Текст книги "Русская Атлантида. Невымышленная история Руси"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Проявления и разных сторон БММ, и даже их всех сразу, можно найти в творчестве если не абсолютно всех, то подавляющего большинства крупнейших российских писателей и поэтов. Прорывается он по-разному – то поэтизацией убожества и нищеты:

 
Эти бедные селенья!
Эта скудная природа!
Край ты мой долготерпенья!
Край ты русского народа! (24);
 

то образами гнусных поляков, один из которых пожирает целого гуся под наведенным пистолетом Милославского [25].

Я даже и пытаться не буду охватить все стороны явления или даже все произведения, в которых БММ хоть как-то прослеживается. Думаю, что принципиально все уже ясно, а это главное.

И при советской власти Большой Московский Миф очень мало изменяется. Разве что проводится еще идея «народности» – то есть носителем идеальных качеств становится, так сказать, «простой народ», а не всякие там графья и буржуи. Вот и все.

Из исторических романов советской эпохи можно привести необъятное количество очень смачных примеров, один другого красочнее. То иноземцы истребляют всех китов в русских морях, а нам самим этого делать не дают. Мало этого, следуют страшные сцены истребления местных жителей, природы Дальнего Востока англосаксами [26].

То описывается кок, который во время полярной экспедиции на затертом льдами корабле заперся в камбузе и никому не дал ни кусочка из нескольких тонн хранящегося там продовольствия.

То шкипер американского судна – грязный предатель и эгоист – берет у ссыльных революционеров песцов – плату за побег, а сам уводит корабль, да еще и доносит в полицию [27. С. 434].

Вообще, всякий раз, когда сталкиваются россиянин и иноземец – европеец или американец (неважно где – от Прибалтики до Русской Америки; неважно когда – от Киевской Руси до XX столетия), россиянин выступает как человек благородный, радеющий об общих интересах, чистый душой. Основная плохая черта россиянина – это его наивность и неумение ловчить и делать подлости (в точности как у Иванова: «Отстав от своих, затерявшись в толпе себялюбцев, россич казался жалким и глупым. В нем нет умения состязаться в уловках с людьми, убежденными в праве попирать других, жить чужим соком»).

А иностранец, разумеется, хитер и напорист, эгоистичен и подловат; он работает только на себя, не гнушаясь никакими средствами, и россиянин очень легко становится его жертвой. В аннотации к «Великому океану» И. Ф. Кратта оговорено: «В романе выразительно написаны и образы международных авантюристов О'Кейля, Даниэля Робертса, ханжи и тайного убийцы Джории Адамса». А что в романе нет буквально ни одного приличного, порядочного англосаксонского шкипера или хотя бы матроса, стоит ли говорить? И так ведь это очевидно.

Схема отрабатывается даже в лучших произведениях этого жанра, которые имеют шансы не оказаться напрочь забытыми в самое ближайшее время. И в «Великом океане» И. Кратта, и в «Русском флаге» А. М. Борщаговского. Даже в великолепных «Водителях фрегатов» Н. К. Чуковского выведены карикатурные образы английских и французских моряков – дураков и проходимцев.

Иногда по ходу действия герою произведения предлагают выехать за границу, и тогда происходит сцена, больше всего напоминающая совращение святого Антония. Невыразимо противный иностранец трясет жиром и пачками кредиток, улещивает жратвой, бабами и прочим «раем для нищих и шутов», а Мичурин, Циолковский, Кулибин или иной совращаемый герой сглатывает голодную слюну и остается, конечно же, на неблагодарной, но обожаемой Родине.

При описании путешествий Миклухо-Маклая и Пржевальского вокруг них неизменно появляются англосаксы и французы самого гадостного вида и самого неприличного поведения. Занимаются они, говоря на сталинском новоязе, «вредительством», причем из самых подлых и циничных побуждений, – например, науськивают местных феодалов на экспедиции. Все это вранье, тут слов нет, не было таких «вредителей» – но зато схема становится особенно впечатляющей.

Большая часть этих исторических романов сегодня напрочь забыта – тут тоже нет нужды в словах. Таковы уж их и литературные, и познавательные качества. Это вам не стихи Пушкина и Тютчева, и даже не романы Загоскина. Однако эти произведения были изданы десятками и сотнями тысяч экземпляров; их читали, и они формировали отношение людей к действительности. Так сказать, шло создание общественного мнения.

Что же касается нашей непосредственной темы – Западной Руси, – то позволю себе проиллюстрировать Большой Московский Миф на материале, опять же, далеко не посредственного произведения.

Роман Л. В. Никулина «России верные сыны» построен на реальном материале эпохи наполеоновских войн. Реально существовал даже его главный герой, русский офицер Александр Можайский (хотя в какой степени герой соответствует прототипу, трудно сказать).

По ходу действия романа А. Можайский под именем французского эмигранта де Плесси оказывается в замке польской аристократии и много что там наблюдает. Вот, например, одна из сцен:

«– Друзья мои, – примирительно провозгласил статный, красивый ксендз, сидевший по правую руку князя. – Как бы там ни было, земли, отошедшие к польской короне на Люблинском сейме без малого двести пятьдесят лет назад, – Волынь, Киевщина, Подолия – суть земли короны, а не Руси. И пока в наших жилах хоть капля шляхетской крови, земли по Днепру принадлежат короне. Не будет мира между нами и схизматиками до тех пор, пока москаль не преклонит колено пред вечным статутом Люблинского сейма!

Крики «Да будет так!», гром рукоплесканий на мгновение оглушили Можайского. «Вот оно что… – думал он. – Вот чего хочешь ты, святой отец, вы, доминиканцы, иезуиты и алчная шляхта. И виновники тому – сами же русские дворяне, отдавшие в шестнадцатом веке Киевскую Русь и крестьянство во власть польской короне и фанатикам-ксендзам. Рим сеет вражду между нами и поляками, ты знаешь, чего хочешь – хитрый поп, выученик римский…» [28. С. 60].

Что характерно – нигде в тексте романа не объясняется, что это такое – Люблинский сейм. Кто были эти гадкие русские дворяне, «отдавшие Киевскую Русь польской короне и фанатикам-ксендзам». Не объясняется даже, кто же такие схизматики – кому же противопоставляет себя «статный, красивый ксендз».

В результате какой вывод могут сделать читатели? По крайней мере те, кто узнал о проблеме только из текста?

Глава 3
ВЫПОЛНЕННЫЙ ЗАКАЗ

Господин президент считает, что купил живописца Квадригу. Это ошибка. Он купил халтурщика Квадригу, а живописец протек у него между пальцами и умер.

А. и Б. Стругацкие

Наверное, у кого-то уже возник естественный вопрос – что же автор обходит молчанием такой перл, как «Тараса Бульбу»? Не замалчиваю!

Эта повесть слишком близка к тому, о чем мы собирались написать, и заслуживает отдельного разбора. Кроме того, очень уж специфичны обстоятельства, при которых книга появилась на свет, и все они имеют прямое отношение к Большому Московскому Мифу. У меня есть три версии этих «обстоятельств», и я не берусь утверждать, какой вариант достоверен… И достоверен ли хотя бы один из трех.

Глухие намеки то на одну версию, то на другую прорываются в одной старинной книге [29]. Кое-что рассказывал мне мой родственник, которого я не считаю нужным называть (а он был человек исключительно информированный).

Один вариант очень прост: само русское общество в лице своих активных и уважаемых Гоголем представителей очень просило Николая Васильевича написать нечто подобное «Тарасу Бульбе».

Мол, вы же так любите Малороссию, так хорошо ее знаете! Так напишите роман про то, как Малороссия стала частью Российской империи. Про то, как казаки били своих врагов и врагов Москвы. Вам же для такого романа и все карты в руки…

Вторая версия: просил о том же лично царь Николай I. Очарованный «Вечерами на хуторе близ Диканьки», дико хохотавший во время представления «Ревизора», Николай Павлович счел, что полезную патриотическую повесть лучше всего напишет именно Николай Васильевич Гоголь.

Третья версия мало отличается от второй: царь беседовал с Николаем Васильевичем не лично, а через доверенных людей. Те, мол, и передали Гоголю некое мнение, игнорировать которое он и не мог, и не хотел.

В любом случае «Тарас Бульба» – это типичная заказная вещь. Книга, которая написана специально для того, чтобы в художественной форме воспеть Большой Московский Миф, а заодно и присоединение Украины к Российской империи. Вот только выполнил Гоголь заказ очень и очень своеобразно…

Разумеется, любое произведение можно трактовать как угодно и в каком угодно направлении. В том числе можно находить в нем то, о чем и не подозревал сам автор. И то, чего в произведении явно нет. Можно придумать, например, что Гоголь воспел подвиги казачества, проклял и пригвоздил к позорному столбу поляков, возвел на пьедестал самого Тараса Бульбу, вывел Андрия как самого мерзкого предателя.

Все это придумать можно, и именно эти выдумки красуются до сих пор в школьной программе. Только вот придуманное нами не становится реальностью по хотению составителей программ и учебников. Выдумки как были, так и останутся только нашими фантазмами. Единственный Способ выяснить, что же именно сказал автор, – это обратиться к самому тексту произведения. Вопрос – что же в нем самом содержится?

В условном времени и пространстве

Вообще, есть в книге некая хронологическая странность… Сам Николай Васильевич называет время действия повести – XV век. Но все польско-казацкие войны относятся к несравненно более позднему времени – к началу и середине XVIII столетия.

В XV веке вся Украина, и в том числе территория Сечи, входила в состав Великого княжества Литовского, и историкам неизвестны какие-либо «волнения» населения Малой, или Юго-Западной, Руси – современной Украины. Более того – и слова-то «Украина» в XV веке не было. Никак не мог никакой Тарас, Бульба или не Бульба, ни осознавать себя, ни объявлять «защитником Украйны». Это так же и по той же причине невозможно, как сделать его сторонником Петлюры или создателем первых колхозов.

Разумеется, Н. В. Гоголь никак не мог всего этого не знать, и если допустил эту условность, значит, у него есть какие-то свои основания поместить действие повести в те времена, когда ничего подобного никак не могло произойти. Зачем? Чтобы получить больше права на маневр, на сочинительство, на создание «Украины, какой она должна быть»? Возможно. Но тогда приходится признать, что Николай Васильевич рассказывает историю не реально существующей Украины, а некоей условной территории в условную эпоху. И соответственно, исторические реалии для него только способ рассказать нечто, имеющее к истории довольно косвенное отношение.

Кто такие казаки?

Ну, во-первых, казаки – это вовсе не народ. И не сословие, и не общественный слой. Казаком может стать абсолютно всякий, кому этого захочется.

Существуют, видите ли, реестровые казаки, получающие что-то от казны. А есть – «охочекомонные». Таким, «охочекомонным», казаком может стать любой; более того, время от времени в такие казаки «выкликают», то есть, попросту говоря, вербуют, всяких презренных людишек: «плугарей, гречкосеев, овцепасов, баболюбов».

Если верить Н. В. Гоголю, то от этих призывов немедленно «пахарь ломал свой плуг, бровари и пивовары кидали свои кади и разбивали бочки, ремесленник и торгаш посылал к черту и ремесло, и лавку, бил горшки в доме. И все, что ни было, садилось на коня» [30. С. 232].

В этой эпической картине есть только одно несколько темное место – мне трудно поверить, что так уж и всякий пахарь немедленно бросал земледелие; что всякий абсолютно ремесленник и торговец тут же «посылал к черту» свое дело и в приступе буйного помешательства бил в доме всю посуду. Вероятно, все же одни убогие «гречкосеи» и «баболюбы» пользовались малейшим случаем, чтобы попасть в «настоящие люди», в «охочекомонные казаки». Другие, вероятно, не очень спешили. Предоставляю читателю самому представить себе типы и тех, и других – тех, кто спешил, и тех, кто не спешил бросить свое полезное занятие.

А вот так встречали явившихся на Сечь (не задавая никаких вопросов о том, кто этот человек и чем занимался раньше):

«– Здравствуй! Что, во Христа веруешь?

– Верую! – отвечал приходивший.

– Ив Троицу Святую веруешь?

– Верую!

– Ив церковь ходишь?

– Хожу!

– А ну, перекрестись! – Пришедший крестился.

– Ну хорошо, – отвечал кошевой, – ступай же сам знаешь в какой курень» [30. С. 248].

Бездна мысли, что и говорить! И какой тщательный, продуманный отбор… Андрия удивляла такая всеядность… Меня в 12 лет – тоже. Тогда я еще не знал, как функционируют разного рода уголовные сообщества. А Андрий, застреленный «отцом», уже и не сможет этого узнать.

Ситуация становится особенно комедийной, если учесть, что «правила приема» вполне распространяются и на «ляхов» – поляков, злейших врагов казачества: ведь они верят в Христа и Троицу, ходят в церковь и умеют креститься.

Не менее забавно и странное презрение казаков к производительному труду и ко всем, кто им занимается. Ну да, минезингер XII века Бодуэн де Куртенэ радовался, видя «народ голодающим, раздетым, нищим и необогретым».

Ну да, он любовался «всадниками, скачущими через поля и через луга, распугивая скот и мужиков».

Но, во-первых, сам французский феодализм вырос из акта завоевания. Французский дворянин относился к мужику не просто как к человеку иного сословия, а как завоеватель – к завоеванному (и замечу, достукался до «жакерии»).

Во-вторых, французское дворянство действительно было рафинировано в культурном отношении и сильно отличалось от простонародья…

А ведь наши-то «герои» (вернее – «герои» Н. В. Гоголя) – это и есть самое что ни на есть «простонародье». Ни бытом, ни поведением, ни нравами, ни уровнем общей культуры, ни образованием казаки не отличаются от остального населения. Главный герой, Тарас Бульба, даже насмерть перессорился со всеми, кто стал заимствовать польские, европейские обычаи…

Разумеется, снобизм – в любом случае не самое похвальное состояние умов. Но французский дворянин жил несравненно сложнее, утонченнее, интереснее мужика (при том, что жил-то за его счет и сидя у него на шее). А Тарас Бульба жил несравненно примитивнее всяких там «гречкосеев» и «баболюбов».

Но сидел на их шее еще покрепче Бодуэна де Куртенэ и презирал их труд еще похлеще.

Итак, казаки – это те, кто с легкостью бросил любые ремесла, хлебопашество и любые другие полезные занятия, те, кто проникся к ним презрением.

Вопрос, конечно, для чего они бросили работу и дома… Что движет казаками?

Защитники? Чего?

Казаки объявляют себя защитниками «Украйны». Но до XX века не было такого государства – «Украина». Территория современной Украины с 1569 года входила в Королевство Польское, на фоне чего и протекали все польско-казацкие войны.

Так что война казаков с Польшей – никак не война двух государств. Под Дубном насмерть бьются подданные одного государства. Причем государства, в котором в данный момент нет никакой смуты, никакого ни политического, ни династического раскола.

Называя вещи своими именами, казаки поднимают МЯТЕЖ. Причем «реестровых» казаков еще можно рассматривать как поднявшее восстание войско… Но «охочекомонные» – это уж чистейшей воды разбойники. Готовность польской короны вести с ними переговоры можно трактовать и как симптом слабости. Но лично меня эта готовность просто умиляет как проявление христианской кротости и ангельского человеколюбия – правда, совершенно неуместного…

Казаки – защитники народа? Но Польское королевство – вовсе не национальное государство. Польской короне служит многочисленная «русская шляхта», в том числе такие известные фамилии, как Вишневецкие и Потоцкие. Кстати, и те и другие в эпоху польско-казацких войн были ПРАВОСЛАВНЫМИ.

Под стенами Дубно стреляют друг в друга, рубят друг друга саблями РУССКИЕ. С обеих сторон.

Не поручусь, какой населенный пункт имел в виду Николай Васильевич, но и сегодня на р. Иква, субпритоке Днепра, есть городишко Дубно – с ударением на «у» – центр Дубненского района Ровенской области.

Главные события повести разворачиваются на Украине, на Руси. Через Русскую землю казаки двигаются, «…выжигая окруженные деревни, скирды неубранного хлеба и напуская табуны коней на нивы, еще нетронутые серпом, где, как нарочно, колебались тучные колосья, плод необыкновенного урожая…» [30. С. 264].

И путь их отмечают «избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущенных на свободу…» [30. С. 261].

Можно, конечно, придумать, будто казаки свирепствовали по отношению к «врагам-полякам» или, того лучше, по отношению к «эксплуататорам» и «угнетателям». Но будет это чистейшей воды сочинительством. Простите, в тексте Николая Васильевича ничего этого нет. А есть – «выжигание» русских деревень, из которых убежало население. Зверское истребление не успевших вовремя бежать. Не говоря уже о том, что в деревнях эксплуататоры и классовые враги народа отродясь не жили – по крайней мере, на Руси.

Это – о праве казаков на тоги защитников народа. Казаки ведь любят в них рядиться…

Христиане ли казаки?

Защитники веры? Тогда позволю спросить – какой веры? Казаки много раз называют: православного христианства.

ХРИСТИАНСТВА?!

Под Дубном монахи пытаются остановить творимые казаками зверства. «И скоро величественное аббатство охватилось сокрушительным пламенем, и колоссальные готические окна его сурово глядели сквозь разделявшиеся волны огня» [2. С. 262].

А среди пылающего сада «…чернело висевшее на стене здания или на суку тело бедного жида или монаха, погибавшее вместе со строением в огне» [30. С. 265].

А вот еще сцена торжества «православного христианства»: «Не уважили казаки чернобровых панянок, белогрудых, светлолицых девиц; у самых алтарей не могли спастись они: зажигал их Тарас вместе с алтарями» (видимо, пытавшиеся спастись у алтарей женщины все-таки верили в пресловутое «христианство» казаков). [30. С. 332].

Я не склонен идеализировать гуннов, вандалов, варягов, сиу, навахов или даже алжирских пиратов… Но они по крайней мере не называли себя христианами.

Или, может быть, сжигая живьем польских женщин, казаки ждали от них обращения в православие? Так сказать, постижения заблуждений?

Казаки постоянно издают призывы в духе: «Отомстить ляхам за верных товарищей и Христову веру!»[30. С. 298].

По-видимому, как раз в порядке мести казаки «…ляшские тела, увязавши как попало десятками к хвостам диких коней, пустили их по всему полю и долго потом гнались за ними и хлестали их по бокам» [30. С. 293].

Вообще, Сечь подозрительно много говорит о защите «истинной православной веры». Так много, что возникает невольный вопрос – а что, ей и правда так велика угроза? Или это просто идефикс, имеющий самое косвенное отношение к христианству?

Сам Тарас Бульба не увиделся с сыном, не в силах стерпеть «поругание» своей замечательной веры [30. С. 324].

А перед смертью кричит полякам: «…узнаете вы, что такое православная русская вера!» [30. С.334].

Не хочется кощунствовать, но подданные польского короля, похоже, и так более чем хорошо знают веру Тараса и остальных казаков.

Опять же – придумать можно решительно все, что угодно… Например, приписать полякам аналогичные действия и тем самым – как бы некое моральное право казаков на месть…

Но чего нет – того нет. В тексте «Тараса Бульбы» нет ни одной сцены, в которой гусары польской короны предавали бы огню православную церковь, алтарь которой охватили бы девушки и женщины – прихожанки православного храма.

В тексте Н. В. Гоголя есть сожжение католического монастыря, есть – зверское убийство католических монахов. Есть – садистская жестокость казаков. Есть их варварство по отношению к телам «не своих».

Казаки воюют против магометан… Но и это – не доказательства их христианства. Язычники воевали с магометанами даже более отчаянно. Западная Африка, Северная Индия были покорены исламом только путем огромных усилий и жертв.

Уже зная казаков, читатель вправе ждать от их «антимусульманства» решительно чего угодно… И читатель не ошибается в своих предположениях: в Малой Азии они «…переели и переломали весь виноград; в мечетях оставили целые кучи навозу; персидские дорогие шали употребляли вместо очкуров и опоясывали ими запачканные свитки» [30. С. 315].

Ну, ясное дело! Стоит нагадить в мечети или сжечь виноградник – магометане сразу же постигнут всю глубину своих заблуждений! И толпами помчатся принимать таинство крещения…

Опять же – я нимало не идеализирую ни полян, резавших древлян в свое удовольствие, ни иудеев, праздновавших массовое истребление врагов. И я помню, что проделывали ассирийцы, хетты и даже еще римляне в захваченных городах.

Но до сих пор мне казалось, что большая заслуга христианства как раз в том, что оно сделало повседневное, наивное зверство язычника чем-то экстраординарным, исключительным. Чем-то таким, что нарушает давно привычную нравственную норму.

Но получается, для казаков христианская эпоха попросту еще не наступила.

Г. Померанц констатирует, что в «мире Гоголя» ничего не слыхали про «права человека» [31. С. 156–171].

Но так же, как Сечь «…слышать не хотела о посте и воздержании» [3.0. С. 248], похоже, в «мире казаков «в XV веке по Р.Х. о христианской этике еще решительно ничего не слыхали.

И это заставляет меня с полной определенностью, с полной жесткостью задать вопрос: а что, бывает христианство без христианской морали? Без христианского отношения к человеческой жизни и человеческой личности? Без чувства общности с другими христианами – пусть иных конфессий?

И с такой же определенностью отвечу на свой же, сугубо риторический вопрос: НЕТ! Христианство состоит не в том, что люди носят кресты; не в том, что совершаются обряды. Для формального принятия «христианства», без принятия его духа, еще на Вселенских соборах было создано свое название – «ОБРЯДОВЕРИЕ». И было четко оговорено: «обрядоверие» – не христианство!

…Не берусь отстаивать подлинность этой истории, но говорят – примерно в середине XVI столетия отцы-иезуиты проникли в глубь Черной Африки. Их вел старый слух, что где-то южнее Эфиопии, за Великими Болотами, в краю саванн, населенных слонами и зебрами, живет черный народ, предки которого когда-то приняли крещение…

И слух подтвердился! Оказалось – есть такой народ, и этот народ свято хранил наследие предков, окрещенных египетскими миссионерами. Племя дружно плясало вокруг огромных, вкопанных в землю крестов, резало вокруг кур и коз, поливало кресты жертвенной кровью, просило Христа и его «мамми Марию» помочь в истреблении и последующем съедении соседнего племени; обещали за помощь принести в жертву всех пленных, захваченных у соседей…

Себя галла называли христианами; шаманов – священниками; творимое безобразие – литургией.

И я искренне не вижу, чем казаки лучше галла. Галла даже как-то приятнее – по крайней мере они осознавали себя частью христианского мира, не сжигали монастырей, а католических миссионеров встречали как дорогих единоверцев.

Зачем они воюют?

В общежитии нормальных людей война мыслится главным образом как акт обороны. Солдат подготавливается к ратному делу для защиты «своих» от внешнего нападения. Это самый благородный из всех оснований, по которым общество соглашается содержать Великого Дармоеда в лице армии и терпит все безобразия и преступления, неизбежно сопровождающие ведение военных действий.

Сами казаки тоже охотно объясняют свой образ жизни необходимостью что-то от кого-то «защищать». Но их объяснения – неубедительны.

Отродясь никого и ни от чего они не защищали. Более того – они не стремятся завоевывать какие-то земли. Представим на мгновение, что Сечь завоевала некую территорию…

Ну, и как будет она этой территорией управлять? На сходке буйного сброда? Силами выбранных лиц, порой боящихся собственных «избирателей», как давешний кошевой атаман: «Кошевой хотел было говорить, но зная, что разъярившаяся вольная толпа может за это прибить насмерть, что всегда почти бывает в подобных случаях…» [30. С. 251].

Стяжание богатств тоже не есть цель казаков. Для них вовсе не является престижным или социально значимым разбогатеть на войне. Наоборот – престижным является как раз расточение богатств… Хороший и «правильный» человек для них определяется, среди всего прочего, и способностью «презирать» добычу, и быстро спускать ее в грандиозных попойках.

В описаниях Н. В. Гоголя Сечь предстает сборищем людей, которые и не хотят обеспечить безопасность мирного труда – они его презирают – или жизни своего общества (они выпали из него).

Но они и не стремятся ни к захвату новых земель, ни к приобретению богатств.

В сущности, они вовсе не хотели бы победить своих врагов… Действительно – а что, если казаки в один ужасный для них момент окажутся «победителями»? Что, если они войдут в Варшаву и в Стамбул и польский король и Высокая Порта подпишутся под договором о безоговорочной капитуляции?

Не говоря ни о чем другом, казаки окажутся тогда в ужасном положении – им окажется не с кем воевать!!! Вот ведь кошмар… Ведь все, что написал Н. В. Гоголь о казаках, свидетельствует: война для них – самоценна.

Это и образ, и самый смысл их жизней. Если войны нет – они ее организуют. Сюжет повести завязывается на том, что, вообще-то, Сечь находится в некоем аномальном для нее состоянии мира со всеми. Никак не хочет пан кошевой организовать такой маленькой славной войны! Никак не хочет понять, что парни уже подросли и пора их бросить в горнило очередного побоища. Эта уверенность, что раз парни подросли, то пора, – сама по себе характерна.

А бравый Тарас Бульба, не в силах стерпеть мира, напаивает огромные толпы казаков, свергает прежнего кошевого. К власти приходит ставленник Тараса и ему подобных и тут же нарушает договоры и с татарами, и с Польшей…

Наши знания о казаках обогащаются еще двумя истинами – воспитание казака заканчивается только войной. Война, соответственно, нужна уже для этого самого воспитания.

И второе – верить казакам нельзя в принципе. Любой «мир» они разорвут с легкостью необычайной, как только это станет для них выгодно или удобно.

Давайте назовем вещи своими именами – казаки у Н. В. Гоголя – это просто-напросто сброд. Подонки общества, которые либо оказались не способны к производительному труду и семейной жизни, либо предпочли им… ну, скажем так, походно-полевой образ жизни, очень близкий к уголовному.

Образ жизни, при котором необходимое для жизни не зарабатывают и не создают, а воруют или отнимают.

Собственно говоря, история знает немало сообществ полууголовного или прямоуголовного типа. В разные эпохи и в разных культурно-исторических условиях возникали сообщества скандинавских викингов, испано-португальских «конкистадоров», новгородских «ушкуйников», латиноамериканских «бандейрос», итальянских «кондотьеров», англо-франко-голландских «джентльменов удачи».

При всем разнообразии их объединяет одно – в эти сообщества собираются люди, не способные или не склонные к производительному труду. Люди, вырванные силой, а чаще – сбежавшие от всего, что составляет стержень нормальной человеческой судьбы.

Всякое сообщество объединяет людей с особым типом сознания. А костяк всякого сообщества составляют самые яркие носители этого «типа». Люди, чьи психофизиологические качества идеально предназначены для образа жизни и деятельности этого сообщества.

Ядро академической системы составят наиболее яркие ученые. Ядро профессиональной армии – самые приспособленные для образа жизни и для карьеры кадрового офицера.

Ядро казаков по неизбежности составят люди, в наибольшей степени выпадающие из нормального образа жизни. Те, которым не нравится созидание. Которым не хочется, не интересно «построить дом, вырастить сына, возделать поле». Которые равнодушны даже к сексу: им больше нравится сжигать женщин живьем, чем иметь от них детей. Не радует семейная жизнь. Которым даже собственные сыновья нужны только для того, чтобы бросить их в топку никогда не кончающейся бойни – самодостаточной и самоценной.

Солдат идет в бой, защищая нормальную человеческую жизнь и будучи сам ее частью. Именно это придает высокий смысл его судьбе. В самоотдаче во имя продолжения своей истории – смысл солдатского подвига. Нет большей награды солдату, чем знать – за его спиной продолжают колоситься поля, матери кормят детей, а деды по вечерам собираются на завалинке, вспоминая минувшие дни.

Вероятно, таковы и польские (скорее всего и магометанские) солдаты. Но судя по всему, что написал о них Николай Васильевич, казаки – люди особого психического склада. Даже особого физиологического склада, отличные от нормальных людей не меньше, чем евнухи или педерасты.

Это те, кто не обрадуется первым всходам. Не постоит, размышляя, пока гаснет августовский закат. Не умилится матери, кормящей грудью. Не задержится специально, не остановится, чтобы посмотреть, как утка учит утят нырять или как жеребенок играет с мамой. Все это для него – «бабство», глупость, признак неполноценности и всяческие «вытребеньки».

Выброс адреналина в кровь, приятное возбуждение, какие-то чувственные переживания возникают у них при виде багрового зарева на горизонте, перечеркнувших небо клочьев черного дыма, от гула скачущей конницы, буханья ружей, страшного крика гибнущих в огне людей; от зрелища умерших с голоду, луж крови, зарезанных и застреленных. И они умеют организовывать для себя эти сладостные впечатления.

…Как герой повести Тарас Бульба…Как его удачный старший сын, достойный наследник и продолжатель.

Сечь – огромная «малина»

Аналогия Сечи проста и возникает совершенно ненавязчиво – Двор чудес Виктора Гюго в Париже. Двор отбросов в Лондоне Марка Твена. А точнее всего – континентальный вариант «острова Тортуга», прибежища карибских пиратов.

Стоит сделать это предположение – и многое становится понятно. Например, совершенно уголовные нравы этой самой Сечи…

Ведь в мирное время казаки не заняты абсолютно ничем. Они даже не готовятся к новым битвам.

Их быт вне войны – дикие танцы и столь же дикое пьянство, «бешеное разгулье веселости» – «признак широкого размета душевной воли» [30. С. 246].

Даже под стенами Дубно, как только несколько дней не было «дела», казаки ухитрились перепиться, и их перебили и похватали сонных.

Но тут же, на сходке, найдено и оправдание: «Как же может статься, чтобы на безделье не напился человек? Греха тут нет. А мы вот лучше покажем им, что такое нападать на безвинных людей» [30. С. 282].

По-видимому, в представлении казаков «безвинные» – это как раз те, кто насаживал на пики младенцев и отрезал груди у женщин?