Текст книги "Александр III"

Автор книги: Андрей Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

14

Они встретились на Волынской горе в редуте командира лейб-волынцев Мирковича, два самых знаменитых генерала – Гурко и Скобелев, в сопровождении ординарцев, начальников частей и штабистов.

Накануне Скобелев известил Гурко о том, что, по достоверным сведениям, турки ночью намерены сделать усиленную вылазку из Плевны. Гурко тотчас отправил ординарцев к Горному Дубняку и Телишу, чтобы задержать движение выступивших в поход гвардейских частей. Холодной лунной ночью он услышал треск ружейной пальбы и глухие удары орудий. Гурко вызвал Нагловского, опасаясь, что Осман-паша решился на прорыв из Плевны на юг по Софийскому шоссе. Но затем перестрелка стала стихать и к пяти часам умолкла вовсе.

– Егунда! Демонстгация! – картаво рубил слова тридцатипятилетний Скобелев.

На его подвижном, украшенном усами с подусниками лице мальчишески сверкали синие упрямые глаза.

– Вон они, тугки, извольте полюбоваться, из воинов пгевгатились в землекопов. Забыли пго винтовку и не гасстаются тепегь с лопатой.

В самом деле, турецкие укрепления, расположенные от редута Мирковича всего на расстоянии каких-нибудь восьмисот – тысячи сажён, были усеяны рывшими, копавшими, укреплявшими насыпь солдатами. За ложементами спокойно разъезжал на белой лошади турецкий офицер. Гурко только усмехнулся в бороду и обратился к батарейному командиру:

– Дать залп из двух орудий!

Разговор генералов продолжался как ни в чём не бывало.

Турки после выстрела мгновенно скрылись за насыпью, но через минуту снова появились с лопатами. Число любопытных даже возросло, и опять загарцевал офицер на белой лошади.

– А ну катани по ним шрапнелью! – уже не шутя приказал Гурко артиллерийскому офицеру и снова заговорил со Скобелевым о предстоящем походе, который не даст Мехмету-паше собраться с силами, отсидевшись за Балканским хребтом.

После второго залпа турки попрятались вовсе, зато на их стороне показался белый дымок.

– Ложись! – раздался крик дежурного фейерверкера, и все, кто был на редуте – генералы, штабные офицеры, ординарцы, денщики – кинулись на землю.

Гурко и Скобелев даже не переменили позы, рассуждая о предстоящей кампании.

Турецкая граната с воем, шипением и свистом влетела в редут и зарылась. Офицер-артиллерист бросился к месту упавшего снаряда, вытащил ещё горячую от полёта неразорвавшуюся гранату и положил её перед генералами.

Через минуту раздался новый крик: «Ложись!», и новая граната, просвистев в воздухе, зарылась рядом с первой.

Гурко и Скобелев поднялись на насыпь. Ни тот, ни другой не хотели выказать осторожность, которую можно было бы истолковать как робость.

Между тем в свите все были в крайнем волнении, так как знали, что турки обыкновенно отвечают одним выстрелом более, чем пущено в них. Надо было ожидать третьей гранаты, которая при новом крике «ложись!» не замедлила удариться в землю шагах в пяти от генералов.

По счастью, и этот снаряд не разорвался, иначе Гурко и Скобелева не было бы в живых. При полёте этой третьей гранаты оба генерала были бледны, но ни в чём не изменили себе, продолжая мирно беседовать.

– Ну что ж, желаю удачи, – с лёгкой завистью сказал Скобелев, на прощание пожимая руку Гурко. – Вам идти впегёд, а нам сидеть тут, под Плевной…

Да, всё было позади. Долгие споры, доводы, доказательства. Препирательства с заместителем начальника штаба главнокомандующего, недоброжелательным к Гурко генералом Левицким. Возражения осторожному Тотлебену. Предложенный Гурко план начать немедленно наступление на Софию, не дожидаясь, пока падёт Плевна, был наконец утверждён государем императором. Железная воля и энергия Гурко сломили все препоны, хотя в последний момент ему было рекомендовано далеко не зарываться и до капитуляции Плевны только занять горные переходы Орхание. Когда, по поручению Гурко, полковник генерального штаба профессор Пузыревский докладывал в ставке о том, что в окрестностях Софии формируется армия Мехмета-паши с целью идти на помощь Плевне и необходимо предпринять встречное наступление, Александр II прервал его:

– Должен сообщить, господа, что я только что получил письмо от коголевы Виктогии. Она пгедлагает мне своё посгедничество между султаном и мною для начала пегеговогов. Но ставит условием, чтобы наша агмия ушла за Дунай, в Гумынию…

Он оглядел собравшихся усталыми, потухшими глазами и с неожиданной энергией воскликнул:

– Какая стегва!..

Заговор великих европейских держав – Великобритании, Германии и Австро-Венгрии (не участвовала лишь Франция) помешать успеху русских продолжался.

Но впереди были – капитуляция Плевны, беспримерный зимний переход Гурко через Балканы и победоносное окончание войны.

15

Наследник-цесаревич ничего или почти ничего не знал о планах кампании и чувствовал себя всю эту осень 1877 года как бы забытым. Теперь он уже и не помышлял, как ранее, об отъезде отца в Россию. Его гнев и неприязнь сосредоточились на главнокомандующем – дяде Низи, который, по общему мнению, был едва ли не главным виновником всех военных неудач. Но с кем мог цесаревич поделиться своим мрачным настроением, своими горестными мыслями, кроме Минни? Пожалуй, лишь с учителем и наставником Константином Петровичем Победоносцевым.

«Благодарю Вас, добрейший Константин Петрович, за Ваши длинные и интересные письма, которые меня очень интересуют, так как, кроме газет, мы ничего не получаем из России, а в частных письмах не все решаются писать правду…

Но Вас, конечно, более интересует знать, что делается у нас. Как Вы знаете, одновременно с большими успехами на Кавказе были, хотя и не столь блестящие, маленькие успехи и под Плевной и заняты были новые, весьма важные для нас позиции. Теперь, кажется, можно надеяться на полный успех под Плевной, но когда она сдастся – это решительно невозможно сказать и зависит совершенно от количества продовольствия, которое турки имеют в городе. Прорваться они не могут, и во всяком случае, если даже и удалось бы им это сделать, то с громадной потерей и не много бы их ушло оттуда.

Теперь главный вопрос, что успеем мы сделать в нынешнем году и до чего довести в этом году кампанию. Что всего более нас беспокоит – это продовольствие армии, которое до сих пор ещё шло кое-как, но теперь с каждым днём становится всё более и более затруднительным, а фуража для кавалерии уже нет более в Болгарии, и приходится закупать всё в Румынии, откуда доставка весьма затруднительна. Вам, конечно, известно существование жидовского товарищества для продовольствия армии; это безобразное товарищество почти ничего не доставляло войскам, а теперь почти уже не существует, но имеет сильную поддержку в полевом штабе…

Что касается моего отряда, то ничего нового, к сожалению, не могу Вам сообщить: стоим мы вот уже 6-й месяц на месте и ничего не можем предпринять до окончания дела под Плевной, и все наши резервы пошли в дело под Плевну, где теперь сосредоточена армия до 130 тысяч, вместе с румынами.

Большею частью мой отряд выстроил себе землянки, в которых и тепло, и сухо, и устроены печки, так как разместить по деревням нет никакой возможности: так мало помещений в здешних сёлах и дома очень малы. Больных, слава Богу, значительно уменьшилось, и вообще санитарное состояние армии ещё относительно в очень хорошем виде и жаловаться нельзя.

Хотя мы живём в Болгарии и принадлежим к действующей армии, а почти ничего не знаем, что делается в главной квартире, а если что узнаём, то совершенно случайно от приезжающих оттуда, и то очень мало. Кажется, тот же сумбур и отсутствие всяких распоряжений продолжаются, как и вначале, да и не может быть иначе при тех же условиях и с теми же личностями.

Да, невесело будет здесь оставаться в случае отъезда государя в Россию, что почти решено, после падения Плевны. Теперь всё ещё держалось только благодаря присутствию государя при армии, а не то бы наш главнокомандующий так бы напутал со своим милым штабом, что пришлось бы ещё хуже нам. Мы все с ужасом смотрим на отъезд государя из армии при таких условиях, и что с нами будет, одному Богу известно. Грешно оставлять нашу чудную, дивную, дорогую армию в таких руках, тем более что Николай Николаевич положительно потерял популярность в армии и всякое доверие к нему. Пора бы, и очень пора, переменить главнокомандующего, а не то опять попадём впросак. Надежды мало, но Бог даст и будет перемена в военачальнике. Какое впечатление произвела в Петербурге славная смерть бедного Сергея Максимилиановича?..

Простите, добрейший Константин Петрович, моё нескладное письмо. Мой усердный поклон Вашей супруге.

Дай Бог до скорого свидания.

Жму Вам крепко руку.

Искренне любящий Вас Александр».

Да, двадцативосьмилетний герцог Сергей Лейхтенбергский был сражён наповал во время одной из рекогносцировок под Рущуком. Малая война уносила жизни и в отряде цесаревича. Тем невыносимее было топтание на одном месте.

А тут ещё перебои с продовольствием, которые приняли затяжной характер. Кормить войска в Болгарии взялась компания «Грегор, Горвиц и Коган». Но мало того что она поставляла припасы не вовремя, с опозданием, а то и не поставляла вовсе. Это еврейское товарищество грабило неграмотных и доверчивых болгарских крестьян.

Агенты этой компании должны были платить жителям золотом за взятые у них припасы по ценам, установленным полевым интендантством. Но зачем платить, если можно было получать эти припасы даром. И вот они придумали «золотую грамоту». Это была рамка из золочёного багета, в которую вставляли лист какой-нибудь газеты – «печатное слово», столь магически действующее на неграмотных селян. Место грабежа выбиралось подальше от району боевых действий, где крестьяне только знали, что пришли «русите» и бьют турок. Агенты являлись в деревни, объявляли, что у них золотая царская грамота, торжественно, в присутствии нескольких казаков, отряженных на их охрану, показывали её селянам и возвещали, что царь повелел им жертвовать для русской армии-«освободителните» всё, что необходимо для её нужд. И агенты увозили нагруженные подводы в интендантские склады…

Наследник обратился с прошением – не к главнокомандующему, а к государю, чтобы расторгнуть контракт с товариществом «Грегор, Горвиц и Коган» и после окончания войны передать дело в суд. Без нужды он избегал обращаться к дяде Низи и только поражался тому, что Папá терпит его на посту главнокомандующего. Впрочем, император и сам искал только повода для отставки Николая Николаевича. Повод этот, однако, явился лишь в начале 1878 года, когда оба они, государь и наследник, были уже в Петербурге.

Для ведения переговоров с турками был послан граф Игнатьев, который прибыл в Адрианополь, когда предварительные условия мира были уже подписаны. Он считал, что главнокомандующий поторопился заключить перемирие, предлагая занять Константинополь или, по крайней мере, овладеть командными высотами на европейском берегу Босфора, невзирая на то что в проливах уже стоял английский флот. Однако великий князь Николай Николаевич расходился во мнении с Игнатьевым.

Цесаревич понимал, что дядя Низи, да и весь его штаб безмерно устали от войны, что армия плохо снабжается, не имеет прочного тыла и безопасных сообщений с Россией. Старшие чины полевого штаба жаждали покончить дело и вернуться на родину. Между тем турки собрали под Константинополем гарнизоны крепостей Рущука, Шумлы, Варны и Силистрии, которые по условиям соглашения должны были быть перевезены в Малую Азию, и начали строить оборонительные сооружения для прикрытия Константинополя. Позиция эта всё более укреплялась на глазах русской армии, пока не стала такой сильной, что её можно было взять только в лоб.

Главнокомандующий по-прежнему не желал соглашаться с планом графа Игнатьева, между тем в марте месяце от государя пришла депеша с требованием, чтобы турки очистили эту позицию и «отправили бы войска, её занимавшие, в Малую Азию, а флот отвели в Николаев для разоружения». Николай Николаевич сообщил августейшему брату, что эту депешу он «принял к сведению», и получил резкий ответ. «Удивляюсь, – писал Александр II, – что Ваше Императорское Высочество осмеливаетесь принимать Мои Высочайшие повеления к сведению, а не к немедленному исполнению». Вслед за этим последовала депеша другого, семейного свойства, но ещё более резкая по существу: «Телеграфируй мне откровенно, позволяет ли тебе твоё здоровье продолжать командовать армией». В день Святой Пасхи, 16 апреля, Николай Николаевич был уволен от должности главнокомандующего с назначением генерал-фельдмаршалом. Горькую пилюлю полагалось позолотить…

Только во время войны с такой ясностью открылись наследнику-цесаревичу неприязненные, нет, даже враждебные отношения, существовавшие между папá и дядей Низи. Впрочем, как много ещё тяжёлого и неприятного увидел Александр Александрович во время Болгарского похода! То, о чём он мог только догадываться в мирное время, явилось перед ним с горькой откровенностью и открыло ему глаза на многое, дотоле малоизвестное.

Александр Александрович ближе узнал русского мужика-солдата и ещё больше полюбил его за спокойную уверенность в себе, долготерпение и неприхотливость. Но наследнику-цесаревичу впервые стали понятны и все тяготы рядового, его горести и нужды. А главное, он сам, наравне с солдатом, пережил опасности и ужасы войны. Что она принесла в итоге? Переполненные искалеченными людьми полевые госпитали и тысячи и тысячи трупов, усеявших кровавый путь от берегов Дуная до Адрианополя. Более двухсот тысяч убитых и раненых сыновей России – не слишком ли дорогая цена за освобождение болгар?..

В долгих раздумьях – а под Рущуком такая возможность предоставилась в полной мере, – Александр Александрович познал трудность ведения войны и нераздельный с ней риск, страшную ответственность монарха перед Богом и родиной. Он видел, в каком положении оказался его отец во время неудач под Плевной, – в положении трагическом, даже унизительном. Именно тогда наследник пришёл к выводу, что необходимо всеми мерами избегать войны. Нет, не только на словах, как это делают дипломаты. Необходимо проводить такую политику, чтобы Россию не только уважали, но и боялись, чтобы русский царь воистину царствовал «на страх врагам». Надобно было вести дело так, чтобы не восстанавливать против себя своих соседей, однако и не позволять им «наступать себе на ногу»…

Он думал о судьбе своего отца, о том, как тяжко отразилась война на всём его существе…

Глава пятая
ОХОТА НА ИМПЕРАТОРА

1

Александр II желал походить на отца – решительного и прямодушного Николая I, но характером своим, пожалуй, был ближе дяде – двоедушному Александру Павловичу. В нём также жили два совершенно разных человека с резко выраженными индивидуальностями, которые постоянно боролись друг с другом. И эта борьба становилась тем сильнее, чем более старился государь. Он был очень мягок с друзьями – и допускал по отношению к ним равнодушную жестокость, достойную XVII века; мог оставаться беспредельно обаятельным и вдруг делался грубым зверем; перед лицом смертельной опасности проявлял полное самообладание и мужество и постоянно жил в страхе опасностей, существовавших только в его воображении; подписывал самые реакционные указы и потом приходил от них в отчаяние.

В нём уживалось, казалось бы, несовместимое – слабохарактерность, сентиментальность, даже плаксивость – с отвагой и мужеством. Однажды на охоте государь выстрелил в медведя, только ранив его первой пулей. Разъярённый зверь с окровавленной мордой бросился на подручного охотника. Словно щепку, сломал он рогатину и смял самого медвежатника. Император, крикнув, что идёт на помощь, кинулся спасать своего подручника. Медведь отбросил охотника и пошёл на Александра II, поднявшись на задние лапы и злобно рыча.

«Не дал Бог медведю волчьей смелости, а волку медвежьей силы», – вспомнилось государю. Он хладнокровно выстрелил в упор и сразил огромного зверя.

Но теперь охота шла на самого императора, который временами ощущал себя затравленным перестарком медведем – огромный, худой, с обтянутой кожей лицом. Ужас почти не покидал его, в выпуклых голубых глазах читались обречённость и отчаяние. Он забывался только в объятиях княжны Екатерины Михайловны, чувствуя себя счастливым и беззаботным. Но потом… испытывал приступы безумного страха перед непонятностью грядущих событий.

Казалось, он осчастливил народ великими реформами, освободил от рабства крестьян, сломив страшное сопротивление дворянства и чиновной бюрократии. И где же благодарность? Не только революционно настроенные умы, но даже законопослушные обыватели из числа либералов и тут и там твердят о введении парламентаризма, не понимая, что парламентаризм в России невозможен. Россия – мужицкая страна. Если дать ей свободы, широко разольётся безнаказанность, а там и пугачёвщина. Распадётся великая империя, которая создавалась и раздвигала свои пределы тысячу лет. Нет, он не имеет никакого права позволить кучке безумцев ограничить самодержавие!

Поражало и то, что среди революционеров большинство составляли великороссы, а случалось, попадались и дворяне, даже лица из лучших фамилий! Кто растил их, учил молитвам, читал им Жуковского и Пушкина? Да, не полячишки и жиды хватались за пистолеты, делали подкопы, устанавливали мины и адские машины, писали возмутительные прокламации. Главарь анархистов Кропоткин, бежавший из тюремной больницы и обосновавшийся за границей, был князь, воспитанник Пажеского корпуса, которого сам государь не раз видел на караулах в Зимнем. Агенты докладывали: Кропоткин любит в шутку говорить своим подельникам анархистам, что имеет больше прав на российский престол, чем голштинский род нынешних Романовых. Неслыханная дерзость! А революционерки? Дети действительных статских советников, губернаторов, генералов – Армфельд[88]88
  Армфельд Наталья Александровна (1850 – 1887) – из дворян, член московского кружка «чайковцев», подвергалась арестам в 1874 – 1875; с 1878 на нелегальном положении. При аресте в 1879 в Киеве оказала вооружённое сопротивление; приговорена к 14 годам каторги, умерла от туберкулёза.


[Закрыть], Батюшкова[89]89
  Батюшкова Варвара Николаевна (1852 – 1894) – из дворян, член московского кружка «чайковцев» (с 1873), арестована в 1875, по делу «50-ти» приговорена к 9 годам каторги, заменённой ссылкой в Сибирь.


[Закрыть], Перовская, Лешерн фон Герцфельд[90]90
  Лешерн фон Герцфельд Софья Александровна (1842 – 1898) – из дворян, член петербургского кружка Ф. Н. Лермонтова, осуждена по делу «193-х» к ссылке, где и умерла.


[Закрыть]! В генерал-губернатора Трепова, семидесятилетнего старика, стреляла дворянка Засулич. И почему? Только потому, что Трепов приказал высечь в тюрьме какого-то Боголюбова.[91]91
  Трепов Фёдор Фёдорович (1812 – 1889), петербургский градоначальник в 1873 – 1888. Засулич Вера Ивановна (1849 – 1919) – деятель российского революционного движения, народница (с 1868), член кружка «Южные бунтари»; 6 янв. 1878 выстрелом в упор из револьвера тяжело ранила Трепова в его приёмной, мстя градоначальнику за то, что по его приказу был высечен розгами политический арестант Боголюбов (наст.: Емельянов Алексей Степанович) (1854 – 1885), из духовенства, член общества «Земля и воля», осуждённый в 1877 по делу о казанской демонстрации на 15 лет каторги, где заболел душевным расстройством. По свидетельству П. А. Кропоткина, «Боголюбов не снял шапку» перед Треповым и «тот кинулся на него с поднятыми кулаками; а когда Боголюбов оказал сопротивление, Трепов приказал наказать его розгами» (указ. соч. с. 393).


[Закрыть] А присяжные, которые и появились-то в России благодаря судебной реформе, проведённой императором, заворожённые краснобайством велеречивого адвоката и рыданиями революционерки, оправдали её! Из сводок III отделения Александр Николаевич узнал, что молодёжь, собравшаяся на Литейном, дикими криками приветствовала освобождение террористки.

Нет, всё перевёрнуто с ног на голову! Высечь злодея – преступление. А убивать ответственных государственных лиц, на которых возложено бремя забот, о спокойствии и благоденствии общества, – героический поступок. С какой жестокостью был заколот среди бела дня кинжалом на Михайловской площади в августе прошлого года шеф жандармов Николай Владимирович Мезенцев!..

Размышляя об этом, государь в девятом часу утра 2 апреля 1879 года вышел на обычную прогулку из Зимнего дворца.

Было зябко, от Невы дул пронизывающий ветер. Запахнув шинель на медвежьей подкладке, император снова ощутил себя зверем, на которого нацелены сотни стволов. Он шёл по Миллионной, Зимней канавке и Мойке, потом повернул на площадь Гвардейского штаба. Позади трусил пристав. Постепенно Александр Николаевич обрёл спокойствие и уверенность и прибавил шагу, возвращаясь назад, в Зимний дворец.

Через площадь проходил какой-то высокий господин в пальто и форменной гражданской фуражке с кокардой. От угла Гвардейского штаба он направился прямо навстречу императору. Увидев этого человека, Александр Николаевич внезапно почувствовал, что приближается враг. Государь оглянулся. Пристав отстал шагов на двадцать пять. По ту сторону площади, у подъезда Министерства финансов, стоял жандармский штабс-капитан.

Государь хотел крикнуть, чтобы позвать его на помощь, но стало стыдно, и крик замер на губах. Промелькнуло несколько мгновений, и вот уже высокий человек приблизился настолько, что Александр Николаевич встретился взглядом с его серовато-голубыми глазами, которые как будто искали кого-то. Но кого? Не его ли? Или высматривали сопровождающих его лиц?

Незнакомец ещё не успел опустить правую руку в карман, как государь всё понял и пригнулся. Прогремел выстрел. Шестидесятилетний император, сам удивляясь своей ловкости, кинулся бежать, делая петли, в сторону Певческого моста.

Затылком он чувствовал, что неизвестный догоняет его, прицеливаясь вновь. Александр метнулся в сторону ещё и ещё раз, словно зверь на охоте. А выстрелы гремели и гремели, но всё мимо. Видно, охотник оказался неопытным, отчего вдруг стало жарко и весело. Внезапно выстрелы оборвались. Государь резко обернулся. Незнакомец, уже без фуражки, валялся на мостовой, его окружала толпа…

Вернувшись в Зимний, государь, не снимая шинели, сел в подъёмную машину и поднялся на третий этаж – в покои княжны Долгорукой, которые находились как раз над его комнатами во втором этаже.

Поцеловав детей – семилетнего Георгия и пятилетнюю Ольгу, он отослал их погулять с няней и прошёл с Екатериной Михайловной в её спальню. Она ещё ничего не знала о покушении и, сняв с императора фуражку, любовно провела мягкой рукой по его, увы, уже редеющим волосам.

– Бог мой! Ты же мокрый, Саша…

– Только не волнуйся… Я сейчас всё тебе гасскажу, – говорил государь, целуя её лицо и шею. – Сейчас мне нужна твоя ласка… Помнишь, что я говогил тебе в Пагиже?.. И готов повтогить ещё и ещё газ… С тех пог как я полюбил тебя, дгугие женщины пегестали для меня существовать…

– Мой дорогой! Успокойся, – отвечала Долгорукая, снимая с него шинель. – Да ты мокрый насквозь! За кем же ты гонялся, Саша? – Она обняла его и притянула к своим губам.

– Это они гонялись за мной… Анагхисты… – бормотал император. – Найди в шкафу вчегашнее вино… Налей мне бокал… Обними меня покгепче… В меня только что стгеляли… Как тогда, в Пагиже…

Потом, в постели, уже отдыхая от её ласк, государь представил себе то, давнишнее покушение.

В июне 1867 года, уступая настойчивым приглашениям императора Наполеона III, царь, в сопровождении своих сыновей Александра и Владимира, выехал в Париж, чтобы посетить всемирную выставку. Французская монархия была накануне катастрофы. На востоке ей угрожала объединённая, волею Бисмарка, железом и кровью Германия. Маленький племянник великого дяди[92]92
  Наполеон III (Луи Наполеон Бонапарт) (1808 – 1873), французский император в 1852 – 1870, племянник Наполеона I (Наполеона Бонапарта) (1769 – 1821), императора Франции в 1804 – 1815.


[Закрыть] хотел заручиться поддержкой русского колосса. Но Александр Николаевич прекрасно помнил о том, что именно в Версале зрел заговор европейских государств против России, когда в 1864 году Муравьёв-Виленский[93]93
  Муравьёв-Виленский – Муравьёв Михаил Николаевич (1796 – 1866), граф, генерал от инфантерии (1863), в 1863 – 1865 генерал-губернатор Северо-Западного края.


[Закрыть] суровыми мерами подавил восстание шляхты в Польше.

Царь решил придать поездке увеселительный характер; через несколько дней в Париж должна была выехать княжна Долгорукая. Он, очевидно, не представлял себе, до какой степени враждебно относится к нему либеральное французское общество. Да и сам Париж стал гнездом бежавших польских инсургентов. Но благодушие не покидало императора. Ещё в пути он послал в русское посольство телеграмму, приказав заказать ему ложу в оперетке, где шло скандальное представление «Дюжесс де Герольштейн». В этой оперетке в самом непристойном виде изображалась прабабка Александра Николаевича – Екатерина Великая, которую поляки ненавидели едва ли не больше, чем её правнука.

На Северном вокзале царя и наследника встретил император Наполеон III и повёз русских гостей в Елисейский дворец[94]94
  Елисейский дворец – резиденция французских императоров.


[Закрыть], где некогда останавливался Александр I. Сразу после обеда августейшее семейство отправилось в варьете, немало изумив французского монарха. Государь был весел и подтрунивал над цесаревичем, спрашивая, когда же он произведёт его в дедушки. Однако его весёлое настроение было омрачено выходками парижан, встречавших царскую коляску криками:

– Vive la Pologne![95]95
  Да здравствует Польша! (фр.).


[Закрыть]

На 6 июня был назначен военный парад в Лоншане в честь трёх императоров – русского, французского и германского. Когда царь с наследником, под восторженные возгласы: «Vive la Russia! Vive le Tsar!»[96]96
  Да здравствует Россия! Да здравствует царь! (фр.).


[Закрыть], возвращался в одной коляске с Наполеоном III, из толпы, заполнившей Булонский лес, выскочил молодой человек, оказавшийся польским дворянином Березовским. Он прыгнул на подножку коляски и дважды выстрелил из пистолета в Александра II. Одна пуля угодила в лошадь шталмейстера, другая ушла «в молоко». Царь схватил сына-наследника за руки, спрашивая в тревоге, цел ли он. Ещё не отлегла боль, вызванная кончиной Николая, Никсы…

Тогда выстрел Березовского сыграл для Франции роковую роль: в начавшейся через три года войне Россия держала нейтралитет. Выиграла Пруссия, Франция была повержена и поплатилась Эльзасом и Лотарингией…

Теперь в полутёмной спальне с задёрнутыми шторами царь шептал любимой:

– Я долго думал о своей судьбе в тот злосчастный июньский день. И поздно вечегом, совегшенно один, отпгавился к знаменитой фганцузской гадалке…

Она приняла его в комнатке-«бомбоньерке»[97]97
  Бомборьерка (бонбоньерка), изящная коробка из-под конфет; здесь – в переносном значении.


[Закрыть], наполненной благовониями, от которых сладко кружилась голова. Колдунья поразила его. Это была мумия с пергаментной кожей, запавшим ртом и носом Бабы Яги, но в искусном maquillage[98]98
  Макияже (фр.).


[Закрыть] и в платье от Le bon samaritain[99]99
  «Добрый самаритянин» (фр.) – знаменитый парижский магазин одежды и обуви; в Евангелии, неиудей, самаритянин пожалел и оказал помощь израненному еврею, проявив этим истинно христианские добродетели.


[Закрыть]. Разноцветные свечи бросали блики на большой шар в таинственном полумраке комнаты. Казалось даже, что то был не шар, но сгусток воды или даже воздуха, трепетавший, зыблющийся. Большой чёрный кот с шипением вышел из шара и растворился в стене.

На своём изысканнейшем французском языке царь сказал ведьме:

– Я хочу знать свою судьбу. В этом кошельке сто золотых…

– Да, господин… – Гадалка впилась в него взглядом, горящим словно из прорезей белой подрумяненной маски.

– Но пгежде я должен пговегить вас, вашу силу! – твёрдо заключил император. – Опишите мне моего покойного отца.

Ведьма отвернулась и подошла к шару. Она стала делать пассы руками, и царю почудилось, что под её длинными костлявыми пальцами по шару стали пробегать искрящиеся судороги. Вот старуха заслонила собой шар, но странное диво – он просвечивал сквозь её сморщенное тело и какие-то неясные лики обозначились на нём. Старуха медленно заговорила:

– О, это очень знатный вельможа. Нет, даже выше чем вельможа… Я боюсь сказать его положение… Он жил на севере… Был такого же высокого роста, как ваша милость… Он был очень красив… Лоб открытый, нос римский, плечи широкие… Вижу, идёт война; несчастье, дурной конец… Ваш отец принял яд…

– Откуда вы всё это знаете? – воскликнул Александр.

– Отец стоит сейчас за вашим правым плечом…

– На меня напал ужас… – рассказывал царь Долгорукой. – Я обегнулся. Там никого не было. Тогда я сказал: «Я вам вегю. Кошелёк ваш. Поведайте мне мою судьбу!»

Старуха стала делать пассы быстрее и быстрее. Уже не искры, но огненные змеи и молнии с лёгким треском забегали по поверхности шара. Неясные тени обрели очертания фигуры в короне со скипетром и державой.

– Слушайте. – Голос доносился как бы из глубины шара. – Вы вознесены судьбой на самый верх. Вы счастливы. Вы имеете всё, о чём только может мечтать земной человек. Но в то же время вы глубоко несчастны. Вас хотят убить. Вы уже дважды подвергались смертельной опасности. Но бойтесь, да, бойтесь восьмого покушения…

– Бойтесь восьмого покушения, – повторял Александр Николаевич, осыпая поцелуями обнажённые руки и грудь княжны. – А стгелявший в меня господин? Выходит, ему не суждено было убить гусского импегатога…

…Через несколько дней государю принесли протоколы допросов злодея, покушавшегося на его жизнь. Революционер оказался сельским учителем из студентов, исключённым из университета, Александром Соловьёвым[100]100
  Соловьёв Александр Константинович (1846 – 1879) – член организации «Земля и воля»; казнён по приговору Верховного уголовного суда.


[Закрыть]. Он произвёл в государя пять выстрелов с расстояния пяти-шести шагов; четыре пули застряли в стене соседнего дома. Видя неудачу, Соловьёв раскусил орех с ядом, который держал во рту, но яд не подействовал. Показания поразили императора своей откровенностью и той легкомысленностью, с какой этот тридцатилетний недоучка брался переделать Россию. Что он понимал в жизни и в истории и куда желал толкнуть империю?!

«Я признаю себя виновным в том, – читал царь, – что 2 апреля 1879 года стрелял в государя императора с целью его убить. Мысль покуситься на жизнь Его Величества зародилась у меня под влиянием социально-революционной партии, которая признаёт крайней несправедливостью то, что большинство народа трудится, а меньшинство пользуется результатами народного труда и всеми благами цивилизации, недоступными для большинства…»

Соловьёв отказался давать показания о соучастниках преступления. Следователь мягко убеждал его быть откровенным до конца, указывая, что полное признание облегчит участь преступника. Террорист холодно возразил:

– Не пытайтесь. Вы всё равно ничего не узнаете. Я давно уже решился пожертвовать своей жизнью. К тому же если бы я и рассказал обо всём, меня убили бы мои товарищи по партии. Да, да! Даже в тюрьме, где я теперь нахожусь…

Император мог прочесть лишь о подробностях самого покушения да о том, что делал преступник накануне.

«Ночь с пятницы на субботу, – писал Соловьёв, – провёл я у одной проститутки, но где она живёт, подробно указать не могу; утром в субботу ушёл от неё, надев на себя чистую накрахмаленную сорочку, бывшую у меня, другую же, грязную, бросил на панель».

Как и прочие особо опасные злодеи, Соловьёв был повешен. Но его выстрелы отозвались зловещим эхом, вызвав смятение в рядах правительства. Министры истощали себя в бесплодных спорах, обвиняя во всём тайную полицию, и в особенности шефа жандармов Дрентельна, который сменил убитого Мезенцева. Хотя император лично и был против чрезвычайных мер, ему пришлось объявить о введении военного положения в губерниях, которые наиболее сильно были заражены революционным брожением.

В числе первых временных генерал-губернаторов с чрезвычайными полномочиями были назначены генералы, покрывшие себя славой в недавней войне с Турцией: в Петербург – Иосиф Владимирович Гурко, в Одессу – граф Эдуард Иванович Тотлебен, который покорил Плевну, и в Харьков – граф Михаил Тариэлович Лорис-Меликов, на Кавказском фронте взявший приступом Карс. Сам Александр Николаевич торопился ехать в Крым, тем более что состояние его супруги Марии Александровны ухудшилось. Перед отъездом государь поручил Особому совещанию из министров выяснить причины стремительного распространения среди молодёжи разрушительных революционных учений и положить конец их растлевающему влиянию. Выводы собрания были, однако, неутешительными. «Особого внимания, – говорилось там, – заслуживает наружное безучастие почти всей более или менее образованной части населения в нынешней борьбе правительственной власти с небольшим сравнительно числом злоумышленников, стремящихся к ниспровержению коренных условий государственного, гражданского и общественного порядка… В разных губерниях уже заметны признаки действующей в этом направлении подпольной работы. Вообще во всех слоях населения проявляется какое-то неопределённое, всех обуявшее неудовольствие. Все на что-нибудь жалуются и как будто желают и ждут перемены».