Текст книги "Токио"

Автор книги: Андрей Минеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

3.

Степь. Поле бескрайнее. Я не думал, что это такое завораживающее зрелище. Необъятный простор. Холмы в снегах. Лишь одинокое кривое дерево. Одинокая птица в небе.

– А летом здесь ковыль загорается сразу. Летом здесь строго полдня стреляют, а полдня тушат… – поворачиваясь спиной к ветру, улыбнулся лейтенант по прозвищу Бардельера.

Солдат согнали в овраг. Они надевают каски поверх ушанок. Накидывают через голову бронежилеты, застегивают липкой лентой на животе. Садятся в снег под наблюдательной вышкой. В бушлатах песочного цвета. На мачте поменяли флаги, предупреждая о начале стрельб.

– Ты на автозаводе работал? – Бардельера толкнул меня в грудь. – Вот ты мне объясни. Отчего это зависит? Одну возьмешь, и она бегает, хоть бы что. А другая через месяц сыпаться начинает.

– Отчего зависит? – я шмыгнул носом. – Зависит от замеса. Чья смена стояла.

– То есть как повезет?

Ветер насквозь продувает бушлат. Ощущение, что голый стоишь. Лейтенант Чекалов прячется за щитом, опустил веки с инеем на ресницах. Вздрогнул от неожиданно раздавшихся выстрелов, посмотрел в даль. Туда, где едва различима была линия горизонта, разделявшая белую степь и белое небо.

– Чикатило проснулся! – засмеялись курившие офицеры. – Ему только поляна с ништяками начала сниться, а тут война какая-то.

Все прячут лица в поднятые воротники бушлатов. Переступают на месте с ноги на ногу, но пальцев в берцах все равно не чувствуют.

– Бардельера, слышишь?

– А? – потерев нос, Вова вопросительно поднял брови.

– Нормальные люди сейчас дома водку пьют.

– Я знаю.

За холмами, на которых чернеет лес, гремят взрывы. Танки стреляют на директрисе. Во время ночных стрельб в городке всю ночь окна звенят.

– Раньше мы вон с Соколиной горки спецбоеприпасом стреляли… – показал рукой в меховой рукавице седой прапорщик.

– Мы в Германии тоже, но мы тогда по три штуки сразу. В каждом дивизионе по одному выстрелу. А он ведь приходит в контейнере с шифрозамком. Два формуляра положено вместе с ним. На контейнер и на сам заряд. А когда его открываешь, он там лежит весь хомутами застегнут, и на каждом из них тоже шифрозамок.

– Ноги! – донес ветер крик Сапзалиева, обращенный к бойцу, изготовившемуся к стрельбе.

Он пинал лежавшего на расстеленной плащ-палатке солдата, заставляя его широко раздвинуть ноги и прижать пятки к земле.

Раздались трескучие выстрелы. Ворохом вылетевшие гильзы заплевали сугроб.

– Слышали новости? Разведчики танкового полка отмечали день рождения. Избили шесть дагов. Потом те собрались с разных частей человек сто и пришли к ним. А они у себя в казарме забаррикадировались. Дежурный по части выстрелил в потолок. Ему табуреткой башку разбили.

– И что теперь будет? – я выпил водку и поморщился.

– Ничего, как обычно. Скроют вообще, что был такой случай. Скажут, что разведчики сами виноваты. Хотя, если бы наши были, то наших бы засудили.

– Почему?

– Видишь вон ту горку? Там раньше кайфовый дисбат был. Там мордой в очко окунали, фотографировали и грозили, что на родину отошлют. А сейчас он с ними в клубе встречается. Просит их, чтобы они себя хорошо вели.

– Кто?

– Генерал.

Прогнав через рубеж солдат, пошли стрелять офицеры по желанию. По протоптанной тропинке, тяжело переваливаясь, прошел Ваня в огромных валенках. В одной руке держа автомат, в другой нес два подсумка с полными магазинами.

Стоя, стал поливать длинными очередями. Справа от него, как пчелы, роились вылетавшие гильзы. Перезаряжая, отстегивал пустые магазины и бросал себе под ноги.

– Пленка по городку ходит про Чечню. Не видели? – морщась, передавая стакан, осипшим голосом спросил Бардельера. – Кто мне давал? Или жена приносила? Не помню. Короче, сидит пьяный майор в палатке с гитарой. Полные дрова. Исполняет лирический романс «Выхожу один я на дорогу…». А на шее на проволоке чьи-то отрезанные уши висят.

Несколько солдат ковыряются в снегу, собирают гильзы. Ссыпают в пустые цинки. Весь батальон построенный на холодном ветру терпеливо ждет их.

– Зачем они их собирают? – в недоумении спросил я, возвращая консервную банку.

– Затем! – назидательно сказал Краснощеков, шевеля обвислыми усами. – Затем, что в 33 полку один полупидар… Твой земляк, кстати. Тоже из Тольятти. Наворовал триста с лихом патронов. Ему бандиты ваши пообещали купить. Он приготовил, а они не приехали. Тогда он вещмешочек за спину кинул и чухнул. Его на полдороги завернули. Теперь комдив приказал каждую гильзу сдавать по счету.

На бугре в железной будке два прапорщика вскрывают деревянные ящики, разворачивают завернутые в промасленную бумагу гранаты, вкручивают взрыватели. Дают бойцу, и он бежит к окопу с кирпичной кладкой и насыпным бруствером. Он кидает гранату вперед. Туда, где чернеет воронка. Раздается взрыв. Он бежит обратно, сдает кольцо. Все вроде утомляюще скучно и нудно.

Вдруг раздается пронзительный мат из окопа, и сразу за ним гремит взрыв совсем близко. По железной будке брызнула горсть осколков. Словно дробь просыпали. Потом вокруг нас медленно глухо стали падать комья мерзлой земли. В окопе капитан Юсупов жестоко избивал солдата. Тот и обратно бежал сквозь строй офицеров и прапорщиков. От их ударов и пинков шарахался в стороны. Каска слетела с его головы, подняли и кинули ему в спину. Юсупов возвратился следом за ним. Стал отряхиваться, весь перепачкан. Лицо тоже в грязи, и он утирается рукавом бушлата.

– Идите кто-нибудь другой. С меня хватит на сегодня.

– Что?! – громко переспросил Ваня.

– Иди, говорю, вместо меня!

– А-а… Нет, Изгар. У меня уши заложило. Не слышу ничего.

– Там уши не надо. Там уши повесил, как ишак, и стоишь.

– Что говоришь?

– Пошел ты нахер, говорю! – прямо в ухо прокричал ему разозленный Юсупов.

Офицеры захохотали. Снизу из оврага посигналила приехавшая за нами дежурная машина.

Обратно ехали в кузове. Обогнали колону пехоты. Сразу видно, что идут издалека и далеко. Отогнув угол тента, я смотрел на них. Натуральные дети. По полтора метра ростом. Навьюченные подсумками, бронежилетами, противогазами, гранатометными трубами.

«Вот такие и в Чечне воюют!» – ошеломленно подумал я, пристально вглядываясь в их лица.

* * *

Дорога идет то круто вверх, то резко спускается вниз. По сказочному зимнему лесу. Падает снег. Голые ветви царапают кабину и борта.

Выехав из леса, с надрывом взревев двигателем, УРАЛ по глубокой колее снова пополз в гору. Потянулись двумя рядами ограждавшие склады столбы с колючей проволокой и караульными вышками. Долго эта картина не меняется. Чудовищные запасы сложенных под навесом наполненных солярой бочек. А в землю под ними вкопаны гигантские емкости. Длинные ряды качелей.

По краю вспаханной полосы артиллерийских складов наряд ходит. Вся гора изнутри напичкана боеприпасами. Низкие бараки без окон. С каждой площадки уходят высоко вверх шесты громоотводов. Сотни грузовиков выстроены с прицепами. Когда-то их новенькими пригнали с завода. У многих даже тысячи пробега нет. Так и стоят, и стоять будут. Самые ходовые вещи на них поменяны. Хотя по документам все бьет, выехать эта грозная сила не сможет. Злая мощь, нагруженная ящиками с фугасами, шрапнелью и минами. Рядом выложены гигантские массивы из деревянных зеленых стокилограммовых ящиков. В каждом таком ящике лежит один выстрел.

Солдаты ломами и лопатами выкорчевывают снарядные ящики из мерзлой земли. Перекатывают и бросают с высоты.

На огороде подсобного хозяйства жгут костер. Вдали, скользя и падая, трое солдат запряглись в лямку и тянут тяжелые сани по льду замерзшего пруда.

– Что это они тащат? В гору не поднимут.

– Как это не поднимут, товарищ лейтенант? – глядя на дорогу, криво улыбнулся боец со свежими швами на губах. – Это ведь слоны. А любой слон – это маленький волшебник!

Караульные собаки в клетках захлебываются лаем. Прыгают и рвутся с цепей.

– Это, товарищ лейтенант, Сапзалиев показал, какой он перец… – у него нитки торчат из губы, виден обломок переднего зуба. – Мне выезжать надо, а у меня в кузове бочка соляры лежит. Я по литру собирал, хотел себе на дембель гражданку купить. А ему настучали. Он меня у самых ворот останавливает: «Что в кузове?» – «Бочка». – «С чем?» – «Пустая». – «Поставь машину, иди за мной». Заходим в комнату наряда, он говорит: «Сейчас подъезжаешь к каптерке, сгружаешь бочку». Я говорю: «Я не буду. Вам надо, вы и сгружайте». Он табуретку схватил, я даже увернуться не успел… Товарищ лейтенант, я ее столько собирал. В каждом рейсе экономил. А тут отдай ему просто так. Чтобы он ее продал. Я ее лучше на землю вылью. Правильно, товарищ лейтенант?

Громко играет блатная музыка. Руль обмотан синей изолентой. На панели, как и во всех машинах, нацарапано: «Помни, тебя ждут дома!»

– С каждым годом дедовщина слабеет, товарищ лейтенант… – с сожалением сказал он.

– По-твоему, это плохо?

– А что хорошего?

– Когда только пришел, также думал?

– При чем тут, как я думал? Вот этот призыв вообще никто не гонял. Если бы их строили, как нас… Каждый день сладкий стол и все, как положено. Поэтому мы шаристые стали. И у нас никто на лыжи не вставал. А этот призыв не гонял никто. Им ничего не надо. Нас всех с машин поснимали, а сажать некого. Я вот гляжу, из них никто даже не стремится на машину сесть. А я у своего деда выкупал машину.

У забора толкаются и борются даги, громко кричат на своем языке. В вязаных шапках, сверху которых небрежно одеты солдатские ушанки. В ватных штанах, рукавицах и валенках. С намотанными на лице шарфами, видны только черные глаза.

– Товарищ лейтенант, до вас здесь лейтенант Никольский служил на вашей должности. Когда он увольнялся, ему такой чек насчитали, сколько и чего он должен. Это таджик постарался. Вот сейчас вы пришли. Вы машины у таджика приняли. А вы знаете, что он поменял на них потом все? Я увольняюсь скоро, иначе бы не сказал. Но раз он так со мной, то я вам говорю.

Обратно ехали мимо гарнизонной свалки. Задолго до нее вдоль дороги на снегу стали попадаться кучи мусора. А когда предстала сама свалка, я поразился, какое это грандиозное противное зрелище. Только что в степи и в лесу я восхищался простором и красотой природы. Насколько там было чудесно, настолько здесь мерзко. Как загажена и погублена земля. Подъезжает очередной УРАЛ, солдаты лопатами выгребают из кузова консервные банки, цинки, бумаги, тряпки, стекло.

Оглушительный непрерывный вороний грай. Их вспугнули, и они с резким карканьем низко кружатся. Мотоцикл с люлькой стоит у обочины. Хозяйственный военный пенсионер деловито ходит среди наваленных куч мусора, которые выше его. Ковыряет их палкой. Найдя что-нибудь, аккуратно складывает в люльку. Внук бегает рядом, помогает ему.

Проезжая мимо, глядя на все это из окна, я поморщился и невольно вспомнил:

 
«Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне».
 

* * *

На столе под банкой с сахаром третий день лежал разорванный конверт. Отложив книгу, я некоторое время лежал на кровати, тупо глядя в потолок. Потом сел, налил чай, потянулся за сахаром.

В конверте не оказалось начала письма. Был только лист с окончанием:

«… и плачу. Родители твои очень плохо со мной обращаются. При тебе они еще ничего, а когда тебя нет, они меня постоянно обижают. Обычно я закрываюсь в нашей комнате и сижу. Ты все пишешь, что скоро уволишься. Когда это будет, я дождаться не могу.

Хоть бы ты приезжал почаще, а то появляешься раз в месяц. Лучше бы я с тобой жила в вашем Токио. Хоть ты и говоришь, что у вас условия ужасные. Мне кажется, что вместе с тобой мне хоть где было бы лучше, чем здесь. Тут я целый день лежу с книжкой и пью таблетки. Делаю вид, что заболела. Отец твой говорит, что я симулянтка и не хочу работать.

Предчувствия у меня плохие. Вчера открылось кровотечение, но это я сама виновата. Гинеколог мне сказала, что я вряд ли смогу выносить. Но я и так рада. Значит, не зря лечилась. Значит, могу забеременеть. Сегодня решилась рассказать твоей матери. Она сказала: «Только не роди уродика». Слушать это мне было очень больно.

Что мне делать? Мне очень плохо без тебя, солнышко! Я по тебе очень скучаю. Люблю. Целую. Твой котенок».

Прочитав, вкусив горького хлеба чужой жизни, я задумался. Положил письмо под банку, взял горячий стакан, осторожно сделал глоток.

4.

Раздевалка густо заполнена паром. Плеск воды, сыро и невыносимо душно. Голые солдаты толкаются и галдят. По вешалкам, лавкам и на полу разбросаны шинели, шапки, сапоги. Кучи грязного вонючего нижнего белья. Серые портянки, кальсоны с желтыми пятнами.

Офицеры стоят в расстегнутых бушлатах. Шапки сдвинуты на затылок, мокрые от пота чубы и лбы. Равнодушно наблюдают. Некоторые подгоняют, ходят и покрикивают. Я перебираю от скуки солдатские военные билеты, водительские права, ключи, часы.

Таджик прячется за дверью. Сложив горстью ладони и набрал из крана холодной воды. Выходит солдат осторожно, боясь поскользнуться на мыльном полу. Таджик выплескивает ему на спину. Тот вздрагивает и резко оборачивается.

– Ты кого на… послал?! – гневно кричит таджик.

– Я? – растерянно удивляется боец. – Это не я, товарищ прапорщик!

– Не ты, да? Ладно, иди… – отпускает его таджик и, снова набрав из крана воды, ждет следующего.

Доктор осматривает больных, делает перевязки. У многих на теле видны татуировки. На плечах, груди, спине наколоты черепа, драконы, хищные птицы, иероглифы.

К доктору подходит симпатичный парень, у которого тело по пояс чистое, а ноги сплошь усыпаны страшными фурункулами.

– Ноги, как у леопарда! – смеются офицеры и прапорщики, морщась от зловония, которое источает мазь.

Юсупов хлестко бьет ремнем медленно одевающегося солдата. Тот сдавленно вскрикнул, исподлобья молча смотрит, кривя от боли лицо.

– Это еще что? – притворно строго спрашивает медсестра, сидящая возле весов.

– Ему нравится! – улыбаясь, заверяет ее капитан.

– Все равно нельзя! – она грозит пальцем и громко кричит: – Взвешиваться подходим!

К ней подходит толстый боец, увидев которого, она ахнула:

– А ты куда? Тем, у кого недобор веса! Валя, смотри что! – она хлопает бойца по пузу, вокруг которого намотана нитка.

– Что это у них за нитки? – спросил я.

– Типа талисмана… – зевая, вздыхает Бардельера.

В дверях появилась банщица в пальто поверх белого халата и истерично закричала:

– Быстро выходим! Сейчас воду горячую выключу!

На выдаче белья прапорщица с вещевой службы стоит окруженная солдатами. Некоторые стыдливо прикрывают пах рукой или мочалкой, но многие наоборот словно красуются перед ней.

– Почему грязное здесь складываете?! – кричит она, оглядывая всех.

– Где всегда складывали, там и складываем… – невозмутимо отвечает ей старшина роты.

Он один стоит перед ней в кальсонах и сапогах, вертит на пальце цепочку с ключами. На левой лопатке у него клеймо в виде задравшего хвост скорпиона.

– К твоему сведению, чистое надо получать взамен грязного. А не бросать здесь. Кто тебе чистое белье на роту выдал?

– Я в казарме получил.

Расталкивая солдат, она пошла разбираться. Все вопросительно обернулись к старшине:

– Тимур, куда бросать?

– Здесь и бросайте. Вы что не видите? – он щелкнул себя по горлу и махнул рукой: – Она сейчас ушла и забыла, что хотела.

На крыльце бани курят офицеры и прапорщики. Бросив окурок в проходящего мимо солдата, Сапзалиев спросил:

– Ты, Ваня, в «Парадист» ходишь еще?

– Не в «Парадист», а в «Парадиз». Рай то есть… – кашлянув в кулак, ответил Ваня.

– Рай?

– Да! – кивнул Ваня и кисло поморщился. – Но там такой рай… Если так в раю будет, то там вообще ловить нечего. Прикинь, стоит в раю строительный вагончик. Бильярд там два русских стола. Мы взяли бутылку водки, бутерброды с икрой, салат. Шестьсот двадцать рублей! Я аж закашлялся, когда услышал. Мне по спине постучали, я специально переспросил: «Сколько?» Нет, не ослышался. Ладно, пускай, но они хотя бы икры положили нормально.

– Тебе на твое лицо, знаешь, сколько икры надо положить?

– Много! – согласился Ваня и повернулся к своему взводу: – Все здесь? Кого нет?

– Свинки, Цыпы и Алсу… – пересчитав стоящих в строю, доложил сержант.

– А где эти ублюдки?

– Они вроде белье понесли в прачечную.

– Ладно, веди в казарму… – махнул рукой Ваня и сплюнул.

* * *

Комбат проходит вдоль строя, лично назначает наряд. Тяжелый взгляд под набрякшими веками. Увидев бойца со швами на губах, остановился:

– Это что у тебя? Кто тебя грыз? – он обернулся и крикнул: – Доктор, что с ним? Чтобы я его с такими губищами больше не видел. Лечи его, а то я его сам вылечу.

После развода Ваня потоптался на месте и уныло пошел к комбату. Таджик собрал с губ семечную шелуху в кулак, тронул меня за рукав бушлата и весело подмигнул:

– Гляди, гляди… У него боец на лыжи встал. Комбат еще не знает.

Подойдя, Ваня нахмурился. Комбат подозрительно посмотрел на него, тоже заранее сдвинул брови:

– Чего тебе?

– У меня боец на лыжи встал.

Неожиданно издав торжествующий вопль, Яровский хлопнул себя по ляжкам и захохотал:

– Наконец-то! А я все жду, когда тебе на голову срать начнут? А как от тебя не убежать, а? – и также мгновенно он покраснел от гнева: – Людьми совсем не занимаешься! Ничем не интересуешься, что у тебя во взводе творится! Ходишь, как тюлень!

– Тюлень! – тихо посмеялся таджик.

Резко повернувшись, комбат свирепо двинулся к нему:

– Ты что ржешь, дебил?! В парк, ослиная рожа! Сейчас на кулак одену!

Успокоившись, он достал платок, вытер с губ слюну и спросил:

– Как фамилия?

– Цыпа… – сказал Ваня по привычке и, кашлянув, поправился: – Цыплаков.

В парке на стоянке деды греются в кабинах. Началась метель, и дальше пяти метров ничего не видно. Между машинами сидят под колесами молодые. Плотно прижались, подняли воротники бушлатов.

В кромешной этой пурге неожиданно призраком мелькнул комбат. Прошел мимо в расстегнутом бушлате. Нагнув голову, рукой держит за козырек фуражку.

– А тебе кто про этот соляра сказал? – сидя на бочке, таджик зажег паяльную лампу и поставил на стол. – Ты думаешь, откуда у него этот соляра? С твоих машин. Твой соляра! Они все с полными баками должны быть. Ты за них отвечаешь. Завтра возьмут и проверят. За все, что не хватает, ты платить будешь. Поэтому я тебе всегда говорю. Никогда уродов на площадке одних не оставляй. Тебя или меня нет, это они точно что-то с машин снимают, чтобы продать. Вот завтра поедешь, пройди и посмотри, где сколько соляры не хватает. Этот бочку возьмешь и зальешь.

Он снял перчатку, приложил ладонь к замерзшему окну. Потом посмотрел в оттаявший глазок. Там мела метель. Выл ветер.

…Вечером на совещании Яровский ввел казарменное положение. Объявил, что ни один офицер и прапорщик не уходит домой до тех пор, пока Цыпу не найдут. Сразу после отбоя позвал Ваню к себе.

– Эй, пингвин! Иди сюда! – крикнул ему из кабинета. – Я тут выяснил, это только ты ничего узнать не можешь. У него в селе живет Лиза. Сейчас берешь дежурку и едешь искать Лизу. Понял, да?

– Как я ее найду, товарищ полковник?

– Найдешь, если захочешь. Привезешь и сразу готовишь на него все документы. С первой сборной отправляешь его Басаева ловить… – открыв сейф, Яровский достал наручники и бросил ему: – Закуешь и посадишь в клетку. Наручники мои личные. Если потеряешь, я тебя самого закую.

Ночь. Горят фонари. Офицеры курят на крыльце казармы. Ваня отчаянно ругается:

– Не бойцы, а одни скоты, гниды, твари! Ты их умой, одень, причеши, спать уложи. А они… Вот где мне эту Лизу искать?

– Тебе местные алкаши за пузырь полную информацию выдадут. Весь список. Сколько у них Лиз, где живут, как часто трусы меняют.

Бросив сигарету, Ваня с бульдожьим лицом решительно направился к подъехавшей дежурной машине. Сверху дневальный громко крикнул:

– Офицеры и прапорщики, зайти в кабинет командира батальона!

Когда все поднялись и расселись, комбат в полной тишине обвел всех взглядом и сердито спросил:

– Тюлень уехал в село?

В углу таджик уронил голову на грудь, беззвучно затряс плечами. Получив утвердительный ответ, Яровский нахмурился:

– Вот я смотрю на вас и вижу, что у вас ни у кого совести нет. Когда людьми никто не руководит, они оскотиниваются. Как вы не понимаете? Сколько раз говорил: «Лейтенант, иди к людям! Расскажи им что-нибудь». Чему-то ведь вас пять лет учили. Совсем ничего не помнишь, расскажи, сколько ты у государства за пять лет мяса и масла съел. Как так? Почему бог ничего не видит? А так бы как шарахнул сверху молнией… И только одни подошвы от ботинок дымятся. Как бы проще жилось. Но он почему-то так не делает. Короче! Если он не хочет вами заниматься, тогда я вами займусь. Так оно даже лучше будет. Я все равно про каждого больше вижу и знаю. Всем ясно, что никто никуда не уходит, пока Цыпу не найдете? Дежурный доложит мне, если кто уйдет. А я потом проверю.

Он поднялся из-за стола, снял с вешалки бушлат. Проводив его, все пошли в комнату отдыха с аквариумами и спящими в клетках попугаями.

– Полномочный представитель бога по Тоцкому региону.

– Если бы бог все видел, он бы ему самому в первую очередь метеоритом как засадил в лоб.

– И хана бы ему наступил сразу. Знаете, что такое хана по-таджикски? Крыша дома моего. Вот у него крыша бы съехал сразу.

Спустя час с улицы позвонили. Дневальный взял у дежурного ключи и пошел вниз открывать. Посмотрев в глазок, отодвинул засов, повернул ключ в замке. Отворил тяжелую на пружине с гирей железную дверь.

Шатаясь, Цыпа в спортивном костюме шагнул через порог. Руки скованы наручниками за спиной. От сильного удара в спину он полетел далеко вперед и громко рухнул на пол. Лежит и тяжело дышит с вытаращенными глазами.

– Где комбат? – входя следом, спросил Ваня дежурного офицера.

– Домой уехал.

– Звони!

Позже, когда шли из казармы домой, Ваня рассказал:

– Захожу к ним. А они словно ждали меня. Поляну накрыли. Я ему в гычу сразу пробил, со стола стаканяру замахнул. А тут эта Лиза на меня кинулась… – свирепо раздув ноздри, выставив нижнюю челюсть, он изобразил, как захватил всей пятерней ее лицо и с силой оттолкнул от себя.

Придя в общежитие, я удивился тому, что мой сосед не спал. Он собирал вещи. Ему нужно было успеть на поезд. Он отпросился на три дня домой съездить.

– У жены выкидыш был. Съезжу, погляжу, что там у нее. Серьезно или как?

Через месяц он уволился совсем, и я к большому своему удовольствию стал жить один в комнате.

* * *

В середине апреля пятеро солдат в составе сборной команды ночным поездом отправляли в Чечню. После отбоя они спустились по лестнице. Внизу, бросив на пол вещмешки, стали прощаться с дневальными. Обнявшись, пожав руки и обменявшись адресами, ушли в ночь. За ними с грохотом захлопнулась дверь казармы. Щелкнул замок. Лязгнул засов.

В кубриках погашен свет. Храп доносится. Дежурный по части с дежурным по штабу играют в нарды. Отдав ключи, дневальный сел на табурет возле пульта. Вырвав из тетради лист, он полночи корявым почерком писал письмо, начинавшееся словами:

«Здравствуй, моя любимая Наташа!

У меня все нормально, ничего не изменилось. Жив, здоров, ничем не болею. Жалко только земляка с Шарлыка Андрюху Цыплакова…»

5.

Весна в эти края приходит неожиданно. Весь снег растаял в считанные дни. Сразу установилась изумительная погода. Стоящую под горой дивизию залили журчащие ручьи. Затопили подвалы казарм. Ярко светит солнце, птицы поют. На плацу разведка лихо марширует по лужам.

У всех праздничное настроение. Идем из казармы к Ване на квартиру. У подъезда он видит своего соседа. Тот сидит в машине.

– Что ты ее не вымоешь? – с презрительным упреком обратился к нему Ваня.

– Где? – с сожалением ответил он.

– Вот ты клоун!

Рядом пробегала собака. С удивительной проворностью Ваня схватил ее за передние и задние ноги. Она визжит, кусает ватный рукав бушлата. Все замерли, не зная, что сейчас будет. Но Ване лучше не мешать, когда он серьезным делом занят. Он прополоскал ее в луже и стал протирать ею капот.

– Иван! – бросился к нему хозяин. – Перестань! Что ты делаешь?

Все вокруг пополам согнулись от хохота. Движением плеча оттолкнув его, Ваня проворчал:

– Уйди! Как чмо на грязной машине ездишь.

Хозяин смиренно махнул рукой и отошел. Широко расставив ноги, Ваня усердно протирает капот лающей и кусающей его собакой. Закончил и, не глядя, как тряпку, кинул собаку в сторону. Взяв из сугроба снег, вытер и стряхнул руки. Полюбовавшись на свою работу, сказал:

– Вот! Сразу другой вид.

За окном пошел снег. Встав у плиты, я звонко шлепнул себя по щеке. Посмотрел на комара на своей ладони. Высыпал в воду соль, бросил лавровый лист.

– В моем подъезде подполковнику двадцать девять лет. Обе Чечни прошел. Его лейтенантом сразу после училища туда отправили. Два раза одну высоту брал. Сначала в первую кампанию, потом во вторую.