Текст книги "Лучший гарпунщик (Ветер над островами - авторская редакция)"

Автор книги: Андрей Круз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

К радости моей, предусмотрительный лавочник торговал даже портянками из мягкого полотна в длинных рулонах, которые отрывал прямо у тебя на глазах, ловко отмеривая метром. Я уже не раз подумал о том, что с такими сапогами носки как бы и не очень будут. И не ошибся. Носок с сапогом портянке не конкурент, если мотать умеешь.

Гардероб дополнила пара рубах, куртка из грубой парусины, по форме повторяющая классическую зюйдвестку, распространенный здесь жилет с кучей карманов, и две пары шорт с запахом в поясе и длиной ниже колена, какие мне показались незаменимыми для палубной жизни, а Вера мою догадку подтвердила. Для моряков такие и шьют, самая удобная одежда в море.

Затраты меня не поразили – лавочник взял за все восемь рублей сорок копеек, так что мои запасы оказались почти нетронутыми, а я заодно у него и переоделся. Следующий визит нанесли к галантерейщику, где я купил добротный походный несессер из толстой кожи, который тут же заполнил всяким, от зубной щетки до зубного же порошка, и прочими остро необходимыми предметами, без которых никуда. А потом мы вдвоем пошли к оружейнику, причем аж на противоположный конец площади, потому что Вера сказала, что все остальные лавки по сравнению с той не заслуживают внимания.

Лавка, к которой мы подошли, называлась «Револьверный мастер Петр и его мастерские».

– Петр с мастерскими своими в Кузнецке, но здесь настоящий его товар. – пояснила Вера. – Про это все говорят. Торгует не только своим, и от других мастерских берет товар, но только самый лучший.

Если в «Оденем и Обуем» пахло нафталином и пылью, то у оружейника стоял знакомый запах оружейного же масла. Хозяин сидел в углу, под горящей керосинкой, и возился с каким-то небольшим револьвером с вынутым барабаном. Услышав звон колокольчика над дверью, он вытащил лупу из глаза, отложил инструмент и встал из– за верстака.

– Чем могу? – спросил он, подходя к прилавку и опираясь на него ладонями.

Это был крепкий дедок годам уже к семидесяти, загорелый, лысый, со шкиперской бородой и крепкими ладонями, темными от впитавшегося масла, и когда он заговорил, то я обратил внимание на сверкнувшие во рту золотые зубы.

Я огляделся. Выбор в лавке был. На деревянных панелях прямо за спиной хозяина, на бронзовых, обтянутых кожей крючьях, чтобы не царапать товар, лежали винтовки, карабины и ружья, числом не меньше тридцати. Увидел я, кстати, точно такой же «винчестер», как тот, что у меня на плече висел, и возле него мелком было написано «60». Чуть дальше, ближе к правой стене, красовалось десятка два револьверов самых разных видов.

– Револьвер мне нужен. – ответил я, разглядывая оружие и сразу соображая, какие требования к оружию предъявлять. – Со средней длины стволом, под хороший патрон.

– Одиннадцать миллиметров, длинный? – уточнил хозяин, отступая к стенду с короткостволом.

– Именно. – кивнул я, размышляя при этом, есть ли у них калибр крупнее обозначенного.

«С откидным барабаном» – хотел я добавить, но в последний момент одумался. А есть у них вообще такие, или как? Я пока только переломный видел, или просто в кобуре.

– Переломный не хотите? – сказал он, отвернулся к стене и снял со стенда большой револьвер, здорово похожий на все тот же «уэбли», только с длинным стволом и рукояткой покрупнее, широкой снизу, возле которого видны были цифры «27».

– Замок не разбалтывается? – спросил я.

Оружейник вроде как даже чуть удивился вопросу, пожал плечами, затем ответил:

– У него замок крепкий, нашей мастерской, а если вдруг и разболтается, так вам в любом городе поправят. Лавки везде есть. Да и сами видите – накладной замок, поменять – пара минут. И запор двойной.

– Дайте глянуть. – кивнул я, протягивая руку.

Револьвер был увесистым, как и подобает оружию под такой калибр. Ствол сантиметров пятнадцати в длину, восьмигранный, застежка замка под большим пальцем слева. Открывался он с негромким щелчком, ствол «провисал» на сантиметр, примерно. Я потянул его дальше. И из оси барабана вылезла звездочка экстрактора. Выглядело и вправду все солидно. И качество изготовления, кстати, исключительное. По любым критериям.

С одной стороны, от такой системы в свое время отказались из– за ее склонности к разбалтыванию, а с другой – выпускали ее тоже не один десяток лет. И до появления «нагана» с подобными переломными «смитами– и– вессонами» вся русская армия ходила. Правда, «наган» был с поочередной экстракцией гильз, что заставляло задуматься.

Против американского обыкновения, этот револьвер был «двойного действия», то есть самовзводный, ни и с возможностью взведения курка вручную. Это радовало.

– А вон тот можно посмотреть? – спросил я, указывая на револьвер, очень напоминавший старый американский «Кольт Нью Сервис» под сорок пятый калибр, разве что у этого ствол был чуть короче. Возле него было написано «29».

– Пожалуйста. – кивнул хозяин, протягивая требуемое. – Мастерской Васильева револьвер, а ствол харламовский. Добротный товар.

Насколько я понял, сказанное что-то значило, но уточнять не стал. Взял в руку оружие, покрутил. Да, верно, ствол у него был короче чем у «переломного», сантиметров двенадцать– тринадцать, с довольно толстыми стенками, цилиндрический, против восьмигранного у «уэбли», или как он тут называется? Барабан привычно для нашего времени откидывается вбок, форма максимально простая, без единого излишества, как в начале двадцатого века делали. Странно это, кстати, потому что винтовки здесь больше век девятнадцатый напоминают. Странно.

Этот револьвер очень напоминал старый «кольт», особенно формой защелки барабана, очень уж она была у прототипа характерная. Но опять же качество изготовления превышало прообраз многократно. То, что я держал в руках, поражало гладкостью поверхностей и подгонкой деталей. Хотя все очень просто, ничего лишнего, даже прицельные нерегулируемые, самое примитивное «железо».

– Перезаряжать чуть дольше придется. И если нагреется, то выбросить гильзы трудно бывает. – напомнил продавец, но больше ничего не сказал.

Тут он тоже прав. Но не настолько существенная разница, чтобы влияла на выбор. Кстати, а никаких скорозарядников я здесь не вижу, снаряжать барабан вручную надо. Будем тренироваться.

Я взял их в руки оба револьвера, покрутил, примерил в ладони, пару раз навскидку прицелился в рисованный портрет какого-то злодея, вывешенный на стене с уведомлением о розыске. Оба ухватистые, увесистые, но хорошо лежащие в руке. Затем отложил «уэбли», или как там его, а то, что назвал про себя «кольтом», показал хозяину и спросил:

– Двадцать девять рублей за этот?

– Верно, с кобурой и шестью снаряженными патронами. – ответил хозяин. – Еще что нужно?

Я уже обратил внимание, что револьверы большинство людей носит не на основном своем ремне, а на дополнительном, свисающем на одно бедро, где кобура, с гнездами под патроны. Такие ремни лежали у хозяина на прилавке, и на один из них я указал пальцем, стараясь не называть его вслух, чтобы не оплошать с названием.

– Патронташ? – уточнил хозяин, беря ремень с прилавка, и я энергично кивнул.

– Один рубль вам обойдется. – сказал он, протягивая ремень из крепкой кожи мне. – На тридцать патронов гнезда. Что-то еще?

Ходить с пустым патронташем тоже не годится, странно это, поэтому пришлось разориться на два десятка снаряженных патронов к револьверу, которые я распихал в гнезда, а затем взял две коробки гильз, револьверных и для винтовки. В довершение всего нож купил, с клинком сантиметров пятнадцать, в ножнах. Без ноже нельзя, он не только для драки, он вообще нужен. И на этом мы закончили.

Патронташ я сразу нацепил на себя, с удовлетворением заметив, что он хитрым карабинчиком дополнительно крепится к подвесной или брючному ремню, исключая съезжание вниз, а на него повесил кобуру с револьвером, но не на бедро, а на живот, наискосок, и почувствовал себя еще уверенней. Попробовал пару раз быстро выхватить, и убедился, что оружие выскакивает легко, а клапан откидывается движением пальца. Хозяин внимательно наблюдал за моими манипуляциями, но не комментировал.

Я рассчитался, и мы вышли на улицу.

– Кушать хочется, но надо к полковнику, срочно. – сказала Вера, за все время пребывания у оружейника не проронившая ни слова. – Мы и так нарушили, что сразу не пошли.

– Ну так пошли. – кивнул я, поправляя ранец, болтавшийся сейчас на одном плече. – Чего тянуть? Где это?

– В форте.

– Пошли в форт. Потом перекусим.

Форт виднелся прямо перед нами, в паре сотен метров, но дорога вела к нему не прямо, а огибала деревянный забор, за котором возвышалось фабричного вида зданьице, которое Вера поименовала «кирпичным заводом». И эта самая дорога сначала вывела нас к берегу, где меня ожидал очередной сюрприз – пляж.

Нет, в самом пляже ничего удивительного не было – желтая полоса чистого песка и набегающие на нее волны несильного прибоя. Но компании детей на пляже ударили по стереотипам, причем уже в который раз. Не далее, как час с небольшим назад я видел «церковную казнь», из чего заключил, да и из всего прочего, что церковь здесь силой и влиянием не обделена. И при этом я всегда полагал, что там где церковь в такой силе, там и без ханжества не обойдешься. Но то, что я сейчас увидел, эту картину развалило в один момент – загорелые и мускулистые мальчишки и девчонки носились по песку друг за другом, одетые лишь в полотняные шорты вроде семейных трусов, и какие-то совсем не впечатляющие топы, конструкция которых явно диктовалась отсутствием эластичных тканей в местном ассортименте.

Там же сидели несколько средних лет женщин с маленькими детьми, прикрывшись от солнца плетеными тростниковыми зонтиками. Нормальный провинциальный пляж, когда все взрослые на работе. Все как у нас.

– А что, дети не в школе уже? – спросил я, бросив взгляд на часы.

Вера глянула на меня чуть удивленно, потом спохватилась, и ответила:

– Сейчас их домой отпустили, на лето. И работать по домашним делам они только до обедни могут, а после обедни – свободны. А школа у нас не здесь, здесь только начальная церковная.

– А после начальной? – заинтересовался я.

– После начальной всех отправляют на Детский остров, это через узкий пролив от Большого. И там все учатся с десяти и до четырнадцати лет.

– Ты год, получается, как закончила?

– Да, школу девочек. – кивнула она.

– У вас раздельно учатся?

– Конечно. – она снова чуть удивилась моему вопросу. – Мы же там живем, как можно смешивать? У нас свои дела, девчоночьи.

Тут она чуть смутилась и слегка покраснела.

– И не видитесь с мальчишками? – удивился я.

– Почему не видимся? – удивилась девочка. – Каждые выходные у нас танцульки и все такое, и в другие дни все время что-то вместе делаем. Даже пляж и конный манеж у нас общие. Просто школы разные и живем отдельно. А у вас как?

– У нас все вместе, но в школе не жили, а после уроков по домам шли.

– А кто живет далеко? – удивилась она.

– У нас школ было больше. А сами школы – наверное, меньше.

– Это сколько учителей тогда надо? – поразилась она.

– Ну, не знаю… Хватало, наверное. – пожал я плечами. – Кстати, а после школы есть где еще учиться? Если кто больше знать хочет.

– Если совет Преподобных выберет такого ученика, то его потом переводят на Большой остров, с согласия родителей, и там он уже учится на инженера, или мастера, или даже священника. – ответила Вера.

– То есть, сами отбирают?

– Да, смотрят, кто самый лучший, и затем предлагают.

Ну, может оно и к лучшему? Больше народа «у сохи и у станка» и меньше никому не нужных «образованцев», на которых только деньги зря потратили и для которых диплом – способ не работать руками?

– Совет Преподобных… – задумался я. – Школа церкви принадлежит?

– Конечно! – Вера вроде даже как слегка возмутилась вопросу.– А кто еще имеет право учить?

– Ну… да, верно. – кивнул я, решив в дискуссии на такую скользкую тему не вступать.

Пока, из того, что я заметил, местная церковь таким уж злом мне не казалась, хоть я сам, мягко говоря, хорошим христианином никогда не был и к этому званию не стремился. Нравы… мне почему-то вспомнилась Скандинавия, где церковь никогда за «общую нравственность» не боролась, а полагала таковой лишь прилежание в труде и честность в делах, отчего скандинавы в свое время и добились столь многого для столь малых стран, пока верх с низом не перепутали, равно как и их церковь.

– А тот, с крестом на груди, который казнью командовал – священник? – снова спросил я.

– Да, Преподобный Симон. – подтвердила Вера. – Ему суд в этом городе.

– Значит, здесь судит Преподобный? – удивился я. – Все случаи?

– Ну… да. – как бы недоумевая от такой моей необразованности, ответила девочка. – А кому еще суд, как не ему, если суд Господу? Он ведет службы каждый день, и он судит. Ему подчинена больница и школа для маленьких, где учатся писать и читать. И ясли для детей негров, если они есть в городе.

– В смысле?

– Что в смысле? – не поняла девочка.

– Что за дети негров?

– Ну что непонятного? Ребенок рождается без татуировки, а значит, таким, каким его создал Господь. – пустилась она в объяснения. – А значит, свободным от рождения и допущенным к Таинству Крещения. Поэтому с неграми такие дети жить не могут, негры их испортят и отвратят от Господа. Их воспитывают сначала в яслях, а потом отправляют в школы на Детский остров.

– А потом?

– Потом – кто куда. – пожала у нас плечами. – У нас училка была из таких детей. например. В основном, на Большой остров они уезжают, в церковное войско, или на тамошние фабрики. Или учатся дальше. Священники часто получаются из них.

– Понял. – кивнул я, подумав, что это лучше, чем в нашем мире было, где дети рабов рождались рабами, а крепостных – крепостными, после чего спросил: – А кто управляет городом?

– Голова. – ответила она. – А полковник командует объездчиками и ополчением, когда его собирают.

– Ага! – сообразил я, и добавил: – А что? По уму.

Завершение фразы было уже специально Вере адресовано, чтобы не подумала, что я здешнее мироустройство сразу сомнению подвергаю. А я и не подвергал, я пока просто усваивал информацию. Куда мне подвергать, если я третий день здесь, и часа два как в город приехал, рано еще.

Еще один поворот, и нашим глазам открылся вид на ворота форта и гавань. Гавань была велика, хоть причалы занимали и небольшую ее часть. А еще она была хорошо защищена от штормов с моря далеко выдающейся косой и волноломом, на сооружение которого явно положили немало сил. У пирсов стояло десятка два парусных судов, все больше двух– и трехмачтовых, преимущественно гафельные шхуны и грузовые барки. Хватало и рыбацких лодок, которые забили своей разноцветной массой пространство между двумя ближними пирсами, на которых раскинулся небольшой рыбный рынок. Пахло этой самой рыбой, но и еще чем-то, вроде как смолой или дегтем.

– Видишь, во– он там! – показала пальцем Вера. – Двухмачтовая, с коричневыми бортами и голубой полосой по фальшборту. В самом конце.

– Ага… – кивнул я, присмотревшись к простенькому с виду, но ухоженному судну метров двадцати пяти в длину, с небольшой надстройкой на палубе, ближе к корме, пришвартованному к самому дальнему пирсу.

– Это наша «Чайка». – с гордостью сказала девочка.

– Красивая. – ответил я, нимало не покривив душой – для меня все парусники всегда красивыми были.

– Отец ее всего два года как достроил. – снова погрустнела девочка. – Он такой счастливый был, когда пришел на ней с верфи, что даже договорился в школе, чтобы меня на две недели отпустили с ним в плавание. Забрал меня прямо с урока, и мы пошли на Кривую Раковину за копрой и пальмовым маслом. Так здорово было.

Я не нашелся, что ответить. Так себе из меня утешитель, если честно. Стоит ей погрустнеть, и я сразу и совершенно теряюсь. Не умею я обращаться ни с детьми, ни с подростками, и меньше всего с теми из них, которые только что осиротели. Я даже подумал, грешным делом, что Вера так привязалась ко мне потому, что я попался ей на дороге в тот момент, когда она больше всего нуждалась в отце. А что я еще заметил, так это то, что этот ребенок стал мне совсем не безразличен, разбудил, наверное, какие-то дремавшие до сих пор отцовские чувства. Ну, да и к лучшему, наверное. Не было у меня никогда никого, а тут вдруг… нет, дочерью назвать – еще заслужить надо право. Посмотрим. Мой ребенок, короче!

А в общем… надо снова учиться отвечать за кого-то еще, кроме самого себя. Пора уже, а то как со службы ушел, так и забыл, как это делается.

Тем временем мы приблизились к воротам форта, возле которых, под навесом, опиравшемся на столбы в диагональную черную и белую полосу, дремал какой-то дедок с револьвером на поясе и латунной бляхой на шее – сторож, видать. Сам форт явно давно не выполнял обязанности оборонительного сооружения – потребности такой не возникало, поэтому ворота в него были распахнуты и никто свободному входу и выходу не препятствовал. Судя по всему, с тех пор, как сия крепость обросла со всех сторон городом, ее настоящее значение утратилось окончательно, и она превратилась в аналог местного Кремля, эдакий административный анклав.

– Здесь вся власть городская квартирует? – спросил я свою спутницу.

– Здесь. – кивнула она. – Тут и голова, и полковник, и даже тюрьма здесь. Городской арсенал и склад резерва, все как полагается.

– Откуда ты такая грамотная в организации службы? – подколол я ее.

– Этому в школе учат, на уроках военного дела. – чуть удивилась она вопросу. – У вас не так?

– Да… почти так. – согласился я, вспомнив свои уроки НВП.

Мы прошли в ворота, створки которых, сделанные из толстенного деревянного бруса и перехваченные стальными лентами, были распахнуты настежь, и оказались не в таком уж обширном дворе – я ожидал другого. Внутри форт был поделен стенами на несколько отдельных территорий, и вся левая, если смотреть от центрального прохода, сторона, была отгорожена.

Сам центральный проход был вымощен кирпичом, и сейчас ремонтировался. Небольшой участок был огорожен бечевкой, и там двое в простых холщовых портках и длинных рубахах, подновляли песчаную подушку. Оба были в бронзовых ошейниках с кольцами, а на лицах у обоих виднелась татуировка. Причем, татуировка фигурная, плотная, покрывавшая почти всю кожу, не слово «НЕГР», выбитое клеймами.

– Это кто такие? – шепнул я.

– Негры, собственность городской власти.

– Пленные?

– Нет, пленных дальше отправляют, на рудники, в наказание. – ответила Вера. – Там долго никто не живет, а здесь, на легких работах, оставляют тех, кого купили.

– А у кого покупаете? – удивился я.

– У турок, чаще всего.

– А у этих, из Племени Горы?

– С ума сошел? – поразилась она моему вопросу. – Племя Горы ловит негров из племен, что близко живут. Им убежать ничего не стоит, свои рядом. А турки привозят издалека, и им бежать некуда.

– А в местные племена?

– Племена не любят чужаков с другой татуировкой. – объяснила Вера. – Тоже сделают рабами, или просто убьют. Или перепродадут Племени Горы, а те – туркам.

– А у вас свои негры есть? – спросил я. – Ну, дома, в смысле.

– Нет, откуда? – снова удивилась она. – Негры есть у плантаторов, но у них и объездчиков своих много. Кто будет негра держать в доме? Кому жизнь недорога? Есть свободные негры, конюх, например, и повар, но они работают по найму.

– Это как? – не понял я.

– Если негр готов вступить в лоно Церкви Христовой, то он ходит в больницу при храме и там ему начинают выводить татуировку с лица. – снова пустилась в объяснения моя спутница. – Когда ее всю сведут, местный Преподобный допускает его к Крещению. И после этого его отпускают – никто не вправе держать в собственности христианина, вернувшего себе облик Божий. Правда, никто и не обязан его кормить, поэтому он должен найти себе работу. И ходить в больницу, где ему будут понемногу сводить татуировку со всего тела.

– Ага… во как. – поразился я. – А если он перестанет ходить в больницу?

– Тогда Преподобный вправе его судить, как за малое преступление. И он будет наказан, как карманник, попавшийся в первый раз.

– Это как?

– Кнутом, как же еще? – снова удивилась она моему вопросу.

– Ага… – только и нашелся, что ответить, я.

– Вот здесь полковник сидит. – сказала между тем Вера, указав на низкую деревянную дверь в стене массивного одноэтажного флигеля. напоминающего цейхгауз.

Никакой охраны у двери не было, поэтому мы просто толкнули дверь и оказались в полутемном и довольно прохладном, особенно после уличного зноя, помещении. Низкий потолок, маленькие окна в глубоких нишах, длинный стол, за которым сидела уже знакомая четверка – «Цыган», недавно на наших глазах клеймивший преступников, и трое его помощников, все с висящими на шее латунными бляхами со знаком креста и какой-то надписью. На столе расположился кипящий чайник, а на развернутой бумаге красовалась горка свежих калачей.

В углу комнаты стояла ружейная пирамида, в которой в рядок выстроились вороненые винтовочные стволы, на стене висели какие-то плакаты о розыске и объявления, и еще черный простой крест. К моему удивлению, никаких икон в «красном углу» я не увидел, хоть и ожидал.

– Чем служить можем, уважаемые? – спросил пожилой дядек – тот, что держал на казни коробку с клеймами.

– Нам бы к полковнику. – сказала Вера. – О нападении на обоз рассказать.

– Туда проходите. – лаконично сказал он, указав на еще одну дверь, в дальнем конце караулки.

– Спасибо. – хором ответили мы и направились туда.

За дверью оказалась еще комнатка, теперь уже совсем тесная, большую часть которой занимал письменный стол, заваленный бумагами. На побеленной стене, возле обязательного креста, висела большая карта окрестностей города с какими-то пометками и воткнутыми в нее флажками и значками. Еще на стене, на крючьях. как у оружейника на стенде были, висели несколько разных винтовок.

За столом, на простом и не слишком удобном стуле, грубо сколоченном из деревянных брусков, сидел среднего роста человек в сбитой на затылок шляпе. Недлинная борода, худое и умное лицо, загорелое на местном солнце до цвета мореного дерева, голубые, очень светлые глаза. Одет он был в черную жилетку– разгрузку с множеством карманов, и серую рубашку под ней, с завернутыми до локтей рукавами. Все левое предплечье покрыто целой сеткой шрамов, словно кто-то пытался прожевать руку этого человека и немало в этом преуспел.

– Проходите, не стесняйтесь. – подбодрил он нас, едва мы показались на пороге, и снимая шляпу при виде Веры. – С чем пожаловали?

– Обоз наш побили. – сказала Вера. – Павла– купца, что с Большого Ската, какой на Торг пошел. Мы двое уцелели, и больше никого.

– Кто? – спросил полковник, поднимаясь из– за стола и делая шаг к карте. – И где?

К моему удивлению, а я привык к тому, что понятия «женщина» и «карта» несовместимы, Вера ни на секунду не задумавшись, ткнула пальцем в какую-то точку на карте, добавив:

– Здесь. Сразу, как степь закончилась, в овраге. Племя Горы. У них ружья были, вот такие…

Она обернулась ко мне, и я понял без слов, что она хотела. Снял с плеча трофейную однозарядку, выложил на стол перед полковником. Туда же присовокупил старый револьвер. Тот кивнул коротко, револьвер сразу отодвинул в сторону, не найдя в нем ничего интересного, а винтовку взял в руки, осмотрел.

– Басурская работа. – сказал он. – Уже не в первый раз вижу. Специально для негров делают, чтобы подешевле. А ты что скажешь, боец?

С этими словами он обратился ко мне.

– А я не знаю. – ответил я без излишней выдумки. – Могу сказать только, что такой затвор с рычагом – дешевле и не придумаешь. Но сломать невозможно и стрельнет неплохо, пока затвор не разболтается.

– Правильно думаешь. – кивнул полковник. – Но говоришь странно. Откуда сам?

– Не знаю. – пожал я плечами. – Проблема у меня с этим.

Насчет таких вопросов я давно для себя решил – из легенды выбиваться не надо. Решили, что у меня «мозги помялись», на том и стоять будем.

– Не понял. – прищурился собеседник.

– Память я потерял, большими кусками. – ответил я. – Как раз во время боя.

С этими словами я снял с головы шляпу и повернулся к полковнику здоровенной, налившейся лиловым и покрытой запекшейся кровью ссадиной.

– Вот как. – чуть удивился тот. – А ты что о нем знаешь, барышня?

Вера вздохнула, чуть переигрывая, затем сказала:

– Отец его на Торге нанял, он с другим обозом пришел. Сам откуда-то с севера, крещен Алексеем. Отец о нем больше знал, а мы и поговорить толком не успели.

– Кем нанял? – по делу уточнил полковник.

– Телохранителем мне. – ответила Вера без запинки. – И законным защитником. Он меня и спас, собственно говоря, только сам вот… по голове получил при этом.

– Ну… ты скажи… – даже озадачился местный военачальник. – А что помнишь, добрый человек?

– Да все… кусками как-то. – неопределенно ответил я. – Дом помню, как выглядит. А где это – не помню. Людей каких-то помню. Что умею – ничего не забыл. А имя свое уже у Веры узнал, забыл сам.

На мой взгляд, так и нормально получилось. Как у Доцента из «Джентльменов удачи» – «Тут помню, тут не помню». Классика.

– Девица… тебе тогда перед нашим Преподобным надо клятву принесть, что человек Божий Алексей тебе законный Защитник, иначе никак. А он уже свидетельство даст, что принял такую клятву.

С этими словами он посмотрел ей в глаза строго. Но девочка не смутилась – она себя давно уверила в том, что такова была бы отцова воля, поэтому согласилась со всей горячностью. Полковнику такой оборот дела понравился, по всему видать, доверие вызвал. Тут с клятвами на Библии, или на чем там еще принято, не шутят, видать.

– А тебе… – сказал он, обратив свой взгляд на меня. – … могу вот что присоветовать: мы тебя на карточку снимем. И отошлем на Большой остров с пакетботом, а они оттуда дальше пошлют, с уведомлением, что мол, потерял память человек, может знает его кто? Глядишь, в ином месте и вспомнят. Как?

Вспоминать в этом мире меня некому, так что согласился я легко. Зато подозрений меньше на мой счет будет. Зачем мне подозрения, когда у меня еще вопросы впереди будут, по имуществу спасенного ребенка и ее отношениям с дядей. Не надо такого, чтобы в меня можно было пальцем тыкать.

– А насчет Племени Горы уверены были?

– Конечно. – кивнул я, благо Вера про это все мне по дороге разобъяснить подробно успела. – У них на лбах пик треглавый был, какому они молятся. Это я как-то помню.

– Застрелил кого? – уточнил полковник.

– Троих он успел. – ответила за меня девочка.

– Сам видел? – еще раз спросил полковник.

– Вот как вас сейчас. – ответил я.

Тут я тоже решил в подробности не пускаться. Пока мы ни в чем не наврали, а вот если сказать, что убил при атаке на обоз – уже вранье будет, и мало ли, как оно потом всплывет? Врать бывает полезно, но только если подопрет. Сейчас не подпирает.

– Далековато для нас. – задумчиво сказал полковник, разглядывая карту. – Туда только походом идти, а такой возможности у нас нет сейчас. Подумаем, как этих Детей Горы здесь поблизости шугануть, чтобы совсем не наглели. А на Торг пока обозам не ходить, как мне кажется.

Вера вздохнула, явно задавив разочарование. а я местного военачальника понял. Добавлю – я даже не сомневался, что именно так все и выйдет. Наличные силы у него не велики, сомнений нет. Небось, с десяток объездчиков. Ну, два десятка. Он же тут вроде шерифа со своими помощниками. А если какая большая проблема случится, то тогда весь город в ополчение идет, но для этого надо все остальные дела бросить, а разбитый обоз купца из дальних краев – причина недостаточная, как мне кажется. Поэтому, постараются поймать они нескольких дикарей татуированных неподалеку от города, и покарать их показательно. Не более.

– Пойдем мы? – спросил я, аккуратно беря девочку за плечо и подталкивая к выходу.

– Ага, идите. – кивнул полковник, отставляя отданную ему трофейную однозарядку в угол и с заметным облегчением избавляясь от нас. – До завтра только город не покидайте. С утра к Преподобному Симону сходите, чтобы он свидетельство подтвердил, а тебе, человек Божий Алексей, с утра еще фотографа навестить. Глядишь – и поможем твоей беде, найдем, откуда ты приехал. Да и здесь бы ты походил в порту, погулял – в эти края попасть можно только отсюда, или из Рыбной гавани, другого пути нет. Может и вспомнит тебя кто.

– Попытаюсь, спасибо. – кивнул я.

И так, слегка подталкивая, я повел Веру к выходу. Она не сопротивлялась, хоть и была удивлена. И лишь на улице спросила:

– А почему мы ушли? Они же должны были ополчение собрать.

Я вздохнул, после чего в краткой речи разрушил надежды девочки до основания, столкнув их с монолитом прозы жизни. Не могу сказать, что ее это порадовало, даже на глазах выступили слезы, и пока мы шли по дороге от форта, она молча кусала губы. Обидно, чего уж там. И горько. Но рисковать жизнью своих людей по любому поводу полковник не будет, тут сомневаться не приходится. И я на его месте не стал бы. Странно, но с моими аргументами она не то, чтобы согласилась, но поняла, о чем я говорил, по крайней мере. Видать, привыкают они здесь с раннего детства с реальностью сталкиваться.

– Теперь куда? – спросил я ее, остановившись на развилке дороги.

Сверни направо – и в гавань попадешь, налево – в город. С одной стороны, пора бы и на судно глянуть, но если честно, то есть уже так хочется, что ни о чем другом думать не могу. Не могу сказать, что питание местной разновидностью сухого пайка в течение трех дней меня сильно вдохновляло. Хотелось чего-то нормального, и желательно горячего.

– Поедим? – не очень уверенно предложила девочка.

Видать, боится она на шхуну идти. Боится того, что придется рассказать тем, кто там остался, о том, что случилось с обозом. Придется переживать все заново, нападение, бой, смерть отца. Придется брать в свои руки управление тем, чем должен был управлять отец, и она страшится этой ответственности, поэтому и оттягивает свой приход туда всеми силами.

– Пошли, поедим. – согласился я. – А где?

– А вон, на рыбном рынке. – показала она пальцем. – Там вкусно, тебе понравится.

– Не сомневаюсь. – кивнул я. принюхиваясь к доносящемуся с той стороны запаху жарящейся рыбы.

Тем более, что в этом некая форма компромисса была – рынок был как раз на пути к пирсам, вроде бы и приближаемся к шхуне. Туда мы и направились.

Рынок восхищал. Рыба разная, всех видов, мелкая и крупная, лежала на прилавках горой. И не просто лежала – ее и покупали, причем некоторым покупателям за отдельную плату в несколько медяков ее еще и разделывали буквально парой взмахов острого, как бритва, ножа. Делалось это так ловко, что я удивлялся, как продавцы умудряются проделывать этот трюк. не отхватывая себе пальцы. Они ведь даже не глядели на скользкую рыбью тушку у себя в руках, а продолжали болтать друг с другом.