Текст книги "«Отречемся от старого мира!» Самоубийство Европы и России"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 4. Результаты и ожидания

Мир был новеньким, только что сделанным…

Редьярд Киплинг

Рост общественного богатства

Эпоха Просвещения с середины XVII века стала эрой представлений о разуме, позволяющем управлять миром. Кое-что реализовалось и раньше, но действительная власть над миром пришла с промышленным переворотом. То, что происходило раньше, и в подметки не годилось нынешнему положению дел!

Весь XIX век блистательно реализовывалась идея управления миром, его изменения и улучшения. Можно сколько угодно говорить об экологической катастрофе, как цене прогресса, о нарастающей социальной несправедливости, о страданиях пролетариата, в том числе несчастных детишек в шахтах – но мир изменялся, и язык не повернется сказать, что мир получил мало или не того, что ему было нужно.

Да, эти результаты получили не абсолютно все. Но все же 10–15 % землян вошли в цивилизацию, и для них мир изменился кардинально. Все, что я буду говорить дальше, касается именно этого лидирующего меньшинства человечества. Да, лидирующего! К этому можно относиться как угодно, но лицо Земного шара, судьба Земли, будущее человечества зависели именно от этого меньшинства. Много ли изменилось с тех пор – отдельный вопрос.

Богатства в Европе распределялись очень неравномерно. Это факт.

Но во-первых, этого неравенства стало не больше, чем в Средневековье, а намного меньше. В XVI веке владетельные князья Европы имели доходы в 100, 200 и 500 тысяч гульденов, тогда как годовой доход ремесленника мог состоять в 30–40 гульденов. Разрыв в 10–15 тысяч раз. Крестьянин же мог вообще не иметь денежного дохода, а собранный им урожай и приплод стада стоили не больше 1–2 гульденов. Разрыв в 100–200 тысяч раз.

В 1800 г. в Британии разрыв между доходами 2 % «верхов» и 85 % «низов» мог достигать 1000 раз – между 20–30 фунтами годового дохода и 20–30 тысячами.

В 1900 г. разрыв между максимальными и минимальными доходами составлял те же 500–1000 раз.

Несправедливость? Но эта несправедливость не росла, она уменьшалась.

Вот вне цивилизации разрыв в доходах оставался таким же, каким был в европейском средневековье. Доход раджи Карнатика или Майсура достигал 5–6 тысяч фунтов в год, а у беднейших его подданных вообще не было денежных доходов. Если же перевести в деньги стоимость того, что они собрали на своем поле или получили за работу батраков, получится ничтожная часть фунта, от силы 2–3 шиллинга на английские деньги.

Во-вторых, самого богатства к 1900 г. стало во много раз больше, чем было в 1800-м. Значительнее всего выросло общее богатство в Британии – по крайней мере, в 12 раз. Во Франции – примерно в 7 раз.

Блестящее тому подтверждение – рост слоя, который назвали довольно просто: «средний класс». Средний – между кем и кем? Между нищетой, голью перекатной – и наследственными богачами. Средний класс имеет собственность – поля, стада, ремесленные мастерские, лавки, дома. С другой стороны, они сами работают. Людей среднего класса пока не большинство. По подсчетам Арнольда Дж. Тойнби, перед Первой мировой войной их было около третьей части всего английского народа. ^{46} Поэтому у них есть прислуга, на их предприятиях и в их лавках и аптеках работают почти даровые «помощники».

Но и сами они, как говорят французы, лично «опускают руки в тесто».

Тойнби справедливо считает средний класс очень продуктивным слоем: ему все время надо что-то делать, никакое достижение для человека среднего класса не разумеется само собой. Все эти люди – собственники либо специалисты, сами решающие свою судьбу.

Даже низы английского общества, которые недоедают, по понятиям Джека Лондона, обеспечены едой и одеждой ничуть не хуже их предков сто лет назад. Голодные годы в XIV веке случались трижды и приводили к смерти немалого числа людей. В начале XX столетия от голода страдают, но умирают все же в виде исключения.

Не говоря уже о том, что ни один человек в Средние Века, включая королей и императоров, не ездил на поезде, не слушал радио, не пользовался посудой или перочинными ножами фабричного производства, не освещал жилище газом, не ел посреди зимы свежих яблок и винограда из Южного полушария.

Рост общественной свободы

Средневековый крестьянин имел собственность, но всегда зависел от собственности общины – хотя бы на те общинные выгоны и леса, которые помещики начали огораживать, объявляя своими. Его собственность была окружена множеством условий, отягощений. И трудился крестьянин не один, а всей большой семьей.

Средний класс XVIII–XIX веков имел собственность. Уже эта собственность делала его представителей экономически независимыми. «Хозяин – барин», – гласит русская поговорка. И действительно! В масштабах своей лавки, ремесленной мастерской, фермы и торговой фирмы хозяин может вести себя так же независимо, как до этого мог себя вести разве что владелец поместья.

Общественное сознание отлично замечает этот рост собственного достоинства, уверенность в себе «простого человека». В романах Диккенса много вышедших из низов и довольно неприятных «буржуев» – уже показатель демократизации верхушки Британии.

Но вот мастеровой с Севера Англии, вовсе не богатый предприниматель, беседует с джентльменом, род которого «был древен, как горы, но несравненно солиднее и почтеннее». Сын мастерового хочет жениться на одной из служанок миледи. Мастеровой полагает, что служанке неплохо бы еще поучиться, он и вся семья пока присмотрится к ней. Джентльмен уверен, что служанке вполне хватит школы, которую создала для прислуги миледи. Мастеровой не считает, что этого достаточно? Джентльмен в шоке, он возмущается и отвергает мастерового! А мастеровому, представьте себе, наплевать. И на то, что думает джентльмен, и на самого джентльмена. Будет так, как хочет он: сначала невеста сына будет учиться, потом уже выйдет замуж. Знатность рода? С ее помощью мастерового не «построить». Джентльмен несравненно богаче… Но мастеровой нисколько не зависит от джентльмена. У него своя логика, и он «барин» в своем хозяйстве и своей семье. Такой же барин, как джентльмен – в своей. ^{47}

Если говорить о низах общества, то в средневековье, даже в XVI–XVII веках их положение было стабильнее. Промышленный переворот отнял социальные гарантии, которые были раньше, причем никаких новых долгое время не появлялось. Но это типично для всякой эпохи перемен.

Всегда и во всяком стабильном обществе любая экономка и любые достижения служат в конечном счете самым простым вещам: довольству, стабильности, сытости, социальным гарантиям. Все изобретения и открытия в конце концов приспосабливают именно для этого.

Всегда бывает так, что при быстрых и кардинальных изменениях такое положение дел нарушается: новые достижения не сразу используются на благо большинства. Прекрасный пример – демократия.

Кстати, и в Древних Афинах, образце демократии, вовсе не все до единого жители имели право избирать и быть избранными! На торговой площади, на агоре, собиралось от 30 до 40 тысяч граждан… А жило в Афинах около миллиона человек. Даже вычтем женщин и детишек – что-то многовато получается неграждан для торжества демократии.

И в Афинах, и в Британии XVII века, где избирателей было 3 % мужского населения, гражданами были собственники. Вооруженные собственники.

Расширение числа избирателей, так сказать, базы демократии, в Европе завоевывалось силой. Как и в Афинах до реформ Солона. ^{48}

В Британии 1819 г. войска подавили митинг в пользу избирательной реформы. В 1830 г. толпа громила дома противников реформы, полиция не справлялась с поддержанием порядка, против демонстрантов не раз бросали войска. В 1839 г. чартисты подняли восстания в ряде городов.

И результат: в 1830-е годы голосовать смогли почти 30 % британцев. К 1860-м их стало 55 % всего мужского населения. К 1905 г. голосовали почти все взрослые мужчины.

А в Пруссии в 1860 г. избирательным правом пользовались только 25 % мужчин; во Франции – порядка 70 %; а в Италии – не больше 7 %.

Получается – весь XIX век большинство европейцев жили по законам, которые устанавливало меньшинство. Но число тех, кто хотя бы теоретически мог влиять на принятие законов, все время росло. Росло на глазах, очень заметно.

Причина этого – в завершенности Промышленной революции. Новое общество устоялось и начало работать на стабильность. С 1820-х годов машины усложнились. От рабочих потребовалась квалификация, появилась «рабочая аристократия» – высококвалифицированные специалисты.

К середине XIX века рабочий день уменьшился до 10 часов, в результате чего и прошли парламентские реформы 1867-го и 1884 годов.

А немцы и американцы еще учились на печальном примере британцев и не повторяли их ошибок. Печальные итоги разорения, обнищания масс во время промышленного переворота в этих странах были намного менее значительными. Да ведь и страны это большие, не то что Британия. Там можно было разве что бежать в колонии, а в США разорившийся фермер или пролетарий без особого труда мог переехать в другой штат, на мало освоенные земли, и начать все с начала.

Динамичный мир начала XX века

Нам кажется, что если темпы жизни сто лет назад были меньше, то и мир начала XX века был неизменным и сонным. Но все наоборот. Это мы живем в мире намного более неизменном, чем предки. Судите сами: на наших глазах произошла только одна научно-техническая революция – компьютерная.

Даже мобильные телефоны – это не совсем революция, потому что их использование построено на уже известных физических принципах.

На протяжении нашей жизни изменилось намного меньше, чем изменялось сто лет назад. Вот человек начала XX века жил в мире недавно произошедших или продолжающихся научно-технических революций. Все творилось у него на глазах – в самом буквальном смысле слова.

Для поколения континентальной Европы, родившегося между 1840-м и 1850 годами, революция пара завершалась в годы их молодости. Их дедушки еще с опаской садились в вагон и зловещим шепотом рассказывали бабушкам, как из-за шума поезда перестают нестись куры и бесятся коровы с быками. Для детей этого поколения, пришедшего в мир в 1860–1880 годы, поезд стал уже чем-то привычным с детства, а патриархальные дедушки, боявшиеся «чугунки», успели вымереть до их сознательного возраста.

Поколение внуков приходило в мир в начале XX столетия. Паровоз был привычной частью пейзажа, даже немного надоевшей. Но тут появились тепловозы! Они были еще чем-то экзотичным, редким, но встречались. А лошади еще далеко не превратились в обитателей зоопарков. В городах еще не появились автомобили-таксомоторы, их место прочно занимали извозчики. Трамвай начал вытеснять конку – тот же трамвай, только тащит вагон по рельсам упряжка лошадей.

По морям ходили парусники или, что чаще, парусно-паровые винтовые суда. Но было много и пароходов.

На глазах этих трех поколений вошли в жизнь фотография, телеграф и телефон, появились радио и авиация. Многие из этих изобретений кардинально изменили существование всего цивилизованного человечества.

С 1519-го по 1522 годы пять кораблей Фернандо Магеллана плыли вокруг Земного шара. Из них вернулся один. Из 265 человек – 18. Это первое в истории кругосветное плавание доказало, что Земля шарообразна, а все океаны, омывающие сушу, нераздельны.

В 1872 году Жюль Верн написал свой роман «Вокруг света за 80 дней», оказавшийся необыкновенно популярным. Очень убедительно написано! Вокруг Земного шара и вправду можно объехать за 80 дней. В XVI веке европейцы совершили великий и небывалый подвиг. Но то, что было великим подвигом тогда, в середине XIX столетия стало мужским приключением протяженностью в неполных три месяца. А в 1910 г. то же самое путешествие можно было совершить уже за 29 дней.

Светская живопись стала способом навсегда запоминать внешность людей, которых уже нет с нами. Но кто мог воспользоваться услугами живописца? В основном, дворяне и богатые горожане. В картинной галерее замка ребенок видел изображения людей, живших за несколько веков до него. Он мог реально сравнить внешнее сходство пра-пра-пра-прадеда с папой и мамой, с самим собой и старшим братом. Но у 99 или по крайней мере у 98 % населения такой возможности не было еще в начале XIX века.

Фотография дала возможность сохранить внешность близких людей всякому цивилизованному человеку: тем самым 10–15 % населения Земного шара. Цивилизованный человек 1910 г. смотрел на фотографии на стенах… Вот бабушка и дедушка… Папа рассказывал, что они еще боялись поезда! И на фотографии вон какие они насупленные, напряженные. Наверное, и фотографироваться им страшновато. Теплое чувство толкнет в сердце: внук, родившийся в 1880 г., хорошо помнит бабушку. Она родилась в 1820-м, умерла в возрасте 75 лет и успела рассказать пятнадцатилетнему внуку о мире, где только появлялась фотография, а первые неуклюжие паровозы одновременно привлекали и пугали. Жаль, что фотографии прабабушек и прадедушек нет, и уже никогда не будет.

1910 год… Для тридцатилетнего жителя Берлина, Варшавы или Петербурга прокладка кабелей по дну Атлантики и Средиземного моря – совсем недавняя история. Это произошло за считанные годы до его рождения. Всего несколько лет назад человек поднялся в воздух, послал по радио первые сигналы, сел за руль самодвижущейся повозки – автомобиля.

Научно-технический прогресс, колоссальные изменения всей жизни происходят здесь и сейчас. Житель Петербурга или Берлина выходил из квартиры, освещенной электричеством, ехал на вокзал на извозчике, причем лошадь пугалась автомобильных гудков, а кучер плевался и ругал «эти чертовы самодвижущиеся перделки, просим прощения, барин».

Пассажир ехал в поезде, над ним чертил круг «авион», радио сообщало изменения в расписании. Пассажир ехал и читал в газете, что профессор Икс полагает, что продление жизни до двухсот лет путем частичного потрошения клиента. А соседняя заметка посвящалась присланному по телеграфу сообщению, что в Африке три дня назад съели еще одного миссионера.

К началу XX века средний класс Европы жил намного свободнее, увереннее, обеспеченнее, да и попросту сытее своих и давних и недавних предков. Однако он прекрасно видел, что так было не всегда: от нищих и полуголодных предков его отделяло буквально 2–3 поколения. И ничуть не хуже понимал, что за пределами цивилизации живут совсем не так, как в Берлине и в Петербурге. Видел и то, что с каждым если не годом, то десятилетием цивилизованные люди живут все лучше и лучше – во всех отношениях. И что цивилизованных становится все больше и больше.

Стоит ли удивляться, что в начале XX века весь цивилизованный мир придавал колоссальное значение научно-техническому прогрессу: и открытию Земного шара, и хозяйственному освоению его пространств, и промышленному производству, и любым, даже самым отвлеченным областям науки.

Впрочем, как отделить «отвлеченное» знание от «неотвлеченного»? Луи Пастер занимался изучением микробов… Подумаешь, крохотные зверюшки под микроскопом! Но изучение этих «зверюшек» помогло Пастеру решать куда как практические вопросы. Для начала он научился «лечить» вино: на юге Франции каждый год до 20 % вина превращались в уксус. Пастер начал нагревать вино до 60–70 °C, не доводя до кипения. Качество вина сохранялось, а вредоносные бактерии погибали. Этот процесс, с тех пор называемый пастеризацией, помог и в производстве сахарной свеклы.

Благодарные виноделы предложили поставить Пастеру золотой памятник. Он же убедил их потратить деньги иначе – на работу его лаборатории.

В медицине открытия Пастера произвели настоящую революцию: он создал вакцины от сибирской язвы и от бешенства. Первым человеком на Земле, которого покусало бешеное животное, а он не умер, стал Жозеф Мейстер. Девятилетнего ребенка привела мама. До сих пор Пастер ставил опыты на собаках и кроликах, применять вакцину на людях он боялся. Мать на коленях умоляла ученого: шанс был, а без прививки мальчик наверняка умрет. И 6 июля 1885 г. Пастер сделал ребенку прививку.

В феврале 1886 г. бешеный волк покусал 19 крестьян возле небольшого городка Белый на Смоленщине. Местный врач понимал, что спасти людей не сможет. Он дал телеграмму в Париж: можно ли направить к нему больных людей? И, не зная адреса Пастера, написал просто: «Париж, Пастеру». Тот ответил телеграммой: «Посылайте немедленно». Крестьяне шли пешком две недели: у них не было денег на поезд, у этих русских туземцев, живших за пределами цивилизации. Дорогу они спрашивали, зная по-французски всего два слова: «Париж» и «Пастер».

Люди любят тех, кому хотят и могут помочь. В Париже крестьян встретили очень радушно: поместили в гостинице, носили разнообразную еду. Такую, что они вскоре стали просить соленых огурцов и черного хлеба. Нашли с трудом, но что характерно – нашли.

Из этих 19 человек умерли трое. Остальные вернулись домой, славя Пастера, медицину и цивилизацию. Обратно они ехали на поезде.

Будь на их месте индусы или африканцы, они бы никак не узнали о Пастере и умерли поголовно. На их счастье, в России, как и в других странах Восточной Европы, цивилизованный мир соседствовал с туземным, он даже активно пытался вовлечь в цивилизацию этот туземный крестьянский мир. Газеты разносили славу Пастера, и было понятно, куда направлять жертв бешенства.

Да! Жозеф Мейстер не ушел из Пастеровского института. До самой своей смерти в 1936 г. он оставался здесь привратником. И охотно рассказывал всем желающим историю своего исцеления. «Наш» берлинец или петербуржец в 1910 г. мог встретиться с ним и еще раз убедиться:

• в величии научной медицины и

• в недавности ее последних достижений.

Мир цивилизованного человека в 1910 г. был созревшим плодом индустриализации. Миром безудержного прогресса, сплошного потока технических чудес.

Всемирные выставки

Всемирные выставки, или Экспо, проводятся и в наше время. Это символы индустриализации и прогресса, площадки для демонстрации технических и технологических достижений, которыми разные страны и народы хвастают друг перед другом. Но в наше время они не приковывают к себе такого внимания, как в XIX веке. А тогда всем было важно: что еще создали? придумали? построили? воплотили?

Первая всемирная выставка была проведена в 1851 г. по инициативе супруга королевы Виктории, принца-консорта Альберта, в лондонском Гайд-парке. Главной достопримечательностью выставки был Хрустальный дворец, возведенный Джозефом Пакстоном из железа и стекла. Современные деятели хайтека лопнули бы от зависти. Жаль даже, что этот неуютный и нелепый дворец сгорел в 1936 г.

Следующие Всемирные выставки состоялись: в 1855 г. – в Париже; в 1862-м – в Лондоне, в 1867-м – снова в Париже, в 1873-м – в Вене, в 1876-м – в Филадельфии, 1878-м – опять в Париже, в 1886-м – в Мельбурне, в 1888-м – в Барселоне, в 1889-м – в Париже (для нее была построена Эйфелева башня), 1893 – в Чикаго, в 1894-м – в Сан-Франциско, в 1895-м – в Атланте, в 1897-м – в Брюсселе, в 1900-м – в Париже, в 1901-м – в Буффало, в 1904-м – в Сент-Луисе, в 1905-м – во Льеже, в 1906-м – в Милане, в 1907-м – в Дублине, в 1907-м – в Хэмптон-Роудс (США); в 1908-м – в Париже, в 1909-м – Сиэтле, в 1910-м – в Брюсселе, в 1911-м – в Турине, в 1913-м – в Генте.

В 1914 г. из-за Великой войны Всемирной выставки не было. В 1915-м она состоялась в Сан-Франциско – но уже без прежней помпы. В 1922-м – в Рио-де-Жанейро. С 1924 г. Всемирные выставки опять проводятся в Европе, почти каждый год. Но размах, а главное – общественный резонанс уже не тот… И не потому, что научно-технический прогресс остановился… просто сам дух общества – другой.

Другое проявление этого болезненного, острого интереса ко всему «научно-техническому» – публичные лекции ведущих ученых и вообще профессуры. Каждый университетский профессор должен был определенное число раз в году выступать с публичными лекциями. В Санкт-Петербургском университете до сих пор есть специальный зал для таких мероприятий. Красивый зал на 200 слушателей, с резным деревом. Во время лекций ведущих профессоров зал не вмещал желающих: слушатели стояли в проходах, теснились при входе. Состав? Интеллигенция, чиновники, включая статских советников, полковники, генералы, купцы не из мелких, включая знаменитого Елисеева.

Это вовсе не только русское явление. Герои «Затерянного мира» Артура Конан-Дойла (книга написана в 1912 г.) знакомятся на публичной лекции профессора Уолдрона. Сообщение о публичной лекции напечатано в газетах, зал набит до предела, напряжение собравшихся таково, что «только присутствие дам в публике удерживало от драки». ^{49} Драки по какому поводу? По поводу, могут ли жить на современной земле динозавры. Среди собравшихся – и лорд Джон Рокстон, человек далеко не бедный, титулованный аристократ.

Волею судеб, я наблюдал закат этого явления. В последние годы СССР сохранялся обычай сотрудникам Академии наук читать публичные лекции. Относились они к этому, как к бессмысленному времяпрепровождению, а собирались на лекции по 2–3 пионера и 3–4 пенсионера. Одно дело – культ науки в 1912-м. Другое – в 1980-м.

Культ великого ученого

Многие ли в наше время знают, кто создал мобильные телефоны или имена творцов самых последних теорий Вселенной? Знают разве что Била Гейтса, да и то не потому, что он усовершенствовал персональный компьютер, а как главу громадной корпорации «Майкрософт». А вот сто лет назад, в 1910 г., все знали Менделеева, Бутлерова, Попова, Маркони, Эдисона, Пастера, Коха, Гамалеи.

К ученым – громадное внимание. Ученые – герои повестей и романов. Ученые воспринимаются, как генералы во время войны. На иллюстрациях ко многим прижизненным изданиям книг Жюля Верна и Герберта Уэллса изображены ученые на фоне ликующих толп. В СССР Новое время задержалось, многие его культурные нормы были живы и в середине XX века. Вот и возьмите иллюстрации к «Затерянному миру» Конан-Дойла издания 1958 г. Или иллюстрации к «Охотникам за микробами» Поля де Крюи. Те же самые ликующие толпы, славящие героя-ученого. Или толпы и колонны, идущие к сиянию истины, возвещаемому великим ученым.

Если ученый – такая сила, то ведь он может направить ее и против человечества? Еще как! Образ «сумасшедшего ученого» – оборотная сторона культа ученых и науки. Вот и появляются у Жюля Верна – Робур-Завоеватель и капитан Немо; у Конан-Дойла – великий ученый и архивраг лондонцев Рафлз Хоу. Опасные изобретения Персикова и профессора Преображенского появляются у Булгакова, образы безумных маньяков-изобретателей до сих пор культивирует американский кинематограф.

Еще одно проявление культа науки – появление научной фантастики.

«Мне пришло в голову, что обычное интервью с дьяволом или волшебником можно с успехом заменить искусным использованием положений науки», – объяснял свое творческое кредо один из основоположников жанра, Герберт Уэллс.

Всю вторую половину XIX века жанр бурно развивался. Куприн в 1908 г. во след Жюлю Верну назвал его «фантастическими научными путешествиями», в 1911 году Яков Перельман ввел в отечественный обиход калькированный с английского и прижившийся термин Хьюго Гернсбека «научная фантастика».

Великая медицинская революция

Как же было не благословлять прогресса, если он создал совершенно другую медицину? В наше время ненаучную медицину часто называют «нетрадиционной». Это очень неточно: намного правильнее называть нетрадиционной как раз научную медицину – она сложилась на основании науки и вне народных традиций.

Во-первых, появились надежные химические лекарства вроде кальцекса, аспирина и салицилатов.

Ацетилсалициловая кислота впервые была синтезирована Чарльзом Фредериком Герхардтом в 1853 г. 10 августа 1897 г. молодой немецкий химик Феликс Хоффманн, работавший в лабораториях «Bayer» в Вуппертале получил образцы ацетилсалициловой кислоты в форме, возможной для медицинского применения. Новое лекарство пошло в продажу под торговой маркой «аспирин» в 1899 г. В первые годы аспирин продавался как порошок, а с 1904 года в виде таблеток.

Во-вторых, стремительно развивалась хирургия. Это стало возможным благодаря появлению наркоза.

16 октября 1846 г. в бостонской клинике Уильям Мортон провел первую в мире публичную демонстрацию наркоза. В качестве анестетика был использован диэтиловый эфир. Первая операция, проведенная под наркозом, была удалением подчелюстной опухоли.

В России Николай Иванович Пирогов впервые применил для обезболивания при операции эфирный наркоз 14 февраля 1847 г.

В том же году шотландский акушер Дж. Симпсон впервые использовал для наркоза во время приема родов хлороформ.

В 1867 г. эдинбургский хирург Жозеф Листер делает свое великое открытие – впервые использует сулему и карболовую кислоту для дезинфекции. Врачи стали мыть руки с мылом, окунать их и хирургические инструменты в растворы антисептических жидкостей, надевать стерильные халаты. Стали стерилизовать и перевязочный материал. Наркоз и антисептика изменили хирургию больше, чем весь опыт, накопленный прежними веками.

Пользуясь анестезией, хирурги под прикрытием асептики получили возможность проникать в такие области тела, которые прежде были совершенно недоступны. Начались полостные операции, которых до того просто не было и быть не могло.

Первые операции аппендэктомии были проведены в 1888 г. в Англии и Германии, а вскоре – и в России.

Вакцинация

В Англии существовала примета: доярки, переболевшие не опасной для человека коровьей оспой, никогда не заболевают смертельно опасной натуральной оспой. Английский аптекарь и хирург Дженнер решил проверить ее строгими наблюдениями, в том числе на самом себе. 14 мая 1796 г. он привил восьмилетнему Джеймсу Фипсу коровью оспу, а через полтора месяца – человеческую; мальчик не заболел. Так была экспериментально доказана возможность относительно безопасных профилактических прививок.

На Дженнера рисовали карикатуры, на которых его пациентов «украшали» коровьи рога, а лица их становились похожими на коровьи морды. Дженнера пытались избить, врачи требовали не лечиться у «шарлатана». Но вакцинация давала плоды!

Дженнеру повезло: в Англии одновременно существовали две родственные болезни, имевшие для человека разные последствия. Но сто лет спустя Луи Пастер целенаправленно ослабил болезнетворность возбудителей многих страшных заболеваний и приготовил из них препараты для прививок. В 1881 г. он создал прививку против сибирской язвы, а в 1885-м – против бешенства.

Именно Пастер предложил называть такие препараты вакцинами, а процедуру их применения – вакцинацией. Слово это происходит от латинского «вакка», что означает «корова». «Коровизация». Вспомнил Дженнера. В начале XX века создали даже вакцину от чумы.

С удовольствие добавлю, что в ближайшем окружении Пастера было немало русских – Мечников, Безредка, Хавкин.