Текст книги "Пётр Первый - проклятый император"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

А вот аристократия как раз и культурна, с её представителями есть о чем беседовать. Аристократия несравненно более независима. У нее есть время и возможность ориентироваться не на то, кому в данный момент улыбается Пётр, а на более масштабный фактор: на то, что этот юноша им приятен и симпатичен. И, конечно же, на то, что симпатичный юноша рано или поздно станет русским царем.

Что Алексей не имел друзей среди «новых царедворцев», среди ближайшего окружения царя, – это факт. Но оценивать этот факт можно очень уж по–разному, и поставить царевичу Алексею это обстоятельство в вину очень непросто. Действительно, ну почему он обязан был заискивать перед слугами престола… ЕГО, между прочим, наследственного и законного престола?! Как наследник этого престола, он выбирал себе в окружение людей образованных, достойных и уверенных в себе. Тех, кто мог помочь ему разобраться в окружающей жизни сегодня и на кого смог бы опереться, став царем в некотором будущем. Воистину, скажи мне, кто твой друг…

Это боярско–аристократическое окружение Алексея вовсе не стремилось обратно, к боярской Руси. Никто из названных и неназванных, никто из Голицыных и Долгоруких, Вяземских и Милославских, не собирался сжигать флот, забрасывать Петербург, упразднять современную армию или запрещать светское книгопечатание. Для всех этих, совершенно передовых, ни в какой степени не реакционных, людей речь шла о более плавном, более спокойном переходе к новому, без мучительной и жестокой ломки устоявшихся традиций. Без чудовищной жестокости по отношению, по сути, ко всем…

Еще одно классическое обвинение:

«Добрый и снисходительный, он отличался слабым характером».

Слабость характера?! Да?!

Царевич Алексей был мягок и уступчив во всем, что не было для него принципиальным… Что скорее признак сильного характера и вообще свойство сильного, уверенного в себе человека. «Тебе хочется обойти дерево справа, а мне слева, но мне ведь совсем нетрудно обойти его справа, если тебе так приятнее…»

Но вот там, где затрагивались важные для него моменты, царевич умел идти до конца. Например, он не участвовал в пьянках отца, а если и присутствовал, вина пил немного. Не любил вина? Нет, вкус вина он знал лет с 10. Но не испытывал удовольствия, напиваясь до помрачения ума, и считал это занятие греховным.

Ну так вот – царевич Алексей на ассамблеях бывал редко, а если бывал – то пил исключительно умеренно. Легко ли быть трезвому несколько часов среди пьяных?! Желающие могут попробовать, но спешу вас заверить, читатель, дело это исключительно тяжелое. Будь Алексей и впрямь настолько слабоволен, жалок, слаб – не выдержать ему; непременно стал бы он пить вместе со всеми, чтобы только уйти от всего этого кошмара… да и снять напряжение. А он, ославленный слабаком, несколько часов противостоит и всем залившимся, запертым в комнате под стражей. И бешеным взорам отца. И всему духу общества, для которого ассамблея – обычнейшее дело, а не желающий принимать правила игры – опасный и глупый чужак.

Чтобы вести себя, как Алексей, необходима просто железная сила воли!

Кстати, царевич Алексей ни разу не участвовал и в собраниях любимого детища Петра: сумасброднейшего, Всешутейшего и Всепьянейшего собора.

Ну так вот – все «соратники Петра», включая потомков древних родов, тех же Долгоруких и Голицыных, хотя бы раз, но на «соборе» побывали, А царевич Алексей НИКОГДА и НИ В ОДНОМ собрании «собора» НИ РАЗУ не участвовал. Звали, тянули, приказывали, угрожали… Сказывался больным, даже укладывался в постель, но не шел.

Кстати, не здесь ли и коренится старая сказка о «недужности» и о «слабости телесной» царевича Алексея?! Эта сама «недужность» нимало не мешала ему проскакать двадцать верст верхом к своей ненаглядной Ефросинье, провести с ней ночь отнюдь не в «отдыхе телесном», а под утро опять проскакать двадцать верст и не заваливаться спать, а принимать участие в нелегких отцовских забавах.

Когда уже во время бегства за границу, где–то в Польше, на карету напали разбойники, «хилый» и «малодушный» царевич выскочил из кареты со шпагой в руках. Может быть, спас положение кучер, который закричал: мол, едет русский царь! Может быть, разбойники кинулись наутек при упоминании Петра, а не Алексея, ведь они же не знали, кто именно этот «русский царь». Зрелище матёрых уголовников, панически бегущих от одного упоминания Петра… Н–да–а… Но в любом случае выскочить из кареты среди ночи, в незнакомом месте и против нескольких разбойников… Алексей выскочил и даже пытался преследовать. Ах, слабодушный и «негожий» он наш!

Складывается ощущение, что «хилость телесная» стала для царевича Алексея отличным способом открещиваться от любых занятий, которым ему предаваться совсем не хотелось. Способом и уцелеть – и в то же время упорно гнуть свою линию. Гнул же он свою линию чрезвычайно упорно, проявляя уж никак не уступчивость, а самый железный характер!

Кстати, о Ефросинье… Черты характера Алексея – и его хороший вкус, и его железная воля проявились, в числе всего прочего, в его личной, в семейной жизни. Задолго до официальной женитьбы Алексей увлекся крепостной своего первого учителя, Никифора Вяземского. Девушка хорошо пела в церковном хоре, первоначально это и было причиной интереса Алексея. Впрочем, очень похоже – при выборе женщины Алексей Петрович проявил такой же хороший вкус, как и при выборе друзей (что служит косвенным подтверждением – кровь Романовых в нём все–таки текла). Девушка была совсем необразованна, еле знала грамоту, но, вступив в связь с наследником престола, быстро стала учиться; известно, что она читала книги, которые рекомендовал ей Алексей. Уже в Германии она овладела немецким языком настолько, что могла переписываться с Алексеем Петровичем по–немецки.

Не забудем и того, что в начале XVIII века девушка, отдаваясь «не крученой, не венчаной», совершала поступок более чем рискованный. Общество имело полное право считать её «падшей» и ставить на ней крест, независимо от мотивов поступка. «Падшая» девица полностью зависела только от воли и от порядочности того, с кем свела её судьба. Церковь очень недвусмысленно пугала таких «блудниц» геенной огненной, а ведь немного было тогда на свете атеистов… Пойти на связь могла девушка совершенно распущенная, «прости господи», поставившая крест на себе и на своей женской судьбе. Или девушка, которая сильно полюбила.

Очень трудно оценивать людей через 300 лет, тем более, если не осталось ни собственноручной записки Ефросиньи, ни портрета, если не пошел от неё никакой род – ни дворянский, ни крестьянский.

Но, во–первых, за много лет связи с Алексеем Ефросинья оставалась ему верна – притом что он за эти восемь лет женился по воле отца и похоронил жену. Кем–кем, а распущенной женщиной она не была ни в коем случае. Это вам не вторая жена Петра, Марта–Екатерина, валянная не под одной телегой.

Во–вторых, к Ефросинье хорошо относились такие умные и опытные люди, как князь Дмитрий Михайлович Голицын или император Карл VI. Если даже предположить, что Алексей Петрович, находясь в любовном ослеплении, не замечал её дурных свойств, то уж об этих людях такого сказать никак нельзя. Опять же – скажи мне, кто твой друг.

Очень характерная черта – уже в советское время царевича Алексея осуждали за то, что он уронил царское достоинство, связавшись с женщиной «низкого происхождения». У историков царского времени хватило ума и такта не ставить это лыко в строку Алексею. Во всяком случае, нет ничего дальше от образа реальной Ефросиньи, чем образ страхолюдной дикой бабищи, выведенной в фильме «Пётр I».

Возможно, в поведении Ефросиньи и сказывались какие–то черты женщины, отнюдь не воспитанной во дворце, но, во всяком случае, император Карл VI после ужина и беседы в обществе Алексея и Ефросиньи нашел, что она

«вполне соответствует своему положению в обществе».

Император, как видите, оценивал личные качества, а не голубизну крови женщины, с которой бежал за границу Алексей… Воистину – нет страшнее ревнителя сословных приличий, чем вчерашний холуй, забравшийся на место барина.

Но обратите внимание – какая завидная верность! Алексей совсем молодым, лет в 20, выбрал девушку по сердцу и оставался ей верен до самого своего конца, до 28 лет.

Вообще–то наследники престола Российского вполне могли жениться на русских боярышнях. Но, во–первых, то на боярышнях, а вовсе не на крепостных крестьянках, пускай и хорошо поющих. А во–вторых, времена меняются, и Пётр желал родниться со всей Европой. Сыну он в 1711 году велел жениться на Софье–Шарлотте, кронпринцессе Брауншвейг–Вольфенбюттельской, свояченице австрийского императора Карла VI («в её роду все были короли»…). Алексею принцесса не нравилась, он просил отца его «уволить», потом просил разрешения выбрать из нескольких невест. Пётр остался непреклонен и заставил сына жениться по своему выбору.

Брак отнюдь не был фиктивным, и в 1714 родилась дочь, Наталья, в 1715 году – сын Пётр. Но вот ведь что интересно… Опыт показывает, что для большинства людей поговорка «стерпится – слюбится» оказывается вполне реальной. Даже в безлюбом, навязанном браке они привыкают друг к другу и «успокаиваются».

А вот Алексей все эти годы не оставлял Ефросиньи! У него не было в заводе никаких «стерпится – слюбится». Это был мужчина, делающий свою жизнь и судьбу так, как он сам хотел, а не как ему навязывали отец, законы и обстоятельства. Нет, царевич Алексей Петрович был каким угодно, но только не слабовольным человеком! Он обладал просто железной волей и колоссальной психологической жизнеспособностью…

Еще одно излюбленное обвинение: царевич Алексей не был «натурой деятельной»… Тут только руками разведешь! А что, у царевича была возможность показать себя в деятельности?! Остается разве что связать человека по рукам и ногам, бросить на землю, а потом удивляться, чего это он не ходит, как все люди?!

В том–то и дело, что если царевич Алексей делал что–нибудь, то делал–то совсем неплохо. Вот только возможностей показать себя отпустила судьба царевичу очень немного…

Недобрый миф сторонников Петра разоблачают даже портреты царевича. На них видно лицо умного, тонкого парня с «подвижной» душой, нервного и с превосходным чувством юмора. Портреты Петра, прямо скажем, таких качеств отнюдь не отражают. Отражают скорее спесь, отсутствие ума, патологическое отсутствие чувства юмора, тупое самодовольство.

Со страниц старинных документов и с портретов встает как раз очень привлекательный образ душевно здорового и умного человека, хорошо образованного и привлекательного. Человека доброго, отзывчивого, мягкого, не склонного самоутверждаться в мелочах; человека, который не доказывал самому себе и подчиненным и зависимым свою значимость, но там, где для него возникало дело принципа, умел идти до конца (как его дед, Алексей Михайлович).

В сущности, любой зрелый мужик, испытавший себя и жизнь, хотел бы иметь сына, похожего на Алексея. Похоже, что неплохо бы иметь и невестку, похожую на Ефросинью.

Другое дело, что отец и сын сложились как люди чрезвычайно разные; настолько, что ладить им было бы трудно при совершенно любых обстоятельствах. Но все же до 1715 года отношения отца и сына были хотя и не близкими, но и без особых трений, без намеков на возможную трагедию.

22 октября 1715 года умерла София–Шарлотта. Алексей тяжело переживал её смерть, плакал, даже падал в обмороки. 27 октября её хоронили в Петропавловском соборе. В тот же день – не раньше, ни позже, день в день! – Пётр вручает ему письмо, озаглавленное так: «Объявление сыну моему».

В этом письме впервые описан весь набор обвинений против Алексея; Пётр обвиняет его в лености, в злом и упрямом нраве. Правда, ничего не требует – обвиняет, и все! Письмо датировано 11 октября. Почему Пётр так медлил? Почему вручил письмо именно в такой день?!

Возможная причина в том, что 12 октября 1715 года у Алексея родился сын Пётр. Екатерина же на сносях, скоро должен появиться малыш… 28 октября она рождает сына, тоже названного Петром. Итак, два Петра, сын и внук. И сын–наследник от нелюбимой жены, неблизкий и даже, по–видимому, неприятный. Второй сын, от любимой жены, с которым Пётр уж не повторит ошибок молодости, воспитает его в «нужном» духе. Не воспитает сам – найдется кому ввести парня в курс дела, теперь–то Пётр не одинок, за ним – целая толща сподвижников, да и его жена теперь мыслит с ним одинаково…

Так или не совсем так, с помощью Екатерины или без нее, но примерно такой выбор должен сделать Пётр I – выбор между двумя сыновьями. Уже при жизни Петра мало кто сомневался, что «новая знать», в первую очередь Екатерина и Меншиков, очень старались склонить Петра именно к этому выбору, в пользу второго, младшего сына. И прежде случалось, что вторая царская жена оттесняла законного наследника, чтобы на престол сел её ребенок. Есть веские причины полагать, что Софья Палеолог, вторая жена Ивана III, отравила его старшего сына от первого брака, тоже Ивана. Поэтому последующая династия русских царей велась от её сына, Василия…

И что отца и брата Петра отравила Наталья Нарышкина.

Есть примеры и из истории других династий, народов и государств.

Могла ли поступить таким же образом и Екатерина? Несомненно! Причем трудно найти лучшее время для интриги, чем рождение нового наследника… Чтобы царь–батюшка не сомневался, губил бы постылого сына с чистой совестью – и без него есть кому сесть на престол… Но тут был еще один аспект… «Аспект» звали Александр Меншиков, а стояли за ним все «сторонники реформ» и «помощники Петра». Та пестрая, разномастная свора людей, которых объединяло одно – все они сделали карьеру, что называется, любой ценой… буквально выгрызли её зубами. Все они сказочно обогатились на грабеже того, что в наши дни называется «государственной собственностью» и «бюджетом».

Для этих людей любая смена государственного курса… и даже не смена курса, строго говоря, а смена их персонально у руля этого курса означала конец абсолютно всего. Эти люди сделали карьеры не за счет своих талантов, образования, знаний или трудолюбия. Они стали царедворцами потому, что, угождая Петру, выполняли абсолютно любое его распоряжение, угадывали всякое его желание и ловили на лету любую монаршию эмоцию. Любое нелицеприятное выяснение их профессиональной пригодности не дало бы им продвинуться выше забубенного армейского майора… и то в самом, самом лучшем случае. Любая серьезная проверка источников их богатства означала конфискацию состояния. Приход к власти Алексея означал бы для них то же самое, что революция для правящего класса. Личные и служебные качества этих людей были таковы, что они никак не могли бы не пасть.

А ведь за Алексеем стояли ещё и всякие там… Долгорукие да Голицыны. Непреклонные, гордые родословной, уходящей в Средневековье, с брезгливыми минами глядящие на кривляние чиновных холуев. Если у власти будет Алексей – то ведь и Дмитрий Михайлович Голицын станет не киевским губернатором, и Яков Федорович Долгорукий займет какое–то совсем другое место в государстве…

И получается так, что сокрушить Алексея Петровича, погубить его как можно вернее становится делом собственного спасения для немалой группы лиц, объединенных вокруг Екатерины и Александра Даниловича Меншикова. Позиция самого царя, всё сильней не любившего сына, очень облегчала им интригу.

Не зная, как себя повести, Алексей обращается за советом к знакомым… И для зрелого человека, вошедшего в полный возраст мужчины, воевать с собственным отцом – не такое уж великое счастье. Алексею же, в конце концов, ещё только 25 лет. Ему советуют отречься от престола – стало быть, расположенные к Алексею люди прекрасно понимают, с чего Пётр вдруг сделался таким сердитым. 31 октября, через 3 дня после рождения Петра Петровича от Екатерины, Алексей шлет отцу письмо, в котором отрекается от престола:

«А ныне, слава Богу, брат у меня есть, которому дай, Боже, здоровья».

Как видно, и Алексей вполне откровенен и называет вещи пусть и вежливо, но вполне своими именами. Вроде бы цель Петра достигнута… Но все же достигнута не совсем. Помри Пётр, и множество весьма влиятельных людей не захотят и слышать об отречении Алексея! Тогда и отрекшийся Алексей может не выполнить отцовской воли после смерти Петра. Он все еще опасен Меншикову, Екатерине, всему их слою политических выдвиженцев. Незавидное положение у Алексея – он опасен не потому, что занимает какую–то позицию или что–то делает – не делает. Он опасен потому, что он существует на свете.

19 января 1716 года Алексей получает новое письмо Петра: «Последнее напоминание ещё». В письме – те же упреки в «негодности» и требование постричься в монахи.

«А буде того не учинишь, то я с тобой, как с злодеем, поступлю».

Алексей опять советуется со своим окружением… Большинство советуют – стричься в монахи! Но как нетрудно догадаться, вовсе не потому, что хотят заживо похоронить Алексея в каком–нибудь отдаленном монастыре. Цель – переиграть Меншикова и Екатерину, вывести Алексея из–под огня.

– А клобук,

– откровенно заявляет Александр Кикин,

– ведь не прибит к голове, можно его и снять.

Алексей высказывает желание уйти в монастырь. Вроде бы проблема решена? Не тут–то было! Царевич и правда не торопится принять постриг. Надеется на смягчение отца? Не хочет оказаться в будущем царем–расстригой, скинувшим монаший клобук? Не доверяет отцу? Как знать…

В сентябре 1716 года Алексей получает новое письмо. Письмо отправлено из Копенгагена, с требованием немедленно выехать в армию или уйти в монастырь… тоже немедленно.

Изо всех сил обеляя Петра, историки пишут такие, например, удивительные вещи:

«Пётр… неоднократно требовал, чтобы Алексей Петрович порвал с окружающим его реакционным духовенством и противниками проводимых Петром реформ».

(Большая советская энциклопедия. Вып 3. Т. 1. М., 1970. Статья «Алексей Петрович». С. 418)

Это – совершеннейшая неправда; в письмах нет никаких требований с кем–то «порвать» или изменить линию поведения. Вообще никаких конкретных обвинений, никаких претензий по существу. Претензии опускаются на уровень примитивной ругани. В духе «лучше будь чужой добрый, чем свой непотребный». Может быть, именно это и пугает Алексея больше всего, доказывая – что бы он ни делал, как бы ни демонстрировал свою лояльность, а спасения–то ему и нет: он существует – и тем самым обречен.

Вконец перепуганный царевич решается на побег. Доехав до Данцига (современного Гданьска), он… скрылся. Резко свернув на юг, царевич отправился в Вену, где проживают могущественные родственники его первой жены. Изменено имя – теперь в этой карете едет не царевич Алексей, а польский шляхтич Коханский. К австрийскому императору Алексей Петрович обратился с просьбой об убежище и покровительстве. Он очень откровенно объясняет, почему вынужден бежать:

«Отец мой окружен злыми людьми, до крайности жестокосерд и кровожаден. Думает, что он, как Бог, имеет право на жизнь человека, много пролил невинной крови, даже часто сам возлагая руку на несчастных страдальцев. К тому же неимоверно гневлив и мстителен, не щадит никакого человека, и если император выдаст меня отцу, то все равно, что лишит меня жизни. Если бы отец и пощадил, то мачеха и Меншиков не успокоятся, пока не запоят или не отравят меня».

Потому Алексей и

«пришел просить императора… о спасении жизни моей: меня хотят погубить, меня и бедных моих детей хотят лишить престола».

Как видно, ни подоплека, ни приводные ремни интриги – вовсе не секрет для Алексея.

Австрийские родственники прячут Алексея в Тироле, в замке Эренберг. И вовремя! Пётр, узнав от своего резидента Веселовского, что царевич в Вене, тут же посылает в этот город гвардейского капитана Румянцева (отца Румянцева–Задунайского, знаменитого победителя турок) и четырех гвардейских офицеров с приказом: схватить Алесея и переправить в Россию!

От греха подальше Алексея и Ефросинью отправляют в Неаполь и помещают в почти неприступном замке Сан–Эльмо. А по пятам за беглецами идут доверенные лица Петра: Румянцев и граф Пётр Андреевич Толстой.

В сентябре 1717 года они сумели встретиться с Алексеем и передали ему письмо Петра. В этом письма Пётр обещал сыну «Богом и судом Его», что никакого наказания не будет,

«если ты воли моей послушаешься и возвратишься».

В ход шло все что угодно: уговоры, лесть, обман. Пётр Андреевич Толстой из всех сил уговаривал Ефросинью: мол, если беглецы согласятся вернуться, будут они жить тихо, в деревне, никто их не тронет.

Алексей Петрович не поддавался: видимо, очень уж хорошо представлял, с кем он имеет дело. Если бы он продержался, трудно сказать, как бы сложилась дальнейшая русская история. Но тут Толстой нашел безошибочный ход… Он сумел подкупить секретаря вице–короля неаполитанского Вейнгарда, и этот человек официально сообщил царевичу, что венский двор якобы собирается его выдать в Россию, царю Петру. В эту ложь царевич Алексей поверил, и хроника дальнейших событий такова.

3 октября Алексей заявил Толстому и Румянцеву, что он согласен вернуться в Россию, если отец «простит» его и позволит обвенчаться с Ефросиньей. Обещание было дано в виде самых торжественных клятв, и в январе 1718 года Алексей с Ефросиньей вернулись на родину.

3 февраля они были арестованы, и в тот же день Пётр в кремлевском дворце объявил собравшимся сенаторам «вины» своего сына. Среди всего прочего, сенаторам заявили о существовании целого «заговора», который возглавляет Алексей. Сообщили, что в «каморе» Алексей во всем сознался и назвал «соучастников». Странным образом «соучастники», вроде бы уже «выданные» Алексеем, так и не были названы; думаю, нет смысла долго объяснять – почему это Пётр проявил вдруг такую удивительную сдержанность?!

Впрочем, в тот же день, 3 февраля 1718 года, специальным манифестом Алексей отстранялся от престола как «изменник» и «заговорщик», а наследником провозглашался Пётр Петрович, сын Екатерины.

Вскоре арестовали тех, на кого «показывал Алексей»: Александра Кикина, Никифора Вяземского, царевну Марию Алексеевну. Вроде бы, никогда не сообщалось, что царевич назвал Якова Игнатьева и Абрама Лопухина, но и этих арестовали.

Вроде бы цель достигнута… Но не совсем! Уж очень эфемерный, несерьезный какой–то весь этот «заговор». Если Меншиков, Пётр и Екатерина хотят, чтобы им верили, надо состряпать «дело» посерьезнее. В Преображенское начинают свозить людей, имевших неосторожность быть близкими к Алексею. Интересное дело – широковещательно кричат, что царевич Алексей «заговорил» и «выдает заговорщиков» одного за другим. Но в числе этих «заговорщиков» нет ни единого действительно серьезного, крупного деятеля государства! Ни одной политической фигуры, от которой заговор мог бы приобрести хоть какое–то реальное значение. Никто не трогает Д.М. Голицына. Никто не задает ни одного вопроса Я.Ф. Долгорукому. Это ведь фигуры крупные, на них многое возложено, и брать их по явно облыжному делу нет смысла. Если бы они и впрямь пошли на заговор, пытались бы свергнуть Петра – не сносить голов ни тому, ни другому. А так, если заговор не настоящий, репрессировать пусть раздражающих, но ценных, полезных людей… стоит ли?

Можно ли представить себе Алексея Петровича, который плетет нить политической интриги, не пытаясь найти общего языка с Долгоруким, но вовлекая в заговор своего камердинера?! Дико и думать о таком.

Между тем Алексея Петровича почти непрерывно пытают. Из пыточных камер выносят заляпанные кровью листки, пестрящие именами «названных царевичем» людей. Но все это – его камердинер, домоправитель, бывший царский денщик Александр Кикин… словом, все те же самые горе–заговорщики. Все они вызывают раздражение царя и его ближних людей, все они «годятся» на роль массовки заговора – чтобы показать, как велик был заговор, сколько предателей сплотил вокруг себя Алексей Петрович.

Пытают и всех этих «названных». Вслушайтесь в сочетание слов: «многих придворных дам били батогами». Сочетание вполне в духе «по реке плыл топор» или «обжегся льдом». Но все это чистая правда, независимо от наших нынешних эмоций по этому поводу. В ходе следствия по «делу» Алексея Петровича многих придворных дам били в застенках батогами. Кто–то не выдерживал, оговаривал себя и других, машина начинала работать с большим размахом.

Добираются и до матери страшного преступника Алексея, Евдокии Лопухиной. К радости следователей, за ней обнаружено не менее чудовищное преступление – отправленная в ссылку в 26 лет, она завела милого друга, майора Глебова. Это не есть измена царю, вообще не прелюбодеяние – Евдокия давно уже не мужняя жена. Но далеко не все решения Петра можно считать решениями вменяемого человека. Пусть Евдокия ему не нужна и в помине – но на его собственность совершено покушение! Глебова пытают раскаленным железом и углями, истязают кнутом, но он не дает следователям новых ниточек заговора. Может быть, он и рад спастись от мук, но сам не знает, кого называть; не понимает, чего от него хотят?!

Глебова сажают на кол под окнами кельи Лопухиной: чтоб видела! Чтобы Глебов не умер чересчур быстро, на него лично Петром, столь любившим вникать в детали, велено надеть шапку и шубу – чтобы жил и мучился. Глебов умирает 18 часов под окнами Лопухиной, постылой царицы и матери постылого царевича Алексея.

Кстати, сохранились любовные письма Евдокии к майору Глебову. Они очень теплые, заботливые, добрые показывающие далеко не пустую душу женщины, которую с легкой руки А. Толстого полагается считать чуть ли не клинической дурой. А вот Петра способность бывшей жены любить кого–то приводила в обезьянью ярость…

Александра Кикина колесуют и, чтобы продлить мучения, отрубают сначала руки, потом ноги, потом уже голову и сажают эту голову на кол. Колесуют и архиепископа Досифея, который хорошо относился к Лопухиной и не донес о её связи с майором Глебовым.

Пётр лично допрашивает Алексея и Ефросинью в Петергофе, куда их тайно привозят в закрытом возке.

Несмотря на все усилия, следствие заходит в полнейший тупик. Нет абсолютно никаких доказательств того, что царевич Алексей предал Российскую империю, совершил какие–то ужасные поступки. Нет даже доказательства того, что существовал сам заговор, а не то что стремления «просить войско» у австрийского императора и развязать войну австрийской империи с Россией или желания Алексея «извести» отца. Есть только уклончивые, неопределенные слова, произнесенные под пытками: «ежели бы бунтовщики меня когда–нибудь позвали», он мог бы возглавить заговор. Заметим – даже тут он не сознается в том, что его уже кто–то и куда–то звал. Так, теоретическое допущение, и то неизвестно – произнесенное Алексеем или придуманное палачами вместе с именами «заговорщиков».

Основная часть «показаний» Алексея – это клевета на самого себя.

«К отцу моему непослушания и что не хотел того делать, что ему угодно, причина та, что с младенчества жил с мамою и с девками, где ничему иному не обучился, кроме избных забав, а больше научился ханжить, к чему я от натуры склонный».

Ещё о себе Алексей сообщал, что учение ему

«зело противно и чинил то с великой леностью, только чтоб время в том проходило, а охоты к нему не имел».

И что он

«памяти весьма лишен, и весьма силами умными и телесными от различных болезней ослаблен».

Мы уже знаем, что эти вызывающие неловкость «признания» – вранье, вранье всё от начала до конца. Если такого рода галиматью выжимают из него, то только с одной целью – получить доказательства убожества, ничтожества царевича, оправдать расправу над ним. На этих «показаниях» да на вранье прямых убийц Алексея Петровича и держится недобрый миф о нем.

Следствие заходит в тупик… И тут Пётр совершает поступок настолько фарисейский, настолько невероятный, что в него верится еще меньше, чем в порку придворных дам батогами. Пётр направляет два письма, светским и духовным чинам империи, и просит у них совета:

«Боюсь Бога, дабы не погрешить, ибо натурально есть, что люди в своих делах меньше видят, нежели другие в них. Також и врачи, хотя б и всех искусней который был, то не отважится свою болезнь сам лечить, но призывает других».

Считается, что духовные иерархи ответили уклончиво: мол, пусть Пётр решает сам, судить ему сына по Ветхому или по Новому Завету. Если судить по Ветхому, то Алексея надо казнить. Если же по Новому, то простить, ибо Христос простил кающегося «блудного сына» и отпустил «блудную жену». В сущности же, церковники сделали все, что возможно, воззвав к совести царя и даже к его принадлежности к церкви. Ведь если ты христианин, то и Новый Завет для тебя должен быть куда большим авторитетом. Если же судишь сына по Ветхому Завету, то получается, поступаешь по морали древних пророков, и христианство твое сомнительно…

Светские же чины ведут себя несравненно менее достойно: 127 членов особой комиссии дружно голосуют за смертную казнь Алексея. Причем в это время даже еще и обвинение не сформулировано! Сама комиссия и формулирует: мол, Алексей

«намерен был овладеть престолом чрез бунтовщиков, чрез чужестранную цесарскую помощь и иноземные войска, с разорением всего государства».

В дальнейшем именно эту формулу будут использовать для оправдания Петра и осуждения Алексея. Вот, мол, вот что хотел учинить! Но все сказанное – вовсе не результат работы следствия, не признание Алексея Петровича. Ничего подобного он о себе не рассказывал. Все это, от начала до конца, – выдумка особой комиссии, созданной Петром специально для суда над сыном.

Разумеется, всем – и Петру, и Алексею, и членам комиссии – предельно ясно, что Алексея попросту не в чем обвинить и что он ни в чём не виноват. И во время, и после заседания особой комиссии его продолжают страшно пытать – авось он сам подскажет, как «пришить» ему обвинение в государственной измене?! Приговор вынесен 24 июня 1718 года. Но и 25, и 26 июня Алексея опять пытают; 26 июля – в присутствии Петра. О чем шла речь на этот раз, что сказали друг другу висящий на дыбе сын и стоящий перед ним отец, нам неизвестно.

В тот же день, 26 июля,

«пополудни в 6 часу, будучи под караулом, царевич Алексей преставился».

По официальной версии, Алексей умер от

«жестокой болезни, которая вначале была подобна апоплексической».

Так объясняли причину смерти Алексея послам иностранных государств. В Петербурге сразу же заговорили о том, что царевич не выдержал мучений и скончался «от истощения сил». Говорили и о том, что царевичу «отворили жилы». И что Пётр собственноручно отрубил ему голову. Никто не верил, что смерть царевича была естественной.