Текст книги "Тайна 'Запретного города'"

Автор книги: Андрей Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Но в этот момент из кухни вышел официант с подносом, на котором стояла чашечка кофе, и направился к столику Смелого. Увидев лицо официанта, Хоанг понял, что нужно немедленно уходить и что больше ему появляться в "Виньлое" нельзя.

Он узнал этого парня сразу. Тот был платным осведомителем полиции и раньше работал в отеле "Мажестик". Года полтора назад Хоанг, который приезжал в Сайгон по заданию центра, встречался в ресторане отеля с подпольщиком, тоже работавшим под "крышей" бизнесмена. Тот, видимо, попал в поле зрения полиции и привел за собой "хвост". Их попытались взять прямо в ресторане, и официант принимал в этом участие. Хоангу и его товарищу с трудом удалось уйти, пришлось отстреливаться... Официант не мог не запомнить Хоанга в лицо, потому что в течение нескольких дней обслуживал его, когда тот жил в отеле.

"Что же теперь делать? – думал Хоанг, направляясь в сторону набережной. – Как установить контакт со Смелым?"

И тут он вспомнил о брате. Ну конечно же! Шон отправится в следующий четверг в "Виньлой" и назначит Смелому новое место встречи с ним, Хоангом.

– Не верю, – голос Шона прозвучал глухо. – Не могу поверить. Понимаешь? Не могу.

– Понимаю, брат. Когда я услышал... – Хоанг махнул рукой и закурил.

– А сын? Сына ты видел?

– Видел. – Хоанг смотрел в одну точку, медленно выпуская дым изо рта. – Видел. Он... он – враг. Офицер службы безопасности...

– Как же так, Хоанг? – растерялся Шон. – Ведь Лан...

– С четырех лет Виен воспитывался у ее дяди. Ты, наверное, помнишь я рассказывал о нем. Это был тот еще тип. При слове "революция" у него начинался приступ астмы. Виен узнал, что у него есть мать, уже после смерти Лан. Мы встретились на ее могиле.

– И что же теперь ты будешь делать?

– Не знаю, брат. Не знаю. – Хоанг пожал плечами и повторил еще раз: Пока ничего не знаю. Мне нужно время, чтобы осмыслить все, что произошло.

– Хоанг, – Шон дотронулся до плеча брата. – Я понимаю, как тебе трудно, и не буду искать слова утешения. Тебе от этого не станет легче. Скажу только, что у тебя есть я. Как бы ни сложились твои отношения с сыном, ты помни об этом...

– Да, да, конечно. Спасибо, брат, – растроганно произнес Хоанг. Встреча с тобой – это... это... Даже и не знаю, как сказать... Ну ладно, хватит об этом. Займемся делами. Гибель Лан осложнила ситуацию. Ведь Динь получал информацию от нее.

– Вот как? – удивился Шон. – Ты ничего не сказал мне об этом во время нашей первой встречи.

– Ты извини, – отозвался Хоанг, почувствовав легкую обиду, проскользнувшую в голосе Шона. – Но ты должен понять меня. Ведь я шел на встречу с Лан как связник. Я не имел права...

– Я понимаю, Хоанг, конечно же я все понимаю. Законы конспирации одинаковы для всех. – Шон покачал головой. – Подумать только! Мы работали рядом и ничего не знали друг о друге...

Он вскинул голову:

– Послушай, но... Динь и Лан... Я боюсь, что это не случайно.

– Больше того – провалена запасная явка, на которую должен был перейти человек, встречавшийся с Лан. Его кличка – Смелый. – Хоанг загасил сигарету и потер переносицу. – Завтра нужно будет собрать всю группу. Мы должны непременно выяснить обстоятельства гибели Диня и Лан и провала второй явки. Нужно установить, откуда исходит опасность. И нужно как можно быстрее восстановить связь со Смелым. Я уже пытался это сделать, но неудачно. В следующий раз пойдешь ты.

Хоанг рассказал Шону об официанте, которого видел в "Виньлое", отдал ему нефритовый медальон и сказал, как узнать Смелого.

Лан возвратилась домой только к шести часам вечера.

– Ты забыла, что сегодня Тет? – накинулась на нее мать, как только она вошла в прихожую. – Виен обещал прийти вместе со своим отцом. Они вот-вот появятся, а у нас ничего не готово. Помоги мне накрыть на стол.

Виен! Лан вспомнила о нем только сейчас. Как же она могла забыть, что сегодняшний вечер у нее занят и что посторонние в доме ни к чему? Ведь на сегодня назначена операция по освобождению студенческих активистов, арестованных неделю назад во время разгона демонстрации. Боевой группе, в которой состояла Лан, было поручено устроить взрыв тюремных ворот, чтобы во время суматохи заключенные могли перебраться через стену с противоположной стороны. А взрывчатка была спрятана у Лан, потому что ее дом находился почти рядом с тюрьмой. И в восемь часов Лан должна будет передать ее ребятам из группы.

Ох, как не нужны сегодня в доме посторонние люди! Лан продолжала стоять в прихожей, стараясь придумать, как выйти из затруднительного положения.

Постепенно мысли ее вернулись к Виену. Ну почему, почему он не с ней, не с ее друзьями? Ее отношение к Виену было настолько сложным и противоречивым, что она никак не могла разобраться во всем как следует, не знала, что ей делать.

Когда он впервые год назад появился у них в доме и привез подарки от отца из Америки, Лан сразу почувствовала, что понравилась ему. Да и сама она обратила внимание на высокого симпатичного юношу с чуть насмешливым взглядом. А особенно Виен пришелся по душе ее матери. И когда он попросил разрешения как-нибудь зайти к ним еще раз, мать поспешила пригласить его на ужин в ближайшую субботу.

Виен стал бывать у них в доме регулярно. Однажды в разговоре он сказал, что цель его жизни – истреблять вьетконговцев. На вопрос почему Виен ответил, что коммунисты разлучили его с родителями и что из-за развязанной ими войны он не смог осуществить свою давнюю мечту – стать врачом. Первой реакцией Лан было желание немедленно выгнать его и запретить появляться в их доме. Но она не сделала этого. И не только боязнь обнаружить перед Виеном свои симпатии к патриотам помешала Лан резко ответить ему. Было что-то еще. А что – она и сама тогда не поняла.

Как-то Виен пришел к ней в гости в форме, и у Лан мелькнула мысль, что он может оказаться полезным для нее и ее товарищей. Она посоветовалась с руководителями группы, и те разрешили ей встречаться с Виеном, чтобы присматриваться к нему, изучать его. Они виделись два-три раза в месяц, и Лан принимала ухаживания молодого человека в той степени, в какой это было необходимо для поддержания знакомства, не больше.

Виен был умен, эрудирован и смел в суждениях. Он в открытую говорил о том, что ему надоела война, хотя говорить об этом вслух означало навлечь на себя крупные неприятности. В разговорах с Лан он с нескрываемым отвращением называл своих сослуживцев негодяями и взяточниками, которые думают не о борьбе с вьетконговцами, а лишь о наполнении собственных карманов, торгуют наркотиками, крадут и продают казенное имущество.

Лан даже начала подумывать о том, чтобы поговорить с Виеном начистоту, но не решалась. Она уже поняла, что переубедить его одними словами будет трудно, практически невозможно. Слишком искренне верил он в свою правоту.

Виен нравился ей все больше и больше, а потом она поняла, что любит его. Долгое время девушка не хотела признаваться себе в этом, но сделать уже ничего не могла. Лан мучительно переживала свою любовь в одиночку, не решаясь порвать с Виеном, не осмеливаясь на откровенный разговор. Мысль о том, что человек, которого она любит, – враг и что она вынуждена "разрабатывать" его, причиняла Лан невыносимую душевную боль, не давала покоя, давила своей безысходностью.

– Лан, что же ты не поднимаешься наверх? – прервал размышления девушки голос матери. – Я же просила тебя помочь.

Франсуаза спустилась в прихожую, подошла к дочери:

– Ты не рада? А я-то думала, Виен тебе нравится. Такая подходящая партия для тебя... И отец у него – богатый человек. Как здорово, что они нашли друг друга. Ах Лан, как я была бы счастлива, если бы вы поженились! Виен мне сразу пришелся по душе. Еще в тот день, когда он впервые появился у нас. Такой симпатичный молодой человек. Имеет хорошую должность. Лучшего мужа...

– Мама, перестань! Ты ничего не понимаешь! Я никогда не стану женой жандарма! Господи, о чем мы вообще говорим? С чего ты взяла, что он мне нравится?

– Я же вижу, дочка. Вижу, как ты на него смотришь. А уж он-то... Он, по-моему, влюблен в тебя...

– Хватит! Я не хочу больше говорить на эту тему!

– Ну, хорошо, дочка. Только не надо сердиться. Иди оденься понарядней и накрывай на стол на пятерых.

– А кто пятый? – недовольно спросила Лан.

– Твой отец.

Лан резко повернулась к матери.

– Зачем ты его пригласила? – сухо спросила она.

– Но, дочка... – смущенно ответила Франсуаза, – он оказался в Сайгоне, позвонил... Мне было неудобно не пригласить его. Он не видел тебя лет восемь. Ему интересно...

Губы Лан задрожали, на глазах показались слезы. Франсуаза проворно подбежала к дочери, обняла ее за плечи:

– Что с тобой, дочка? Ну не надо, не плачь. Ну что я особенного сделала? Я думала, ты будешь рада. Ведь он все-таки отец тебе. Я... я не понимаю...

– Ему интересно! А ты подумала – будет ли интересно мне? – сквозь слезы быстро заговорила Лан. – Зачем, зачем ты его пригласила? Я не хочу его видеть! Никакой он мне не отец! У меня нет отца! Понимаешь? Нет! Мало мне того, что меня в школе дразнили бледным недоноском? Мало мне того, что у меня не такие, как у всех, черты лица? Почему я должна видеть у себя дома человека, который искалечил мне всю жизнь? Да еще любезничать с ним! Я не хочу! Не хочу!

– Бог с тобой, дочка, – принялась увещевать ее Франсуаза. – Что ты такое говоришь? Разве зазорно быть дочерью американца? Вовсе нет. Наоборот, это даже приятно. Они ведь наши друзья. Так получилось, что мы не поженились... Но что поделаешь? Эдвард – прекрасный человек. Ты увидишь.

– Оставь меня! – Лан сбросила со своих плеч руки матери. – Оставь меня в покое! Все, что ты могла сделать для меня, ты уже сделала... с этим американцем! Все они мерзавцы! Мерзавцы! Пусть они все убираются отсюда! И твой Уоррел тоже! Слышишь? Пусть убирается! Или я уйду из дому! Сегодня же! Сейчас же!

Лан бросилась к себе в спальню, заперла дверь на ключ и упала, рыдая, на кровать.

– Доченька, доченька, открой, – всхлипывала по ту сторону двери Франсуаза. – Лан, выслушай меня. Так нельзя, Лан. Так нельзя, Лан, ну пожалуйста, открой. Ты слышишь меня?

Лан плакала, уткнувшись в подушку, и не отвечала на призывы матери. Франсуаза еще немного постояла под дверью, умоляя Лан впустить ее, потом ушла.

Постепенно Лан успокоилась. Она перевернулась на спину и лежала, глядя в потолок заплаканными глазами. Ну почему, почему ей так не везет в жизни? Соседи считают ее мать легкомысленной женщиной, потому что у нее невьетнамское имя и потому что ее дочь – только наполовину вьетнамка. И Лан, насколько она себя помнит, всегда была вынуждена выслушивать обидные и грязные намеки. В детстве ей не давали проходу. Ее мать называли шлюхой, а ее саму – казарменной дочкой, проклятой американкой и еще бог знает какими обидными именами. Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из соседских ребятишек не оттаскал ее за волосы, приговаривая, что вьетнамка не может быть светлой и что ее нужно обрить наголо.

Немного повзрослев, Лан начала красить волосы в черный цвет, чтобы хоть как-то быть похожей на своих соотечественников. Когда она начала учиться в институте, ей в глаза никто ничего не говорил. Но за своей спиной она слышала ехидный, язвительный шепоток, чувствовала неприязненные взгляды окружающих.

Бедная мама! Конечно же она ни в чем не виновата. Ей было тогда только восемнадцать лет. Могла ли устоять она, молоденькая танцовщица из варьете, перед Уоррелом? А он, наверное, умел обхаживать хорошеньких девушек. Что ж теперь сделаешь, если так получилось? Мама – добрая, хорошая женщина. Но она ничего, совершенно ничего не понимает. Живет легко и беззаботно. Торгует себе женским бельем и думает, что счастлива.

Лан спустилась в кухню.

– Ма, прости меня, я не хотела тебя обидеть, – она подошла к матери и потерлась щекой о ее плечо.

Франсуаза всхлипнула. Отставив в сторону тарелку, она взяла обеими руками голову Лан, прижала к себе:

– Ты думаешь, мне легко? Все эти годы без мужа. Разве я виновата в том, что поверила ему? Хорошо – у тебя такой характер. Ты можешь постоять за себя. А у меня... Мне бы повесить трубку, когда он позвонил. А я вспомнила молодость. Тогда было хорошо. Но этого уже не вернешь. И я ни о чем не жалею. Потому что у меня есть ты. А ты... так меня обидела сегодня.

– Ну не надо, ма. Не надо так говорить, – жалобно попросила Лан. – А то я опять разревусь. Прости меня, ладно?

Франсуаза смахнула со щеки слезу и кивнула:

– Ну, иди приведи себя в порядок. Вот-вот придут гости, а ты еще не одета.

Лан чмокнула мать в щеку и побежала наверх.

На улице хлопнула дверца автомашины. "Уоррел, – досадливо поморщилась Лан. – Уж лучше бы Виен с отцом пришли первыми. О чем я буду говорить с этим американцем?"

Она бросила сердитый взгляд на дверь спальни, за которой переодевалась мать, и пошла вниз.

Лан угадала. Раздался стук в дверь, и на пороге появился Уоррел с огромной охапкой розовых лотосов.

Выглядел он эффектно. Поджарый, элегантный, в белом костюме. Даже симпатичный – с седеющими висками, смеющимся взглядом, мягкой линией рта и приятной улыбкой. Истинный американец с рекламных проспектов о стране, где "каждый может стать миллионером".

– Черт побери! – густым баритоном воскликнул Уоррел. – Неужели это Лан? Тебе не говорили, что ты дьявольски красива? Подумать только, что это моя дочь! Ну, здравствуй. Боже, как ты похорошела! Я же в последний раз видел тебя этаким неказистым волчонком, да к тому же еще и сердитым. Ну, дай я тебя поцелую!

– Здравствуйте, господин Уоррел, – тихо ответила Лан, отступив на шаг. – Вы знаете, мой характер с тех пор совсем не изменился.

– Что я ценю в людях – так это искренность, – засмеялся Уоррел. – Но от цветов, я полагаю, ты не откажешься?

Он отделил от букета половину лотосов и вручил их Лан.

– Благодарю вас, – ответила девушка.

– А где мама? – спросил Уоррел.

– Я здесь, Эд!

По лестнице торопливо спускалась Франсуаза в гладком темно-зеленом аозай.

– Вы не представляете, дорогой Эд, как я рада вас видеть! воскликнула она, устремляясь навстречу Уоррелу.

– Добрый вечер, Франсуаза, – Уоррел элегантно поклонился и поцеловал ей руку. – Вы, как всегда, очаровательны.

– Что вы, что вы, Эд! – замахала руками Франсуаза и кокетливо добавила: – Годы летят так быстро.

Уоррел протянул Франсуазе оставшиеся цветы.

– Ах, какие замечательные цветы! – защебетала Франсуаза. – Я никогда не видела таких крупных лотосов. Лан, приглашай Эд... папу наверх, а я поставлю цветы в воду.

– Прошу вас, господин Уоррел, – Лан сделала приглашающий жест рукой, отступив на шаг.

– Ты называешь Эда господином Уоррелом? – Франсуаза обернулась и удивленно подняла брови. – Но это же твой отец!

– Я, конечно, польщена таким родством, – ответила Лан. – Но не знаю, на каком языке называть господина Уоррела папой. На своем? Это будет звучать странно для него. А по-английски – для меня теряется весь смысл этого слова.

– Лан, как тебе не стыдно!

Франсуаза виновато посмотрела на Уоррела:

– Совершенно несносный характер. Вы уж, пожалуйста, не сердитесь, Эд.

Уоррел засмеялся.

– Характер – мой, – не без гордости произнес он. – Я ведь в молодости тоже был таким... невыносимым. И потом, разве можно сердиться на человека за прямоту? Я прекрасно понимаю Лан. Ежедневно, в течение многих лет она сталкивается с моими соотечественниками, среди которых, увы, слишком много не самых лучших представителей Америки. Пьяные, грубые солдаты, оборванные хиппи, тупая военная жандармерия... И все они ведут себя на улицах ваших городов, словно в своем собственном доме. Вполне естественно, что Лан видит в каждом американце воплощение чуть ли не всех пороков. Но поверь мне, моя девочка, – Уоррел повернулся к Лан и заговорил проникновенным тоном, который был у него отрепетирован много лет назад, – поверь мне, что есть другая Америка. Америка ваших друзей. Америка, готовая всегда прийти на помощь своим союзникам. Америка, которая желает вам добра. Спроси об этом у Виена. Ты, конечно, можешь считать меня кем угодно – это твое право. Любовь не завоевывают насильно. Но я хочу, чтобы ты знала: твой отец Эдвард Уоррел никогда не был и не будет врагом твоего народа. Я не военный, не политик, а сугубо гражданский человек. Моя специальность психология людей. Я долго жил в твоей стране, занимаясь научной деятельностью, и проникся огромным уважением к твоим соотечественникам. И я рад, что мне, иностранцу, в какой-то мере удалось понять вашу психологию, войти, если можно так выразиться, в "запретный город" вьетнамской души.

Франсуаза, на которую спич Уоррела произвел большое впечатление, промакнула платочком покрасневшие глаза и сердито посмотрела на дочь:

– Вот видишь, какой человек Эдвард. А ты... ты всех всегда обижаешь, всем дерзишь.

Лан почувствовала себя смущенной: все-таки она слишком несправедлива к отцу. Он прав: не все американцы похожи на тех, что она ежедневно видит на улицах Сайгона. Ведь есть в Америке люди честные, порядочные. Может быть, и Уоррел относится к таким?

– Мама, давай цветы, я поставлю их в вазочки, – сказала она, чтобы скрыть свое замешательство, и, взяв у Франсуазы ее букет, направилась в кухню.

Там она выбрала две вазочки, но тут же убрала их обратно в шкаф, а цветы положила на табурет. Нужен же будет предлог, чтобы спуститься вниз в восемь часов, когда придут ее друзья за взрывчаткой. Потом, задумавшись, встала у окна. Как ей вести себя с Уоррелом? Еще не зная его, Лан уже сочла его врагом. Но ведь он отец ей. К тому же сейчас он, кажется, говорил искренне. Как быть? С кем посоветоваться? С ребятами? Они не поймут. Отец! Как странно! Лан уже привыкла к мысли о том, что у нее нет отца. Но кто может понять, что такое расти без отца? Виен, наверное, испытал то же самое. Он вообще с детства не знал родителей. Наверное, поэтому он и стал таким... жестким, суровым. Но ведь в душе он другой. Просто он замкнулся и не дает волю чувствам. Ну зачем, зачем он уехал в Америку?

От размышлений Лан оторвал новый стук в дверь. Она вышла из кухни, щелкнула замком входной двери.

– Добрый вечер, Лан, – сказал Виен, пропуская вперед отца. Знакомьтесь. Представлять вам друг друга я не буду – все и так ясно.

Хоанг и Лан обменялись вежливо-сдержанными приветствиями.

– Это тебе, – спохватился Виен, протягивая девушке букет роз.

Лан взяла букет и, извинившись, поспешила уйти в кухню – она все еще не могла оправиться от смущения, вызванного словами Уоррела, и не хотела показывать этого Виену и его отцу.

– Лан, как же так? – воскликнула, показываясь на лестнице, Франсуаза. – Ты оставила гостей одних!

– Здесь подгорело мясо! – прокричала Лан из кухни.

– Добрый вечер, проходите, пожалуйста, – Франсуаза спустилась вниз и кокетливо протянула руку Хоангу, затем Виену. – Я так рада с вами познакомиться, господин Хоанг. Это просто великолепно, что вы встретились с Виеном. Я ужасно переживала за бедного мальчика. С детства не знать родителей – это ужасно, ужасно.

И, не дожидаясь, пока Хоанг ответит, повернулась к Виену:

– А для тебя есть сюрприз. Угадай – какой?

– Сдаюсь заранее, – поднял руки Виен.

– Тет с нами будет праздновать господин Уоррел.

– Господин Уоррел! – удивленно и обрадованно воскликнул Виен. – Вот здорово! Когда же он приехал?

– Несколько дней назад, мой мальчик, – раздался сверху голос Уоррела.

Он неторопливо сошел по лестнице, взял Виена за плечи и откинул голову назад:

– Ну-ка, дай я посмотрю на тебя. Прекрасно, прекрасно выглядишь. Прошел всего год, как мы последний раз виделись, а ты изменился. Стал как-то взрослее.

Виен пожал плечами, криво усмехнулся.

– Я знаю, знаю, мой мальчик. Потерять мать – большое горе. Даже если ты ее совсем не знал. Но ты мужчина. А мужчина обязан переносить несчастья стойко. Все же ты нашел отца. Я понимаю, одно другого не заменит. Но тебе будет легче перенести горечь утраты. Теперь вас двое. У вас есть хорошие друзья. И не только в этом доме.

Виен благодарно улыбнулся.

Уоррел протянул руку Хоангу:

– Искренне рад с вами познакомиться, господин Хоанг. И рад за Виена. Не откажу себе в удовольствии заметить, что у вас отличный сын. Именно такие люди нужны сейчас вашей стране.

– Я тоже рад знакомству, – ответил Хоанг. – Хотя мы с Виеном не успели еще о многом переговорить, о вас он уже рассказывал, причем в самых восторженных словах. Приятно было слышать, что в чужой стране его окружили вниманием и заботой.

– О, нет, я с вами не согласен, – пылко возразил Уоррел. – Виен находился не в чужой стране. Правда, мой мальчик?

– Ну конечно, – улыбнулся тот. – В Штатах к нам относятся прекрасно, отец. Я чувствовал себя, как дома. Господин Уоррел позаботился об этом.

– Прошу всех в гостиную, – Франсуаза театрально раскинула руки. Ждать больше некого – все в сборе.

Хоанг и Виен прошли вперед, а Уоррел задержался, глядя в спину Хоангу. "Судя по всему, Джейк говорил о вас, господин торговец, – в душе усмехнулся он. – Забавно. Мы оба пытаемся встретиться с одним и тем же человеком, только цели у нас разные. Вы – чтобы установить с ним связь, а я – чтобы помешать этому. Вот уж никогда не подумал бы, что нам придется оказаться за одним столом. Да еще такое совпадение: наши дети, кажется, неравнодушны друг к другу. Забавно, забавно".

В гостиной Франсуаза подошла к домашнему алтарю – высокому столику, на котором стояли курильница, тяжелые подсвечники и блюдо с фруктами. Она зажгла свечи, благовонные палочки, и, повернувшись к присутствующим, высокопарно произнесла:

– Давайте сядем за этот скромный праздничный стол и в тесном семейном кругу встретим новую весну. И пусть души наших предков придут к нашему очагу, чтобы порадоваться за наше благополучие. Господин Хоанг, вы не будете возражать против того, что я назвала всех нас одной семьей? За этот год я так успела привыкнуть к вашему сыну, что считаю его... совсем своим. Надеюсь, что и для вас этот дом станет таким же близким.

– Благодарю вас за теплые слова, госпожа Франсуаза, – отозвался Хоанг. – Я уверен, что мы станем хорошими друзьями.

– Я тоже уверен в этом! – воскликнул Уоррел.

Вскоре скованность первых минут, которую невольно испытывали все присутствующие, прошла. Уоррел перешел на вьетнамский язык и с довольно-таки сносным произношением посвящал Франсуазу в тайны вьетнамской лаковой живописи, временами торжествующе поглядывая на Хоанга. Он старался не упускать возможности блеснуть своими знаниями о Вьетнаме, особенно когда его собеседниками оказывались вьетнамцы.

Закончив свой монолог, время от времени прерывавшийся восторженными восклицаниями Франсуазы, Уоррел повернулся к Хоангу.

– Я нигде не допустил ошибки, господин Хоанг? – спросил он тоном, не предполагающим отрицательного ответа.

– Нет, – улыбнулся тот. – Я хорошо знаком с лаковой живописью и должен сделать вам комплимент: даже не многие вьетнамцы знают так подробно технологию создания лаковых картин. С такой осведомленностью иностранца я сталкиваюсь впервые. Я, разумеется, не имею в виду художников.

Франсуаза подняла свою рюмку:

– Давайте выпьем за то, чтобы наконец закончилась эта проклятая война!

– Поддерживаю! – воскликнул Уоррел. – Пусть на вашей земле установится мир. Я породнился с Вьетнамом давно и всегда очень остро переживал его трагедию. Пью за то, чтобы вы все были счастливы!

Большие напольные часы в углу пробили восемь, и Лан вздрогнула. Она смутно представляла себе, как пишутся картины на лаке, и, увлекшись рассказом Уоррела, не заметила, как прошло время.

– Ой! – воскликнула она. – Я же забыла поставить в воду цветы, которые нам сегодня принесли.

– О чем ты только думаешь? – укоризненно покачала головой Франсуаза. – Пойдешь на кухню – загляни в сковороду, где тушится мясо.

Лан вышла из комнаты. Быстро спустившись вниз, она тихо открыла защелку замка, чтобы ребятам не пришлось стучать. Потом отошла в кухню, прислушиваясь. Прошло минут семь, прежде чем за дверью послышались легкие шаги. Лан вернулась в прихожую, приоткрыла дверь.

В дом бесшумно вошли два худощавых паренька. Лан приложила палец к губам и выразительно посмотрела наверх, откуда доносилась музыка.

– Давай быстрее, – тихо произнес один из парней, показывая на часы.

Лан кивнула и вытащила из ящика под вешалкой сумку.

– Нгок, нужно бы проверить их, – сказал другой парень, – а то в темноте некогда будет возиться.

– Сейчас посмотрим, – отозвался Нгок.

Он положил сумку на пол, осторожно извлек из нее взрывное устройство и протянул напарнику. Но тот вдруг весь подобрался и сжал губы, глядя поверх головы Лан. Девушка резко обернулась. В дверях, за которыми начиналась лестница на второй этаж, стоял Хоанг. "Все пропало! пронеслось в голове Лан. – Он выдаст нас!"

Она растерянно посмотрела на Нгока. Тот выхватил пистолет и направил его на Хоанга.

– Советую не поднимать шума, – сквозь сжатые зубы процедил он.

В этот момент наверху послышались шаги, и раздался баритон Уоррела:

– Лан, я иду за тобой, чтобы пригласить тебя на танец. Где ты?

– Не спускайтесь сюда! Мы с Лан готовим вам сюрприз! – крикнул Хоанг Уоррелу и плотно прикрыл дверь на лестницу.

– Ждем! – хохотнул тот.

Хоанг повернулся к Лан и парням. Нгок, видимо растерявшись, продолжал стоять как вкопанный с пистолетом в руке. Лан смотрела на Хоанга с нескрываемой ненавистью.

– Что вы медлите? – тихо сказал Хоанг парням. – Ждете, пока он спустится сюда?

Губы Лан дрогнули, на лице появилось недоумение. Нгок быстро убрал пистолет, а его напарник сунул взрывное устройство обратно в сумку. И тут раздался резкий стук во входную дверь и голос на улице громко произнес: "Откройте, полиция!" Парни затравленно посмотрели на Хоанга, Лан испуганно прижала ладони к щекам.

Хоанг обвел глазами прихожую в поисках какого-нибудь убежища. Лан поняла его и молча показала парням рукой на дверь рядом с кухней, где была кладовка. Они скрылись там.

– Смейся, – прошептал Хоанг девушке, показывая рукой, что нужно открыть входную дверь.

Лан непонимающе нахмурилась.

– Смейся, черт возьми! – прошипел Хоанг. – У нас же праздник!

Лан наконец взяла себя в руки. Звонко засмеявшись, она подскочила к двери и отперла ее. На пороге появились трое полицейских. Голос сзади, из темноты, произнес: "Либо здесь, либо в соседнем особняке. Деваться им некуда. Я выследил их".

– В чем дело? – стараясь казаться невозмутимой, спросила Лан.

Один из полицейских в форме сержанта грубо оттолкнул ее рукой и, не оборачиваясь, бросил остальным:

– Обыскать дом.

– Но по какому праву вы врываетесь... – начала Лан.

– Тебе объяснить наши права сейчас или немного позже, полукровка? Или ты думаешь, что если твоя мать спит с американцами, мы обязаны тебе все докладывать?

И сержант направился прямо к той двери, за которой спрятались Тхань и Нгок. Но путь ему преградил Хоанг.

– Как ты разговариваешь с девушкой, хам! – гневно произнес он и влепил сержанту пощечину.

Остальные полицейские и Лан замерли от неожиданности. Глаза сержанта налились кровью. Видимо, такого по отношению к нему еще никто себе не позволял. Грязно выругавшись, он схватился за кобуру револьвера, но Хоанг коротким ударом в челюсть свалил его с ног.

– Виен! – закричала Лан.

На лестнице послышался топот, и в прихожую вбежали Виен и Уоррел. Сзади показалась испуганная Франсуаза.

Сержант сидел на полу и тряс головой. Его подчиненные, увидев американца, растерялись. Лан, у которой от обиды и перенесенного напряжения брызнули из глаз слезы, бросилась к матери.

– Что вам здесь нужно? – резко спросил Виен у полицейских.

– Мы... мы... – начал один из них.

– Отвечайте, как следует, когда вас спрашивает офицер безопасности, черт возьми!

– Прошу прощения, господин офицер. Наш человек выследил двух вьетконговцев. Они скрылись где-то в этих домах.

Сержант наконец пришел в себя.

– Убью, сволочь! – прохрипел он. – Ударить полицейского! Вьетконговец! Расстреляю!

Он снова потянулся к кобуре, но увидел Уоррела.

– Прошу прощения, – пробормотал он, – мы...

– Встать! – рявкнул Виен.

Сержант начал поспешно подниматься с пола. Один из полицейских бросился ему помочь и что-то прошептал на ухо, показывая глазами на Виена.

– Прошу прощения, господин офицер, – совсем растерялся сержант.

– Что здесь произошло, господин Хоанг? – спросил Уоррел.

– Этот мерзавец оскорбил Лан, – спокойно ответил Хоанг, – пришлось его немного проучить. Я спустился вниз, хотел предложить Лан устроить маленький новогодний маскарад. В это время раздался стук в дверь. Лан открыла, и ворвались эти люди. Сержант бесцеремонно оттолкнул Лан и приказал своим людям обыскать дом. А когда Лан потребовала объяснений, он позволил себе грязный намек относительно госпожи Франсуазы и... не совсем вьетнамской внешности Лан.

– Мерзавец! – вскричал Виен. – Я тебя научу правилам хорошего тона! Отделение, фамилия!

– Мы искали вьетконговцев, – попытался оправдаться сержант.

– Уж не думаешь ли ты, что вьетконговец – один из нас? – осведомился Уоррел.

– Фамилия! – снова произнес Виен угрожающим тоном. – И стоять смирно!

Полицейский вытянул руки по швам:

– Сержант Тхук. Отделение четвертого квартала Первого района. – И жалобно добавил: – Господин офицер, прошу проще...

– Молчать! – не дал ему договорить Виен. – Завтра ты у меня узнаешь! А теперь – вон отсюда!

– Слушаюсь, господин офицер.

Сержант попятился к двери, бормоча извинения. Остальные полицейские тоже стали бочком подбираться к выходу.

– Вы вели себя, как настоящий джентльмен, господин Хоанг, высокопарно произнес Уоррел, когда за полицейскими закрылась входная дверь. – Позвольте поблагодарить вас за то, что вы защитили мою дочь.

– Пустяки, – ответил Хоанг. – Просто я не терплю хамства вообще, а по отношению к женщинам – вдвойне.

– Вы – герой, господин Хоанг, – защебетала Франсуаза. – Так смело поступить с вооруженным полицейским. Он же мог вас убить. Меня до сих пор дрожь пронимает.

– Неплохо ты ему врезал, отец, – Виен смотрел на Хоанга с неподдельным восхищением. – Вот уж никогда не подумал бы, что у торговца может быть такой удар.

Лан вдруг подбежала к нему и поцеловала в щеку. В ее взгляде сквозила признательность.

– Спасибо вам, господин Хоанг. Вы... вы... Спасибо.

У Хоанга потеплело на сердце. "Нас здесь двое, – подумал он, – а Уоррел – один. И мы еще поборемся за Виена".

– В следующий раз, Стоут, утоляйте свою жажду после деловых разговоров, – раздраженно произнес Уоррел, безошибочно определив по глазам своего подчиненного, что тот уже успел побывать в баре.

– О! Даже десять стаканов виски не помешают мне сохранить ясность мысли, – развязно отозвался Стоут. – Здесь тропики, мистер Уоррел. А в тропиках постоянно хочется пить. Виски с содовой – тропический напиток. Он помогает нам выжить в этом микробообильном климате.