Текст книги "В нужное время в нужном месте"

Автор книги: Андрей Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Андрей Богданов
В нужное время в нужном месте

...Никогда не ложись спать на краю кровати. Ибо чревата сия позиция тем, что Волку не составит особого труда ухватить тебя за бок и уволочь в лес, дабы пленить там.

Но если негоднику все-таки удалось забрать тебя – не робей, борись. Постарайся изловчиться и прикрыть ладонями зверю глаза. Он удивится и растеряется, хватка ослабнет, и ты сможешь вырваться.

Тут же крепко бери хищника за язык и веди в зоопарк. Там его посадят в прочную клетку и вкусно накормят.

Если же вышеописанный прием не удался и затея потерпела крах, все равно не отчаивайся!

Волк принесет тебя в укромное логово, обычно расположенное под кустом ракиты. Там зверь предоставит тебе целую кучу времени для молитвы.

И если у Бога не будет каких-то важных дел, он тебе обязательно поможет!

А. Македонский. Наставления Фехтовальщику

Часть первая
Царский секрет

Глава первая
Самоубийство тещи

Теща застрелилась. Сделала это Капитолина Карловна в своем стиле, то есть самым беспардонным образом. Взяла без спросу мой фамильный обрез, пришлепала в гостиную, уселась в мое любимое кресло, запихала дуло в рот. И – надавила оба спусковых крючка. Затылок вдребезги.

Все?

Нет, господа, конечно, нет. Поэтому – постепенно, по порядку. С подробностями. Иначе будет неучтиво. Теща все-таки.

Итак, я – в двухнедельном профсоюзном отпуске. Первый день. Представляете? Выспался как человек. Даже чересчур, если честно. Никогда так здорово не спал.

Любимая жена – на службе, дочь-красавица – в летнем лагере. Тещи не видно.

... Неспешно делаю настоящий крепкий кофе. Неторопливо достаю сигаретку. Блаженствую, предвкушая первый глоток и первую затяжку... Чуть не мурлычу. Мирные мысли беспечно причесываю... Захожу в гостиную, и... Еханый бабай!

Там – она.

Теща.

В кресле.

Во всей огнестрельной красе. Обрез валяется на полу.

А кляксы мясного ералаша гармонично дополняют интерьер.

И дымка сизая витает. И мухи пляшут на крови.

Амба, полагаю. Приехали. Чей-то поезд дальше не идет.

– Доброе утро, Капитолина Карловна, это, ведь, кажись, ваш поезд дальше не идет?

– Доброе утро, Бони. Да, это мой поезд дальше не идет.

– Они просят освободить вагоны, сдать белье. И чтобы ни одной наволочки не пропало – ни-ни! Иначе – оштрафуют и в угол поставят.

– Спасибо за напоминание, Бони, но я уже все освободила и сдала. Претензий ни у кого нет. Видишь – я совсем мертвая.

– Трудно не заметить.

– Вот так вот, Бони.

– Вот так вот, Капитолина Карловна. Ну, прощайте?...

– До встречи, до встречи, драгоценный Бони.

– Я тоже вас люблю, Капитолина Карловна.

– Знаю, Бони, знаю...

* * *

Восстановлению и ремонту сие не подлежит: ибо серебряной картечью да прямо в рот – это навсегда. Даже если ты не вурдалак.

Откуда и на кой серебряная картечь, спросите? Об этой печали ниже.

Итак, вдохновленный видом полуобезглавленной тещи, я сделал-таки первый глоток кофе и первую затяжку – ни вкуса, ни запаха. Прижавшись к стене, опустился на пол, размышляя, что же теперь будет. Понял – ничего хорошего. Еще немного подумал и понял, что прав.

Опустив сигарету прямо в кофе, поднялся и шагнул в гостиную. Еще раз бросил взгляд на Капитолину Карловну. Вздохнул. Отвернулся. Еще раз увидел ее мозги на стене. И еще раз вздохнул. Закрыл глаза. Отхлебнул кофе – чуть не подавился раскисшим окурком. Откашливаясь и отплевываясь, неторопливо прошагал наверх. Выплеснул окурочно-кофейный коктейль в поганое ведро.

Опять спустился в гостиную... Там все было на своих местах: труп, кровь, обрез, запах порохового дыма и неприятностей...

Так.

Теперь. Два звонка.

Первый – Марату. Пусто. На всех трубочках. Звоним секретарю... Оказывается, важное совещание. Запишите, передайте. Капитолина Карловна погибла... Я дома... Да, все... Бонифаций. Да, он поймет...

Второй звонок – в участок. Долго переспрашивали адрес, кто я, что я, где я... В конце концов признались, что, увы, все бригады на выезде, людей не хватает. Но все же утешили – пообещали, что кто-нибудь скоро обязательно приедет.

Не соврали. „Кто-нибудь“ обязательно приехал. Славный парнишка лет восемнадцати.

– Небось, первый вызов?

– Нет. Второй.

– А. Ну тогда – пора.

– Что пора?

– Щас узнаешь...

Я пропустил его в гостиную.

...Юный полицай при виде открывшейся картины впал в транс и долго стоял, раскачиваясь, издавая что-то вроде „у-у-ух... ух-ху-ху-у!.. Уа!..“

Думается мне, что трансировал бы он беспредельно. Дело освободила любознательная мушка. Ей, видимо, наскучило слоняться по серому веществу доктора наук, и она не на шутку заинтересовалась прыщавым носиком стража правопорядка. Парнишка прибыл в сознание, встрепенулся, решил почесать носик. Насекомое испуганно взмыло. Стражонок придушенно глянул на меня.

И – сучок! – извлекает пистолет, снимает с предохранителя. Дергает затвор... Дрожащим фальцетом грозно: „Ну, и что здесь у вас?“

Это было в самую точку.

И я неприглядно, бессовестно поплыл.

– ...У нас? У нас отпуск начался! Ой, кретин!.. Ты что, ослеп? Тут уже без тебя настреляли!

– Не грубите, я при исполнении!..

– ... Я те щас так исполню!..

– Стоп. – Это приехал Марат.

– Оружие – на предохранитель, и – в кобуру.

– Есть, ваше высокоблагородие!

– Что „есть“?... Предохранитель с другой стороны... Осмотрели? Где бригада?

– Еще нет.

– Чего нет?

– Бригады. А я вот...

– Ясно. Стой на месте. Марат куда-то позвонил.

– Набережная, 45. Я тут. Только живо! Перчатки-то хоть взял с собой?

– Так точно, ваше высокоблагородие!..

– Пакет?

– Так точно, ваше высокоблагородие!

– Достань все. Дай мне. Пошел вон. Все что видел – забыть.

– Есть забыть.

– Ты еще здесь?! Бегом марш!!!

– ...Бонифаций...

– Да, Марат.

– Рассказывай.

Я говорил, Марат осматривал. Взял с трюмо какую-то бумажку, аккуратно положил в целлофановый пакет. Прошелестело минуты три-четыре. Я завершил повествование.

– Это все?

– Все.

– Тут записка... Бонифаций, что она хотела сказать?

– Где?

– В записке.

– Дай.

– Из моих рук.

Он протянул целлофановый пакетик, в который недавно положил бумажку с трюмо.

„Ухожу сама. Бонифаций, прости за обрез. Люблю, целую, искреннее ваша К. К.“.

– Что за обрез? Этот?

– Да.

– Твой?

– Да.

– Зарегистрирован?

– Нет.

– Плохо.

– Знаю.

– Откуда он?

– В деревню ко мне ездили, по дедовым местам семьей гуляли. На чердаке нашли.

– Это того деда, что на оборотней охотился и ни за что ни про что полдеревни перебил?

– В общем и целом – да. Прибыла бригада Шерифа...

– Шериф...

– Да.

– Картечь странная.

– Что с ней?

– Не поймем пока...

– Бонифаций, что за картечь?

– Она серебряная.

– Почему?

– Такую привезли.

– Из деревни, вместе с обрезом?

– Да.

– Еще заряженные патроны есть?

– Да.

– Сколько?

– Двадцать семь... То есть – уже, наверное, двадцать шесть.

– Где?

Я показал. Они пересчитали.

– А где еще один, Бонифаций?

– Ваше высокоблагородие, если позволите...

– Да.

– Господин, видимо, думал, что выстрел был один. На самом же деле она разрядила в себя оба ствола одновременно. То есть – все сходится. Двадцать семь минус два – двадцать пять.

Да.

Уже.

Двадцать пять, двадцать пять... Вышла теща погулять.

– Забираем все... Надо было регистрировать, Бонифаций, теперь будут лишние проблемы.

Я пожал плечами.

– Шериф, на берегу следы. Много. Наверное, около шестерых мужчин. Недавно. Меньше часа. Выносили что-то тяжелое. Несколько раз. Пришли и ушли на катере.

– Да... – пробормотал Марат. – А ты что скажешь, Бонифаций?

– Ничего.

– А ты вообще что-нибудь видел?

– Нет.

– Слышал?

– Нет.

– Ты что, снотворного обожрался на ночь? Или спишь с затычками в ушах? Стреляли из двух стволов!

– Снотворного я не пил, в ушах ничего не было.

– Ясно... Так, Бонифаций, посмотри по комнатам. Может, чего пропало.

– Хорошо.

В компании человека Шерифа я прогулялся по комнатам. Завернул в тещин кабинет. Вот тебе и „НЕ ХВАТАЕТ“...

– Марат!..

– В чем дело?

– Тещиной коллекции черепов нет. Пропали все...

– Кому это вдруг полтысячи черепов понадобилЬсь?

– Шиза какая-то... Метко. Именно „шиза“.

И эта самая шиза стала резко набирать обороты.

– Ваше высокоблагородие!..

– Да.

– ...Тут... ну... вообще ерунда полная – это оружие неисправно, оно не могло выстрелить... Но выстрелило!

– Что?!

– Вот, сами посмотрите... Мы вынули гильзы. Потом взвели курки, нажали – и ничего.

– Что ничего?

Шерифов следователь для наглядности продемонстрировал. Когда он нажал сначала один спусковой крючок, потом другой, потом оба вместе – привычных в таком случае щелчков не последовало.

– И что это значит?

– Не знаю, Шериф. Из него недавно стреляли – это видно. Но он не исправен.

– Может, он повредился... э... после выстрелов?

– Сейчас гляну...

Следователь бывалыми руками проворно разобрал мой обрез...

– Ну – что там?

– Можете меня уволить, но эта пушка – просто железяка. Из нее невозможно выстрелить ни так, ни этак.

– В смысле?

– Посмотрите сами – все как-то наперекосяк... Но это не от выстрелов... Это уже давние дефекты... Он старый очень... Ему лет сто. Или больше... Но, странно, ваше высокоблагородие – за ним почему-то хорошо ухаживали, смазывали, чистили...

– Да... Но ты говорил – из него стреляли.

– Это по внутренней поверхности стволов четко видно.

– Бонифаций, ты стрелял из этого оружия?

– Да, Марат...

– Давно?

– На прошлой неделе, на выходных... По бутылкам.

– Ваше высокоблагородие, это исключено. Господин говорит неправду. Из этого обреза невозможно...

– Я уже слышал!

– Извините, ваше высокоблагородие...

– Бонифаций, а может – это не твой обрез, а? Приглядись внимательней... Руками не трогай!..

– Это мой обрез.

– И ты из него стрелял неделю назад?

– Да.

– Бонифаций, ты в уме? Из него нельзя выстрелить, ты же слышал – это барахло.

– Марат, ты не последователен. Человек же отчетливо сказал – из стволов недавно вылетала картечь... Это видно по внутренней поверхности...

– Заткнись.

– Но ты же сам спрашиваешь... Дай мне обрез, я выстрелю. Просто никто кроме меня и Капитолины Карловны не может из него стрелять. Он так устроен. Заколдованный или что-то вроде того...

– Ты сам-то хоть понял, что сказал?

– Давай обрез. И я шмальну из него!

– Нельзя, он вещественное доказательство...

– Тогда о чем речь, Марат?!

– На всякий случай обо всем.

– Это глупо, Марат.

– Ну, допустим... Тогда просто подумай о том, что говоришь. Заметь – протокола я не веду, ничего не записываю... Все это случится у меня в кабинете. Вот и подумай – ЧТО ты там будешь говорить.

– То же самое, что сейчас.

– Это плохая шутка.

– А я не шучу, Марат.

– Да, ты не шутишь – ты себе свободное место на галерах подыскиваешь.

И тут – пришла жена...

И – началась душераздирающая сцена...

– Мама-а!!!

– Сюда нельзя.

– М-м-а-ам-м-а-а-ачк-а-а-а-а!!!

– Бонифаций. Уведи. Потом договорим. Никуда не уезжай из города. Ты понял?

– Да. И?

– „И“ – не знаю! Пока. Будь в городе. Похороны я организую. Понял?

– Иди ты, „понимальщик“...

– Дурак ты. Дурак и скотина. Для тебя же стараюсь, не для себя...

– Гран мерси...

– Чего?

– Агромадное спасибо, говорю.

Диалог был закончен. Тому, как я провел утро, как обнаружил труп, Марат не поверил. И, надо признать, у него на то были все резоны: из дома стадо каких-то козлов волочет полтыщи черепов, уроды причаливают, отчаливают, теща палит из обоих стволов...

И не просто „стволов“, а из непонятного обреза, принадлежащего зятю.

Еще оставляет предсмертную записку, адресованную тому же зятю.

А зять – ни при чем.

Спит. Просыпается. Кофей пьет. Сигареты курит.

И даже выстрела не слышит!

Я бы тоже не поверил.

Если бы не был тем самым зятем.

Той самой тещи.

Обладательницы того самого собрания пропавших черепушек.

Под моим руководством супруга скушала лошадиную дозу успокоительного и молча осела на кровать. В доме стало гораздо тише. И душераздирающая сцена, миновав вокальную фазу, приняла более смирную конфигурацию. Но легче от этого никому не стало.

Глава вторая
Заложники морской крепости
(Месяцем ранее)

1

...Второй день вою про себя „Лунную сонату“ Бетховена.

К чему бы это? Ведь Луны в нашем звездном небе нет. И от моего „пения“ она вряд ли там появится. Говорят, на Земле волки обожают выть при лунном свете. Наверное, в одной из прошлых жизней я был земным волком.

А в этой жизни меня зовут Бонифаций Македонский. Родился и вырос в Великом Новгороде, столице планеты Русь. Служу здесь директором тюрьмы, которую в честь разрушенной парижской каталажки назвали Бастилией.

Ни слуха, ни голоса у меня нет. У меня есть только лунное настроение.

Жена говорит, в юности я был похож на Алена Делона, а с возрастом начал превращаться в Бельмондо. Что она имеет в виду, хорошо это с ее точки зрения или как – неясно.

... Теща опять затеяла помирать. На сей раз почему-то в августе. Завтрак посвятила детальному обсуждению процедуры и регламента своих бесконечно приближающихся похорон. Жена привычно возмущалась: „Сколько можно, мама, нервы трепать!..“ Дочь Алиса в полусне прихлебывала кофей и ни на что не реагировала.

А мне погребальная тема понравилась. Внес свою лепту. Не оценили. Предложил, видите ли, не опошлять Великую Кончину Великой Женщины вульгарными похоронами, а изготовить из тещи симпатичную мумию. Установить уже неопасную Капитолину Карловну в ее же будуаре... Тему развить не удалось.

Теща обиделась. Мол, традиции предков, из земли пришли и в землю уйдем, наши древние кладбища – это святыня, а вы – поколение без идеалов, ренегаты, и вообще – куда катится планета, если сам директор Бастилии ТАКОЕ смеет заявлять?! И этот человек (то есть я) имеет наглость считать себя писателем-патриотом, да его (то есть опять меня) на пушечный выстрел к литературному творчеству и особо опасным преступникам подпускать нельзя!

И обиделась. И вышла. Громко хлопнув дверью.

А чего обижаться? Чего дверями бахать? Моя идея целиком и полностью гармонирует с ее любимым увлечением.

Поясняю. У тещи хобби. Она еще со студенческих времен натуральные черепа коллекционирует. Человечий черепок для нее – лучший гостинец. О данном факте в городе хорошо знают, и поскольку Капитолина Карловна – персона чрезвычайно почитаемая, стараются изо всех сил угодить.

За большие магарычи с бесхозных покойников в моргах головушки отвертывают, потом очищают, полируют, лаком покрывают... Целая технология. Морговский персонал буквально молится на Капитолину Карловну, кормилицу... Черепов в нашем доме набралось уже 483 штучки. Аншлаг в театре, кости блещут!

Очередное пополнение коллекции было вчера – элегантная суперголова какого-то бомжа, погибшего в привокзальном кафе. Подарок нашего щедрого друга Шерифа.

Старуха боготворит Шерифа. Любимый пациент. Она его в люди вывела, в Помойном Пристанище нашла, разглядела, вычистила-вымыла-выкормила. Выжить помогла. Жить научила. А-ля приемный сынишка.

Конечно, можете подумать, я ревную. Да. Ревную. Меня-то она тогда, видите ли, решила оставить, „ведь истинный талант, Бонифаций, он сам себе дорогу пробивать должен, только тогда он может засиять...“

Да уж. Добрая фея. Тебя бы хоть на денек в ту помойку, где я себе дорогу пробивал...

2

Мы в Пристанище с Шерифом в одной группе обретались, дружили. Мы туда и попали как-то похоже – родители у обоих рано погибли. Потом у меня единственная бабушка умерла, и у него тоже. Может, на этом и сошлись... Бабушкины детки.

А Капитолина Карловна в Помойное Пристанище с инспекцией заявилась – и тут же на него все внимание. „Ах, какой интересный экземплярчик!.. Пойдешь со мной?“ Ха. Кто бы отказался. Из Помойки – сразу в Психиатрическую академию! На золоте есть, на шелках спать... Причем просто так: без экзаменов, тестов, испытательных сроков... Мечта. И мечта эта прибыла в гости к Марату в лице Капитолины Карловны.

(Забавно. Зовут-то его Марат, с детства прозвище – „Шериф“. Теперь должность и прозвище совместились – такой вот милый каприз судьбы.)

Марат потом ко мне в Пристанище частенько приходил, наведывался. Еду-одежку приносил, защищал, если что. А этого самого „если что“ в Помойке завсегда было вдосталь.

А Марат это умеет – защищать. Да так, что потом трясет всех – и от кого защищал, и кого защищал... Потому и Шерифом прозвали, потому и шерифом стал.

„Интересный экземплярчик!“ В совершенной точности этой характеристики вся Помойка удостоверилась месяца через четыре после его торжественного убытия в Академию.

...Объявился у нас в Пристанище редкостный подонок – Цезарь. Сбил вокруг себя десяток шакалят. Все Пристанище терроризировали, кончилось тем, что воспитательницу-практикантку юную живодерски изнасиловали: двое суток глумились... Ну, полный набор потех. Вся Помойка была в курсе: крики-вопли далеко летели. Хотели убить девчонку, но не успели, сбежала практикантка чудом. Точнее – уползла.

Но ни сказать, ни показать ничего не может – с ума высадилась, ни бельмеса не помнит, песенки ртом беззубым мычит, цветочки в сортире собирает. Глубокий аут. Все знают, что Цезаря дело, но доказать...

Все молчат. Все дрожат. Не хотят ромашки промеж унитазов выискивать.

Я был молод и сопливо веровал в некую высшую справедливость. Решил полиции помочь. Увы, тщетно. Следователь сказал, что до суда Цезаря не дотянуть: „Хрупка и шатка доказательная база. А чтобы малолетку на галеры посадить, требуются неопровержимые улики...“ Еще он сказал: „Спасибо“. И – „Беги отсюда, Бонифаций, сожрут они тебя“.

О моем содействии полиции вскоре догадался Цезарь. Решил зарезать. Но то ли он удар не рассчитал, то ли ангел-хранитель меня во время отпихнул – в общем, охотничий кишкорез лишь вскользь по ребрам гульнул. Я под кровь завопил и на землю упал. Верчусь, как ртуть, под пинками Цезаря. Народ примчался: ух ты! Ах ты! В чем дело? Кого режут сегодня? Появились и воспитатели.

Цезарь недовольный отошел, а меня в больничку сволокли.

На другой день в палате появился Марат. Посмотрел развесело: что, друг, случилось? И голову так участливо склонил. Пай-мальчик. Я – в глаза ему повнимательнее. А там такие глыбищи холодющего льда... И раньше что-то подобное в нем проглядывалось, но сейчас – ого-го! Антарктида.

Рассказал. Он – ноль эмоций, кивнул лишь, лапу мне пожал, обещал завтра прийти. Пришел. Но не ко мне. Прямо в центральный двор Помойки прошагал. Мне из больничного окна хорошо видно все было. Встал Марат в центре. Где, говорит, тут помойный мальчик Цезарь? Слово и дело у меня к нему... Минута-третья, выплывает Цезарь со стаей шакалов. Шериф смотрит, улыбается. И без вступлений. Голос твердый, чуть насмешливый. „За твое, – говорит, – антиобщественное (так и сказал – антиобщественное) поведение, ты, Цезарь, лишаешься права пользоваться глазами, приговор будет исполнен в любом случае, но сначала, согласно этикету, его надо огласить, но это я, собственно, уже и сделал: есть вопросы?“ Цезарь коротко хохотнул, достал знакомый мне нож – и на Шерифа...

Марат выхватывает из-за пазухи здоровущий обрез, такой, что в индийском кино про пиратов показывают. Даже подумалось, будто Марат пистоль в музее стащил. „Я зарядил оружие мелкой дробью, – говорит. – Жизни тебя это с десяти метров, теоретически, не должно лишить, а без глаз останешься – это точно! Подходя ближе – рискуешь погибнуть...“ И какие-то рычажки взводит. Темп Цезаря чуть замедлился, и только. Прет, скотина, нагло, крепко. Все ближе, ближе... Меж ними метров пять уже, не больше. Один рывок Цезаря – и Марат покойник. Шериф поднимает пистолет (ствол не дрожит), нажимает курок... Щелчок, шипение, дымок... Нет выстрела!!! Дьявол! Цезарь, прикрывая рукой лицо, прыгает на Марата! И тут ка-а-ак жахнет!!!

...Все в дыму... Не видать ничо. Ни Марата, ни Цезаря... Только вопит кто-то.

Стадо помойное стоит. Ожидает финала. Дымок потихоньку рассеивается...

Оп-паньки! Вместо двух фигур – одна. Цезарь опаленный валяется, ревет, правое плечо разворочено, в обугленных ошметках мяса сиротливо белеет кость. Там-сям по телу струйки крови... Финка и маратов самопал рядышком – бок о бок отдыхают. А самого Марата нет. Мгновение назад был, и – фьють...

Цезаря – в больницу. Ко мне в палату. Ему всю руку дробью перемололо. Грудь зацепило, лицо. Ушко оторвало. Все-таки перестарался Марат с зарядом.

Но глаза у Цезаря остались целы.

Ампутировали Цезарю клешню. Под корень. Нечего там лечить было.

... А ближайшей ночью... А ближайшей ночью к нам в палату пожалует Марат.

Я почувствую близость Шерифа за несколько минут до того, как бесшумно ойкнет дверь. Марат сразу подступит к Цезарю. Тот после ампутации еще в анестетической нирване, ничего не чует. Шериф с улыбкой посмотрит сквозь полумрак на меня, потом – на Цезаря. Я наберу в легкие воздух, чтобы...

– Молчи, – скажет Марат.

Он склонится над головой Цезарем. Я знаю, у Марата в руках что-то очень-очень острое.

Цезарь во сне будет легонько, как малый ребенок, постанывать...

Он лишается права пользоваться глазами...

...Закончив, Шериф положит в пакет что-то очень-очень острое.

А утром...

Утром Цезарь выйдет из нирваны и будет оглушительно искать глаза, трясясь и ощупывая единственной рукой те места, откуда он раньше смотрел.

Утром придет тот самый следователь, что вел дело изнасилованной воспитательницы и спросит меня, что я видел и слышал. Я отвечу: „Ничего“.

Следователь молча кивнет.

Ни против меня, ни против Марата дела никто возбуждать не станет.

А Цезаря... Цезаря командируют в Спецшколу для беспросветно искалеченных детей, к Соломону Фон-Ли.

Да. А той ночью, когда уже все было исполнено, перед тем, как скрыться за испуганной дверью, Шериф подошел ко мне и шепнул: „Не волнуйся, Бонифаций, я тебя не забуду...“

Он и в самом деле никогда меня не забывал. После Помойки помог устроиться сначала в вечернюю школу, потом в университет, потом на работу... И все легко так, без давления, мол, ты мне чем-то обязан. Нет. Ни намека, ни полунамека.

Это, согласитесь, делает Марату честь.

...Он был действительно искренне счастлив, когда мы поженились с Вероникой – дочерью Капитолины Карловны. Он нас, кстати, и познакомил. „Вот, считай, и породнились...“ – сказал он на свадьбе. И заплакал... Я тогда впервые видел, как он плачет. Оказалось – ничего сверхъестественного, как все – слезами. Вытирает тыльной стороной ладони.

В супруги Марат взял себе лучшую подругу моей жены – Герду Филатову. Очень милая барышня, все при ней. Родили они двух чудесных девочек-близняшек, Ольгу и Инну. Марат как-то упоминал, что они с Гердой знакомы еще с детства, но в подробности почему-то не посвящал, да я и не настаивал.

Отец Герды – господин Филатов, один из богатейших людей Руси, возглавляет крутую финансово-промышленную группу. Души в Марате не чает, на работу к себе постоянно зовет. Но Марат неизменно отказывается, произнося свою коронную фразу: „Я Шериф, и никем другим быть не желаю!“.

Я знаю, что мы с Шерифом друзья. Практически братья. Может, так. Только я Капитолине Карловне никогда черепов не дарил, а он уже, наверное, десятка два притаранил. Вот и вчера. Еще один...