Текст книги "Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы]"

Автор книги: Андрей Мартьянов

Андрей Мартьянов и Марина Кижина
Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы]

Посвящается одержимцам от истории

В тексте использованы стихи:

Н. Гумилева, Скади, Л. Бочаровой, Е. Сусорова, В. Набокова, А. Семенова, Омара Хайяма

«Апокриф – дополнение к официальному мифологическому циклу, сочиненное, как правило, позже; признаваемое, однако не почитаемое последователями указанной религиозной формации наравне с первоначальными источниками…»

«Словарь литературных терминов»

«И видя ученики его сказали:

Господи! Хочешь ли, чтобы мы попросили

и огонь сошел с неба и истребил их, как Илия сделал?

Но он, обратившись к ним, запретил им и сказал:

Не знаете, какого вы духа:

ибо сын человеческий пришел

не губить души человеческие, а спасать».

Лука 9: 54

Парод[1]1
  Парод (греч.) – вступительная песнь хора перед началом трагедии.


[Закрыть]
Кто ходит в гости по утрам?

 
Прошел патруль, стуча мечами,
Дурной монах прокрался к милой,
Над островерхими домами
Неведомое опочило.
Но мы спокойны, мы поспорим
Со стражами Господня гнева,
И пахнет звездами и морем
Твой плащ широкий, Женевьева.
Ты помнишь ли, как перед нами
Встал храм, чернеющий во мраке,
Над сумрачными алтарями
Горели огненные знаки.
Торжественный, гранитнокрылый,
Он охранял наш город сонный,
В нем пели молоты и пилы,
В ночи работали масоны.
Слова их скупы и случайны,
Но взоры ясны и упрямы,
Им древние открыты тайны
Как строить каменные храмы.
Поцеловав порог узорный,
Свершив коленопреклоненье,
Мы попросили так спокойно
Тебе и мне благословенья.
Великий Мастер с нивелиром
Стоял средь грохота и гула,
И прошептал: «Идите с миром,
Мы побеждаем Вельзевула».
Пока они живут на свете,
Творя закон святого сева,
Мы смело можем быть, как дети,
Любить друг друга, Женевьева.
 

– Иду, иду уже! Хватит барабанить. Дверь выломаешь! Господи, да кого принесло в такую рань?

Отец Колумбан, шаркая босыми ногами по утоптанному до гранитной твердости земляному полу своей отшельнической пещерки и слегка прихрамывая подошел к двери, ведущей наружу. По его расчетам время давно перевалило за полночь и подступал час хвалитн. Обычно, перед рассветом святого пустынника прихожане из окрестных сел не беспокоили, но… Всякое случается в этом несовершенном мире – люди болеют и умирают, а пожилой священник никогда не пренебрегал обязанностями, возложенными на него Господом Богом, Святой Матерью Церковью и самим собой. Облегчать страдания души и тела паствы не есть ли первейший долг пастыря?

В толстые доски притвора молотили кулаками уверенно, настойчиво и нагло. Это явно не могли быть трое молодых людей, в последнее время проводивших у отца Колумбана целые дни – шевалье де Фармер вечером увел обоих своих «оруженосцев» ночевать в замок; завтра они собирались съездить в Аржантан, за необходимым к грядущему путешествию снаряжением. И уж точно не спокойные, дородные, немногословные и чтущие покой отшельника крестьянки, приносящие святому отцу по утрам молоко или творог.

Старик, морщась от боли в серьезно поврежденной несколько дней назад ноге (след от жесткой веревки заживал с трудом), отнял от двери подпиравший ее кол и безбоязненно распахнул тяжелую створку – опасаться было нечего, ибо даже самые закосневшие в грехах разбойники никогда не тронут священника: такой грех и Дева Мария не убелит. Разбойники, между прочим, отнюдь не стремятся к погибели души, и как прихожане куда более радеют о Спасении, нежели многие благонравные дворяне, грешащие направо и налево.

– Ага, старый безумный гибернийский[2]2
  Hibernia (лат.) – Ирландия.


[Закрыть] волчара! – беременное рассветом небо загородила тень человека. – Ты что наделал, святокупец?

– Э-э-э… Что? – слегка опешил отец Колумбан от такого напора, но мигом ощетинившись, рыкнул в ответ: – Не тебе отчета с меня спрашивать! Сгинь!

– И не подумаю, – ночной гость бесцеремонно оттеснил отшельника вглубь землянки, переступил порог и, сторонясь самодельного алтарчика с немногими горящими свечами у восточной стены, уверенно прошествовал к столу. Он явно бывал в жилище монаха не раз, это было заметно по уверенным движениям. – У тебя пиво найдется?

– Тебе здесь что, трактир? – огрызнулся бородатый старикан, но все-таки взял кувшин и плеснул в пустую глиняную чашку пахнущего ячменем напитка, – говори, раз пришел. А потом – выметайся. И чтоб духу…

– Хам и потомок Хама, – буркнул гость, поглощая пиво, – Думаешь мне легко? Только вчера, как проклятый жарился весь день на византийском солнышке… Монферрату, понимаешь, приспичило явиться в Констанц с новой сногсшибательной идеей, и проворачивать свою бездарную интригу он решился с помощью не кого-нибудь, а самого кесаря Андроника… Впрочем, тебе это малоинтересно. Ты ведь в дела большого мира не лезешь, гадишь по мелочи.

– Где уж нам, сирым, – ядовито усмехнулся отец Колумбан, скучным взглядом рассматривая неожиданного посетителя. Последний был дороден, не особо высок ростом, имел рыжеватую «сарацинскую» бородку, упитанные щеки, и узкие, почти восточные, хитрые глазки. Купчишка какой-нибудь. Не из богатых. – Это только ты со своим хозяином гадишь по крупному. Да так, что потом на весь христианский мир смердит.

– Ну, не только на христианский, – хохотнул толстяк, и вдруг поморщившись, кивнул отшельнику на лежащую рядом толстую книгу в черном переплете, кою святой Колумбан читал на ночь, – Умоляю, убери отсюда эту католическую пачкотню, мешает…

– Алан Лилльский-то тебе чем не угодил? Хороший поэт, а богослов еще лучший… – отшельник все-таки передвинул инкунабулу подальше, чтобы не раздражать своего старого знакомца. По мнению отца Колумбана, его нынешний гость был самым безобидным (если такое слово вообще применимо к демонам свиты Люцифера), существом и только с ним старый монах соглашался время от времени общаться, когда противоборствующие стороны желали установить краткое перемирие или поделиться взаимоинтересующими новостями… Сам мессир дьявол, в мире смертных появляющийся крайне редко, до бесед с необычным пустынником старался не снисходить. Видимо, завидовал его близости к Сфере, из которой сам был навсегда изгнан несчетные века назад.

– Вот ответь, Калькодис, разве ты не признаешь, что единственной истинной наукой, из которой проистекают все прочие, является богословие?

– Признаю, – охотно закивал толстячок, – Еще как. Но это не мешает мне постигать и прочие премудрости. Одна из важнейших гласит: «не лезь в дела Великих, неприятностей не оберешься». А ты, тупица, что вытворяешь?

– Будешь грубить – выставлю, – пригрозил отец Колумбан, – Ну, чем твой сюзерен на этот раз недоволен?

– Да хотя бы вот этим! – гость вскочил, просеменил к углу землянки и сдернул холстину с некоего громоздкого и длинного металлического предмета. Вороненая сталь слабо отражала лучики свечей. – Такая вещь не должна находится в данном времени! Будь ты поумнее, давно разобрал бы ее, а части отнес в замок, кузнецу – пусть переплавит.

Действительно, авиационный пулемет образца 1937 года смотрелся в XII веке так же нелепо, как Папа Римский в синагоге.

– Ну почему, – взвыл, по-фиглярски вытягивая руки к потолку и закатывая глаза, Калькодис, – почему, эти лицемерные богомазы толкуют пред честным народом о нерушимости Творения, невмешательстве в Господни труды, а на деле сие Творение по камушку разрушают?! Ах, сколько ханжества и фарисейства приправленного ладанным соусом гордыни разума!..

– Перестань паясничать, и скажи толком, зачем тебя прислали. – отец Колумбан нетерпеливо побарабанил палицами по неровной столешнице, – Ты и без того лишил пожилого человека ночного отдыха.

– Человека, – фыркнул толстяк, однако утихомирился. – Скажешь тоже. Ладно. Вот ответь, почему наш, такой спокойный, незыблимый и сонный мир превратился в проходной двор? Отчего, любопытно, мастерски исполненная картина Большого Творения загажена каплями вонючей малярской краски, выплеснувшейся незнамо откуда? Мой покровитель крайне недоволен – цепь событий нарушена, грядет лавина, запросто способная смести к едрене фене весь миропорядок.

– Не ругайся, не в кабаке, – машинально заметил отшельник, – И вообще, вы со своим сюзереном ошибаетесь. Если так происходит – значит, таково Предопределение божественной мысли. Творец всезнающ, а значит все происходящее ныне и способное произойти в будущем ему известно. Согласись, он не станет – в отличие от вашей шайки – вредить своему собственному и любимому миру.

– Да? Его «любимый» мир, остался там, за гранью этой новосозданной Вселенной. А тут начало твориться незнамо что. Пока беда незаметна, как ты не видишь первое пятнышко проказы на губе. А когда спохватишься – будет поздно. Уяснил? Так хочется поглазеть на Апокалипсис из первого ряда? Не рано ли?

– И что вы предлагаете? Насколько я знаю Князя Ночи, он никогда не вмешивается в мирские дела лично, действуя только через неразумных и грешных смертных… Никого не убивает сам, но нашептываниями вкладывает кинжал в руки людей. Хотите устранить гипотетическую опасность таким способом? Боитесь Апокалипсиса, где вам придется несладко? Действуете по принципу «хоть день, да мой»?

– Какая проницательность. – Калькодис растянулся в улыбке, – А если это и правда, то что здесь такого? Вот сейчас я расскажу последние византийские новости, у тебя волосы дыбом встанут. На всех – хи-хи-с – местах. И этого не случилось бы, если б твои любимчики – два безмозглых самоуверенных идиота с ветром в головах, не сунулись месяц назад в Англию и не подняли королевство вверх тормашками. Последствия теперь не расхлебаешь.

– Ну? – сдвинул брови святой, – Излагай.

– …Синяя лента Босфора, проложенная древними богами незримая граница между Европой и Азией, убегала между зелеными всхолмьями за горизонт, – поэтически начал толстяк безо всяких предисловий. Отец Колумбан устроился поудобнее на лавке и приготовился слушать долгую историю, по опыту зная, что язык у раннего гостя подвешен отлично и рассказчик он великолепный. – Босфор, сверкающая нить между стоячими, тяжелыми водами Мраморного моря и прозрачными солеными волнами Эвксинского Понта…

Часть первая
Скачет белка в Лангедок

«…Его память была населена толпами бродяг-вагантов, которые в последующие годы, как я заметил, стали еще многочисленнее на дорогах Европы. Лжемонахи, шарлатаны, мошенники, жулики, нищие и побирухи, прокаженные и убогие, странники, калики, сказители, безродное священство, бродячие студенты, плуты, обиралы, отставные наемники, бесприютные иудеи, вырвавшиеся из лап неверных, но получившие расстройство духа, сумасброды, преступники, бегущие от закона, колодники с отрезанными ушами, мужеложцы, а вперемешку с ними – кочующие мастеровые: ткачи, медники, мебельщики, точильщики, плетельщики, каменотесы, – а за ними снова и снова вороватый люд любого мыслимого разбора: надувалы, оплеталы, ошукалы, обдурилы, тати нощные, карманники, зернщики, тяглецы, протобестии, промышляльщики, острожники, попы и причетники, шарящие по церквам, и разный прочий народ, живущий барышами с чужой доверчивости: поддельщики папских воззваний и булл, продавцы индульгенций, мнимые паралитики, не дающие людям проходу на каждой церковной паперти, расстриги, удравшие из монастырей, торговцы чудотворными мощами, лжеисповедники, гадатели, хироманты, колдуны, знахари, целители, шаромыжники с церковными кружками, присваивающие пожертвования, любострастники, совращающие монашек и честных девушек как обманом, так и насилием; и многочисленные притворщики, якобы страдающие водянкой, эпилепсией, геморроем, подагрой, язвенной болезнью, не говоря уж о скорбящих бледной немочью.»

Умберто Эко, «Имя Розы»

(о дорогах Средневековой Европы)

Глава первая
Коловращение жизни

10–15 сентября 1189 года.

Баронство Фармер, Нормандия – Тур, Аквитания.

В Европе и островном королевстве Британия издавна принято отмечать развилки дорог крестами. Они возвышаются на всех перекрестках: поплоше, наспех сколоченные из двух толстых жердин, получше, вырубленные из гранита или известняка, поливаемые дождями, пригреваемые солнцем, засыпаемые снегом и почитаемые людьми. Сколько песен сложено про нежданные встречи у таких вот крестов, сколько слышано ими прощальных слов, обетов и проклятий, сколько видано проходящих мимо армий, обозов, пилигримов и иного бродячего люда!

Крест на границе маленького баронства Фармер в Нормандии, неподалеку от деревушки Сен-Рикье, выглядел вполне достойным своего высокого предназначения. Он отмечал слияние сразу трех немаловажных дорог: одна убегала к полуночи, на Аржантан, другая к полудню, на Алансон, и третья на восход, к Лэглю. Потому и красовавшийся на пригорке знак сработали основательно: глубоко вкопанное изваяние из местного серого ноздреватого камня высотой в полтора человеческих роста, похожее на деревце с коротко обрубленными ветвями, образовавшими крест, замкнутый в кольцо.

В десятый день месяца сентября, незадолго до наступления полудня, возле креста остановилась маленькая пестрая группка всадников. Кони нетерпеливо фыркали, мотая головами и звеня пряжками на уздечках. Их хозяева шумно прощались, выкрикивая последние пожелания счастливого пути и легкой дороги. Судя по всему, компания не собиралась расставаться надолго, ибо в общем гаме то и дело звучало:

– Встречаемся через три месяца! Месяца, не года! Опоздаете – ждать не будем!

– Сами-то не заблудитесь, а то очутитесь где-нибудь в Багдаде…

– Святой отец, благословите!..

– В Риме святой отец, сколько раз повторять, грешники! Аз есмь недостойный служитель Божий, сподобившийся мученичества на старости лет… Благословляю! Всех сразу! Ведите себя потише! Доберетесь до Тура – сразу в собор, просить прощения за великие ваши прегрешения!

– Я не виноват, это все лошадь…

Отряд наконец разделился: двое направились на юг, к Алансону, трое повернули на север, то ли к Сен-Рикье, то ли к столице графства, Аржантану. Но, даже разъехавшись почти на сотню шагов, всадники продолжали обмениваться выкриками:

– Лохлэннех! За мной поединок! В следующий раз точно убью!

В ответ долетело приглушенное:

– Не дождешься! Сам такой!..

Изъеденный ветрами и дождями пограничный крест, чье подножье утопало в пыльном бурьяне и длинных, уже начавших желтеть в преддверии осени плетях карабкающегося вверх вьюнка, равнодушно прислушивался к звучавшим поблизости голосам. Четыре из них точно принадлежали людям молодым, полным сил и желания перевернуть этот дряхлый мир с ног на голову; обладатель пятого наверняка мог похвалиться почтенными летами. Титулом «святого отца», похоже, награждали именно его – высокого старика с лопатообразной бородой (некогда ярко-рыжей, а теперь поседевшей и ставшей некоего пегого цвета), облаченного в светло-серую рясу и восседавшего на длинноухом муле самого глубокомысленного вида.

Пожилого монаха сопровождали двое, судя по виду, рыцарь и оруженосец. Рыжий оруженосец выглядел лет на шесть-семь постарше всего господина, только-только достигшего того возраста, когда окружающие перестают воспринимать подростка как надоедливого мальчишку, и вел себя несколько неподобающим образом, торопя коня и постоянно обгоняя своих спутников. Точно опаздывал на важную встречу, будучи не до конца уверенным, ожидают его там или нет. Молодой рыцарь недоуменно косился на святого отца, ожидая от него истолкования столь загадочного поведения, да так и не дождался ничего вразумительного. Вскоре троица свернула за небольшую буковую рощицу и скрылась из глаз.

Отец Колумбан, монах из Ирландии, ныне отшельничествующий на нормандских землях, баронет Мишель де Фармер и его оруженосец Гунтер фон Райхерт из Германии направлялись к деревушке Антрен, в окрестностях которой в последний месяц творились загадочные и подозрительные дела. Загадочность усугублялась непонятными металлическими предметами, обнаруженными в округе святым отцом, и рассказами испуганных вилланов о «большой черной птице», кружившей в небе. Услышав подобное, оруженосец господина де Фармера схватился за голову и впал в глубокую задумчивость, ныне перешедшую в тревожное возбуждение и стремление побыстрее добраться до лесов за Антреном. С сегодняшнего утра его грызли неприятные предчувствия, и он даже не оглянулся, чтобы махнуть на прощание удаляющимся приятелям. Собственно, он уже позабыл о них, более занятый размышлениями о собственных грядущих неприятностях.

Путник, столкнувшийся с парой, избравшей путь на полдень, поостерегся бы сразу относить этих двоих к числу «обычных путешественников» и долго бы чесал в затылке, бормоча про себя: «Кого только нынче по дорогам не носит… То ли головорезы-душегубы, то ли благородные рыцари, то ли не пойми кто…»

Впрочем, всадник, ехавший справа на спокойном и выносливом фландрском коне, темно-соловом, со светлой, точно вылинявшей гривой, вполне мог оказаться благородным рыцарем. Благо в его пользу свидетельствовали как красная туника с вышитой на ней тройкой английских золотых леопардов, так и уверенная манера держаться, свойственная людям знатного происхождения. На вид молодому человеку было лет двадцать пять или чуть поменьше, а светлые, почти белые волосы, серые глаза и несколько тяжеловатая нижняя челюсть лишний раз подтверждали, что их обладатель – уроженец острова Альбион, что в переводе означает «Мирная Земля».

Звали подданного Плантагенетов древним, сохранившимся еще с времен римского владычества, именем Гай. Если полностью – сэр Гай Гисборн из Ноттингама. Рядом с этим городом Срединной Англии лежал не слишком обширный манор Локсли, являвшийся собственностью семейства Гисборн, коему в отдаленном будущем предстояло стать владением Гая. Но сейчас сэр Гисборн испытывал редкое удовольствие от того, что между ним и родным домом не только плещутся воды Английского пролива, но и протянулось изрядное число лиг нормандской земли. Гай впервые забрался так далеко от дома, и понемногу привыкал к кочевой жизни, все еще казавшейся ему несколько странной и непривычной.

Зато его спутник, видимо, не представлял иного образа существования и весьма удивился бы, узнав, что многие люди за всю жизнь не покидают пределов родного города или деревни и не слишком огорчаются по этому поводу. Дугал Мак-Лауд, шотландец до мозга костей, забияка и неугомонный искатель приключений на собственную голову и головы своих друзей, искренне полагал, что весь огромный мир с его чудесами создан лишь для того, чтобы он, Дугал из клана Лаудов, не испытывал скуки. Нынешнее предприятие казалось ему очередной забавой, не стоящей пристального внимания. Собственно, путешествие еще толком не началось – всего лишь перебрались с Острова на континент, да проехались немного от Руана до затерянного среди нормандских полей и перелесков поместья Фармер. Жаль, конечно, что пришлось разделиться, но ведь только на время! Что такое два-три месяца? Пролетят, и не заметишь.

Посему Дугал Мак-Лауд пребывал в обычном, слегка насмешливом настроении, снисходительно взирая на мир с высоты собственного роста и конской спины, немелодично насвистывал и совершенно не обращал внимания на задумчивость попутчика, уставившегося куда-то поверх лошадиной гривы на медленно уплывающую назад дорогу.

Гай Гисборн размышлял о стремительности перемен, внезапно обрушивающихся на человеческую жизнь и переворачивающих ее, точно захваченный штормом корабль. Причем сии злокозненные коловращения относились именно к нему. Казалось, еще вчера милорд Гай преспокойно жил себе в Лондоне, занимая спокойную, хотя порой хлопотливую должность рыцаря свиты при «малом дворе» принца Джона. Единственно, чего стоило опасаться – происков со стороны господина канцлера де Лоншана. Однако мэтр Лоншан почти не обращал внимания на «малый двор», считая младшего брата короля Ричарда неспособным на какие-либо выступления против могущественного управителя Англии, и обитатели дворца Винчестер могли не беспокоиться о своей безопасности. Сам его величество Ричард Плантагенет в это время находился на побережье Средиземного моря, готовясь вместе со своим войском отплыть в Святую Землю. Вернее, сначала на пути крестоносного воинства лежали острова Сардиния и Сицилия, а уже затем кораблям предстояло идти к Палестине.

И, как водится, в один прекрасный день (если быть точным, двадцать третьего августа) в Лондоне все пошло кувырком. В замок принца Джона явились двое никому не известных молодых дворян – Мишель де Фармер из Нормандии, и его оруженосец, как утверждалось, из Германии, – привезя невероятное известие: в аббатстве святого Мартина, что неподалеку от Дуврской гавани, отсиживается будущий архиепископ и новый канцлер Англии, Годфри Клиффорд, незаконный сын покойного короля Генриха. Прячется же он потому, что опасается за свою жизнь, а аббатство взято в осаду по приказу не кого иного, как мэтра де Лоншана, и занимается претворением этого приказания в жизнь сестра господина управителя, леди Риченда…

Подробности следующих двух дней Гай вспоминал с трудом – все перепуталось, осталось только ощущение быстро мелькающих перед глазами событий. Точно ночная гроза, когда блеск ударяющих из небес в землю молний выхватывает из темноты несвязанные между собой картины. Гроза, впрочем, была самой настоящей – она сопровождала вылетевший из Лондона и направившийся к Дувру отряд, призванный спасти архиепископа, если еще не поздно. Изрядно напуганный размахом действий и грозившим вот-вот начаться бунтом горожан Лоншан предпочел бежать из столицы, прихватив с собой часть собственных сбережений, а вся полнота власти досталась вовремя вступившему в игру принцу Джону. Господину канцлеру не повезло – в гавани Дувра его опознали, и, как отлученного от церкви, без лишних разговоров вздернули на первой же виселице.

Маленький заговор, родившийся в одной из зал Винчестерского дворца, несколько неожиданно для участников увенчался полным успехом. Когда общее напряжение и волнение схлынули, выяснились новые любопытные подробности. Например, что вокруг начатого тремя королями – Ричардом Английским, Филиппом-Августом Французским и императором Германского Рейха Фридрихом Рыжебородым – Крестового похода затевается некая весьма неприятная и непонятная кутерьма, имеющая целью если не прекращение похода, то его задержку на неопределенное время. Кому-то очень не хотелось видеть европейцев в Святой Земле, и этот «кто-то» не слишком церемонился в выборе действий, одной рукой заключая союзы со зловещей сектой исмаилитов, а другой стравливая вождей будущего похода…

Гай имел самое смутное представление о том, как делается большая политика. Для него, как и для многих иных рыцарей и простолюдинов Европы, все выглядело чрезвычайно просто и ясно: неверные захватили Иерусалим, значит, нужно собрать армию и вернуть Вечный город. Теперь оказывалось, что в готовящемся походе имеется слишком много участников с прямо противоположными устремлениями, и предстоит заставить их объединиться, хотя бы внешне. Кроме того, для похода требовалось золото, снова золото и еще раз золото, не считая нескольких тысяч воинов, лошадей, оружия, кораблей и множества необходимых вещей.

«Конечно, я всегда мечтал стать в ряды освободителей Палестины, – размышлял сэр Гисборн, покачиваясь в седле и уставившись невидящим взглядом куда-то меж дергающимися лошадиными ушами. – Но я думал, все произойдет по-другому… Торжественнее, что ли. Внушительнее. Со знаменами, благословениями, напутствиями, и чтобы прекрасные дамы рыдали и махали вслед платочками… А тут – раз, два, собрались и поехали. Да еще святой отец утащил куда-то Мишеля с Гунтером. Секреты у них, видите ли! Навязали мне какое-то жуткое горское чудовище в попутчики… Ох, чует мое сердце – недалеко мы уедем! Смех один, а не спасители Гроба Господня».

* * *

«Горское чудовище», совершенно не подозревавшее о столь нелестном наименовании своей персоны, перестало свистеть и, привстав на стременах, огляделось вокруг. Не обнаружив ничего подозрительного или любопытного – в самом деле, что может встретиться на обычнейшей наезженной дороге в самом сердце благополучного Нормандского герцогства? – Мак-Лауд плюхнулся обратно в седло и громогласно поинтересовался:

– О чем мыслим?

– Об неожиданных изменениях в людских судьбах, – осторожно сказал Гай. – И о том, что мне не очень верится в происходящее вокруг. Мы ж не просто едем, куда глаза глядят. Мы идем в Крестовый поход!

– Ну и что? – равнодушно пожал плечами Дугал. – Развели шуму на всю Англию и континент впридачу, а толку чуть. По мне, обычнейшая война, только очень далеко. Впрочем, если хочешь, чтобы в тебе за лигу узнавали будущего победителя сарацин, можешь нарисовать себе крест на лбу. Помочь?

Гай обреченно вздохнул. Еще никому из их небольшой компании не удавалось переспорить или переубедить Мак-Лауда. Разве что святому отцу, да и то благодаря немеркнущему сиянию ореола отшельника и святого подвижника. Будучи сообразительным молодым человеком, сэр Гисборн предпочел благоразумно сменить тему разговора и спросил, обращаясь больше к самому себе:

– Интересно, какая она, Палестина?

– Доберешься – увидишь, – незамедлительно откликнулся Дугал. – Впрочем, я слышал рассказы людей, побывавших там. Говорят, в этой Палестине нету ни таких рек, как у нас, ни лесов, один сплошной песок и жара. Да, и не забудь про сарацин, которых ты собираешься рубить на кусочки. Вряд ли они охотно согласятся с твоими намерениями.

Он задумался и добавил:

– Другие говорили – это земля, где вместо воды текут молоко и мед, а сады похожи на рай… Знаешь, что мне кажется? Когда мы туда попадем, то увидим, что она совсем другая, чем мы думаем и чем нам говорили. Так всегда случается. Можешь поверить слову человека, вволю пошлявшегося по доброй половине Европы.

Гай давно подозревал, что остававшаяся для всей честной компании загадкой прежняя жизнь Мак-Лауда была достаточно бурной, и почувствовал нечто вроде мимолетной зависти к попутчику. Вроде ненамного старше его самого, самое большее лет на пять, а уже успел повидать столько стран, городов и разных людей!

– Половина Европы – это как? – раз на шотландца напал очередной приступ болтливости, этим нужно пользоваться. Мак-Лауд любил потрепать языком, и под настроение мог рассказать много любопытного. – Я так полагаю, ты воевал в чьей-то армии?

– Ага, – Дугал мотнул встрепанной шевелюрой, отчего пара заплетенных у висков тонких косичек размашисто качнулась из стороны в сторону. – Погоди, дай вспомнить… Значит, сначала я угодил к Филиппу Французскому. Тогда, лет десять назад, он только-только взобрался на престол, и держался обеими руками, чтобы не спихнули любящие родственники. Я дрался на его стороне, потом подался к Ричарду. Он с братцами в очередной раз поссорился с собственным папашей, Старым Гарри. Ричарду не слишком везло – против него выступили сговорившиеся Генрих и Филипп, а я понял, что мне надоело рисковать своей единственной шкурой за английских да французских принцев и королей. Какое мне, в сущности, до них дело? Мы никогда не видели от них ничего хорошего. Я решил податься на полдень – никогда там не бывал, а небылиц слышал столько, что в голове не умещалось. Шел себе и шел, никуда особо не спешил, ни во что не встревал, перебрался через какие-то горы и вдруг мне говорят: «Это уже Италия». Италия так Италия, одна страна ничуть не лучше и не хуже другой.

– Италия… – задумчиво протянул Гай, словно пробуя название далекой страны на вкус. – Расскажи, на что она похожа?

– На праздник, – без раздумий ответил Мак-Лауд. – Затянувшийся праздник, который никогда не кончается. Все уже забыли, что празднуют, но не могут остановиться. Еще там все резкое и яркое – и люди, и еда, и цвета, даже запахи. Достаточно на день задержаться в любом городе, чтобы голова пошла кругом. Я не успел даже ничего сообразить, едва выучился связывать между собой пару слов по-тамошнему, как очутился в войске Фридриха Германца, того, которого кличут Барбароссой-«Рыжебородым» – он что-то не поделил с итальянцами, то ли земли, то ли налоги с городов. Но Рыжий требовал от своих подчиненных такого порядка, что я очень быстро сбежал и ушел к его врагам. Мы устроили отличную битву, Фридриху изрядно досталось, но итальянцы, как назло, перессорились между собой, а заодно повздорили с своим папой…

Гай внимал, чуть склонив голову набок и приоткрыв рот. Его заворожили не столько хитросплетения малопонятной ему истории войн на Италийском полуострове, сколько манера Дугала рассказывать, перескакивая с одного на другое, повинуясь известным только ему соображениям и совершенно не обращая внимания на слушателей.

– …Я вдруг решил, что цель всей моей жизни – вступить в папскую армию. Наверное, заразился местным безумием. Итальянцам хорошо – они рождаются с головой набекрень, а я-то ничего не понимал, только разевал рот, глазел по сторонам и, наверное, выглядел как последний дурак. В общем, послужив в папском войске, которое почему-то состояло сплошь из иноземцев, а воевало с сицилийцами, оказавшимися самыми настоящими норманнами, я сказал: «Хватит! Еще немного, дружище, и ты окончательно спятишь в этой стране дешевого вина, сговорчивых девчонок и правителей, всегда готовых вцепиться в глотку друг другу. Италия прекрасна, но тебе лучше держаться от нее подальше».

– Что же случилось потом? – спросил Гисборн, стараясь не засмеяться.

– Ничего примечательного, – безмятежно отозвался Мак-Лауд. – Покидал в мешок имевшееся барахло, расплатился с долгами, сказал приятелям «Счастливо оставаться» и дал деру. Подумал, что настала пора глянуть, как обстоят дела на Острове. Человеку, как я не раз убеждался, хорошо только дома.

– Тогда почему ты не в своем, как его… – Гай тщетно попытался вспомнить не раз упоминавшееся Мак-Лаудом название его родного не то города, не то просто поселения, затерянного где-то на севере в шотландских горах.

– Не в Гленн-Финнан? – Дугал презрительно хмыкнул. – Что мне там делать? Ковыряться в земле или развлекать соседей всяческими россказнями? Кроме того, мне не стоит лишний раз показываться в наших краях. Короли умирают, но у их слуг память до-олгая…

– При чем здесь короли? – Гисборн уже ничему не удивлялся.

Мак-Лауд внезапно замолчал, а потом неохотно буркнул, словно торопясь поскорее отделаться от неприятных воспоминаний:

– Лет десять назад я случайно прикончил одного типа… Сейта, англичанина. Командира отряда, стоявшего в Гленн-Финнан. По нашим, шотландским законам, правда была на моей стороне, а вот по уложениям Старого Гарри кое-кому предстояло на завтрашний день сплясать в воздухе. И происхождение не спасало. Для королевских псов что шотландское дворянство, что наши же вилланы – все едино. Я, конечно, в ту же ночь удрал из-под стражи, но мой папаша мудро решил не рисковать и не ссориться с англичанами, укрывая нашкодившего сынка. Он указал мне на дверь. Тогда-то я жутко разозлился, но теперь понимаю, почему он так поступил. Мне, младшему в роду, все равно ничего не полагалось – ни земли, ни денег. Рано или поздно пришлось бы уходить из дома, искать покровителя, поступать на службу… Тогда я подумал, что у меня имеется все, что нужно человеку – меч и голова на плечах. И отправился на поиски двух самых непостоянных вещей в мире – славы и золота, сам по себе и сам за себя. Ежели я теперь заявлюсь домой, семейство не слишком обрадуется. Папаша наверняка уже отдал Богу душу, значит, всем заправляет мой старший братец, Малкольм. Ему совершенно не нужен нахлебник, да еще с моим характером и привычкой встревать не в свои дела. Такая вот история, – Дугал кривовато ухмыльнулся. – Хватит обо мне. Скажи-ка лучше, ты запомнил, что наговорил отец Колумбан о том, как нам побыстрее добраться? Я обычно не мудрил: ехал от одного города до другого. Там порасспросишь, здесь узнаешь что-нибудь полезное… В любом рыцарском копье найдется местечко для человека, умеющего обращаться с оружием. Гэллоуглас редко остается без работы.