Текст книги "Теория Морали Иммануила Канта (СИ)"

Автор книги: Андрей Незванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Бесчеловечность этого научного отстранения от братьев по Отцу нашему Небесному приводит к следующим причудливым убеждениям.

Читаем:

"Прибавим к этому, что если только не хотят оспаривать у понятия нравственности всю его истинность и отношение к какому-нибудь возможному объекту, то нельзя отрицать, что значение нравственного закона до такой степени обширно, что он имеет силу не только для людей, но и для всех разумных существ вообще".

Любители животных несомненно признают за ними наличие разума; верующие признают существование умных демонов; но, строго говоря, науке не известны другие разумные существа, кроме людей.

Если мы не правы, то назовите их.... Кант однако не называет никаких разумных существ, кроме человека.

Убеждение в наличии многих других разумных существ, вероятно, коренится в обожествлении Разума: придании ему вселенской субстантивности.

Правоту нашей догадки подтверждает следующее высказывание Канта.

Ссылаясь на евангельский пример святого, утверждающего, что никто не благ, кроме бога, Кант вопрошает:

«Но откуда же у нас понятие о боге как о высшем благе? Только из идеи нравственного совершенства, которую разум составляет a priori и которую он неразрывно связывает с понятием свободной воли».

Откуда следует, что и вера должна поверяться разумом:

«Даже святой праведник из Евангелия должен быть сопоставлен с нашим идеалом нравственного совершенства, прежде чем мы признаем его таким идеалом».

Но Идеал принадлежит сфере творчества, производящей деятельности, тогда как Праведник принадлежит сфере личных отношений с Царем через отношения с ближними.

Разумеется, прежде чем сравнивать праведника с идеалом нужно создать образ (статую) этого праведника в сфере умной красоты, в поле представления.

В любом случае, стремление соответствовать идеалу совершенства распространенное в обществе рождает совсем другую мораль, нежели мораль евангельского праведника.

Это идеологическая мораль служения общему делу: такая, например, как мораль Строителя Коммунизма.

Между тем моральный урок приведенного Кантом в пример праведника заключается в его обращении к окружающим: «Что зовете меня благим...?!».

И это урок смирения перед лицом Всеблагого Царя, который имеет смысл только в личных отношениях. Тогда как в творческой деятельности смирению вообще нет места. Напротив, поощряется дерзость слома и созидания.

Именно здесь потребна "свободная воля" как условие возможности творчества.

Однако, в области морали разум у Канта не созидает: идея нравственного совершенства принадлежит разуму a priori. И вот, в этом-то a priori как раз может прятаться исконная связь человека с Отцом Небесным.

Получается так, что имярек ограничивший свое сознания деятельностью и вынесший личные отношения с ближними за скобки своей идеальности, устанавливает связь с Отцом через представления разума.

В свете этого предположения, навстречу вопрошанию Канта: «...откуда же у нас понятие о боге как о высшем благе, если не от разума?»; мы выдвигаем своё вопрошание: откуда у разума идея нравственного совершенства, если не от Бога?

Кант даёт естественнонаучный ответ: разумом человека наделила Природа.

И, поскольку "высший принцип нравственности" установлен в разуме a priori, постольку ответ Канта фактически эквивалентен сентенции "Так устроен мир!".

Что ж, при таком его устройстве мы вправе ожидать, что среди разумных существ – к каковым относятся люди – будет существовать только добро. Ибо такова природа разума, что в нем заложен принцип доброй воли.

Откуда же тогда берется зло?

Означает ли наличие зла в людях то, что человек не пользуется своим разумом?

И можем ли мы в таком случае полагать зло тождественным глупости?

Получим ли мы ответы на свои вопросы в ходе дальнейшего чтения...(?). Посмотрим.

Пока что ссылка на Природу оказывается чисто формальной, поскольку, по мнению Канта...

«... не следует вообще искать принципы нравственности в знании человеческой природы (которое мы можем получить только из опыта), если эти принципы можно найти совершенно a priori, свободными от всего эмпирического, просто в чистых понятиях разума».

Таким способом наш Иммануил отделяет себя от естествознания и антропологии как исследователя собственного разума – каковое исследование «лучше совершенно отделить» от «всего эмпирического».

Результатом его исследований и должна стать...

"... чистая практическая философия, или метафизика нравственности".

И «такая совершенно изолированная метафизика нравственности, не смешанная ни с какой антропологией, ни с какой теологией, ни с какой физикой или сверхфизикой и еще в меньшей степени с скрытыми качествами (которые можно было бы назвать подфизическими), есть не только необходимый субстрат всего теоретического, точно определенного познания обязанностей, но и дезидераты величайшей важности для действительного исполнения их предписаний».

Как видите, речь идет о «теоретическом познании обязанностей», или осознании себя, как состоящего на службе, на должности.

И особая польза такого самосознания будет заключаться в том, что мы не поверхностно только, а «действительно» сможем исполнить свою Должность, на которую мы уже назначены самим фактом наделения нас Разумом.

Возьмём, к примеру, супружество. В логике Канта это не отношения двух лиц, но совместный бизнес двух предпринимателей, заключивших договор, определяющий их дополнительные роли. С каждой ролью сопряжены обязанности. И вот, допустим, я – жена. Беру на себя обязанности жены, и хочу быть по-настоящему ХОРОШЕЙ супругой. Как стать таковой?

В теории Канта подлинно хорошая супруга та, которая исполняет свои супружеские партнерские обязанности не из корысти, не ради внимания мужа, не в ожидании постельных ласк, а исключительно исходя из принципов, которые я найду в своем разуме.

Притом моя женская простота не может служить препятствием такому нахождению, в силу того, что...

"... все нравственные понятия имеют свое место и возникают совершенно a priori в разуме, и притом в самом обыденном человеческом разуме, а не только в исключительно спекулятивном".

«Однако, чтобы в этой работе подняться по естественным ступеням не просто от обыденного нравственного суждения (которое здесь достойно большого уважения) к философскому, /.../ к метафизике, мы должны проследить и ясно представить практическую способность разума, начиная с ее общих определяющих правил и кончая тем пунктом, где из нее возникает понятие долга».

«... Именно потому, что моральные законы должны иметь силу для каждого разумного существа вообще, необходимо выводить их уже из общего понятия разумного существа вообще, и таким образом излагать всю мораль, которая для своего применения к людям нуждается в антропологии, сначала независимо от нее как чистую философию, т.═е. как метафизику, во всей полноте».

Таким образом, мы забежали вперед со своим Супружеством. Это уже антропология.

Сначала мы должны сформулировать разумность морали как таковую. Тем самым мы как бы извлечем из всякой конкретной человеческой моральной обязанности её чисто разумное ядро, присутствующее в любом реальном нравственном долге.

Это, как теорема Пифагора – справедлива для любого реального треугольника, встречающегося в орудийной деятельности человека. Но извлечена она не из техники, а из чистой математики.

На практике треугольники не могут быть идеальными. Но, благодаря теореме Пифагора, мы всегда уверены в правильной сумме их углов.

Так и в нравственности, Кант полагает, что...

"... чистое представление о долге и вообще о нравственном законе /.../ имеет на человеческое сердце благодаря одному только разуму гораздо более сильное влияние, чем все другие мотивы, которые можно было бы собрать с эмпирического поля, так что оно (сердце), убежденное в своем достоинстве, презирает эти последние и постепенно может сделаться их владыкой".

Здесь мы видим новое действующее начало – «Сердце». В популярной психологии это некий кибернетический центр личности. Часто слово «сердце» служит также эвфемизмом «души».

И в следующей фразе мы уже читаем о душе.

Кант пишет:

«Смешанное же учение о нравственности, составленное и из мотивов, основанных на чувствах и склонностях, и из понятий разума, должно сделать неустойчивым состояние души под действием побудительных причин, которые нельзя подвести ни под какой принцип и которые только весьма случайно ведут к добру, а чаще всего могут привести к злу».

И потому...

"... не следует ставить принципы в зависимость от особой природы человеческого разума; необходимо выводить их уже из общего понятия разумного существа вообще".

Неясно, правда, откуда возьмется у нас это понятие (?); и не будет ли выдано за такое понятие представление о разуме как о логической системе?

Но, как тогда разум может быть практическим?

У Канта эти противоречия как-то сглаживаются.

Во всяком случае, далее он ведет речь не о человеке, с его душой и сердцем, а об абстрактном разумном существе.

Читаем:

«Каждая вещь в природе действует по законам. Только разумное существо имеет волю, или способность поступать согласно представлению о законах, т.═е. согласно принципам. Так как для выведения поступков из законов требуется разум, то воля есть не что иное, как практический разум».

И прочитанное тут же вызывает у нас возражения:

Во-первых, вещь не действует, но подчиняется законам; и не в Природе, а в человеческой технической модели Природы;

Во-вторых, законы, согласно которым поступает "разумное существо" (для нас это человек), суть вовсе не те законы, которым подчиняются вещи.

Иными словами, законы общества суть не то же самое, что законы физики.

И здесь Кант, как нам кажется, спекулирует обыденным словоупотреблением, когда одно и то же слово прилагается к совершенно разным, лишь внешне похожим вещам.

В-третьих, выведение поступков из законов, как теорем из аксиом, или логических следствий из начальных посылок, – это бред сумасшедшего.

В практике общественного быта мы идеально конструируем, проектируем или планируем свои действия, сообразуя их с законами, регулирующими этот общественный быт. И привлекаем сюда весь наш жизненный опыт и знание текущих обстоятельств и отношений. Свести это законосообразное планирование и самоограничение к умной логической операции «выведения из-» совершенно невозможно.

Наконец, в-четвертых (и главных!), законосообразный поступок – это ЛЕГАЛЬНЫЙ поступок, но, отнюдь не обязательно МОРАЛЬНЫЙ.

Кант пишет:

" Только разумное существо имеет волю, или способность поступать согласно представлению...".

В этом определении явно не хватает ВЛАСТИ.

Думается, что воля как способность действовать сверх-причинно; то есть, не пассивно, но активно, в соответствии с субъективными восприятиями, может быть приписана и животным.

И представления ума, согласно которому действует кантовское "разумное существо", есть не более чем логическое усовершенствование картин восприятия.

Фактически, речь идет об орудийной деятельности и подчинении животного тела орудийной технике.

И если в этом подчинении нет фактора общества, нет власти как общественного феномена, а есть только представления ума, то мы говорим о Человеке Умелом (Homo habilis), – поскольку Человек Разумный (Homo sapience), вопреки своему имени, есть прежде всего Человек ОБЩЕСТВЕННЫЙ.

Да, речь используется им как средство создания представлений, но, в первую голову, речь служит ОБЩЕНИЮ.

У Канта, насколько можно судить, речь является средством технического творчества, а именно ПОЗНАНИЯ, или создания картин «объективной реальности», как априорных условий, которым должна соответствовать техническая деятельность, и технические устройства. Логика этой представляемой умом объективности необходима для орудийной деятельности, и принудительна для субъекта орудийной воли, если та намерена быть плодотворной.

Утверждая «объективность» моральных принципов познающего разума, мы должны указать познаваемую реальность, объективность которой является в этом случае источником логической необходимости для орудийной воли.

Её как будто нет, – ведь мы исследуем сам разум. На деле она есть: отображенная в содержаниях разума. Это реальность общественного быта людей, отображенная в общественности сознания всякого человека; и в самой речи и языке, без которых сознание вообще невозможно.

Именно общественность сознания выделяет моральные принципы среди прочих, и позволяет имяреку, вопрошающему свой разум, получить ответ на вопрос: морален поступок или нет?

Иммануил, однако, оставляет за скобками ту реальность, познание которой приводит разум к мнению об «объективности» определенных представлений. Он принимает эти представления как налично данные содержания разума, призванные оформить волю разумного существа.

Если нет никаких других волеобразующих начал, кроме содержаний разума, то мы должны говорить о воле творимой разумом, ибо никакой другой воли нет. Для того, чтобы говорить о воле оформляемом разумом, или подчиняемой разуму, такая неразумная воля должна прежде быть.

И нам важно здесь заметить для себя это различие между волей творимой разумом и волей только оформляемой им.

Если воля сотворена разумом, то субъект этой воли не может волеть (или хотеть) ничего иного, кроме реализации представлений разума: он с необходимость, заложенной в происхождении самой воли, желает осуществления принципов разума.

Кант пишет об этом так:

«Если разум непременно определяет волю, то поступки такого существа, признаваемые за объективно необходимые, необходимы также и субъективно, т.═е. воля есть способность выбирать только то, что разум независимо от склонности признает практически необходимым».

Слово «выбирать» здесь совершенно неуместно и вводит в заблуждение. Ведь, «способность выбирать только то, что...», означает неспособность выбирать, – если говорить честно.

На деле, непременное определение воли разумом означает сотворение робота; или превращение человека в робота.

Кант вполне отдает себе отчет в том, что создание робота и превращение человека в робота суть не одно и то же.

С роботом не будет проблем: он всегда будет абсолютно разумным – поскольку ничего не может, кроме выполнения управляющей программы.

Другое дело человек – разум иной раз определяет его волю, а иной раз не совсем....

Потому Кант и предпосылает своей сентенции многозначительное ЕСЛИ: "Если разум непременно определяет волю, то...".

Робот, творить которого предлагает здесь Кант – это МОРАЛЬНЫЙ РОБОТ; или, человекоподобное умное существо, которое вне всяких личных отношений – находясь только в отношениях, опосредованных искусственной средой обитания – будет совершать действия, внешне отвечающие морали, в силу того, что «Мораль» заложена в его управляющей программе, или «разуме».

Только такого морального робота – в которого должен претворить себя каждый человек – Кант признает подлинно «добрым».

В случае же,

"если разум сам по себе недостаточно определяет волю, если воля подчинена еще и субъективным условиям (тем или иным мотивам), которые не всегда согласуются с объективными", то такая воля признается им "не вполне доброй" (nicht durchaus guten Willen).

Здесь очевидна игра Канта с диалектикой «объективного – субъективного».

Во-первых, он использует моральную оценку, согласно которой "субъективное" есть нечто плохое, тогда как "объективное" – это хорошее.

Во-вторых, содержания разума у него, с одной стороны, суть "объективные истины", полученные в ходе научного познания реальности; а с другой стороны, они ОБЪЕКТИВНЫ в силу самой своей разумности как принципы всего Мироздания.

У обычного человека (не робота) воля, творимая разумом, – это скорее редкость, чем правило. Чаще разум до-оформляет, или до-определяет уже существующую волю, которая признается Иммануилом «субъективно случайной». По отношению к этой воле представления разума Кант считает принудительными.

Он пишет:

«Если воля сама по себе не полностью сообразуется с разумом (как это действительно имеет место у людей), то /.../ определение такой воли сообразно с объективными законами есть принуждение».

В жизни, как известно, принуждение не приветствуется. Потому обычным является гармоничное дооформление воли разумом. Это разумное доопределение воли связано с ориентацией в разумно устроенной искусственной среде, и с тем, что своих целей человек добивается трудом, или орудийной деятельностью, в которую непременно вовлечен ум, – само имя которого соотносится с УМЕНИЕМ.

В умном делании мы наблюдаем подчинение тела трудовому усилию, но едва ли это подчинение можно назвать принуждением.

Кант, тем не менее, настаивает на «принуждении». Выделяет из всех содержаний разума именно принудительные, и даёт в связи с этим следующие определения:

«Представление об объективном принципе, поскольку он принудителен для воли, называется велением (разума), а формула веления называется императивом».

Вопрос лишь в том – кем называется? В нашем дискурсе таких отождествлений нет.

На наш взгляд здесь всё «притянуто за уши», как говорят.

Представление об объективном принципе – это часть какой-то теории; которая может лежать в основе идеологии, или мировоззрения. Тогда как веление разума выступает как таковое на фоне безрассудства страсти: как феномен благоразумия; как сознание, что в общей жизненной перспективе правильнее поступить ТАК, вопреки сиюминутным расчетам, хотениям или порывам.

Думается, всем знакома эта ситуация. Она действительно сопряжена с нашей способностью не быть неизбежно игрушкой эмоций, но действовать сознательно, объективируя свое разумение.

И способность эта, с одной стороны, неотрывна от нашей способности к труду, или умения совершать неестественные движения, а с другой стороны, она немыслима без власти, которая делегирована мне обществом. Ибо благое разумение (в отличие от умения) я обнаруживаю и осуществляю не в трудовых усилиях и движениях, а в ПОСТУПКАХ, – о коих постоянно говорит Кант; то есть, – в ЗНАЧАЩИХ движениях, образующих акты ОБЩЕНИЯ.

И, если трудовой акт возможен для меня (с моим умом и умением) наедине с орудием и материалом, то поступок возможен только в обществе, в общественном быту.

Так что, ежели некий осознаваемый мною принцип принудителен для моей воли, то не в силу его «объективности», а в силу моей власти принуждать себя. И эта власть, это потестарное отношение к себе есть активизация интериоризованной общественности, за каковым словом скрывается целый мир, – но это не мир логики, это мир личных отношений.

И Кант сам – может быть, невольно – отсылает нас к общественности, когда говорит об «императиве».

Конечно же, никакая формула умного принципа не может быть императивом: она может быть только командой управляющей программы технического устройства.

Императив принадлежит потестарным отношениям в обществе, и неизбежно ассоциируется с Императором; Нероном, например.

Тривиальная ошибка Канта заключается в том, будто знаки (в данном случае «формула») действуют сами по себе. Но это не так. Знаки как средство коммуникации активируют соответствующие отношения между лицами.

Следующая за приведенным определением фраза Канта начинается словами:

«Все императивы выражены через долженствование...».

Разве? – спрашиваем мы.

Долженствование, вообще-то, – моральная категория. Императив или приказ, воспринятый мной от лица, чью власть я признаю, может в моей воле трансформироваться в долженствование. Я при этом нахожусь в сфере моей свободы, поскольку «долженствование» есть форма моей личной ответственности в рамках моих потестарных отношений с императором: ответственности которую я признаю и беру на себя. В данном случае эта ответственность сопряжена с сознанием того, что я должен сделать то-то и то-то, для исполнения приказа властного лица.

У Канта «долженствование» находится, напротив, в зоне несвободы, и его нужно прочитывать как внешнее обязывание. Похоже на то. Как если бы мы имели дело с обязанностями налагаемыми на подростка в исправительном заведении.

Кант пишет:

"...императивы, выраженные через долженствование, показывают этим отношение объективного закона разума к такой воле, которая по своему субъективному характеру не определяется этим законом с необходимостью (принуждение)".

То есть, я не хочу этого делать, а меня заставляют.

Но, такие отношения лежат вне морали. И они не становятся нравственными от употребления слова «хорошо», как мы читаем у Канта:

«Они говорят, что делать нечто или не делать этого – хорошо, но они говорят это такой воле, которая не всегда делает нечто потому, что ей дают представление о том, что делать это хорошо».

Кто «Они»?! Кто суть те, кто дают воле указанное представление? Законы разума?

Однако, законы разума не говорят о том, что "хорошо" и что "плохо", подобно педелю в гимназии.

"Хорошо" и "плохо" суть оценочные категории, которые не могут получить конкретного наполнения вне системы оценок.

Ни императиву, ни долженствованию оценка не присуща. Ибо оценка ориентирует, но не повелевает.

Кроме того, система оценок принадлежит обществу..., и, если также разуму, то – лишь в той мере, поскольку разум общественен по природе. Иначе всякий одинокий разумник мог бы быть моральным.

Кант так и думает.... Но это совершенно бессмысленно, ибо вне общества нет понятия Морали.

Или нужно подменить понятие Нравственности Благоразумием. И тогда наш умник одиночка вполне может быть благоразумным в собственных видах и интересах. Но это не то же самое, что быть нравственным(!). Для существования морали нужен хотя бы еще один умник на той же поляне.

И в самом деле – ну, что значит Каин без Авеля?

Здесь нам волей-неволей приходится признать, что главная «заморочка» Канта состоит во мнении, будто разум добр сам по себе....

Да, нет, дорогой Иммануил; добр разум доброго человека. А разум злого вполне себе зол. Хуже того, жизнь показывает, что зло как раз весьма многоразумно.

А необузданность страсти разумом – это не зло; это бескультурие.

Зато абсолютно холодный умный робот, безальтернативно и без тени сомнения действующий по программе, – это точно Зло.

И что управляющая программа робота будет написана на основе законов морали, дела не меняет – всё равно ЗЛО!

Если от абстрактного «разумного существа», которого пытается представить себе Кант, перейти к реальному разумному существу, человеку, – с его животной по природе волей, – то идеал Канта, или образ совершенства, состоит в том, чтобы разум занял бы место инстинкта. Так что воля целиком и полностью была бы водушевлением и воплощением разума, без каких-либо иных составляющих.

Однако, даже идеальный солдат, вся мотивация которого исчерпывается стремлением точно исполнить приказ, не отвечает этому идеалу. Потому что его служебное рвение всё-таки базируется на чести, долге и почитании командира. Иначе он – не солдат!

Поэтому, только робот, у которого вообще нет воли до того, как она будет сотворена управляющей программой – вот идеал Канта.

Что же вынуждает Канта, измышляя идеал, предпочесть робота, тому же идеальному солдату?

Думается то, что он загнал себя в логический капкан диалектики "разумного – неразумного". Читай: "благоразумного, объективного, законосообразного" и "глупого, страстного, случайного, субъективного".

Нужно признать, что это – очень ограниченный психолого-педагогический подход.

И, конечно – не то что для решения, но даже для постановки проблем нравственности – ему не хватает ОБЩЕСТВЕННОСТИ и ПЕРСОНАЛЬНОСТИ Человека, в дополнение к РАЗУМНОСТИ.

Роботоподобность своего совершенного существа Кант обрисовывает следующими словами:

«Совершенно добрая воля, таким образом, также подчинялась бы объективным законам добра, но на этом основании нельзя было бы представлять ее как принужденную к законосообразным поступкам, так как сама собой, по своему субъективному характеру, она может быть определена только представлением о добре».

То есть, воля сотворена этим представлением и ничем другим: в ней нет никакой другой информации. Говоря кибернетическим языком управляющая программа преобразована в набор команд для внешних устройств. И нет никаких других сигналов, с которыми эти команды конкурировали бы. То есть, эти команды и есть воля. Она полностью определена программой.

Другое дело «несовершенная воля». Она уже есть: до того, как «добрая программа» преобразуется в команды. И потому эти последние не образуют воли целиком, но вносят изменения в уже имеющиеся команды, – по отношению к которым они суть «императивы».

Кант пишет об этом так:

«Поэтому императивы суть только формулы для выражения отношения объективных законов воления вообще к субъективному несовершенству воли того или другого разумного существа, например воли человека...».

Что до «представления о добре» как управляющей программе, то нужно заметить, что нет никаких «объективных законов добра»: есть только попытка Канта прочитывать дихотомию «объективное – субъективное» как «доброе» и «не совсем доброе».

Следующая фраза Канта обнажает мотивы его интеллектуальных игр.

Читаем:

"Для божественной и вообще для святой воли нет никаких императивов; долженствование здесь не на своем месте, так как воление само собой необходимо согласно с законом".

Что это, как не разумная теория «бога благоволящего»?

Если бы, кроме разума и познаваемых им объективных законов, в поле умозрения Иммануила попала бы еще и общественность – а с нею власть, и иерархическая пирамида власти – тогда отсутствие императивов, обращенных к воле божьей, объяснялось бы не «объективностью бога», а тем, что Власть Бога есть высшая власть – источник любой другой власти на земле. И потому не может существовать повеления, обращенного к богу; но – только от Бога....

Видно, что Кант хочет довести до конца логику протестантизма: с одной стороны, спроецировав её на творческий идеал совершенства; а с другой, обмирщить веру сведя её к нравственности.

Таким образом, для Иммануила стать совершенным христианином означает стать воплощением заповеди как якобы объективного закона разума.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)