатической супруги в сан императрицы.
– Было бы величайшим счастьем для России, – убеждал он императора, – иметь, как встарь, русскую по крови государыню. Вот ведь и царь Михаил Фёдорович, первый Романов, был женат на Долгорукой…
Но особо убеждать Александра II не было надобности.
В другой раз, когда император работал со своим министром внутренних дел в Ливадийском дворце, маленький Георгий вскарабкался ему на колени. Немного поиграв с ним, государь сказал:
– Теперь поди… Мы занимаемся делом…
Лорис-Меликов, поглядев вслед уходящему мальчугану, о чём-то задумался, а затем, обратившись к Александру Николаевичу, заметил:
– Когда русский народ познакомится с сыном вашего величества, он весь, как один человек, скажет: «Вот этот – наш!»
Государь, быстро взглянув на своего министра, подумал: «Он отгадал одну из моих самых заветных мыслей!»
Александр Николаевич указал пальцем на удалявшегося ребёнка и прошептал:
– Он настоящий гусский… В нём течёт только гусская кговь…
Это, понятно, было преувеличением. Потому что в самом императоре русской крови было не так уж много. Если Павел I был рождён от Екатерины Великой и Петра Фёдоровича (а не от Салтыкова, о чём шушукались придворные), в нём только четверть крови была русской. Сам Павел и его сын Николай, как известно, женились на немках (соответственно принцессах Виртембергской и Прусской).
Но разве всё дело в крови?
Екатерина Великая, немка по крови, стала истинно русской императрицей, своим инстинктом государственности, чувством патриотизма и глубоким православием способная заткнуть за пояс десятки и сотни этнически чистых патриотов. Совсем неизвестно, каким бы государем сделался Георгий, если бы Александру Николаевичу удалось передать ему право наследования престола. Но русейший из царей Александр III, заняв трон, как-то вызвал к себе историка Бильбасова[110]110
Бильбасов Василий Алексеевич (1837 – 1904) – историк, журналист. С 1880-х занимался русской историей, по преимуществу XVIII в.; автор «Истории Екатерины II», из задуманных двенадцати томов которой опубликованы первый, второй и двенадцатый; а также ряда работ, напечатанных в «Журнале Министерства народного просвещения», «Историческом вестнике», «Отечественных записках», «Русской старине», «Современнике», «Трудах Киевской духовной академии» и др.; в последние годы жизни редактировал «Архив графов Мордвиновых» (т. 1 – 10, Спб., 1901 – 1903).
[Закрыть] и, запершись с ним в кабинете, грозно вопросил:
– Есть ли во мне хоть капля русской крови?..
Главное же было в том, что Александр Александрович чувствовал себя истинно русским и желал следовать стародавним традициям престола. Среди «своих», в Аничковом дворце, цесаревич обсуждал возможные реформы «диктатора сердца» Лорис-Меликова и их последствия для России. Его окружение – обер-прокурор Священного Синода и министр народного просвещения граф Дмитрий Андреевич Толстой, командир лейб-гвардии гусарского полка граф Воронцов-Дашков, министр внутренних дел граф Игнатьев, а также московский публицист Катков – горячо отвергало подготавливаемые нововведения Лориса. А сменивший в 1880 году Толстого на посту обер-прокурора Священного Синода Победоносцев прямо называл их в беседах с наследником «дьявольскими измышлениями».
