Текст книги "Теория Морали Иммануила Канта (СИ)"

Автор книги: Андрей Незванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Незванов Андрей Семенович
Теория Морали Иммануила Канта

«Grundlegung zur Metaphysik der Sitten», или «Основания Метафизики Нравов» – так озаглавил свое введение в Критику практического разума Иммануил Кант.

Тем самым он возвестил своё намерение внести вклад в изучение нравов, обычаев, или принятого в миру поведения людей. При этом Кант не считал себя пионером или создателем новой науки. Он – в полном соответствии с общей парадигмой европейского Возрождения – мнил себя продолжателем дела древних эллинских философов.

ПРЕДИСЛОВИЕ

В «Предисловии» Кант пишет:

"Древнегреческая философия разделялась на три науки: физику, этику и логику. Это деление полностью соответствует природе вещей, и нет нужды в нем что-либо исправлять...".

Метафизика нравов относится, таким образом, к предметной, или «материальной» философии = науке (для Канта). И предмет этой философии – нравы (sitten).

У нас в России принято переводить «Methaphysik der Sitten» как «Метафизику нравственности». Однако, согласитесь, нравственность – это несколько иной предмет, чем нравы....

Кант, впрочем, сам дает повод к такой деформации предмета, поскольку вносит некую двусмысленность, определяя свою науку как «Этику» и возводя, её, таким образом, к Аристотелю.

Кант пишет:

"... Материальная философия имеет дело с определенными предметами и законами, которым они подчинены.... Эти законы суть или законы природы, или же законы свободы. Наука о первых законах носит название физики, наука о вторых есть этика; первая называется также учением о природе, а последняя – учением о нравственности".

Но, простите!, – законы Природы неотделимы от предметов, который подчинены этим законам. Такое отделение есть логическая абстракция.

Совсем не то "законы свободы".... Уже в самом словосочетании содержится противоречие – если я подчинен закону, подобному закону природы, то какая же тут свобода?

Если же речь о властных законах мира людей, то они вовсе не подобны законам природы, и потому этика не может стоять в одном ряду с физикой!

Указанная двусмысленность отразилась и в немецком словоупотреблении: Этика это и Sittenlehre, или учение о нравах, обычаях как некоем устойчивом явлении, – тогда слово Ethic мы возводим скорее к Гомеру, чем к Аристотелю; и также Этика есть Pflichtenlehre, или учение об обязанностях – тогда речь должна идти не столько о науке, сколько о педагогике, в рамках которой обучаемых младших наставляют, излагая им властные требования авторитетных старших, и показывая пути их исполнения.

Так что, здесь очевидна двойственность – либо ты изучаешь нравы народа, каковы они есть, и тогда законы поведения подобны законам природы; либо ты наставляешь народ и формируешь таким способом его нравы, и тогда законы поведения суть властные предписания, которые только должны осуществиться.

Одним словом, Кто ты? – Аристотель или Сократ?

Предположим, Я Сократ, и наставляю юношей в правилах поведения.

Спрашивается: откуда беру я эти правила?

Ответ очевиден: получаю от богов. Таким образом, законы поведения суть божьи законы. И Сократ учит доступным ему Судам Божьим. Это его учение есть этика Сократа.

А какова этика Канта? Чему он учит?

Читаем:

"Наука о законах свободы /.../ есть этика; и называется также /.../ учением о нравственности (Sittenlehre)".

Итак, «ЗАКОНЫ СВОБОДЫ»...(?).

Вообще говоря, СВОБОДА есть гражданское понятие – тем более в сочетании с «законами», – и тогда «законы свободы» суть политические законы. В этом случае Наука о законах свободы есть не что иное как Правоведение. И, возможно, не зря в написанной Иммануилом после «Критики чистого разума» новой «Метафизике нравов» он говорит уже не о Sittenlehre, но – о Rechtlehere , или «Правовой философии» (?).

Если не так, тогда невольно закрадывается сомнение: а не является ли эта «наука о законах свободы» СОБЛАЗНОМ? Или умением одинокого своевольного быта? Когда Ты, наедине со своим разумом и с этой наукой в руках можешь произвести нужные логические операции по формулам данной науки и получить нужный тебе результат: собственные правила поведения в обществе (?).

Их преимущество состоит для тебя в том, что получены они тобою самим (безо всяких там «старших»); и в том, что ты всегда можешь их разумно обосновать и объяснить другому умнику. То есть, независимо от Судов Божьих, ты можешь отстаивать правоту своего поведения в судах человеческих, создавая прецеденты казуистики в личных интересах...(?).

Что ж, почитаем дальше, и проверим свои предположения....

Возвращаясь к тексту Канта и к философии нравственности как науки эмпирической (в отличие от логики) и, значит, предметной, мы обнаруживаем далее предмет, подчиненный «законам свободы». Оказывается, этот предмет – «воля человека».

Кант пишет, отталкиваясь от Логики как науки:

«Напротив, естественная философия (naturliche Weltweisheit), наряду с нравственной (sittliche Weltweisheit), – каждая имеет свою эмпирическую часть: предмет опыта первой есть Природа (der Natur); предмет опыта второй – Воля человека (Willen des Menschen) ...».

Легко сказать... Но, что такое ВОЛЯ?

Понятие "воли" определяется в рамках некоей первой (во многом саморефлексивной) психологической аналитики, различающей в человеке УМ, ЧУВСТВО, ВОЛЮ, etc.

При такой психологизации предмета нравственной философии, мы уже не можем вести речь о гражданских свободах и политических законах. Последние обращены не к воле, а к лицу; и, в объективированной форме, имеют предметом личность в целом, имярека, а не какие-то его выделенные части.

Значит, нравственная философия Канта (sittliche Weltweisheit), имеющая предметом опыта «волю человека» (Willen des Menschen), есть наука не о гражданской свободе, а о какой-то иной...(?). О какой?

Кант, по-видимому, сознает данную нестыковку, и поэтому производит необходимое сужение нашего умного внимания.

Он говорит, что воля человека появляется в качестве предмета нравственной философии, – стоящего в ряду с предметом опыта философии естественной, – лишь в той мере, в какой воля эта поражена (affiziert) Природой как болезнью.

Читаем:

Воля человека является предметом опыта нравственной философии лишь постольку, "поскольку, определяется её законами как пораженная (affiziert) Природой...".

Природа в индивидууме не существует иначе как в теле. И, если речь идет о поражении воли природой, значит, имеем дело с УПРАВЛЕНИЕМ ТЕЛОМ как орудием со стороны имярека как представителя Мира.

И вот, этот имярек обнаруживает для себя волю в качестве предмета разумения через задачу подчинения тела своему ВОЛЕНИЮ, сформированному им в его отношениях с другими, в обществе.

«... Так что эти (нравственной философии) законы должны быть определены как законы, по которым все ДОЛЖНО происходить, однако следует принимать во внимание условия, при которых оно часто не происходит», – пишет Кант.

В то время как "законы естественной философии определяются как законы, в точности по которым всё и происходит (случается)".

Слово «должно» (soll), имеющее здесь смысл «надлежащего», в отсутствие межличных и социальных отношений, несущих в себе это «надлежание» и «долженствование»: при наличии лишь человеческого индивидуума с его волей; поневоле отсылает к образцу, идеалу; и с ним – к воле как идеальному началу в человеке. Но – не чистому, а пораженному Природой как болезнью.

Отсюда, реальные, эмпирически (= практически) данные определения воли расходятся с образцовыми, идеальными. Поэтому "всё часто не происходит по законам, по которым все должно происходить".

Кант, однако, не говорит об «идеале»: не хочет, видимо, впадать в платонизм. И старается остаться в рамках первой психологической аналитики, так что «законы, по которым всё должно происходить» не суть идеалы, принадлежащие Миру, но – некие умозрения, основанные на априорных принципах, определяемые лишь как разумные, или «рациональные».

Читаем:

"Этика, следовательно, точно так, как и Физика, будет иметь свою эмпирическую, но также и рациональную часть; хотя здесь эмпирическая часть в отдельности могла бы называться практической антропологией, а рациональная – собственно моралью".

Итак, метафизика нравственности (а именно так, метафизикой, называется у Канта философия, имеющая эмпирическую часть, в отличие от «чистой философии») разделилась у нас на «мораль», принадлежащую уму (рацио), и некую практическую часть, или УМЕНИЕ.

При этом ярлык "практической антропологии" отсылает нас к нравам народов, читай: языков. А эпитет "собственно" по отношению к морали отделяет эту МОРАЛЬ от помянутых нравов в качестве некоторой универсальной СУТИ, открывающейся Разуму.

Мы будем неправы, если отождествим эту Умную Суть Морали с платоновской Идеей Морали. Вместе с тем, мы не можем не отметить ссылку на Платона, которую делает Кант, обосновывая далее необходимость бытия своей "собственно морали" существованием общих идей....

Он пишет, в частности:

"... ведь то, что такая моральная философия должна существовать, явствует само собой из общей идеи долга и нравственных законов".

И эта "моральная философия" есть...:

"... чистая моральная философия, которая полностью очищена от всего эмпирического и принадлежащего к антропологии".

Итак, мы все люди разные, принадлежащие разным языкам. Потому и мораль у нас разная. Но, с другой стороны, ведь, все мы суть Человеки разумные (Homo Sapience), и, значит, должно же быть в наших моралях нечто общее, принадлежащее разуму, как таковому...(?!).

И больше того! Настоящий моральный закон должен распространяться и на другие разумные существа, помимо людей, – по-видимому, на Ангелов.

Ведь, Кант полагает, что ...:

"...заповедь не лги, действительна не только для людей, как будто другие разумные существа не должны обращать на нее внимание...".

А раз так, то....

"... не следует ли думать, что крайне необходимо разработать наконец чистую моральную философию?" – задается наш философ риторическим вопросом.

Нет нужды заверять, что Кант берется за эту разработку, причем в рамках разделения труда....; и тут же пытается нас облапошить демагогическим ораторским приёмом.

Он пишет:

"... Каждому необходимо согласиться с тем, что закон, если он должен иметь силу морального закона, т.═е. быть основой обязательности, непременно содержит в себе абсолютную необходимость (absolute Notwendigkeit)...".

Неловко как-то не попасть в число «каждых» и оказаться тем самым вне обозримого круга разумных существ, известных Иммануилу Канту; а проще сказать, – в числе дураков. Знать бы еще только, что такое «абсолютная необходимость»?

Очевидно, здесь её нельзя понимать в виде жёсткой механической связи – иначе, какие же "законы свободы"?

Скорее, Notwendigkeit это логическая НЕИЗБЕЖНОСТЬ по определению предмета. Так, например, если Металл, значит Кристалл, ибо не бывает аморфных металлов.

Так и здесь, если "моральный закон", то его обязательность как таковая не может зависеть от неустойчивой телесной природы или меняющихся обстоятельств быта. Значит, за устранением последних, её остается искать только в разуме.

Кант пишет:

"... стало быть, основу обязательности должно искать не в природе человека или в тех обстоятельствах в мире, в какие он поставлен, но, apriori, исключительно в понятиях чистого разума".

Как видите, разум здесь – нечто сверхприродное в человеке. Фактически, Кант утверждает Разум в качестве Божества, демонстрируя нам умозрительную веру эпохи Просвещения.

Очищая свою моральную философию от антропологии, наш Иммануил охраняет светлый храм Разума от осквернения «языками» с их нравами, и поставляет себя жрецом универсального морального закона, чья абсолютная чистая разумность не искажена преходящими и привходящими обстоятельствами.

Вопрос: что такое «моральный закон»?

Закон мы привычно связываем с государством и его властью, в то время как моральное обязательство чаще всего нам диктует совесть, укрепляемая в отношениях с авторитетным старшим, с которым идём по жизни. При этом сознание морального долга – что, собственно, и есть совесть – мы не рассматриваем в качестве закона....

И Кант заверяет нас, что и не должны рассматривать....

Он пишет:

«...Предписание, которое основывается на принципах одного лишь опыта, и даже общее в каком-то отношении предписание, если только оно хоть в малейшей степени быть может, лишь по одной побудительной причине – опирается на эмпирические основания, можно, правда, назвать практическим правилом, но никогда нельзя назвать моральным законом».

Как ни назови, это не изменит того факта, что всякая живая мораль бытует в конкретных обстоятельствах и в отношениях с конкретными лицами; и потому её предписания изменчивы...

А есть ли такое место в жизни, где моральному предписанию придается статус Закона? Есть, в Религии!

Мы имеем в виду корпус заповедей в нашем Договоре с Богом (Завете). На него же, как видно, опирается и Кант. Не случайно, ведь, в качестве всеобщего закона приводит заповедь "Не лги!":

«...заповедь не лги, действительна не только для людей, как будто другие разумные существа не должны обращать на нее внимание; и так дело обстоит со всеми другими нравственными законами в собственном смысле...».

Итак, моральный закон – это Заповедь. И предметом умозрения Канта являются Заповеди.

Чего же хочет наш Иммануил? Какова его цель?

Полпути к этой цели лютеранство уже прошло перед ним: построило церковь, основанную исключительно на заповедях, пропагандируемых пастором в зале без икон. Так что из всего культурного объёма Предания сохранилась только проповедь исполнения заповедей.

Теперь Иммануил Кант намерен пройти оставшуюся половину пути к полному расцерковлению нового европейца. А именно, научиться извлекать Заповедь (моральный закон) из собственного разума; и, через это, уже полностью освободиться от Предания, став пастором самому себе.

На верность нашей догадки, здесь, может указывать уже название одной из последних, результирующих работ Канта: «Религия в пределах только разума».

Согласно кантовской религиозной анатомии именно разум является божественной частью человека. И потому моральная философия не сочиняет принципы, но... «...исследует источник практических принципов, заложенных a priori в нашем разуме».

Кант пишет:

" моральные законы вместе с их принципами не только существенно отличаются от всего прочего, в чем заключается что-то эмпирическое, но вся моральная философия всецело покоится на своей чистой части. Будучи применима к человеку, она ничего не заимствует из знания о нем (из антропологии), а дает ему как разумному существу априорные законы...".

Заметьте: «как РАЗУМНОМУ СУЩЕСТВУ»!

Не как члену общества, ученику философской школы, члену церкви, а как разумному существу. Именно, разумность является здесь решающим и необходимым качеством.

Следовательно, законы эти не предполагают никакой АВТОРИТАРНОСТИ, которая ищет в имяреке не столько разумности, сколько преданности и послушания; зато они непременно РАЗУМНЫ, – иначе обращенность их к разумному существу теряет смысл.

И в самом деле, законы эти суть не что иное как "идеи практического чистого разума".

И человек отличается тем, что ему "доступны идеи практического чистого разума".

И эти идеи он должен вочеловечить своим поведением, или, как пишет Кант:

"... сделать их in concrete действенными в своем поведении".

Поведение немыслимо вне общества и отношений, и взаимодействий с ближними. Только при очень сильном абстрагировании оно может быть описано как некое движение. Так что «сделать их in concrete действенными в своем поведении» на деле означает весьма многое, – что едва ли может быть исчерпано глаголом «делать».

Кант это чувствует, и выносит это "многое" в суммарный background морального "делания".

Читаем:

"... априорные законы еще требуют усиленной опытом способности суждения, для того чтобы, с одной стороны, распознать, в каких случаях они находят свое применение, с другой стороны, проложить им путь к воле человека и придать им силу для их исполнения; ведь хотя человеку и доступна идея практического чистого разума, однако, ему, как существу, испытывающему воздействие многих склонностей, не так-то легко сделать её действенной в своем поведении".

«Проложить априорным законам путь к воле человека и придать им силу для их исполнения...» означает, другими словами, подчинить себя этим законам....

Что под "волей человека" Кант разумеет именно собственную волю разумного имярека, которому стали доступны идеи чистого практического разума, говорит указание на трудности, исходящие от "воздействия на него многих склонностей".

Сформулировать «нравственный закон в его чистоте и подлинности (что как раз в сфере практического более всего важно) способна только чистая философия».

Эту философию Кант и намерен далее предложить нашему вниманию:

"Намереваясь когда-нибудь предложить некоторую метафизику нравственности, я предпосылаю ей эти "Основы" /.../ как отыскание и установление высшего принципа моральности, что составляет особую (по своей цели) задачу, которая должна быть отделена от всякого другого этического исследования".

Отнесясь к современной реальности, мы могли бы назвать эту задачу Канта моральным программированием, в рамках создания человекообразного робота.

Итак...

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ.

ПЕРЕХОД ОТ ОБЫДЕННОГО НРАВСТВЕННОГО ПОЗНАНИЯ ИЗ РАЗУМА К ФИЛОСОФСКОМУ

"Нигде в мире, да и нигде вне мира, невозможно мыслить ничего иного, что могло бы считаться добрым без ограничения, кроме одной только доброй воли...

(was ohne Einschränkung für gut könnte gehalten werden, als allein ein guter Wille )" – говорит Кант.

Оговорка «... и нигде вне мира» понуждает понимать употребленное им слово «Мир» (Welt) как место, в пространственном смысле. По-русски же, слово «мир» означает, в первую голову, общество, общину. Соответственно, и «добро» понимается в порядке взаимоотношений людей в мире-общине. Мы можем мыслить надмирное Добро – в порядке духовной властной иерархии, – но, пространственная вертикаль, при этом, служит лишь образом экспрессии смысла. По-существу же, надмирные сферы Духа не могут быть отделены от мира, и мыслимы ВНЕ мира как общества, в жизни которого только и получает смысл слово ДОБРО.

Соответственно, и субъектная воля индивидуума может быть определена как «добрая» только в рамках мира; и это определение её является производным от понятия добра в миру, в людях; в их отношениях и общениях.

Иначе и быть не может, в силу того, что "воля" есть понятие психологическое, в то время как "добро" есть понятие межличное. Так, скажем, у одинокого Робинзона Крузо не было никакой возможности быть добрым до появления на острове Пятницы.

Последнее заставляет нас присмотреться к употребляемому Кантом эпитету «добрый» (guter).

Если исключить разговорные вульгаризмы, то в русском языке слово "добрый" носит исключительно моральный характер, и отличается от слова "хороший". Так, хорошим может быть сапог, но добрым может быть только имярек.

Между тем, в немецком языке, эпитеты "хороший" и "добрый" слиты в одном слове "guter". И Кант может злоупотреблять этой неразличимостью, присваивая эпитет "добрый" (guter) предметам.

Так и появляется опредмеченная "добрая воля" (guter Wille): добрая сама по себе, как таковая. Между тем, по-русски говоря, только персонифицированная воля доброго имярека может быть доброй, как участница его личной доброты, сущей в его отношениях с ближними. И нет уверенности в том, что можно отвлечь волю от личности, как добрую саму по себе.

В дискурсе Канта добрая воля не персонифицирована: она индивидуализирована как психическое качество: то есть, стоит в ряду других хороших психических качеств имярека как индивидуума, или человеческой особи, опредмеченной в представлении оценивающего психолога-аналитика.

Читаем:

"Рассудок, остроумие и способность суждения и как бы иначе ни назывались дарования духа, или мужество, решительность, целеустремленность как свойства темперамента в некоторых отношениях, без сомнения, хороши...".

Добрая воля тоже хороша, но отличается от перечисленных выше хороших предметов тем, что они суть "дары природы", которыми "воля пользуется".

Таким образом, добрая воля, во-первых, – не дар природы, а как бы творение человека; и, во-вторых, она располагается выше в пирамиде подчинения психических качеств.

Иммануил слишком откровенно и простодушно прибегает к модели человека-ремесленника, который что-то изготавливает. И вот, он, субъект-производитель, имеет хорошие материалы, хорошие инструменты, но их "хорошесть" еще не обеспечивает добротности производимого им продукта.

Должна быть хороша воля, которая, в совокупности, суть цель, проект, намерение, умение, знание "как?" и готовность к действию.

Кант пишет:

"... они (дарования духа и свойства темперамента) могут стать в высшей степени дурными и вредными, если не добра воля, которая должна пользоваться этими дарами природы...".

Ясно, однако, что хорошие психические качества не могут вдруг стать плохими. И Кант здесь производит подмену оценочной шкалы: «хороши» они по потенциалам действия, а «дурны» по моральным оценкам. Этой подмене как раз и способствует слияние хорошести и доброты в одном слове «guter».

Итак, нравственную добротность хорошие качества души если имеют, то – не сами по себе, но получают от доброй воли. Напротив, добрая воля демонстрирует независимость своей доброты от своих инструментов и материалов: в том числе и от себя самой как способности и движения души, или «воли» в психологическом смысле слова.

Читаем:

«Добрая воля добра не благодаря тому, что она приводит в действие или исполняет; она добра не в силу своей пригодности к достижению какой-нибудь поставленной цели, а только благодаря волению, т.═е. сама по себе ...».

Таким образом, переход к моральным оценкам, размыкает ремесленную модель человека, выводя добрую волю за её пределы. Поскольку – в согласии с сентенциями Канта – ни производящее, ни производимое, ни используемое при производстве (в том числе и воля в порядке производящей субъектности) не может быть ДОБРЫМ, в собственном смысле слова. Всё это может быть хорошим или плохим, однако доброта не зависит от этих качеств.

Так и должно быть! Ведь, нравственная доброта – в отличие от удобности и полезности – существует не в производящей деятельности, но – в отношениях лиц в их совместном быте. И если эти отношения – в которых есть место Добру – возникают в процессе производства искусственной среды обитания, то – не благодаря производству, а благодаря его совместности, общественности.

Так что ремесленная модель человека не пригодна для описания морали, и создаёт предпосылки к определению нравственности только через отрицание, как «не то, не то...»: «не добро поистине...».

Потому мы вправе ожидать от Канта, что он, в своей «метафизике нравственности», перейдёт от индивидуума с его волей к общению лиц, и к обществу, живому этим общением; в котором субъекты общения осуществляются как лица.

К сожалению, Кант оказывается не способен совершить ожидаемый переход. Его умозрение остается ограниченным индивидуумом, субъектом деятельности, с его волей к действию....

Что же тогда делать с обозначившимся выше разрывом между полезностью и нужностью производящей деятельности и нравственной добротой и моральным долгом, если у последних нет собственного поля эпифании?

Кант поступает просто. Он расширяет саму волю до двуприродности; на каковую двуприродность и проецирует указанный разрыв, так что, наряду с волением к созиданию существует отличная от него воля к добру.

Вот как Иммануил рисует онтическую вертикаль двуприродной воли:

«Если бы даже в силу особой немилости судьбы или скудного наделения суровой природы эта воля была совершенно не в состоянии достигнуть своей цели; если бы при всех стараниях она ничего не добилась и оставалась одна только добрая воля (конечно, не просто как желание, а как применение всех средств, поскольку они в нашей власти) – то все же она сверкала бы подобно драгоценному камню сама по себе как нечто такое, что имеет в самом себе свою полную ценность».

Взятая в скобки оговорка: «...не просто как желание, а как применение всех средств, поскольку они в нашей власти» – является информативной для нас.

"Все средства" в совокупности суть человек-ремесленник вместе с его волей. И подчинение его доброй воле есть условие добра.

Однако, если доброй воле и не удается подчинить деятеля себе, последняя ничего не теряет от этого.

Кант чувствует логическую ущербность такой модели воли, что выражается в следующих его словах:

«При всем том в этой идее об абсолютной ценности чистой воли, которой мы даем оценку, не принимая в расчет какой-либо пользы, есть нечто столь странное, что...».

И в самом деле, ведь давно известно: по плодам их познаете их....

Как же Иммануил выбирается из этой странности?

Он объясняет её особенностью разумной природы человека. (Несмотря на то, что разум управляет волей, Кант оставляет нас во мнении, что разумом человека наделила Природа).

Он пишет:

"... быть может, мы неправильно понимаем намерение Природы, которая предназначила разум управлять нашей волей?".

Но что значит, здесь, «управлять волей»?

Это значит, что человек разумный – в отличие от других природных существ – является существом САМОТВОРЯЩИМ, или СЕБЯТВОРЯЩИМ.

То есть, с помощью разума, он творит в самом себе нечто сверх того, что заложено в нем Природой. А именно, он творит волю от разума, или разумную волю. То есть, сверх природных инстинктов, склонностей, непосредственных желаний и устремлений, разум творит еще какую-то волю к каким-то умозрительным предметам.

И кант спрашивает: а для чего это вмешательство разума в природную волю? Вмешательство, отнюдь не безусловно благое, но способное порождать всяческое смятение душевное?

И отвечает:

«В самом деле, так как разум недостаточно приспособлен для того, чтобы уверенно вести волю в отношении ее предметов и удовлетворения всех наших потребностей (которые он сам отчасти приумножает), а к этой цели гораздо вернее привел бы врожденный природный инстинкт и все же нам дан разум как практическая способность, т.═е. такая, которая должна иметь влияние на волю, – то, истинное назначение его должно состоять в том, чтобы породить не волю как средство для какой-нибудь другой цели, а добрую волю самое по себе»

По отношению к этому разуму, однако,

"...возникает подозрение: быть может, только безудержное сумасбродство скрыто лежит в основе...".

Обвинение в «безудержном сумасбродстве» очерчивает ту аудиторию, которой Иммануил предлагает свою идею «чистой воли», свободной от связи с какой-либо пользой. Это немецкий бюргер, мелкий предприниматель, для которого воля не направленная на получение дохода, или извлечение пользы, есть роскошь, каприз бездельника, баловство аристократов....

Кажется, только протестантская религия способна примирить бюргера с указанным «назначением практического разума». Ведь помимо ведения бизнеса добропорядочный бюргер должен исполнять Заповеди. Именно волю к исполнению заповеди и должен творить в душе истинный практический разум.

Возьмем, например, центральную заповедь Христа: Любите друг друга!

Пример любви хорош тем, что любовь существует как естественная склонность, влечение, чувство и патологическая страсть. Ясно, что эти виды любви не нуждаются в заповеди для своего рождения и бытования. Значит заповедь Любви обращенная к разумному ученику вопрошающему Учителя: Что мне делать для спасения души? – призывает сотворить в душе любовь сверх любовей сущих от природы.

Именно так и понимает дело наш Иммануил. Он пишет:

«Так, без сомнения, следует понимать и места из священного писания, где предписывается, как заповедь, любить своего ближнего, даже нашего врага. Ведь любовь как склонность не может быть предписана как заповедь, но благотворение из чувства долга, хотя бы к тому не побуждала никакая склонность, и даже противостояло естественное и неодолимое отвращение, есть практическая, а не патологическая любовь. Она кроется в воле, а не во влечении чувства, в принципах действия, а не в трогательной участливости; только такая любовь и может быть предписана как заповедь».

Первая часть последней фразы – «она (любовь) кроется в принципах действия, а не в участливости» – является особенно говорящей.

Из неё явствует, что любящий имярек Канта есть субъект орудийного действия; или действия искусственного, направляемого содержаниями ума, совершаемого против естественных движений тела.

Важно отметить, что этот человек-робот действует вне всякого общения: и сопряжение его сугубо индивидуальных действий с другими людьми (без какового сопряжения эти деяния никак не могли бы называться "благотворением") заложено в его управляющей программе, то есть в содержаниях ума.

И поскольку это искусственное действие совершается против естественных движений, то и "участливость", базирующаяся на спонтанном взаимоотождествлении, становится источником помех.

В то время как для человека общающегося – который не искусственное орудийное действие совершает, а внимает другу и сообщает ему себя – участливость, напротив, совершает естественный вклад в благотворение и любовь.

Итак, «принципы действия», или управляющая программа – вот сокровищница Любви, по Канту.

Эту программу субъект действия заимствует из Писания. Что тоже достаточно характерно.

Как вы могли заметить, у нас заповедь Любви ученик получает от Учителя Мудрости, то есть, в личном общении. И, таким образом, в личной энергетике исполнения заповеди присутствует авторитет Учителя и почтение к нему. То есть работают силы общности и совместного жития в общении: силы, которых нет в действии по команде ума, сформированной на основе прочитанного текста.

На самом деле, конечно, силы общности скрытно присутствуют и здесь. Ведь именно ими обусловлен выбор данного текста (Священного писания) для формирования разумной программы орудийных действий.

Кант фактически признаёт участие потестарной силы большой общности (которой принадлежит Писание) в его «доброй воле», когда говорит о «чувстве долга».

Читаем:

"... чтобы разобраться в понятии доброй воли, которая должна цениться сама по себе и без всякой другой цели, /.../ возьмем понятие долга. Это понятие содержит в себе понятие доброй воли, хотя и с известными субъективными ограничениями и препятствиями".

Для нас отнюдь не очевидна включённость понятия «доброй воли» в понятие долга. Напротив, имярек совершает нечто по доброй воле, несмотря на то, что вовсе не обязан (= не должен) этого делать.

В нашем разумении понятие «долга» – несомненно, общественное понятие. Вне общества нет никакой почвы для долгов. И когда имярек ощущает и осознает себя должным, мы всегда имеем дело с внутренним коммунионом, интериоризованной общностью, сущей в душе; то есть, долг всегда существует по отношению к кому-то, в рамках какой-то общности.