Текст книги "Лучший гарпунщик (Ветер над островами - авторская редакция)"

Автор книги: Андрей Круз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

В самом дальнем конце рыбного пирса было что-то вроде крошечной харчевни, где на решетке жарили здоровые куски какой-то рыбы, а рядом, на большом противне, шипела поджаристая картошка.

Крупная румяная тетка в завязанной на лбу красной косынке, почти полностью повторявшей цвет ее щек, заправлявшая всем этим хозяйством, поздоровалась, приняла от меня шестьдесят копеек, после чего подала на деревянных дощечках по огромному тунцовому стейку и по целой горе жареной картошки с луком. А в качестве напитка, к моему удивлению, подали самый обычный томатный сок в жестяных кружках, а к нему – солонку с крупной солью, что всколыхнуло у меня в мозгу какие-то смутные детские воспоминания – томатный сок в разлив за десять копеек, в продуктовых магазинах, из высоких конических баллонов с краниками внизу.

От запаха свежей рыбы прямо с углей желудок забился в голодных судорогах. Выдавив на рыбу четвертинку лимона, я боковиной вилки отломил кусок волокнистого тунца от целого стейка с темными отпечатками раскаленной решетки, закинул его в рот и аж застонал от тихого блаженства. – изысками, может быть, повариха не заморачивалась, но все свежее – обалдеть.

Вера тоже ела, и даже с аппетитом, попутно все время поглядывая на хорошо заметную с этого места шхуну. Паруса спущены, швартовочные тросы намотаны на чугунные кнехты пирса. По палубе кто-то ходит, загорелый, голый по пояс, но разглядеть лучше не получается – далеко. Однако девочка перехватила мой взгляд и сказала:

– Иван– машинист. Он, когда в порту, только и возится с машиной. Она ему вместо жены и негритянок в борделе.

Тут я снова озадачился. Что у них там стоит? Дизель? Не верится как-то, дизель – штука сложная, на самом деле, сложнее обычного бензинового двигателя, а судя по тому, что я вокруг заметил, тут технологии еще за пределы «силы пара» не вышли. Достаточно того, что в лавках и караулке я электрических лампочек не видел, а висели на стенах исключительно… хм… керосиновые? Или масляные? Тут уже не знаю, но в любом случае, на чем-то жидком, с фитилями и стеклянными колбочками.

Если из таких выводов исходить, то на шхуне должна быть полноценная труба, как на любом пароходе. Высокая, чтобы тягу создавать, а ее не было. Не было на «Закатной Чайке», и не было ни на одном другом суденышке в гавани, хоть и были они самыми разными, длиной от десяти метров примерно так до пятидесяти. Хотя с этого места можно было разглядеть на палубах некоторых судов, ближе к корме, надстройки или люки, очень похожие на машинные. И тоже без больших труб. Интересно.

– А что за машина у вас? – спросил я Веру.

– Обычная, судовая. – прожевав, пожала она плечами. – Средняя.

– А еще какие есть? – уточнил я.

– Большие и малые. – удивительно емко ответила она.

– И на чем она работает? – зашел я с другой стороны.

– Как на чем? – посмотрела она на меня с удивлением. – На воде и масле. На чем еще машины работают?

– У нас, там… – я неопределенно кивнул куда-то себе за спину, подразумевая свой мир. – … машины на чем только не работают, самые разные есть. Поэтому и спрашиваю.

– У нас машина одна. – ответила она категорично. – И на судах, и для мастерских, и для электричества, если оно есть.

– И как работает?

– Дай поесть, а? – поморщилась она. – Иван– моторист тебе все расскажет.

– Вы в школе устройство машин проходили? – спросил я, зайдя с другой стороны.

– А как же! – гордо ответила Вера, цепляя с дощечки очередной кусок рыбы. – Проходили.

– И оценки ставят?

– Ставят… – с оттенком недоумения нахмурилась она. – Как же без оценок?

– И что у тебя по устройству машин было? – спросил я напрямую.

– Что надо, то и было. – сразу насупилась она, зацепила белыми зубами рыбу с вилки и начала подчеркнуто тщательно ее пережевывать.

Я решил не добивать ее, потому что тема оценок по «Теории машин и механизмов» ее явно не вдохновляла на продолжение беседы, и тоже вернулся к обеду. Так, в сосредоточенном молчании, мы доели наш обед, после чего легальные поводы не возвращаться на борт шхуны были окончательно исчерпаны. Вера это поняла, потому что вздохнула, подхватила с земли стоящий между ног ранец, и спросила:

– Пойдем, что ли?

– Пойдем. – кивнул я. – Чего тянуть? Чему быть, того не миновать.

Я тоже закинул ранец на плечо, и пошел следом за решительно зашагавшей девочкой. Мы прошли «рыбацкий сектор» гавани, затем потянулись пирсы, к которым были пришвартованы суда побольше. Стояли они плотно, одно а другим. На некоторые как раз грузили товар с помощью примитивных кранов с приводом от ручных лебедок, на иных шла приборка и покраска, а на некоторых палубы были пустынны.

– Вера, а в судах ты разбираешься? – спросил я.

– А как же? – даже удивилась она вопросу. – У нашей семьи вся торговля морем всегда была. Как мне не разбираться?

– Так просвети тогда, как что называется, чтобы мне совсем дураком не выглядеть. – попросил ее я. – Вон та большая посудина как называется?

Я показал на судно метров пятидесяти в длину, широкое, с тремя мачтами и длинной надстройкой на палубе. На корме его красовалась надпись белым по черному: «Нарвал».

– Это барк. – сразу сказала она. – Принадлежит Христианскому Промышленному Дому, доставляет всякий товар с Большого острова. Больше этих судов и не строят.

– А вот это что?

Палец мой указал на одномачтовое суденышко метров пятнадцати, или чуть больше, в длину, на корме которого сидел, свесив босые ноги за борт, матрос в белых холщовых портках и удил рыбу с борта.

– Шлюп. – ответила Вера. – Видишь, какой он широкий и развалистый в миделе? Если бы он был уже и нос острее, то была бы яхта. Да, и у яхты водоизмещение поменьше, с грузом они не ходят. Корпус узкий, нос острый, а у шлюпа – все как у земляной шаланды.

– А как они ходят? – уточнил я. – Ну, яхты, я имею ввиду.

– Пакетботами и почтовыми судами. – ответила девочка. – Иногда пассажиров берут, если место есть. И у Церковной стражи посыльные яхты есть, но на тех еще и по две пушки.

Вот как… еще интересная деталька, не забыть бы расспросить. Пушек я пока не видел, к слову.

– А «Закатная чайка» – шхуна? – уточнил я.

– Шхуна. – кивнула девочка. – Шхуны у тех купцов, которые далеко ходят, а груза возят не так, чтобы слишком много. Зато идут быстро. А вон там, видишь? В конце пирса?

Ее маленькая ладонь указала на двухмачтовое грузовое судно, явно не скоростное, широкое, с высокими бортами и наверняка – с объемистым трюмным чревом.

– Толстяк какой. – усмехнулся я.

– Верно. – скупо улыбнулась на комментарий девочка. – Это лихтер. На них ходят те, кому спешить некуда, а груза берут много. И с ним небольшая команда может управляться, так что купцы такие любят строить. Такой лихтер везет груза как две наших «Чайки».

Как я понял, на этом список строящихся здесь судов и исчерпался, если не считать всевозможные рыбацкие баркасы, шаланды, шлюпки с судов и крошечные верткие тузики, скопление которых вплотную примыкало к рыбному рынку.

Так мы прошли шесть капитальных каменных причалов, далеко отходящих от набережной, и добрались до последнего, седьмого, в самом конце которого и пришвартовалась «Закатная чайка». С борта на причал были переброшены узкие дощатые сходни с канатными леерами.

Палуба немаленькой, в общем, шхуны, с такого расстояния показалась тесноватой, ее среднюю часть занимала невысока надстройка ходовой рубки. Сама тиковая палуба была выскоблена и пропиталась морской солью до белизны. На самом носу, равно как и на корме, стояли две металлические треноги, мощные и капитальные, назначение которых я так и не понял.

За надстройкой, у самой полукруглой кормы с далеко выдающимся назад ахтерштевнем, у поднятой двойной крышки большого люка, рядом которым возвышались невысокие изогнутые трубы, сидел на корточках голый по пояс загорелый человек в грубых холщовых портках, застегивающихся на боку с захлестом, как у всех нормальных моряков, и с всклокоченной седоватой бородой. Руки у него были измазаны по локоть в машинном масле, босые пятки по цвету соперничали со смолой, а сам он коротким широким ножом, похожим на сапожный, сдирал резиновую прокладку с какой-то металлической детали. Длинные седые волосы были забраны на затылке в хвост, перехваченный кожаным шнурком, на шее висел простой латунный крестик.

Человек поднял голову, услышав наши шаги, внимательно посмотрел на Веру светлыми, словно выцветшими на солнце глазами в окружении частых морщин, дождался, когда мы подойдем ближе, и лишь затем спросил:

– Что случилось? Где все?

– Погибли все, дядя Ваня. Никого не осталось. – сказала Вера, и заплакала, в первый раз с похорон отца.

Драка.

Уже день клонился к вечеру, когда Вера закончила свою историю. Иван– моторист слушал внимательно, часто переспрашивал и уточнял. Рассказ про меня принял на веру, вроде бы. Пока Вера рассказывала, он вскипятил чайник, молча поставил перед нами на палубе три кружки с ароматным чаем, а к нему выложил полупрозрачную сахарную голову со щипцами.

Мы с Верой пили чай внакладку, а Иван – вприкуску, да еще и из блюдечка.

– Дядя Ваня. – вдруг спросила Вера, когда разговор к концу подошел. – А где Игнатий?

Иван поморщился слегка, и не успел ничего ответить, как Вера спросила:

– Опять запил, да?

– Ну, не знаю пока. – ответил Иван. – Вчера днем он в город пошел, а с вечера я его с двумя мужиками какими-то на пирсе видел. И совсем пьяными не показались. Но выпивши был, не без того.

– Опять. – вздохнула Вера и обернулась ко мне. – Сколько отец ругался, сколько его рассчитать грозил! Только второго такого шкипера, как Игнатий, и нет, наверное, поэтому и прощал всегда.

– Верно, шкипер он редкий. – кивнул Иван. – Другой утоп бы давно в тех местах, куда Игнатий шхуну водил, а этот и судно куда надо приводил, и товар. К Чертовой банке никто без лоцмана не суется, а Игнатий с закрытыми глазами там шхуну ведет, и хоть бы хны ему. За то его хозяин покойный и терпел, хоть вечно с ним на берегу такое… А вот в плавании – ни– ни, ни капли.

– Команду надо нанять, временную. – сказала Вера, причем уже отнюдь не просительным тоном. – Сколько надо, чтобы до Большого Ската дойти, не больше, но нормальных, с рекомендацией. И Игнатия привести, пусть этим и занимается.

– Хм… – даже вроде чуть– чуть удивился Иван такому тону девочки. – Сделаем. Я вот друга вашего нового с собой приглашу, если он боец. Сами знаете, в какие трактиры Игнатия заносит.

– Сходишь с Иваном? – сразу обернулась ко мне Вера.

– Схожу, чего не сходить? – ответил я. – Вещи бы мне только бы бросить.

– Вот Иван и покажет, куда их скинуть.

Как и следовало ожидать, ночлег у команды был в трюме. Под надстройкой были две крошечные каютки, которые занимали хозяин и шкипер, а остальная команда с гамаками пристраивалась под палубой. Или даже на самой палубе, если погода была хорошая. Мы с Иваном спустились по крутому трапу в трюм, пахнущий мокрой пенькой и чем-то сладко–фруктовым. Запах шел от небольших бочонков, составленных поодаль.

Иван полез в какой-то рундук, который я сразу не разглядел в полумраке, откуда вытащил и выдал мне свернутый гамак с одеялом и маленькой подушкой, набитой чем-то, напоминающим крошеную пробку, и моряцкий сундучок для вещей, больше похожий на старинный фибровый чемодан, с бронзовой табличкой, на которой было выбито название шхуны.

– Вот тут устраивайся, ближе к трапу. А дальше уже матросы живут.

Понятно, даже в трюме места по ранжиру поделены. К радости моей, морские узлы я вязать умел, занимался в детстве парусным спортом на маленьких швертботах, катаясь на них по реке Тверце, так что вполне сноровисто закрепил гамак шкотовыми узлами под одобрительным взглядом Ивана. Хорошо, что не опозорился.

Все, что в этот сундучок не влезало, вешалось на крючья хитрой формы, прикрученные к столбам, к которым как раз и крепился гамак. Туда я и повесил «винчестер» в чехле и рюкзак. На винтовку Иван глаза скосил, затем спросил, не удержался:

– Хозяйская?

– Была. – коротко ответил я. – Моя в драке пропала, Вера взамен отцовскую отдала.

Моторист лишь кивнул, никак не прокомментировав мое заявление. Зато сказал:

– Сейчас по трактирам пойдем, так ты ко всему готов будь. – он поскреб пятерней в затылке и добавил: – У Игнатия дар есть такой – плохие компании находить. Мало ли как дело повернется.

За разговором он переоделся в нормальные штаны с сапогами, натянул на себя рубаху, и в карман положил весьма добротный с виду бронзовый кастет, правда, без шипов.

– Понадобится, думаешь? – спросил я.

Иван пожал плечами, затем ответил:

– В кабаках, что у порта, всякое случается, и до смертоубийств доходит. А револьвер оставь, все равно на входе в кабак отберут, или не пустят с ним. Забыл правило?

– Я многое забыл. – неопределенно пожал я плечами.

– Это забывать нельзя. – наставительно ответил он. – Пьяный идет с оружием – двадцать рублей штраф. А в кабак оружным приперся – еще месяц аресту и пятьдесят штрафа. Помни. Даже за нож, если большой, можно в кутузку загреметь.

Понятно. Значит, несмотря на церковную власть, настоящей святости народ здесь так и не достиг, если и грабежи случаются, и поножовщины кабацкие, и сам свидетелем был «церковной казни» над скупщиками краденого. Интересно, интересно, а мне всегда почему-то казалось, что если где церковь власть возьмет, то там все по струнке. Ошибался, видать. А вот револьвер мы тогда брать не будем. И кастет нам без надобности, если до кулачков дойдет, то мне лучше без него.

– Ну, пошли, что ли? – спросил Иван, одергивая рубаху и приглаживая выбившиеся из хвоста волосы.

– Пошли. – согласно кивнул я.

Вера сидела на палубе, задумчиво глядя на город и очищая мандарин, размерами больше смахивающий на апельсин.

– Пойдем мы, барышня. – доложился Иван. – Одна вы на борту остаетесь.

– Я на вахте побуду, ничего страшного. – ответила она. – Сами знаете, тут в порту пока ничего не случалось.

Иван лишь кивнул, и мы сошли на пирс по пружинящим под ногами сходням. Случалось, не случалось, но раз он девчонку малолетнюю спокойно за вахтенного оставляет, то значит – тому есть причина. И ему я верю, потому что за последние три дня сам ее хорошо узнал – с такой не шути.

Направились мы не в ту сторону, с которой пришли, а в противоположную, за дальний угол форта, куда вела сначала мощеная набережная, а потом просто натоптанная тропа. И в какие края она вела, стало ясно после того, как нам навстречу попалась пара пьяных матросов, идущих в порт и поддерживающих друг друга.

Действительно, сразу же за поворотом крепостной стены началась не длинная, кривая и грязноватая улочка, зажатая между самой стеной с пристроенными к ней лавками, и двухэтажными домами из привычного уже красного кирпича, в которых первые этажи представляли собой идущие один за другим «трактиры», «рюмочные» и «кабаки», из открытых окон и дверей которых на улицу неслись звон посуды, звуки какой-то музычки, не слишком виртуозно исполняемой вживую, пьяный гомон, хохот. В общем, стандартный кабацкий набор звуков.

Прямо на улице, под стенами трактиров пристроились несколько пьяных, не способных к дальнейшему самостоятельному перемещению, и при виде их Иван– моторист покачал головой, пробормотав:

– Вот же балбесы… Загребут их объездчики, будут в холодной отсыпаться. И штрафа по пять рублей с каждого возьмут.

При этом он бросил взгляд куда-то вверх. Я тоже посмотрел туда и с удивлением увидел наверху крепостной стены стоящего под навесом крепкого бородатого мужика с револьвером и нагайкой на поясе. На шее у него висела на ремешке уже привычная бляха. Вот оно как… грех-то здесь под присмотром. Но все равно… для церкви не слишком назойливым, как я понимаю. Все остальное здесь нормально, и даже две вывески «Веселый дом „Под пальмами“» и «Веселый дом „Летучие рыбки“» тоже никого не удивляют. Чем дальше в лес, тем толще партизаны. Что-то я пока во всем происходящем вокруг не понимаю. Здорово так не понимаю.

– Ну, откуда начнем? – спросил, адресуясь, скорее всего, к самому себе, мой спутник.

Я промолчал, и Иван, подумав несколько секунд, ткнул пальцем в заведение с вывеской «Рюмочная», после чего сказал:

– Если он уже пропился, то тут заседает, поскольку всего дешевле.

С этими словами он решительно пересек улицу и толкнул обшарпанную и чуть перекосившуюся дверь, которая со скрипом открылась, пропуская нас внутрь, а наружу. в свою очередь, целое облако запахов алкоголя и табака, шума и пьяных криков.

Рюмочная была самой, что ни на есть, классической. Подобную картину я наблюдал разве что в детстве, у винного магазина под бытовым названием «Шестерка», в котором самой последней окрестной пьяни предоставлялся богатый выбор всевозможной бормотухи, от «Солнцедара» до «Трех семерок». Именно там сразу в одном месте можно было увидеть столько пропитых рож в такой степени опьянения, почти что в астральной.

Стоячие столы, заваленные огрызками какой-то немудрящей закуски, грязные стаканы с желтоватой жидкостью внутри, как нельзя более смахивающей на дешевое крепленое вино, всклокоченные волосы и бороды, красные мутные глаза, заплетающаяся и бессвязная речь. Угол отгорожен высокой деревянной стойкой, за которой разливает по рюмкам эту самую бормоту здоровенный лысый и бородатый мужик, в жилетке, надетой на потное голое тело, обнажающей могучие, толщиной в хорошее бревно, мускулистые руки.

А в дальнем углу, на высоком стуле, пристроилась его копия, сжимающая в руках тяжелую дубинку, обшитую кожей. Обращало на себя внимание лицо человека с дубинкой, все покрытое какими-то до удивления симметричными светлыми пятнами. Чуть подумав, я сообразил, что это и есть следы сведенной татуировки. «Свободный негр», получается… А теперь за вышибалу, и его нынешняя должность никаких сомнений не вызывала.

– А нет здесь Игнатия… – задумчиво протянул Иван, брезгливо морщась. – В «Дурную рыбу» пойдем тогда.

– Это хорошо или плохо? – спросил я.

– Кто ведает истину? – философски ответил Иван. – Если еще не пропился, то мог проиграться. Игнатий у нас по– всякому умеет.

– Лишь бы не совмещал. – усмехнулся я.

– Не совмещать не получается. – в такой же интонации ответил моторист.

«Дурной рыбой» назывался трактир почище рюмочной. И публикой почище, без откровенных забулдыг, и обстановочной. Здесь и прокисшим пойлом не воняло, как в прошлом заведении, и огрызки по столам не валялись, и вели себя здесь прилично. Относительно, конечно, но под стол никто не сползал, да и вышибал вроде не было видно. Если «Рюмочная» была, по всему видать, финишем жизненного пути, то «Большая рыба» – одной из первых ступенек на этой ведущей вниз лестнице нравственности.

Были тут и дамы. Все как на подбор, с татуировкой на лицах, пусть и не слишком изобильной, и с одинаковыми браслетами на руках, на каждом из которых было что-то выбито. Одеты же они были вполне по– местному, хоть и с претензией на откровенность. Если бы не сильный загар и не татуировки, выглядели бы они вполне нашенскими, русскими. В общем, происхождение «негров» для меня тайной быть перестало – получились они из наших же соотечественников, впавших в полный упадок по сравнению с «христианами». По какой причине это случилось – не скажу, не знаю. Но выясню еще.

– Вон Игнатий. – негромко сказал Иван, указав взглядом в дальний угол трактира.

Там играли в карты. За большим круглым столом сидело пятеро. Двое вполне пьяных, у которых на лбу словно клеймо стояло: «Лох!». А еще трое, в свежих сорочках, сбитых на затылок новеньких соломенных шляпах и с аккуратными бородками, с золотыми браслетами и с золотыми же цепями на шее, выглядели как дружная и сноровистая компания «катал», потрошащих добычу.

– Который из них?

– Седой который, с лысиной. – пояснил Иван.

Точно, был там такой, пьяный в дрова, осоловело таращившийся в кое– как удерживаемые в руках карты, в которые только ленивый не мог заглянуть. Среднего роста, красномордый, со всклокоченной седой бородой, слипшейся от пролитого в нее вина и застрявшими в ней крошками хлеба, в мятой и скособоченной шляпе, на которой кто-то всласть посидел, судя по ее форме. Или сплясал.

Иван решительно подошел к столу, кивнул сидящим, пригнулся к уху пьяного шкипера и шепнул, но так, что все вокруг тоже услышали:

– Игнатий, заканчивай. Беда случилась, уходить надо.

К моему удивлению, кочевряжиться шкипер не стал, а просто положил карты на стол, сказав:

– Сбросил. – икнул пьяно и добавил: – Ухожу.

– Куда ты пошел? – деланно удивился самый высокий из «катал», с аккуратно подстриженными каштановыми волосами и бородкой, с бриллиантовой серьгой в ухе. – Мы на десять партий сели, а ты три сыграл.

– Не помню такого. – решительно помотал головой Игнатий. – Это ты туман наводишь, Фома. С этой раздачи банк забирай, и на том моей игре конец.

С этими словами он начал подниматься, опираясь руками на стол. Процесс шел плохо и медленно. Неожиданно Фома кивнул сидевшему слева от него крепышу со светлыми волосами, и тот довольно ловко усадил Игнатия на место.

– Десять раздач сыграем – и пойдешь. – заявил Фома.

– Фома. – обернулся к нему Иван, и уставился в глаза игроку, прищурившись. – Ты нам тут дым не пускай. Тебя здесь каждый негр знает, и знают, как ты играешь. Не верю я тебе про десять раздач, да и нет такого правила.

– А тебе, мужик, верить и не надо. – жестко ответил Фома. – Достаточно того, что я себе верю. Он пьяный, уже имя свое забыл, вот и уговор наш из головы выпал.

Блондинистый крепыш снова протянул руку к Игнатию, который опять начал вставать, но на этот раз я перехватил его за запястье. Крепыш даже вырывать не стал свою конечность из захвата, лишь посмотрел на меня с недоумением.

– Ласты при себе держи. – сказал я. – Смотреть смотри, а руками не трогай.

Тот лишь хмыкнул, но руку убрал. Зато на меня в упор уставился из– под полей своей модной шляпы Фома. И спросил:

– Беды ищешь?

– Это ты берега теряешь, как мне кажется. – ответил я. – Только не говори, что он у вас выиграл, я смеяться тогда буду.

Произнося эту фразу, я слова подбирал с тройным тщанием. Не знаю я, как тут в такие моменты говорить принято, и что за большой косяк счесть могут. Но вроде ничего экстраординарного не сказал.

– Шла ему карта. – коротко ответил Фома, явно размышляя о чем-то. – Надо партнерам отыграться бы дать.

Понятно. Игнатия в игру втягивали, и дали выиграть при этом. А когда пришла пора свое кровное возвращать, на охмурение клиента затраченное, мы приперлись, и пытаемся им все испортить. Отсюда и басня про десять раздач.

– Вон деньги на столе. – кивнул я. – Отыграли, сколько могли. А теперь он уходит. И ждать не может, и играть с вами не будет. Некогда.

Как-то между делом первая роль в разговоре перешла ко мне. Иван даже чуть в сторону отступил, прислушиваясь. Руку в кармане держал, однако, где кастет у него припрятан.

Фома тоже был немного озадачен. Подвело его то, что он планировал Игнатий обыграть до исподнего без помех, а тут мы. И лицо терять нельзя, и в драку лезть ему не очень хочется, как мне кажется, хоть он ее явно не боится. Просто варианты просчитывает, чтобы ему больше не потерять. Но решил вместо него все третий из их компании, высокий, плечистый, со сломанным носом и многократно разбитыми ушами. Он сказал:

– Через меня пройдешь – и уводи своего шкипа. Или плати за него. – после чего добавил увесисто, сделав короткую паузу: – А другого пути нет.

Нельзя сказать, что я в драку рвался, но и не бегал от нее никогда. Так с детства сложилось, да и занимался всю жизнь чем-то рукомахательным. А кроме того, понял я, что лучшего способа заявить о себе у меня не будет. Поэтому я просто сказал, пожав плечами:

– Как скажешь. Но платить никто не будет, вы свое взяли.

– Нет. – вдруг как-то очень искренне и радостно засмеялся Фома. – Свое мы как раз сейчас возьмем!

И он встал, с грохотом отодвинув стул. Я немного напрягся, но он направился прямо к выходу, а следом за ним пошли его товарищи. У дверей он встал, глянув на меня в некоем недоумении, затем спросил:

– Ты что, замерз? Давай в круг, надо еще взятки сделать да народ собрать. – после чего добавил пословицу: – С мелкой рыбы хоть в ухе навар.

Видать, аналог поговорки про худую овцу и что с нее можно иметь. И как оказалось, к разговору нашему уже весь кабак прислушивался, потому что все разом загомонили радостно, загремели стульями и толпой потянулись к выходу, возглавляемые трактирщиком, кричащим: «В круг! Все в круг! Бой будет!».

А Иван между тем хлопнул меня по плечу, спросив:

– Уверен? Павел драться горазд, может и покалечить.

– Ну, если не убьет, то все остальное терпимо. – хмыкнул я. – Да и этот вопрос пока на обсуждении еще, кому на лекаря раскошеливаться.

В общем, рассчитывал я на банальную кабацкую драку. А угодил на какой-то поединок. Будем надеяться, что просто на кулачках, а не на ножах, скажем, или боевых негритянских топорах. Ну да ладно, за язык меня никто не тянул.

Иван пошел следом за мной, поддерживая Игнатия, который при этом довольно сноровисто переставлял ноги, хоть по состоянию должен был давно упасть и не шевелиться.

Что такое «круг» – стало ясно сразу, когда толпа начала распределяться по всей ширине улицы, от трактира до стены форта, образуя некий импровизированный ринг. Объездчик на стене тоже оживился, явно собираясь насладиться зрелищем, а вовсе не проявляя желания разогнать начинающуюся драку. Видать, не криминал это здесь. Ну и хорошо, чего вмешиваться, когда двое дерутся по взаимному согласию? Сами разберутся.

Не зная, что делать, я следил за своим противников, Павлом, и повторял то, что делал он. Снял сапоги, стащил с себя рубаху, оставшись в одних штанах. По ходу дела начал разминаться. А мою растерянность по поводу правил предстоящего боя развеял как дымок трактирщик, начавший громко выкрикивать:

– По мужскому спору будут драться Павел, что из вольных добытчиков, и Алексей с «Закатной чайки», что пришла с Большого Ската. Ставки принимаю я, за Павла два к одному, за Алексея – четыре к одному.

К нему сразу рванули со всех сторон, гомоня и толкаясь, причем я заметил, что самую большую ставку, в золотых монетах, сделал Фома. На Павла. Ну, хорошо, потом не обижайся. Или мне потом не обижаться? Кто знает.

Народ, кстати, бежал к ожидающемуся зрелищу со всех сторон, и ставили почти все. А ведь если выиграет Фома, то точно все свои потери, настоящие и мнимые, отобьет. А вот если и тут проиграет… Тут трактирщик, к моему великому облегчению, перешел к оглашению правил. Видать, тут перед дракой так принято. Полезная традиция для тех, кто не очень в курсе.

– Бой начнется по моей команде и будет длится до полной победы! – кричал кабатчик все увеличивавшейся толпе. – Нельзя в глаза бить, за волоса хватать, пальцами рвать, нельзя кусаться и нельзя к причинному месту. Можно бить руками и ногами, можно бороться, можно душить и выворачивать руки и ноги. Если кто из бойцов не сдюживает, то может сдаться, так и сказав, а если говорить не может, то трижды должен рукой хлопнуть, по земле ли, или по чему иному. А если кто за нож, палку, камень или что иное схватится, того отдадут объездчикам, потому что в правилах такого нет.

Павел тоже энергично разминался, искоса поглядывая на меня. По сложению он был почти что моей копией. Весом килограмм за девяносто, ростом тоже с меня примерно, а во мне метр восемьдесят семь. Разве что я чуть жилистей, а у него мускулатура порельефней.

А еще я обратил внимание, что шрамов на теле у него хватает, а вот татуировок нет. Ни единой точки. И ни у кого иного, кроме «негритянок» в кабаке, их тоже нет, хоть среди присутствующих больше половины – моряки, а у них вроде как традиция. И я себя мысленно похвалил не единожды за отвращение к партакам, из– за чего проскочил без них через детство хулиганское и длительную службу. Даже без эмблемы рода войск обошелся, даже без группы крови подмышкой, какую многие себе кололи, подражая эсэсовцам. Есть у меня такое чувство, что сейчас бы мне эта пачкотня боком вышла бы.

– Бойцы! – крикнул трактирщик. – В круг!

Толпа загудела, послышался свист. Иван хлопнул меня по спине, подталкивая, и я пошел вперед, пока расслабленно. Кабатчик как заправский рефери встал посреди круга, жестами предлагая подойти к нему, затем отскочил назад и крикнул: «Начали!».

Павел оказался рядом со мной мгновенно, решив не тратить время на прощупывание противника. Два быстрых удара руками я принял на локти, вскользь пропустил по животу прямой удар ногой… и затем бой едва не закончился. Как я успел среагировать – я и сам не понял. Это был удар великолепный, ногой в голову, сбоку, стоя к противнику лицом, без разворота, исключительно за счет скорости и растяжки. Идеально неожиданный, сложный в исполнении и исполненный виртуозно. Я лишь успел немного отклониться, подняв плечо, и меня как бревном шарахнуло, чуть не сбив с ног.

Толпа взревела. Видать, Павел меня взять решил сразу с «коронки», а ее тут все знали. На ногах я устоял, хоть и обалдел немного, но открылся корпусом, и получил чувствительный удар справа в ребра, а затем в солнечное сплетение, который успел частично парировать локтем, а на удар в переносицу подставить лоб, точнее даже свод черепа.

Если бы мы в перчатках дрались, то ничего бы не было, но голым кулаком в это место угодить неприятно, можно кисть сломать, и Павел болезненно сморщился, убрав руку и на мгновение открывшись. Мне удалось пробить ногой сбоку ему под колено, удар, слегка сотрясший его и заставивший ловить равновесие, после чего получилось сократить дистанцию и левой рукой воткнуть прямой удар вразрез, разбив ему губы. А вот правую мою руку, пошедшую следом на «раз– два», он потрясающе ловко поймал в захват, поднырнув под нее, и закручивая меня вокруг самого себя, провел через подножку.

Что-то подобное мне встречалось раньше, поэтому я успел захватить его за корпус и потянуть следом, выгибаясь, эдакой неуклюжей «мельницей», сбивая с приема и просто переводя драку на землю. Мы тяжело грохнулись в пыль, толпа заорала, засвистела, а кабатчик подскочил ближе, встав на колено, следя, чтобы никто запретными приемами не пользовался.

Павел рывком вывернулся из моего захвата, попутно успев засадить мне по печени, да так, что я лишь охнул и чуть дыхание не потерял. Пока приходил в себя, он уже навалился на меня сверху, расставив ноги для надежной опоры и отжимая локтем мою голову назад, по ходу несколько раз кулаком приложив мне по физиономии, удачно очень, вынуждая закрыться.

Вынуждая, но не вынудив, потому что тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять – начни я закрываться, и он меня так здесь и забьет, в такой-то позиции. Завяжет руки, добавит по корпусу, по открытой печени и в солнечное, потом опять по голове, а колотуха у него как кувалда, и все, тут бою и конец. И вместо защиты я лишь втянул голову в плечи, пытаясь принимать выбивающие из глаз искры удары лбом и скулой, и сделал главное – захватил двумя руками его левую руку, опорную, ту самую, что давила на шею, а ногой, подтянув ее к самой голове, захватил его голову. И рванул изо всех сил, стараясь перевернуться набок, одновременно распрямляясь, отжимая его ногой и не давая убрать голову.