Текст книги "Воин из-за круга"

Автор книги: Андрей Астахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Аскалун? Что ж, эту страну можно и так назвать. Вы мечтали о подвигах?

– Мечтал. – Фон Гриппен прижал руки к груди. – Я мечтал совершить что-нибудь великое, о чем шпильманы будут петь потом многие годы. Я мечтал отправиться к Святому Гробу в Палестину и сокрушить сарацин. Я мечтал убить дракона. И все это я мечтал совершить во имя прекрасной дамы, которой отдал свое сердце.

– Действительно достойная мечта – победить дракона! – улыбнулась Тасси.

– Ныне я вижу, что мои мольбы услышаны. Я воин, не придворный, говорить складно не умею. Мечом и копьем я всегда владел лучше, чем словом, а с конем управлялся легче, чем с музыкальными инструментами. Но ныне у меня будто крылья за спиной выросли. Я люблю вас, госпожа моя. За вас я готов забраться в пасть ада. Я охотно пойду на смерть, если вы мне прикажете, и последним словом, которое я скажу в своей жизни, будет ваше имя. Верите ли вы в то, что я искренне люблю вас?

– Тогда и я скажу тебе, – Тасси взяла руку фон Гриппена и положила ее на свою грудь. – Я полюбила тебя с первого взгляда, сразу, как только тебя увидела. И с момента первой нашей встречи я мечтаю о близости с тобой. Ты хочешь меня?

– Смею ли я даже думать об этом?

– Твоя скромность похвальна. Но в твоих глазах я вижу желание. Не сдерживай его. Пойдем!

От рыцаря шел такой поток похоти, что Арания просто упивалась им. Она увлекала его за собой, пока не привела его в опочивальню. Она отдалась фон Гриппену именно так, как задумала это сделать. Ей не стоило особого труда понять, что у этого мужчины она – первая. Она искусно изображала скромную девицу, когда рыцарь начал ее раздевать, покрывать ее тело поцелуями, когда сам разделся. Но вот мужская сила юного рыцаря стала для нее приятной неожиданностью. Голова Тасси кружилась от запаха молодого тела воина, а когда он ворвался в нее, она не могла сдержать слез счастья. Вот он, мужчина, которого она не знала так давно. Куда до него Шендрегону, а уж тем более Джелу ди Орану! Наступившая разрядка буквально разорвала ее сознание, когда же Тасси пришла в себя, то увидела, что фон Гриппен лежит рядом с ней и глаза его полны счастья.

– Моя королева! – повторял он, целуя ее пальцы. – Моя богиня!

– Не богиня, – ответила Тасси. – Всего лишь бедная девушка, которую ты погубил. И которая, может быть, погубила тебя своей любовью.

– Я! – Счастье в глазах фон Гриппена сменилось ужасом. – Что ты говоришь?

– Я не свободна, Хорст. Я любовница императора. Если он узнает о том, что случилось, он накажет меня и тебя.

– Клянусь рыцарской честью, что никто и никогда не узнает о том, что было между нами, моя госпожа! – провозгласил Хорст. – Клянусь, что сохраню эту тайну до самой смерти.

– Благодарю тебя. Но я имела в виду другое. Я говорила о тебе императору. Он расположен к тебе и хочет доверить тебе важное дело. И я уверена, он захочет тебя удалить, послать с войском на север. Понимаешь, почему он собирается отправить тебя отсюда?

– Понимаю. Но ради тебя я готов на все.

– Других слов я и не ждала. Однако ты должен помнить, что император очень ревнив. Если он заподозрит, что между нами есть нечто большее, чем дружеское расположение, он предаст тебя смерти, а я… я умру от тоски!

– Я понял тебя, любимая. Я буду служить императору так, будто он, а не ты мой сюзерен. Я исполню все, чего он захочет.

– Как я ждала этих слов! Я благодарна тебе, Хорст.

– Бог мой, как ты прекрасна! Ты будто светишься изнутри. Позволь мне любить тебя, моя лучистая, мой ангел, моя красавица!

– Люби меня, Хорст! И позволь мне любить тебя. Любить так, как я люблю только императора. Ты позволишь?

– Конечно.

– Ну, тогда держись! – Тасси припала к губам воина, а потом скользнула вниз, к его чреслам.

Это была ее женская месть Шендрегону. То, что император требовал от нее, для фон Гриппена она делала добровольно и с удовольствием, наслаждаясь вкусом его семени – вкусом жизни, которого не было у мертвого выморочного семени императора. И не сомневаясь, что рыцарь, который поможет ей исполнить пророчества, теперь находится в ее безраздельной власти.

Солнце пошло на закат, когда троица беглецов добралась до старой полуразрушенной фермы в шести лигах от города. Сюда их привел ушастый Килле – когда-то ему довелось скрываться здесь от Красных плащей. Место и впрямь отлично подходило для убежища: с одной стороны ферма выходила к большому оврагу, которым можно было бы легко улизнуть при появлении погони и скрыться в лесу, подступавшему к расположенным при ферме полям, когда-то ухоженным, а теперь заросшим кустарником и молодыми деревьями.

Дверь дома была заколочена – Килле ногой выбил ее. Ди Марон вошел вслед за каторжниками, озираясь по сторонам. Дом был темный, весь пропитанный запахом плесени и мышей; окна были забиты, и свет проникал сюда только через дыры в кровле. Дощатые полы отчаянно скрипели и визжали под шагами пришельцев. Однако ушастый Килле чувствовал себя здесь уверенно – возможно, для него эта брошенная усадьба не раз и не два играла роль дома.

– Заходи, братва! – пригласил он тоном гостеприимного хозяина. – Это дворец Килле-Зайца. Сейчас шамать будем. Дворянчик принесет дров для камина.

– А где дрова? – спросил ди Марон.

– В сарае. И не вздумай бежать. Здесь кругом болота, утопнешь.

– Я и не думал, – солгал ди Марон.

Он вышел из дома и тут же убедился, что его новоявленные компаньоны ему не доверяют – мутноглазый Балль тут же появился в дверях дома, наблюдая за ним. Ди Марон с трудом поборол в себе желание тут же перелезть через покосившийся забор и удрать. Верно говорит Заяц, уйти он не сможет. И дело даже не в болотах – есть они тут или нет, еще вопрос. Просто Заяц и его приятель эти места знают лучше, чем он. Не дадут уйти, догонят и убьют. Юноша вспомнил ободранную человеческую тушу в лагерной кухне и содрогнулся. Эти двое наверняка ели тот суп. Это не люди, выродки. Поэтому не надо глупить, а лучше подождать удобного момента. Может быть, судьба подарит ему такой момент. Не для того Единый уберег его минувшей ночью, чтобы он пресмыкался перед этими двумя негодяями и сгинул вместе с ними в какой-нибудь переделке.

Когда он принес в дом дрова, оба каторжника закусывали его провизией. Килле велел ему разжечь огонь. Трут ди Марон разжег сразу, но вот сырые дрова гореть не хотели.

– Чего ты там возишься? – прикрикнул Килле. – Что, слабо огонь разжечь?

– Сейчас сделаю, – буркнул поэт.

– Давай шевелись, холодно что-то! – добавил Балль.

– Хреновый у нас дворецкий, Горемыка, – заявил товарищу Килле. – Надо его поучить манерам и обхождению.

Ди Марон втянул голову в плечи. Однако в следующий миг от тлеющего трута занялся кусок бересты, который он подсунул в камин. Оранжевый огонек побежал по расщепленному полену, перекинулся на остальное топливо.

– Вишь ты, умеет! – Заяц даже присвистнул. – Теперь поищи решетку для жаркого. Мясо будем жарить.

– Какое мясо? – вздрогнул ди Марон.

– Твое, из сумки. Не то протухнет.

Поэт втихомолку выругался. Решетка валялась в груде мусора справа от камина, полузаваленная старой золой и какими-то бесформенными тряпками. Килле тем временем кинжалом нарезал мясо на ломти.

– Давай, дворянчик, работай, – приговаривал он. – Свою жрачку надобно тебе отработать. Ты ведь как жил – на всем готовом. Небось, ни разу за свою гребаную жизнь голода не чуял. Такого голода, чтобы в нутре прям все горело. Так ведь?

Ди Марон молчал. Желания разговаривать с ушастым у него не было, поэтому он сделал вид, что ржавая решетка очень его занимает.

– Молчишь? – Килле ухмыльнулся. – Ну молчи, я за язык тебя не тягаю. Хотя из вежливости мог бы разговор поддержать. Я тебя не виню. У каждого судьба своя. Ты вот, небось, и папашу и мамашу своих знаешь?

– Знаю, – ответил ди Марон.

– О, заговорил! Молодца! Ну так вот, ты своих папашку с мамашкой знаешь. А я вот папаню своего в глаза не видывал. Ну и кем бы я вырос, коли родился в дерьме? А ты у нас белоручка, дворянчик! Вона, даже решетку так держишь, будто ручонки свои замарать боишься.

– Ты чего от меня хочешь? – спросил поэт, не совсем понимая, чего ради ушастый затеял с ним такой душевный разговор.

– А ничего. Компанию поддержать. Мы-то с Горемыкой на север собрались, в Венадур. Я говорил уж. Путь неблизкий, компаньон хороший в масть будет. Верно я говорю, Горемыка?

– Угу, – промычал мутноглазый.

– И тебе хорошо, и нам весело, – продолжал Килле. – Ты бы один на первом посту спалился бы. Тут после ночного бардака всех будут хватать, виновных-невиновных, чистых и замазанных. И тебя бы взяли. А так ты с нами будешь в целости, – тут Заяц почему-то идиотски заржал.

– Чего смеешься? – поинтересовался поэт.

– Говорю, целиком теперь наш. Свой то есть.

– Я не ваш, – сказал ди Марон. – Я дворянчик, белоручка. Не имею чести принадлежать к благородному сообществу воров и убийц. Хотя, если подумать, вором меня назвать можно.

– А что ты поднял-то?

– Какая разница! Главное, что я теперь здесь, в этой дыре. И дела мои поганые. Как и ваши. Непонятно только, чего ради Единый нам улыбнулся, дал уйти от лейров.

– А ты что, жалеешь, что твои кишки не растащили по плацу? Ну ладно, все это пустой треп. Бери мясо, выкладывай на решетку. Хлеб с сыром – еда для благородных, нам, просторожим, мясо надобно.

Ди Марон молча наблюдал за тем, как жарится мясо на решетке, время от времени подбрасывая в камин дрова. Заяц и Балль тем временем затеяли игру в кости. Играли они шумно, переругиваясь и пересыпая свою речь мудреным лагерным жаргоном, которого поэт почти не понимал. Он лишь понял, что каторжники играют в «обезьяну» – ди Марону приходилось в эту игру играть, и он даже однажды обыграл в нее моряков в портовой гостинице. У юноши появилась мысль; а что, если рискнуть и сыграть с Зайцем и Горемыкой на свою свободу? Конечно, играть с каторжником в кости – дело заведомо пропащее, ни один из этих парней не играет честно даже с такими же бандитами, как сам. Но рискнуть, наверное, стоит. Может, Единый снова улыбнется ему, и он избавится от этих непрошеных компаньонов.

– Играю с победителем, – неожиданно даже для самого себя сказал он. – Ставку сами назначите.

– Ты за мясом следи, дворянчик, – ответил Заяц. – Если оно сгорит, из твоей ляжки бифштексов нарежем.

– Мясо будет жарится долго. Дрова еле горят. Сыграть успеем.

– Еле горят? Так разожги получше, набери сухих дров. Или мы это должны делать?

– Если вы взяли меня в свою шайку, то у меня должны быть равные с вами права, не так ли? Я вам не слуга и не подавальщик. Кто проигрывает, тот выбывает и следит за ужином. Договорились?

– Нарываешься, братец? – Заяц с подозрением посмотрел на поэта. – Тебе играть не на что. Или ты что-то от нас спрятал?

– Ты лучше скажи, будешь играть или нет?

– Да мы завсегда! – Килле-Заяц весело потряс стаканчиком с костями. – Ты, верно, думаешь, что если твой знакомец Дед нас обставил, то и ты смогешь. И не надейся! Верно, Горемыка?

– Пусть играет, – меланхолично заметил мутноглазый. – Проиграет, мы ему найдем работенку.

– Я предлагаю ставку, – заявил ди Марон. – Недалеко отсюда Дед зарыл целое состояние. Я знаю место. Думаю, моя жизнь стоит двести дракианов.

– Гонишь! – В глазах Килле-Зайца вспыхнула такая алчность, что ди Марон обрадовался; его хитрость сработала. – Чем докажешь?

– Доказывать ничего не буду. Хотите верьте, а не хотите – катитесь к вордланам. Только я-то знаю место, а вы нет.

– А у нас есть способ тебе язычок развязать, – нехорошо улыбнулся Заяц. – Так что лучше самому тебе будет все нам растолковать.

– Не выйдет, Заяц, ой не выйдет, – ди Марон уже почувствовал себя хозяином положения. – Помнишь, Дед выиграл у тебя в кости? Помнишь, не делай глупую рожу. Знаешь, почему он выиграл? Дед – колдун. Он обучался магии в Темных Землях, у тамошних жрецов – некромантов. И клад свой он защитил чарами. Он так и сказал мне: «Запомни, Уэр, мой клад можно получить только с моего согласия и по моей доброй воле. Ну а коли кто захочет завладеть им обманом или угрозами, пожалеет. Всю свою жалкую жизнь он будет жалеть, что родился на свет. Его изглодает проказа, а душа его после смерти никогда не найдет дорогу в загробный мир – так и будет бродить по земле, пока какой-нибудь чародей не уничтожит ее заклятием!»

– Брехня! – заметил Балль. – Заяц, он же нас разводит, как двух сосунков! Брешет, сволочь, хочет спасти свою шкуру. Подтвердить его слова некому, вот и гонит нам сказку про дедов клад.

– Сказку? – ди Марон усмехнулся, хотя его бросило в жар. – Кто-нибудь из вас двоих умеет читать?

– Нет, а что? – ответил за двоих Заяц.

– А вот что! – Поэт достал из-за пазухи тубус со своими стихами, раскрыл его и среди исписанных пергаментов нашел то, что искал; когда-то нарисованную им карту вымышленной страны Маркалим, о которой он пытался написать длиннющую поэму в трехстишиях. Написать он ничего не написал, но эту карту сохранил. – На-ка, глянь! И ты, Горемыка, посмотри! Вот план. Дело верное. Хотите разбогатеть, принимайте мое предложение. А не хотите – чума на вас! Можете и дальше болтаться по земле, пока вас не изловят и не подвесят на перекладине, как тряпичных кукол в балагане. Я по вас плакать не стану. Стоит ли скорбеть о двух кретинах, которым шло богатство в руки, а они его профукали!

– Место вроде знакомое, – сказал Балль, вглядываясь в карту. – Далеко отсюда?

– Не более десяти лиг. Мы вышли в Западные ворота и все время шли на северо-восток, верно? Если бы вышли в Восточные ворота, то оказались бы недалеко от клада, а сейчас придется потопать. Впрочем, что такое десять лиг, если в конце пути тебя ждет четыре тысячи галарнов!

– Откуда у тебя карта? – спросил Балль, пытаясь хоть на чем-нибудь поймать юношу.

– От верблюда! – Ди Марон показал каторжнику презрительный жест; он больше не сомневался, что Килле-Заяц на его стороне. – Дед оставил. Он сам собирался заявиться за кладом, но боюсь я, его нежити сожрали. Мы ведь, как все началось, побежали в разные стороны. Он мне велел бежать к южным воротам, а сам припустил к главному входу в периметр. Жаль, конечно, славный он был человек. Но главное он сделал – передал мне тайну этого клада. Так что соглашайтесь, тогда я с вами поделюсь по-братски, а не хотите – я деньги себе оставлю. Они мне пригодятся.

– Ты, кажется, сыграть хотел с нами, – напомнил Балль.

– Я и сейчас хочу, – подтвердил ди Марон. – Делю клад на десять ставок. Выигрываете, я вам открываю тайну клада. Проигрываете – я ухожу отсюда, и вы мне не ставите никаких препятствий.

– Не соглашайся, Заяц! – крикнул Балль. – Крутит он, печенкой чую! Нет у него никаких денег.

– Согласен, – выдохнул ушастый. – Играем!

– Дай слово! – потребовал ди Марон.

– Какое слово?

– Поклянись своим воровским счастьем, что выполнишь уговор.

– Клянусь! Доволен?

– Бросай кости.

– Не ты! – вдруг остановил ушастого Балль. – Я сыграю.

Ди Марон, сложив руки на груди, наблюдал, как Горемыка мечет кости. Внешне он был спокоен, но в душе, впервые за много лет, горячо молился Единому, прося чуда. На решетке горело мясо, распространяя чад и вонь по всему дому, но все о нем забыли. Балль-Горемыка метал кости на загляденье – у него выпали «кошка», «ключ» и «малая обезьяна», что было отличным результатом. Пришел черед ди Марона бросать кости. Первый бросок оказался неудачным. И хоть поэт потом еще два раза метал кости и оба раза выбросил «ключи», первую ставку он проиграл. Так же неудачно он сыграл и второй кон. На третий раз Балль бросил кости с такой силой, что один из кубиков улетел в темный угол, и его долго искали.

Ди Марон играл часто, и часто ему везло. Но таким же везучим игроком был Балль. И потому через три часа после начала игры, когда наступило время последнего броска, ди Марон почти отчаялся переломить игру – он проиграл девять ставок из десяти. Конечно, надежда на то, что клад на заброшенной мельнице, о котором Ферран ди Брай говорил в корчме Йола-Толстяка, существует на самом деле, у него осталась. Но сумеет ли он его добыть? Эти два мерзавца зарежут его без всякой жалости, если он не отдаст им проигранные деньги.

Балль бросил кости. Опять выпала «малая обезьяна». Ди Марон с шумом втянул воздух. Десятую ставку он проиграл.

– Порядок, брат! – Заяц похлопал Балля по плечу. – Ну что, дворянчик, проигрался? Будем рассчитываться!

– Постой! – ди Марон решился. – Есть еще одна ставка.

– Не пойдет! – замотал головой Заяц. – Ты все продул.

– Не все. Играю на самого себя.

– Во даже как? – На лице Зайца появилось удивление. – А на кой ляд ты нам сдался? Разве что ублажать нас маленько будешь, ну так это и без игры образуется.

– Ты не понял, Заяц, – сказал ди Марон. – В южных землях за белого раба дадут хорошие деньги. Я молод, обучен грамоте и искусствам. Такой раб стоит больше, чем пять тысяч галарнов, это я знаю. Мой отец в свое время занимался тем, что выкупал знатных пленников из Амлауты и Казутара.

– Согласен! – со смехом сказал Балль. – Одна ставка за твою задницу.

– Весь клад. И моя свобода.

– Согласен, – выпалил Заяц.

– И я согласен! Все равно продуешь, фраерок, – Балль бросил кости в стаканчик. – Считай, что ты уже в Казутаре!

Кости полетели на столешницу, и у Балля вырвался вопль торжества – опять выпала «малая обезьяна». Ди Марон как во сне собрал со стола кости, встряхнул их в стаканчике. Кости покатились по столу, и оба каторжника сначала переглянулись, потом ошалело посмотрели на ди Марона. Все шесть костей легли шестерками кверху – выпала «большая обезьяна».

– Я выиграл, – сказал ди Марон, когда сумел-таки оторвать взгляд от лежавших на столе костей. – Я свободен.

Заяц привстал, взмахнул рукой. Что-то сверкнуло, и Балль-Горемыка схватился за горло. Кричать он не мог, только булькал и хрипел. Его белесый глаз совсем помутнел и вылез из глазницы, как дрожжевое тесто из кружки. А потом он рухнул на пол, лицом вниз, и вокруг его головы стала быстро растекаться багровая лужа.

– Я подумал, что четыре тысячи галарнов на троих не делятся, – сказал Заяц, вытерев об одежду убитого кинжал ди Марона. – А на двоих, пожалуй, делятся. К тому же не люблю неудачников. А ты везучий сукин сын. С тобой можно дела крутить.

– Какие дела? – Ди Марон с трудом подавил подступившую к горлу тошноту.

– Сперва заберем твой клад, – пояснил Заяц. – А потом подумаем, как его правильно припутить. Решено?

Ди Марон кивнул. Заяц вызывал у него отвращение и ужас, но выбора не было. Если каторжник что-то заподозрит, с ним случится то, что минуту назад случилось с Горемыкой.

Он уже рискнул раз, придется рисковать дальше.

– Решено, – сказал он. – Отправляемся за кладом.

Небо на востоке начало светлеть, когда ди Марон вывел своего компаньона к берегу Матры в полулиге на восток от Гесперополиса. С реки тянуло сыростью и холодом, и ди Марона, который забыл свой плащ на ферме, бил озноб. Они проделали за ночь долгий и утомительный путь, и все это время поэт чувствовал на своей спине напряженный взгляд Килле-Зайца.

– Духи тьмы! – бормотал себе под нос ди Марон, с опаской ступая по галечнику, усыпавшему берег реки. – Что я делаю, несчастный идиот! Куда я иду? Пришел час моей смерти. Морок как пить дать обманет меня, а этот кровожадный пес прирежет меня так же, как зарезал своего дружка. Так я и умру бесславно, несчастный, голодный и всеми позабытый!

– Пошевеливайся, приятель! – прикрикнул Заяц. – Мы тащимся уже полночи, прошли черт знает сколько, а твоего клада и в помине нет. Если ты меня разводишь, я…

– Да нет же! – Ди Марон внезапно увидел то, что искренне хотел увидеть. – Вот и она, мельница.

Заяц не смог сдержать возгласа, в котором смешались торжество и алчность. Впереди, у самого берега, возвышалась четырехугольная каменная постройка в два этажа, окруженная повалившимся частоколом из источенных временем бревен. Дальний угол мельницы рассыпался грудой кирпича, окна были лишены ставен и напоминали черные дыры, но сооружение еще казалось крепким и добротным. У самого берега, из зарослей очерета, торчал верхний край большого водяного колеса.

– Помнишь, что я тебе сказал? – напомнил менестрель. – Зажги фонарь. Дед сказал, когда подойдешь к мельнице, обязательно нужно зажечь факел или фонарь.

– Сам знаю, – огрызнулся каторжник. – Топай вперед.

– Не сомневайся, золото там есть, – усмехнулся ди Марон. – Хватит и на шлюх, и на услуги лекаря, который будет лечить у тебя дурные болезни.

– Вперед, забери тебя холера!

Ди Марон вошел в ворота мельницы и замер в ужасе. То, что он увидел, могло бы напугать и более храброго человека. Под стеной мельницы лежали в ряд восемь человеческих скелетов. Кости были выбелены стихиями и временем до режущей взгляд белизны. Даже Заяц, увидев это зрелище, сделал знак, отвращающий злых духов.

– Трое мужчин, две женщины и трое детей, – пробормотал ди Марон, разглядывая останки. – Верно, их здесь кто-то прикончил. До сохранит нас Око Света от порождений Ночи!

– Хватит глазеть на эти моклаки! – Килле высек огонь и разжег фонарь. – Где клад?

– Вон там, где колодец. Надо разобрать кладку на восточной стороне. Только сначала свет. Надо создать круг света.

– Держи фонарь! Сейчас что-нибудь придумаем.

Ди Марон усмехнулся, наблюдая за Килле. Видимо, каторжнику очень хотелось разбогатеть, потому что меньше чем за пять минут Заяц устроил вокруг колодца не одну, не две, а целый десяток куч хвороста и досок, а потом по очереди запалил их от фонаря. Огонь вскоре разгорелся, и ди Марон внезапно понял, почему в руинах мельницы должен постоянно гореть свет. За линией костров закачались во тьме какие-то длинные черные тени, и на границе света и тьмы возникли размытые человекоподобные фигуры, окружившие колодец и стоявших возле него людей.

– Это что еще за хари, прокляни меня Единый! – воскликнул Килле.

– Это призраки, – шепнул ди Марон, и холод потек у него по спине.

– Плевать на них! Что надо делать, чтобы достать денежки?

– Разобрать кладку.

– Тогда чего стоишь? Шевелись, мать твою!

Ди Марон шагнул к колодцу. Он лихорадочно соображал, как определить в потемках, с какой стороны ему разбирать кладку – ди Брай говорил сыновьям трактирщика, что следует разобрать каменную облицовку колодца с восточной стороны. Только где она, эта восточная сторона? Все четыре стороны колодца были одинаковыми, никаких знаков на них не было. Ди Марон наугад начал вытаскивать камни из кладки, стремясь обнаружить за ними пустоту. Но за камнями оказалась лишь сплошная стена из кирпича.

– Ну что? – Килле увидел, что получилось у поэта, выругался. – Дай мне!

– С восточной стороны, – напомнил ди Марон.

– Да хоть со всех четырех сторон, да хоть в заднице! Я найду этот клад, или пусть демоны разорвут в клочья мою душу!

Ди Марон с беспокойством в душе наблюдал, как Килле, сквернословя и рассыпая проклятия, разбирает каменную кладку. А потом каторжник издал торжествующий крик.

– Есть! – завопил он. – Ну-ка, посвети мне!

В каменной кладке открылась объемистая ниша. Ди Марон заметил, что тени за кругом света пришли в движение; если раньше они безучастно наблюдали за кладоискателями, то теперь начали собираться в группы и двигаться вдоль круга света, будто пытались найти в нем слабое место.

– Они нас окружают, – прошептал ди Марон.

– Вот он, клад твоего старика! – замирающим голосом сказал Заяц, вытащив из ниши большой и тяжелый кожаный мешок. – Берем и мотаем отсюда!

– Постой! Я забыл сказать. Дед говорил, надо взять только сто дракианов. Остальные деньги следует оставить на месте. Так что все не бери.

– Да ты и впрямь рехнулся, чтоб мне сдохнуть! – Килле толкнул поэта в грудь так, что ди Марон упал. – Я не затем перся сюда, в эту дыру, чтобы оставлять денежки без хозяина! Плевать я хотел на россказни деда!

– Послушай, Килле, я предупредил!

– Заткнись! – Заяц засунул мешок с деньгами в карман своего камзола. – Валим!

В следующий миг он издал какой-то странный звук. Издал его потому, что его рука будто приросла к краю колодца. Если бы не ночь, ди Марон мог бы увидеть, какая бледность покрыла лицо каторжника.

– Проклятье! – воскликнул Заяц. – Что это?

– Килле, что с тобой?

– Моя рука! О дьявол, я не могу оторвать ее! Какого хрена ты стоишь? Помоги мне!

– Килле, я… – Ди Марон беспомощно озирался по сторонам, потому что тени шагнули в круг света. Когда они прошли рядом с ним, поэт ощутил исходящий от них потусторонний холод. Тени обступили ушастого Килле, и секунду спустя ди Марон услышал его пронзительный крик, а следом – какой-то заунывный и вместе с тем торжествующий вой. Жуткие звуки раздавались несколько секунд, потом все стихло. Поэт осмелился осмотреться. Костры продолжали гореть, теней у границы круга не было. Но вот Килле исчез. Зато у колодца остались клочья разодранной одежды, а на самом колодце – кожаный мешок с деньгами.

Ди Марон протянул руку и дотронулся до мешка. Это не был морок – пальцы ощутили мягкую шероховатость сыромятной кожи. Собравшись с духом, поэт взял мешок, высыпал его содержимое на землю. Золотые монеты были самыми настоящими. Ровно двести дракианов – целое состояние. Ди Марон отсчитал половину, остальное ссыпал в мешок и вернул в нишу, заложив ее камнями. Теперь у него были деньги. А главное, он был свободен. Теперь он мог идти куда захочет. Но ди Марон вначале сделал то, чего не делал уже много лет. Опустившись на колени, он прочитал импровизированную молитву. Сложенную тут же, у колодца заброшенной мельницы.

– Ты вывел меня из тюремной ямы, спас меня от порождений ночи, – шептал поэт, – спас от тех, кто искал моей смерти. Помоги же мне теперь выполнить то, что я должен выполнить. Помоги мне отомстить за отца. Теперь моя жизнь принадлежит Тебе. Я помню имя демона. Помоги мне найти тех, кому я должен его сказать. Может быть, тогда я докажу самому себе, что повзрослел. Но не раньше. Дай мне сил пройти мой путь, и я не обману Твоих ожиданий.

Костры гасли и рассыпались золой. Поэт встал с колен и зашагал прочь от мельницы. Ужас от всего пережитого еще не оставил его, но зато появилась надежда. Пока ди Марон мечтал лишь об одном – выспаться. А потом Единый подскажет ему, какой путь выбрать. В том, что высшие силы на его стороне, Уэр ди Марон больше не сомневался.