Текст книги "Время вестников"

Автор книги: Андрей Мартьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– А у Церкви есть Божественное право низвергать тиранов и тех, кто недостоин звания государя, – не замедлила с ответом Склирена. – Разве не так?

– Покончим с риторикой, дитя мое. Спрашиваю еще раз: чего ты хочешь? – Фокий решил обойти молчанием щекотливый вопрос о правах базилевса и патриарха. – Чтобы я закрыл глаза на ваше преступление и позволил вам беспрепятственно убраться отсюда? Ну нет! Сами натворили, сами и расхлебывайте. Заступиться за вас перед базилевсом? Могу попытаться. Если признаешься, от кого прослышала про… про золото Венеции.

– По-моему, ваше святейшество в недостаточной степени осознает серьезность моих намерений, – очень спокойно произнесла Зоэ. – Мы не собираемся тишком улизнуть отсюда, дабы потом всю жизнь скрываться, таиться и дрожать в ожидании возмездия. Напротив, мы выйдем так, чтобы любой и всякий житель Константинополя мог нас увидеть. Вы пойдете с нами. Дабы во всеуслышание оповестить паству о справедливой каре, постигшей премерзкого скорпиона, травившего мирных горожан и якшавшегося с ассасинами.

– Ты о ком? – туповато уточнил патриарх. – Об Андронике?

– Ого, ваше святейшество, как же вы чтите своего базилевса! – фыркнула рыжая девица. – Увы, нет. О Дигенисе, вон он лежит, слева от алтаря. Андроника кара еще не постигла… пока не постигла. Но ведь мы не станем больше терпеть тирана, верно? Выйдем же к народу Константинополя, взывая…

– С места не двинусь. Женщина, ты одержима бесом. Ты не понимаешь, о чем говоришь, – опасливо косясь на англичанина, заявил досточтимый Фокий. – Вам обоим место не в Убежище, а за решетками Влахерны. Я… – он запнулся, откашливаясь и собираясь с духом, – я отказываю вам в праве на защиту Святой Церкви…

– Передумайте, ваше святейшество, пока никто не слышал, – благожелательным тоном присоветовала Зоэ. – «Золота Венеции» вам мало? А как насчет виллы Дельфия?

– Что… как?.. – благообразная физиономия патриарха приобрела мучнисто-серый оттенок и пошла багровыми пятнами.

– Вилла Дельфия, – повторила девица. – Нет, слух вас не обманывает. Я – ваше истинное проклятие, кирие Каммон. Потому что знаю о ваших проделках все. Денежные шалости с иноземцами вам еще могут простить, но стоит хоть кому-то в Синоде прослышать о вилле Дельфия… Вас лишат духовного звания и съедят живьем. Возможно, меня к тому времени тоже не будет в живых. Но я утащу вас за собой – за то, что блеете, как напуганный баран! – рыжая повысила голос. – Даже не мечтайте отсидеться за надежными стенами Софии! Ступайте к вашим духовным детям. Откройте рот и заставьте их орать «Смерть Андронику!». Иначе это сделаю я, – Склирена нехорошо улыбнулась, – но в этом случае вам точно не удастся остаться в стороне. Вас закидают камнями как пособника тирана. Учтите, не пойдете за мной – обращусь к первому попавшемуся на глаза священнику. Надеюсь, он окажется смелее или жаднее вас.

В душе Гисборн посочувствовал ромею: на того было жалко смотреть. Рыцарь ужаснулся, увидев воочию, с какой легкостью можно управлять людьми, выведав их секреты. Какие тайны скрывал на вилле Дельфия достопочтенный патриарх, если ради их сбережения он готов обеими ногами вляпаться в несуразный заговор? Можно только надеяться, что королева Элеонора, ставшая собственницей зловещего архива, выкажет себя разумным политиком и не начнет сводить былые счеты.

Фокий сгорбился, остекленевшим взглядом уставившись между носков своих сапог – мягких, темно-коричневой замши, с серебряными оковками в виде изящных крестиков. На лице патриарха застыл ужас. Ему хотелось повернуть время вспять, чтобы рыжая девица никогда не появлялась в его жизни. Ему хотелось исчезнуть отсюда. Хотелось, чтобы кто-то более знающий и опытный подсказал ему достойный выход. Но Всеведущий Господь предпочитал хранить молчание, а напротив стояла нетерпеливая Склирена, притопывая ногой в ожидании ответа.

– Хорошо, – с неимоверным усилием выдавил из себя патриарх. – Я сделаю то, о чем ты просишь…

– Вняв гласу народа и божественной справедливости, – услужливо подсказала Зоэ. – К чему так убиваться, ваше святейшество? Не вы первый, не вы последний! Знаете, как порой говорят о нашей богоспасаемой Империи? Византия, мол, сущая блудница – отдается любому, кто посильнее. Я, если признаться честно, тоже не образец добродетели. Так неужто две шлюхи не найдут общего языка?

– Не сквернословь в храме, – уныло потребовал окончательно лишенный душевного равновесия Фокий. – Побойся Господа.

И уже от сугубого отчаяния едко добавил:

– Но можешь не надеяться, что я обвенчаю тебя с твоим франком, схизматиком и выкормышем вероотступников! Поняла? Или такой, как ты, благословения Церкви не требуется? Живешь во грехе и не думаешь раскаяться?

Если б не высокий сан и древние традиции, его святейшество Фокий Каммон с удовольствием плюнул бы на пол.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
Потрясение основ

26 декабря

Минувшим днем, убедившись путем несложных расчетов, что в далеком Дингуолле шумно отмечают Рождество, Дугал наведался в таверну на соседней улице, прикупив три кувшина местного вина и унылого вида копченых рыбок на закуску. Так он и отметил светлый праздник: сидя в сарае на задворках безвестного константинопольского переулка и неспешно выпивая за здоровье своих друзей и врагов, каких сумел припомнить.

После первого кувшина ужасно захотелось повидать Агнессу, что было ну никак невозможно. Скрепя сердце шотландец решил пока воздержаться от ночных посещений покоев базилиссы. Незачем лишний раз искушать судьбу. Заодно и Агнесса получит возможность толком поразмыслить, что ей нужно от жизни. Он же как раз успеет подготовить все к тому, чтобы привести свою женщину в достойный ее дом. К примеру, подметет в сарае пол. Купит хорошую кровать взамен старого топчана, починит расшатанную дверь и приладит отвалившийся засов. Агнесса, конечно, будет до глубины души изумлена своим новым жилищем. Ей придется потерпеть. Недолго. Пока не уляжется суматоха, вызванная скоропостижной кончиной базилевса.

Что станется с Византийской империей, Дугала не беспокоило. Он хотел получить свою заслуженную награду и навсегда распрощаться с прежней жизнью. Пусть греки выбирают себе нового правителя. Пускай Конрад Монферратский лезет на освободившийся трон. Да пусть хоть д'Ибелена коронуют! Барон Амори уже побыл иерусалимским королем, так что и с Византией наверняка управится.

Представив сумрачного и деловитого д'Ибелена в качестве византийского базилевса, кельт захрюкал от восторга.

К выполнению сложного задания работодателя Дугал в кои веки подготовился весьма тщательно, отбросив свою обычную манеру полагаться на везение и удачное стечение обстоятельств. Замысел, простой и не лишенный определенного изящества, шотландец обдумал до мелочей. Нападения на дворец и покушения на жизнь базилевсов происходили с моря, с суши, из дворцовых зданий. Царственных отравляли на пирах и топили в купальнях, убивали в соборах и душили во время вечерней прогулки в садах. Он, иноземец, внесет нечто новое в хлопотное и опасное бытие правителей Империи. Убийца вообще не оставит следов своего появления. Кончина Андроника Комнина будет совершенно естественной. Господь прибрал коронованного старца, а с Господа какой спрос?

Несколько ночей подряд скотт преодолевал намеченный путь, оставаясь никем не замеченным и изучая все препятствия, могущие помешать ему выполнить намеченное. Палатийской страже в жизни не пришло бы в голову, что опасность грядет сверху. Перебираясь с крыши на крышу, Дугал беспрепятственно добрался до здания, которое для простоты именовал «Домом с золотыми конями». Набросил на крутую шею позолоченного изваяния тонкую черную веревку. Спустился, встав на узкий карниз, и беззвучно прошел по нему, тенью заглядывая в зарешеченные окна. Отыскав нужное, застыл, слившись с резным обрамлением проема.

Вызолоченная решетка, изображавшая ветви и цветы, как Дугал уже убедился, была скорее украшением, нежели серьезной защитой от проникновения внутрь. С помощью нехитрых инструментов будет просто отогнуть пару вычурных лепестков, соорудив узкий лаз – как раз такой, чтобы впору протиснуться.

В богатом покое, не подозревая о присутствии незримого соглядатая, занималась своими делами будущая жертва. Беседовала с подобострастным типом, выряженным, что твой фазан по весне, что-то черкала на пергаментном свитке, листала книгу. Затем прошествовала в соседнюю комнату, опочивальню, куда спустя малое время слуги провели девицу под покрывалом – не Агнессу, другую.

Ничего безумного в облике и манерах здешнего императора Дугал не приметил. Да, старик, но вполне крепкий для своих преклонных лет. Наверняка способен в случае чего постоять за себя. Малость гневлив не по делу и излишне суетлив, но какими мы будем в его немалые годы? Ворчит, пыжится, решает судьбу Империи и подданных, не ведая, что ему отпущено всего две жалких недели жизни. Какие-то самоуверенные франки вынесли приговор – ибо зажившийся на свете базилевс мешает их планам.

Пару дней спустя после этого тайного визита Дугал вновь встретился со своим патроном – все в тех же термах на улице святой Харисины, поскольку беседа намечалась обстоятельная и неторопливая. Барон д'Ибелен, выслушав соображения подчиненного относительно предстоящего действа, одобрительно кивнул и лично вручил Дугалу малую запечатанную склянку с плескавшейся внутри бесцветной жидкостью, пояснив притом:

– Будь крайне осторожен с этой склянкой. Внутри, как ты понимаешь, яд. Очень дорогой и, что более важно, исключительно редкий. Для твоего замысла – изящного, должен признать, и оригинального – подходит как нельзя лучше. Вынув пробку, просто поднеси флакон под нос жертве и сосчитай до двадцати. Все, дело сделано. Склянку после этого запечатай накрепко и потом выкинь подальше, лучше всего в море. Да сам постарайся не вдохнуть. Все понял?

– Чего ж непонятного, – буркнул Мак-Лауд. – Открыл, подержал, закрыл, выкинул. Средство-то проверенное? Не в порту куплено? А то, может, продали вам добрые византийцы колодезной водички за полста номизм…

Д'Ибелен уставился на глумливца немигающим взглядом.

– Не номизм, а безантов, – мрачно сказал он. – И не в порту, а… в общем, где я его раздобыл, тебе знать не нужно. Хороший яд, надежный. Только проверить в самом деле невредно. Хочешь понюхать?

Мак-Лауд отшатнулся от сунутой ему под нос склянки, как от живой гадюки. Д'Ибелен осклабился.

– Ладно, уговорили, – проворчал шотландец, со всей осторожностью укладывая драгоценную посудину в пояс. – Эх, ваша милость… Сделали из меня какого-то ассасина… На что только не пойдешь ради святого дела!

– Рассказывай, – фыркнул барон, явственно повеселев. В кои веки ему удалось уесть ехидного кельта, и он решил развить успех. – А то я не знаю, ради какого святого дела ты работаешь на Конрада. Розыскной лист на тебя, поди, еще в силе со времен бунта в Дингуолле? А сколько прелатов в Риме мечтают узреть тебя на виселице? Ты у Монферрата вот где сидишь, – и показал крепко сжатый кулак.

«Успех», однако, развился несколько иначе, чем того ожидал д'Ибелен. Мак-Лауд на мгновение замер и окаменел лицом, но тут же мотнул головой, усмехнувшись:

– Ну, раз уж все вам про меня известно, мессир барон… Это точно, у Конрада Монферратского хватка железная. Вот только… впрочем, неважно. Пойду я, пожалуй. Позволите?

– Позволю, – кивнул слегка озадаченный д'Ибелен, и Мак-Лауд, покинув купальни, скорым шагом направился в сторону гаваней, а именно – к бухте Святой Агафьи, где дожидался своего часа его личный, заново просмоленный и выкрашенный хеландион.

«…Вот только, видать, давно вам не доводилось рыбачить, мессир Амори д'Ибелен, – с изрядным злорадством думал кельт спустя час, сидя на останках старого мола и наблюдая, как жирные морские чайки дерутся над добычей. – Иначе вы бы припомнили, легко ли живого угря удержать в кулаке, как сильно его ни сжимай…»

Вообще-то Дугал был даже признателен барону за его довольно грубую шпильку. Странным образом слова д'Ибелена что-то стронули в сознании кельта – словно внезапно слетела пелена с глаз, и Мак-Лауд, последние десять лет живший в постоянном ожидании возмездия за давние грехи, увидел свою теперешнюю жизнь в ином свете.

«Какого черта я здесь делаю? Почему до сих пор дрожу перед палаческой петлей – и это после того, как дрался со слуа под Туром, с живыми мертвецами на болотах Камарга и с оборотнем в Ренн-ле-Шато, после того, как умер и воскрес? Чего ради выпрашиваю у зануды д'Ибелена пригоршню номизм на попойку с местным отребьем, в то время как под стеной моего сарайчика зарыто на полторы тысячи фунтов лоншановских драгоценностей? За каким бесом нанимаюсь в убийцы византийского базилевса, будучи – ну скажи, себе-то самому скажи! – будучи по уши влюблен в его жену? Еще полгода назад Конрад мог из меня веревки вить одним упоминанием о Риме или Дингуолле – но что мне теперь его угрозы, если с лоншановым наследством я могу в любой момент сбросить старую кожу и зажить, как свободный человек? Городок Биелла в верховьях реки Черво, конечно, соблазнительная приманка, но видит Бог, с меня хватило бы и крохотной деревушки где-нибудь на берегу Оркнейского залива… Искать меня, может, и станут, но черта с два отыщут… Зачем же тогда?»

В разрывах серых туч просвечивала яркая синева, с моря дул ровный, холодный бриз, неся запахи соли и водорослей. Мерно шелестели волны, набегая на усеянный ракушками песок. Отрешенно уставившись в морской простор и время от времени рассеянно швыряя в прибой мелкую гальку, Мак-Лауд сидел на своем бревне и пытался найти хоть какой-то ответ на свой вопрос. И верный ответ, похоже, был совсем простым.

«Привычка. Я привык так жить – всегда один и всегда на лезвии ножа. Жить одним днем – сегодня жив, завтра видно будет. Жить, никогда не забывая поглядывать за спину: не пришли ли по твою душу? Не те, так эти. За десять лет я успел обзавестись таким количеством врагов, что теперь со счету сбиваюсь. Но появился шанс все изменить. Появилась та, ради которой стоит менять. Так не пойти ли вам к дьяволу, мессир Конрад, а заодно с вами и мессиру барону с его поручениями?..»

Дугал полез в пояс и достал оттуда прозрачный флакончик с притертой пробкой. Взвесил на ладони пол-унции верной смерти. Широко размахнулся.

…И – осторожно опустил склянку обратно в потайной кармашек.

«Нет. Нужно все обдумать. Именно сейчас, когда цена ошибки будет высока как никогда прежде, нужно все продумывать как можно тщательней. Сделать кое-какие приготовления. А главное, вызнать исподволь, какая судьба ждет мою Агнессу после кончины ее венценосного супруга. Возможно – и даже наверняка, – эта смерть сыграет на руку не столько Конраду Монферратскому, сколько нам двоим. Впрочем, не будем забывать и про интересы Крестового похода. Святое дело есть святое дело… что бы там вы ни утверждали, мессир д'Ибелен. Немного времени на обдумывание – вот, что мне сейчас нужно. И это время у меня как раз есть».

Насчет последнего, однако, Мак-Лауд ошибся.

* * *

…Нынешним утром в столице что-то происходило. Дугал уловил изменения нюхом, как натасканный терьер улавливает тонкий крысиный писк в забитом припасами погребе. Собственно, начало заварушке было положено еще вчера: в таверне вовсю обсуждали побоище в богатом квартале, через слово поминая семейство Склиров. Скотт прислушался, но толком ничего не понял. Увлеченно размахивающий руками рассказчик сам передавал услышанное в лавке, привирая на всяком слове. По его словам выходило, якобы эпарховы шпики пытались арестовать пребывающего в бегах Склира, последнего из опального семейства. Тот оказал сопротивление, призывая горожан к оружию и возмущая их против вседозволенности, с которой распоряжается в городе зпарх Дигенис. Завязалась драка, зачинщика так и не повязали – в суматохе тот улизнул.

«Местные забавы», – пожав плечами, рассудил шотландец.

Константинополь лихорадило. Издалека доносился приглушенный гул, навроде морского прибоя, – так, если Дугалу не изменял опыт, звучит многолюдное человеческое сборище, разгневанное и алчущее крови. В паре мест над крышами медленно росли пушистые столбы серого дыма.

Сон мгновенно сгинул. Требовалось поскорее выяснить, что творится.

В захламленном внутреннем дворе толпилась пестрая стайка ахающих, восклицающих и причитающих на разные лады женщин. При виде явившегося из покосившегося сарая иноземца они с визгом бросились врассыпную. Захлопали двери, залязгали засовы.

– Госпожа Фиса! – воззвал кельт, углядев юркнувшую в дом матрону. – Госпожа Фиса, не пугайтесь, это же я!

Узнав постояльца, хозяйка замешкалась и осторожно высунулась из-за дощатых створок – непрочных, грозивших развалиться при первом же серьезном ударе. Позади дородной дамы возились, верещали и азартно толкались ее многочисленные отпрыски.

– Госпожа Фиса, что стряслось? Сарацины берут Константинополь? Базилевс отменил налоги на три года вперед?

– Ты что, все проспал, ничего не знаешь? – охнула почтенная домохозяйка. Ее разбежавшиеся собеседницы, осмелев, начали стягиваться обратно. – Бунт! Храни нас Пресвятая Богородица, бунт начался! Мой-то олух царя небесного, – она выразительно закатила глаза, – с рассвета убежал на площадь Софии, поглазеть, чем закончится! И соседа с собой прихватил! К тебе тож колотились, а ты не откликнулся. Они плюнули, выломали из забора по жердине и припустили, только пятки засверкали!

– И мой туда же… и мой сказал, побегу смотреть, – послышались с разных сторон жалобные голоса. Лишившись защитников, окрестные дамы дружно сочли диковатого постояльца кирии Фисы своей единственной надеждой и опорой. – Ой, кирие, не бросайте нас! Мы боимся!

– А кто хоть бунтует? – попытался выяснить Дугал.

– Так Склир же! – обретя благодарного слушателя, женщины загомонили нестройным и визгливым хором, перебивая друг друга. – Вчера ликторы его отловили подле «Золотой луны», дома свиданий! А он, злая сила, нет чтобы миром сдаться, как даст кому-то из гвардейцев в ухо!..

– …Тут прохожие набежали, давай каменьями швыряться и кричать эпарху поношения!

– …Солдат поубивали – страсть! Склир под шумок улизнул – да шасть в Убежище! Ночь там просидел, под утро к нему сам кирие эпарх пришел. Увещевать, чтобы город не возмущал и покаялся…

– …Точно говорю, его резать собирались, прямо в церкви! А он выхватил меч и прикончил кирие Дигениса!

– Врешь!..

– Как же я вру, голова твоя пустая, ежели сегодня на рассвете они вышли из Убежища и вошли в Софию! А патриарх-то их благословил! Доколе, говорит, мы будем терпеть поношения от ничтожества в тиаре и его прихвостней? Это кирие Фокий про базилевса так сказал – венценосное ничтожество! Своей властью, данной от Бога, мол, низлагаю тебя, Андроник! И проклинаю на веки вечные!..

– Не выдумывай, клуша, не было такого!

– Ой, наверное, сейчас поорут вволю и ко дворцам пойдут… В прошлый раз, когда мятеж был, с того же началось. Поначалу у Софии стояли, долго кричали, потом пошли на Августеон и требовали, чтобы им открыли ворота. Камнями кидались, стрелы метали. Стража на Халкидии с перепугу поразбежалась. Мне дед рассказывал, он там был – ворвались во дворцы и всех перебили. Самого императора, семейство его, челядь всякую… Добра по домам натащили столько – расскажи, не поверят! У нас до сих пор…

Говорившая не успела обсказать, какой именно трофей из разоренного чернью императорского дворца перекочевал в ее жилище. К дымным столбам прибавился третий, густо-черный, украшенный понизу оранжевыми отблесками. Женщины в панике заверещали, приседая и закрывая головы руками. Фиса проворно шмыгнула за дверь, откуда брызнуло испуганными воплями и истошным детским плачем.

«Бунт, надо же, – заслышав краткое и емкое слово, беспокойная душа уроженца Хайленда немедля взыграла. – Д'Ибелен, небось, бесится со злости – очень уж не ко времени эти волнения. Пробежаться, что ли, к Софии?»

Пугающий смысл женской болтовни дошел до разума Дугала несколькими мгновениями позже. При прошлом бунте мятежники завладели Палатием, истребив не только правящую фамилию, но и тех, кому не повезло оказаться на пути толпы. Ему ли не знать, как разгорается, пожирая все вокруг, пожар из единственной искры… А если история повторится? Если что-нибудь случится с Агнессой?!

Сорвавшись с места, кельт бросился обратно к сараю. Провозился там считанные мгновения, вновь выскочил из оставшейся нараспашку двери и стрелой понесся по грязному после ночного дождя переулку вниз, к морскому побережью и пристаням. Вещь, ради которой он задержался – длинный сверток промасленной холстины, – он тащил в левой руке.

Мысль о том, чтобы наведаться к д'Ибелену, шотландца не посетила. Он забыл о существовании такого человека. Его волновало только одно: как быстро он сумеет вывести хеландион в море и добраться до Палатийского мыса? Обычно переход от бухты Святой Агафьи к скалистому берегу и Трещине занимал три-четыре часа. За столь краткое время бунтовщики при всем желании не сумеют взять Халкидию и ворваться во владения базилевсов. Он опередит толпу. Доберется до Палатия первым. Он не опоздает.

Дугал бежал, отчетливо слыша, как бьется в ушах отчаянно взывающий из сухой и горячей тьмы женский голос: «Дании! Дании, где ты?»

* * *

По сравнению с тем, что творилось на улицах и площадях Константинополя, давешний августовский мятеж в Лондоне представал образцом тщательно выверенных планов и безукоризненных стратегических замыслов, подкрепленных уймой юридических документов. У Джона Плантагенета имелся рескрипт его старшего брата Ричарда с приказом о лишении проворовавшегося Уильяма Лоншана всех титулов и помещении оного под стражу. Принц заручился поддержкой клириков Вестминстера, его начинания опирались на баронскую молодежь, не допущенную к участию в Крестовом походе. Младшие отпрыски знатных нормандских фамилий привели к Дувру, в осаждаемый наемниками Риченды Лоншан монастырь Святого Мартина свои дружины, а затем стремительно и умело взяли бразды правления в свои руки. Для лондонских обывателей политические игрища и перестановки в высшем свете наутро стали свершившимся фактом. Горожане вздохнули с облегчением и приветствовали младшего Плантагенета как героя, истребившего жадного карлика, душившего поборами свободную торговлю и тащившего из кошельков последний честно заработанный пенни.

Здесь же творилось черт знает что. Буйство вырвавшихся на свободу стихий, яростный шторм, налетевший ураган – ни одно из этих сравнений не годилось для описания происходящего.

Варево в кипящем котле помешивала похожая на хитрую лисичку девица, впервые встреченная сэром Гаем на постоялом дворе города Тура. Причем мессир Гисборн охотно оказывал ей всяческую помощь и не мог отделаться от чувства, будто грезит наяву. С ним, добропорядочным и благочестивым ратником Воинства Христова, просто не могло произойти ничего подобного! Столь головокружительные приключения свойственны Дугалу из клана Лаудов, но никак не приличествуют английскому дворянину!

Но коли собственной рукой направил корабль своей жизни в бушующее море, крепко держи штурвал и уповай на Господа.

Когда сломленный и удрученный патриарх скрылся в темном переходе между капеллой и помещениями Святой Софии, не на шутку взбудораженная Зоэ принялась распоряжаться, словно у себя в имении. Рыжая девица потребовала доставить ей лошадь. Нет, двух! Оседланных и пристойного вида! Немедленно!

Монахи, наверняка втихомолку призывая на голову Склирены все кары Небесные, отправились на конюшню. Ожидая, девица впервые на памяти сэра Гисборна уделила время общению с Господом. Подошла к алтарю, грациозно опустилась на колени и зашептала на греческом, чинно сложив перед собою узкие ладони.

Зная полнейшее безразличие ромейки к церковным обрядам, Гай усомнился в ее внезапной набожности. Зоэ не была ни еретичкой, ни, упаси Господи, неверующей – просто она исполняла необходимые ритуалы тогда, когда считала нужным или полезным. Молясь, госпожа Склирена вполне могла оттачивать задуманную речь или обдумывать детали будущего замысла.

После молитвы облик рыжей девицы претерпел заметные изменения. В зеленовато-голубых глазах вспыхнул сухой яростный блеск, движения стали резкими и порывистыми. Госпожа Склирена резко потребовала, чтобы вход в часовню открыли настежь. Возник приглушенный спор со служителями капеллы, в коем она уверенно одержала верх. Из вделанных в камень стен вытащили железные крюки, двустворчатые двери со скрипом разошлись в стороны, открыв вид на подернутую сереньким туманом обширную площадь. Вчера, как помнилось Гаю, ее в изобилии загромождали прилавки торговцев, но сегодня стража никому не позволила установить свою тележку или переносной лоток.

Цепь гвардейцев в уже знакомой темно-зеленой с алым форме тянулась шагах в тридцати от капеллы, по широкой дуге огибая площадь. За гвардейцами темнело скопище людей, перемещающееся с места на место. Сколько горожан славного Константинополя там собралось, сэр Гисборн затруднялся определить из-за тумана и дальности расстояния. Сумрачной горой с золотой вершиной вздымалась к зимним небесам Святая София. Позади храма неустанно гнало к берегу серые взлохмаченные волны Мраморное море.

– И аминь, – еле слышно пробормотала Зоэ, взбираясь в седло подведенного высокого жеребца пегой масти. Чем-то легкая всадница ему не приглянулась: конь недовольно фыркнул, переступая на месте и пятясь. Без долгих увещеваний Склирена треснула несговорчивое животное поводьями по шее и наподдала каблуками в брюхо. Никакая тварь – наделенная даром речи или бессловесная, четвероногая или двуногая – не имела права мешать ей в осуществлении задуманного.

Кованые копыта лошадей непривычно звонко зацокали по неровным, мокрым булыжникам. Зоэ направлялась прямиком к цепи стражей, начавших тревожно перекликаться и угрожающе выставивших навстречу всадниками длинные копья. Толпа заволновалась, в ней образовались завихрения и раздались неразборчивые выкрики. Гай отчего-то задался вопросом: провели эти люди здесь всю ночь или собрались с рассветом? Кто они – жители окрестных кварталов, прослышавшие о событиях в капелле подле главного городского храма, свидетели баталии подле «Золотой луны» или просто любопытные зеваки, притащившиеся спозаранку посмотреть, чем все закончится?

Шагах в пяти от оцепления Склирена остановила коня. Глубоко вздохнула, поднялась на стременах и заговорила, вернее, закричала – звонко, отчетливо произнося каждое слово. Швыряя фразы в толпу, как тяжелые камни в подернутый ряской омут. По застоявшейся воде медленно расходились в стороны тяжелые круги.

Говорила она на греческом, но на каком-то непривычном уху мессира Гисборна. Наречие Византии тоже делилось на высокое и низкое, подобно торжественной латыни Рима и простонародному италийскому говору. Гай еле успевал разобрать и перевести на понятный язык краткие обрывки: «Овцы вы или люди?.. неужто женщина должна указывать вам, как поступать?.. истребят ваше колено до последнего… в Палатии никогда не услышат вашего воя… получаете то, чего заслуживаете!.. лижете бьющую вас руку!..»

Горожане изумленно притихли. Спустя пару фраз Склирены – оглушительно загомонили. Девица с надрывом выкрикнула нечто короткое, хлесткое, заставившее толпу обморочно качнуться. Ближайший стражник оцепления замахнулся на разглагольствующую нахалку древком копья. Проделал он это столь нерешительно и медленно, что Гай без труда отвел удар в сторону и одним взмахом меча срубил наконечник.

С еле различимым в общем гаме лязгом железное навершие упало на мостовую. Его падение словно послужило неким знамением свыше. Может быть, символом вмешательства загадочного Фатума, о котором толковала Зоэ.

Толпа заревела – единым зверем с сотней голов, разъяренным и почуявшим запах крови. Качнулась вперед, мгновенно смяв цепочку гвардейцев, и захлестнула свободное пространство перед собором. Сила, остававшаяся невостребованной – орущие, визжащие, выкрикивающие что-то яростно-разборчивое граждане славного города Константинополя, – вырвалась на свободу, ища, на ком бы выместить накопившуюся в последние годы злобу.

Двоих всадников разнесло в стороны, точно бревна во время весеннего разлива реки. Склирена оказалась шагах в десяти от Гая, ноттингамец видел, как девица яростно жестикулирует, указывая в сторону Святой Софии.

Темно-серая, с редкими вкраплениями цветных пятен масса бурлила. Вопли переросли в слаженный, ритмичный гул, похожий на отдаленный рокот сотен барабанов. Пиная жалобно заржавшего коня, мессир Гисборн прокладывал дорогу к средоточию толпы, к рыжей взбалмошной девице, вздумавшей повелевать гневом городских простецов.

Он сомневался, что кому-либо, тем более – женщине, удастся подобное. Но был вынужден поверить собственным глазам и ушам: Зоэ заставила многолюдное сборище сомкнуться в нечто целое, в едином порыве следующее за ней. Надолго ли хватит этого устремления, сказать невозможно – а потому следовало поторапливаться.

Неудержимой приливной волной толпа разбилась о стены великого собора Софии-Премудрости. Спрыгнув с лошади, Гай приготовился щедро отвешивать во все стороны тычки и удары, но, голкаясь и пихаясь, люди нехотя расступались перед разъяренным иноземцем. Отдавив не меньше сотни не успевших убраться с пути ног, ноттингамец достиг начала лестницы в десяток широченных ступеней. Госпожа Склирена стояла там – помятая, растрепанная, бледная, но живая, окруженная стайкой порожденных толпой сторонников. Как мимоходом отметил Гай, простых горожан среди них затесалось немного. Несколько несомненных торговцев, тип, смахивающий на военного, молодые люди с восторженно горящими взорами, похоже, птенцы того гнезда, что и сама Склирена – выходцы из Старых Семей, еще кто-то. в суматохе не разобрать и не запомнить…

– За мной! – чуть осипшим голосом выкрикнула Зоэ и помчалась вверх по темно-алым ступеням, к огромным бронзовым дверям, снизу доверху покрытых барельефами на библейские сюжеты. Сзади с ревом валили горожане.

Двери стояли чуть приоткрытыми, за ними виднелось некое мельтешение и лихорадочная суета. Когда Склирена, маленький кораблик на гребне кипящей волны, достигла створок, те, словно по мановению волшебного жезла, с неожиданной легкостью распахнулись во всю немалую ширь. С воем, улюлюканьем и разудалыми криками грешный светский мир ордой завоевателей ворвался в тихую церковную обитель.

* * *

Внутри крики и вопли невольно стихли.

Пораженный открывшимся зрелищем, Гай сгоряча решил, что Святая София способна с легкостью вместить не только весь беснующийся на площади народ, но и по меньшей мере половину константинопольских обывателей. Храм подавлял своими размерами, он был огромен и необозрим, его боковые приделы уходили куда-то вдаль, скрытые лесом ровных колонн бледно-алого гранита. Высоко над головой парил темно-синий, цвета ночного неба, купол, украшенный россыпями блистающих золотых звезд. Матово сияло начищенное серебро, используемое здесь в изобилии, – вычурные оклады огромных икон, настенные украшения, статуи неведомых святых, малые и большие алтари… Оранжевые пятна тысяч горящих светильников, разноцветные искры развешанных повсюду лампадок, режущие глаз взблески граней драгоценных камней… Изобилие, роскошь, торжествующее великолепие Божьего дома, отголосок Райского царства на бренной земле, вынуждающее людей невольно склонить головы и осознать свое несовершенство.