Текст книги "На пороге Тьмы"

Автор книги: Андрей Круз

Соавторы: Мария Круз
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Ну да, а шо? Рассказали девки.

Я усмехнулся, поняв, что «девки» Гале намекали на то, что она не туда попала. И впрямь не туда, как я уже понял. Не то чтобы тут мораль высокая, – просто всем, у кого она совсем низкая, проще в этом Сальцеве жить. Мою мысль подтвердил и профессор, сказавший:

– Мне показалось, что вам там интересней будет.

– Та знаю я.

До меня очередь дошла последним. Рассказал все как есть, разве что не стал упоминать о результатах нашей вчерашней поездки – ни о развалинах, ни о подвале, ни о сгоревшем трупе. Ну и про визит в НКВД тоже распространяться не стал. Вообще ни о чем не стал, показал место на карте, рассказал, как дошел. Ну и представился.

– А раньше работали кем? – поинтересовался Милославский.

– Никем полезным в данной обстановке, – честно сказал я.

– А все же?

– Импортер оливкового масла, – усмехнулся я.

– «Дженко лимитед»? – блеснул знаниями литературы Милославский.

– Не-а, «Маслоимпорт». Ничем не лимитед. И не из Сицилии, а из Испании.

– А генератор где, кстати? – спросил тот.

– Вывезли и продали, – ответил я. – А деньги частично пропили, а частично не успели, все впереди.

– Ну… откровенно, – усмехнулся он.

– На том и стоим.

Из полученных на карте отметок последних провалов никакая система не прослеживалась, пометки располагались совершенно хаотично, даже если всмотреться внимательно и увидеть следы более ранних, уже стертых. Ни пентаграмма из них не получалась, ни зловещие концентрические круги зеленых человечков из глубин космоса. Так, вроде как из ведра накапало, да и то словно пьяный нес.

– Хорошо, всем спасибо, – сказал Милославский, закончив с пометками и записями. – Теперь я сам попробую вам что-то рассказать. Начну с того, что такое Отстойник, куда вы попали. Я здесь уже восемь лет и все это время пытаюсь изучать суть этого места. Уже не один этим занимаюсь – мы еще не институт, но уже целый научный отдел.

Он отхлебнул чаю из стакана в серебристом подстаканнике, продолжил:

– Не думаю, что всем вам интересно знать теорию происхождения этого мира… – Он покосился на пытающуюся скрыть зевоту Галю «с Москвы». – Кому интересно – подходите после лекции, постараюсь рассказать подробности. Для остальных же, как я думаю, достаточно будет основных правил поведения и мер безопасности. Как не только здесь выжить, но еще и полноценно жить.

В результате выяснилось, что от лекции я ожидал слишком многого. Милославский просто пересказал содержание своей собственной брошюрки без углубления в сущности. Я ее еще вчера дважды прочитал от корки до корки, так что понял, что он цитирует ее практически дословно. Но народ слушал – им брошюрки не выдавали, похоже.

Рассказал он про Тьму и что она есть. Рассказал про то, что заводится в этой самой Тьме. Рассказал, как с этим бороться. Развесил плакаты с основными разновидностями. Даже быстренько опросил присутствующих на предмет того, как они усвоили. Когда спрашивал меня, удивился подробному ответу.

– Откуда дровишки? Где научились? – поинтересовался он.

– В Горсвет на работу устроился.

– Вот как? В мотомангруппу?

– В нее самую.

– А, ну тогда понятно, – кивнул он и что-то себе пометил. – Мою брошюрку изучали?

Я молча вытащил ее, сложенную пополам, из нагрудного кармана куртки.

– Очень хорошо, я там в сжатой форме все самое главное пытался изложить, – сказал он. – Думаю, что вы в чем-то скоро меня опередите: практика – она великое дело, – а кое-что, если интересно, могу и я рассказать, обращайтесь. С вашими коллегами у меня всегда особые отношения, половина знаний от вас идет.

– Спасибо, обязательно обращусь, – вполне честно ответил я.

А что? Больше буду знать, глядишь – и какую-нибудь зацепку на обратный ход найду. За спрос денег не берут, и вроде Милославский брать не угрожает. Так что надо общаться, надо – тем более с тем, кто изучением всего этого безобразия занимается.

На опросе сама лекция, собственно говоря, и закончилась. Шестеро из восьми с облегчением поднялись, отдали на подпись профессору листочки с работы – а так бы и не пришли небось – да и вышли из аудитории. Остались двое, сисадмин Кирилл да я, грешный.

– А вам, как я понимаю, интересно, – сказал Милославский, жестом предлагая присаживаться поближе.

– Именно так, Валерий Львович, – сказал сисадмин, присаживаясь и зябко кутаясь в овчинную куртку.

В аудитории и вправду был не Ташкент, эдак градусов десять, ну чуть больше, может быть.

– Вы на работе уже? – спросил его профессор.

– На работе – электриком устроили на ТЭЦ.

– Интересно?

– Смеетесь? – усмехнулся Кирилл. – Но работа как работа, и даже зарплата неплохая, как я понял. Общежитие дали, опять же в комнате всего двое.

– А чем бы заниматься хотелось?

– Ну… – чуть растерялся парень. – Хотелось бы чем-то таким… ну… я ведь в новом мире, тут столько всего.

– Изучать?

– Примерно.

– А навыки?

– Я физтех оканчивал, собственно говоря, в сисадмины, сами понимаете, в силу экономических причин попал, а так в науке мечтал остаться.

– Вот как, – поднял одну бровь Милославский, явно задумавшись. – Вы вот что… сегодня работаете?

– Разумеется, до шести.

– Вот после работы к нам зайдите, я вахту предупрежу. Это в здании напротив, вон там. – Он указал рукой на НКВД. – В левое крыло, научный отдел. Там и поговорим. У нас сразу работу менять не принято, но для перспективного сотрудника могут сделать исключение, походатайствую. Если вы и вправду перспективны.

– А критерии? – насторожился Кирилл.

– Простые: базовые знания и желание работать двадцать четыре часа в сутки. Увлеченных людей ищу, не отбывающих повинность. Советский стиль младшего научного за сто двадцать в месяц у меня не поощряется. Подходит?

– Вполне.

– Вот и договорились.

Милославский обернулся ко мне, спросил:

– Владимир, если не ошибаюсь? А вас что задержало? Чем могу?

– Да у меня вопросы все больше мелкие, о смысле жизни и устройстве мироздания, – засмеялся я. – Есть теория, что это вообще такое, этот самый Отстойник?

– Есть, как не быть. Сколько ученых, столько и теорий. А если на базаре поспрашивать, то их еще будет множество. Теория в наших краях как дырка в заднице – у каждого одна есть.

– И все же?

Милославский поднялся, подошел к доске и мелом начертил две длинные параллельные прямые.

– Я вам свою собственную излагаю, так что прошу принимать во внимание. – Он задумчиво почесал в бороде. – Представьте, что это ручей. Или река. Река времени. Текущая из неизвестных нам истоков и утекающая в неизвестные моря. Мы видим только тот ее участок, который в силе обозреть с бережка или максимум с холмика. Мы не знаем, через какие места течет она в верхнем в своем течении и нижнем, начинается ли она и заканчивается или бесконечна.

Он набросал несколько закорючек, больше напоминающих сперматозоиды, и продолжил:

– Это слои реальности. Разделить их между собой пространство не может, мы просматриваем все пространство до невероятных далей в те же телескопы, и разделяться они могут только временем. Вот смотри… – Он щелкнул пальцами, затем продолжил: – Звук исчез вместе с тем, как прошла доля секунды. А что еще мы оставили в эту самую долю позади? Мы не способны сдвинуться назад или вперед во времени даже на миллиардную ее часть, для нас это более недостижимо, чем солнечное ядро: туда мы хотя бы в теории можем проникнуть.

– Это что получается, – вмешался Кирилл. – Время протыкает миры как шампур, по вашей теории?

– С бесконечно тонким шашлыком, – кивнул Милославский. – Скорее, шаурма или детская пирамидка.

– И как это относится к Отстойнику?

– Случаются всякого рода катастрофы. Большие, маленькие, совсем незаметные в масштабах мира, как наше с вами исчезновение. И тогда течение подхватывает сорвавшуюся щепку, травинку или барахтающегося в воде муравья – и несет его дальше. Как нас в данном случае. Оно может дотащить его до водоворота и утопить, а может загнать в какую-нибудь заводь, где он будет вращаться на одном месте. Где скапливается мусор – получаются плотины.

Он помолчал, задумчиво глядя на свой невнятный рисунок, затем решительно перечеркнул его перпендикулярной чертой:

– А вот этот мир, как мне кажется, сорвался с места целиком. И как-то умудрился застрять в течении, образовав собой хоть и хлипкую, но плотину. Точнее, даже сеть, в которой застревает время от времени всякое.

– А… люди? Местные, в смысле? – осторожно спросил я.

– Есть подозрение, что местные этого даже не заметили, – усмехнулся он. – И живут себе своей собственной жизнью.

– Где?

– В этом самом мире. Просто… тоже чуть впереди нас. Может быть, всего на пару секунд. Или наносекунд.

– А зверье всякое? – счел я такое заявление несколько нелогичным. – Его-то тут сколько?

– Не всего, – покачал головой Милославский. – Лошадей нет вообще. Телеги есть, повозки, а лошадей нет. Крыс нет, например. Заметили?

– Это плохо? – усмехнулся я.

– Это замечательно – меньше заразы, но вот почему? – спросил он, уставившись мне в глаза.

– Частоты? – ответил вместо меня Кирилл.

– Именно! – чуть не подскочил от радости Милославский. – Мы живем на неких частотах, в неком диапазоне потока времени. Он совпадает полностью или частично с другими живыми тварями. С кем полностью – тех тоже нет. С кем частично – они есть здесь.

– Одновременно и там и тут? – усомнился я.

– Нет, думаю, что там все же была какая-то катастрофа, – покачал головой Милославский. – Думаю даже, что тамошние дети плачут по половине бесследно исчезнувших котиков и собак.

– Это которые здесь остались? – уточнил я.

– Они самые. Те же кошки и собаки здесь были, но не так чтобы слишком много. Здесь вообще не случилось засилья зверей, как следовало бы ожидать на безлюдной земле. Есть животные, их даже много, но вовсе не «девственный мир».

– Поделили популяцию с аборигенами?

– Скорее всего, Володя, скорее всего, – покивал профессор. – Теперь о Тьме. Интересно?

– Спрашиваете!

– Тьма – это низовья реки времени. Прошлое, если так это можно понимать… нет, неверно, не прошлое, а время, которое мы уже прожили. Низкочастотный диапазон.

– А Свет – то, что приходит к нам? Высокие частоты? – спросил Кирилл.

– Да. А вот этот мир застрял на самой границе, словно у края водопада. Как плотина. И плотина дает трещины, сюда проникает Тьма.

– Трещины разрастаются? – спросил я.

– Безусловно. Медленно, но верно. Вы знаете, что водопады двигаются?

– Разумеется, – ответил я.

– На мой взгляд, проще всего изобразить переход от Света к Тьме как водопад. Поток бежал-струился, потом раз – свободный полет, брызги, заводь внизу – и совсем другая река дальше. Туда – можно, свернув шею в падении, а оттуда – совсем никак. И вот эта самая грань, точка падения, постепенно приближается к нам – с каждым годом все больше и больше.

– Почему? – не понял Кирилл. – Если по вашей теории, то мы должны быть от нее на одном расстоянии. Или получается, что рано или поздно Тьма продвинется по течению так, что уничтожит вообще все. Нет баланса, Тьма сильнее.

– Не совсем, – ответил профессор. – Баланс есть. Я не совсем правильно, пожалуй, подобрал примеры. Водопад приближается только к нашей плотине. Потому что она неправильная.

– Фокусы со временем? – уточнил я.

– Да, – подтвердил тот. – Здесь очень странное время. Никто не может толком понять, какой здесь должен быть год: признаки не работают. Мы почти не стареем. Это плюс, хоть я и не уверен в этом до конца. Если я покажу вам свое фото семилетней давности, то вы увидите, что я не изменился, а так в моем возрасте не бывает, мне пятьдесят пять было, когда я провалился. Да и по другим заметно.

Вот как… а вот этого мне и не сказали. Странно. А может быть, привыкли или даже не замечают? Живешь и живешь все такой же, как и раньше. Чего в этом странного? Странно и обидно, когда стареешь, наверное.

– Но сутки же здесь обычные, двадцать четыре часа? – спросил я.

– Что такое сутки? – хмыкнул профессор. – Лишь мера, придуманная нами, которой мы оцениваем скорость текущей мимо реки. А если река потечет быстрее? Не думаю, что сутки изменятся. Сутки – это астрономия. Время – это даже не физика, это философия. Измерять философские процессы астрономическими величинами можно только условно. Сейчас время течет очень медленно, мир сдвигается по течению, а вот сутки – сутки остались такими, какими и были раньше. Земля же не прекратила вращаться вокруг своей оси и вокруг Солнца, верно?

– Ну… да, пожалуй.

– Еще момент – все сюда проваливаются из двухтысячного года. И так последние десять лет.

– Как так? – спросил я.

– Два варианта – или эти слои отстоят друг от друга на столько времени, а каналы отсюда образовались только в двухтысячный, или мы попадаем сюда с разной скоростью, просто этого не замечаем. Тут утверждать наверняка не возьмусь, моя модель допускает обе версии.

– То есть все же плотина сдвигается к водопаду? – спросил я.

– Да, так вернее, – подтвердил Милославский. – Хотя и с неправильной скоростью.

– Сколько еще осталось?

– Не знаю. Долго. Но опять же долго – это как? По скорости разрастания областей Тьмы, по частоте появлений ее порождений – лет сто.

– Помрем раньше, – усмехнулся Кирилл.

– Уверены? – обернулся к нему профессор. – Лично я нет. Не стареем же. Да и какая жизнь наступит тогда, когда Тьма займет хотя бы половину суши, а? В норах жить будем, носа не высовывать, друг друга жрать.

– Хм… да… и вправду…

– А что там, в границах Тьмы? – спросил я.

– Никто не видел. Заглянуть не можем, там и воздействие на психику такое, что люди с ума сходят, и тварей столько появляется, что не прорвешься. Адаптанты разве что забегают кратковременно, но у них не спросишь.

– А пытались?

– Еще как, только шкура клочьями, – поморщился он. – В любом случае то, что находится там, настолько же враждебно человеку, который по сути порождение Света, как тот самый свет – темноте, огонь – воде. Несовместимость. Я даже допускаю, что не только порождения Тьмы прорываются к нам, жуткие и опасные, но и порождения Света прорываются туда, во Тьму, сея ужас и смерть. Мы не можем проверить, но исключить такого тоже не можем.

Милославский загрузил. Не в плохом смысле этого слова: просто задумался я сильно после беседы с ним. Уселся на мотоцикл и сидел на нем изваянием в плащ-палатке минут десять, пытаясь привести в порядок мысли.

– Володь!

Голос подошедшего Кирилла Баринова вывел меня из оцепенения.

– Ась? – обернулся я к нему.

– Ты в какую сторону?

– Туда, – показал я рукой. – На Краснопролетарскую, к аэродрому.

– О, отлично! – обрадовался он. – У первого КПП высадишь?

– Если покажешь, где это, – честно ответил я.

– Не доезжая аэродрома, справа. Тебе по пути. А я оттуда с попуткой на работу уеду.

Я вспомнил, что по карте ТЭЦ за периметром. Точнее, даже в отдельном периметре, как стратегический объект особой важности.

– Не вопрос, – кивнул я. – Вон в люльку залезай. Ну чего, договорились с профессором?

Кирилл задержался, когда я выходил, спрашивал что-то насчет собеседования.

– Надеюсь. Может, и возьмут.

– На ТЭЦ плохо? – спросил я, трогая мотоцикл с места.

– Скучновато, если честно. Ты же слышал, что я сказал? Тут, блин, в новый мир попадаешь – и следишь за состоянием проводки фактически. Оно того стоит? Тут с экспедициями ходить, как Ливингстон!

– Схарчат и тебя, и Ливингстона, и даже Стэнли, если следом за вами увяжется.

– Да знаю, но все равно к каким-то знаниям быть ближе хочется.

– А сисадмином сидел – увлекательно было? – подколол я его.

– Ну… как сказать… бывало, что и увлекательно. В Интернете в форумах ругался, почти круглосуточно.

– На тему?

– Да разные. Все больше про смысл жизни, пожалуй. Или как нам обустроить страну, когда все вокруг дураки, один я умный. Тут ведь если кто неправ, то клавиатура под пальцами раскаляется. А мне всегда было что сказать по любому поводу.

Последние слова он произнес с заметным ехидством, причем адресованным самому себе. Похоже, что неделя здесь уже успела сильно поменять акценты на предмет, что считать важным, а что так и не очень.

Мы пронеслись по довольно пустынной в разгар рабочего дня Советской, при этом я еще успел помахать рукой стоящему на крыльце шашлычной Шалве, когда проезжали мимо, потом свернули на Засулич, к нашей общаге, и по ней, как подсказывал Федька, проехали до конца, до поворота на Краснопролетарскую.

С мотоциклом я уже освоился на все сто – и к тормозам привык, и к управляемости, – поэтому возле КПП остановился лихо, даже с полуразворотом, вроде как выпендрился. Кирилл выбрался из тесной коляски, потянулся, сказал:

– А ничего ты так катаешься, мне понравилось. Надо бы самому чем-нибудь с колесами обзавестись, а то там… – он указал большим пальцем почему-то себе за спину, хотя явно подразумевал мир, из которого попал в Отстойник, – там как раз на машину накопил, и такой облом.

– А оно тебе надо? – чуть удивился я. – Куда тут кататься?

– Ну… была бы, – относительно логично обосновал он свое желание.

– Если только так… Ладно, бывай, увидимся еще, – заторопился я, вспомнив о намечающемся свидании.

– Будь здоров, – кивнул и он и направился к вытянувшейся вдоль стены дота скамейке под навесом, где уже сидели три человека в ожидании машины на ТЭЦ, судя по всему.

Аэродром оказался совсем близко. Улица Краснопролетарская обогнула какой-то большой промышленный корпус, и я почти сразу уперся в шлагбаум, зацепленный за крючок, возле которого никто не дежурил. Само же здание было с фасада прорезано многочисленными воротными проемами, причем явно недавно, и превратилось в нечто вроде чрезвычайно капитально возведенного ангара. Прямо перед ним бок о бок выстроились два простенького вида биплана на больших колесах – знакомые по картинкам и фильмам легендарные По-2, «рус фанера».

За шлагбаумом стояли две машины – сверкающая свежей серой краской полуторка с надписью «Аэродромная» и небольшой внедорожник с прицепом, похожий на ленд-лизовский, с такой же надписью, который я при этом не опознал – никогда такого не видел. Возле полуторки возился, присев, какой-то мужик в черном танкистском комбинезоне и сбитой на затылок кепке вроде бейсболки. Он обернулся на солидный звук тарахтящего на холостых «харлея», поднялся медленно, опершись измазанными в масле руками о колени, и подошел к шлагбауму.

– К кому, уважаемый? – спросил он.

Я обратил внимание, что, несмотря на технарский вид, мужик еще и вооружен – на ремне висела кобура с ТТ.

– К Насте, мы договаривались.

– Ага, предупреждала, – кивнул он, открывая шлагбаум. – Заезжай. Вообще мог бы и сам открыть, не заперто.

– Не заперто, но и не открыто, – парировал я его заявление, трогая мотоцикл с места.

Едва я заглушил мотор и слез с «харлея», из ангара появилась Настя, улыбающаяся достаточно приветливо, чтобы внушить смутные надежды.

– Привет, – сказала она. – Думала, что ты забыл о приглашении.

– Да щас! – даже чуть возмутился я. – Лекция для новичков же была в РОППе, так что туда катался.

– А, ну да! – вспомнила она. – Ты же говорил. Хочешь лететь? Мне как раз надо.

– Далеко?

– К северу. Там пятно Тьмы образовалось – надо облететь и на карту нанести.

– Это твоя обязанность? – удивился я.

– Наблюдение с воздуха – да. А потом туда разведка скатается. Ну что, летишь?

– Конечно!

И на Тьму сверху глянуть интересно, и вообще…

– Серега! – окликнула она механика. – Вытаскивай мешок из кабины, вдвоем летим.

– Без проблем, – кивнул мужик в бейсболке.

– Что за мешок? – не понял я.

– Самолет двухместный, если летишь один, то центровка нарушается, – объяснила она. – Поэтому в заднюю кабину закидываем мешок с песком на семьдесят килограмм. Можно и без него, но на разные площадки садиться приходится, так что… Очки есть?

– Есть.

– В кабине разъемчик увидишь с барашком, туда воткни штекер, понял? – спросила она, затем задала еще вопрос: – Вооружен?

– Только револьвер.

– Мало, – последовал решительный ответ. – А если на вынужденную придется? Там ведь всякое может быть. Ладно, у меня автомат в кабине, если что. Ты с картами как?

– Ну… не штабист, но ориентируюсь, – честно описал я свои топографические способности.

– Это хорошо, – кивнула она. – Тогда смогу не отвлекаться.

Передвинув на живот командирский планшет, она раскрыла его, показав карту под прозрачной крышкой.

– Вот сюда летим, видишь? – потыкала она в обозначение деревни. – Деревня брошенная, вроде бы ее и накрыло. Ориентиры – старая водонапорная башня, излучина реки и сгоревший сарай… вот здесь. Надо будет примерно контуры пятна нанести. Сможешь?

– Смогу, – кивнул я, и вправду не видя в этом чего-то сложного. – А почему без наблюдателя летаешь? Проще было бы.

– А я тебя на сегодня запланировала. Ладно, у меня осмотр предполетный сейчас, помолчи две минуты.

Механик Серега вытащил тяжеленный мешок с ручками из задней открытой кабины, и я помог ему затащить его в ангар, под крышу, попутно услышав, что «брось на улице – будет не семьдесят, а сто семьдесят весить, мокрень-то какая». Настя тем временем с перекидным планшетом обходила самолет, заглядывая всюду, что-то трогая и качая, попутно отмечая карандашом пройденную последовательность.

Тем временем взгляд мой упал на непривычный автомобиль с прицепом. Спросил у механика:

– Это что за «виллис» такой?

– Это не «виллис», это «АР-43».

– Чего?

– Автомобиль-разведчик модели сорок третьего года, – пояснил он. – Не видал такого?

– Не-а, ни разу в жизни.

– А у нас он был в войну основным – и разведка, и легкая артиллерия, и командирская машина, – сказал он, похлопав по плоскому капоту внедорожника.

Действительно, на «виллис» машина разве что компоновкой похожа, а так выглядела достаточно необычно. И кстати, что я видел впервые, имела вполне полноценный кенгурятник – наклонную решетку из стального прутка, прикрывающую фары и радиатор.

– И как?

– Да отлично, гоняем ее и в хвост и в гриву – и хоть бы что, – сказал Серега.

– Не ломается?

– Да щас! Здесь все ломается – просто чинишь быстро, на коленке. Но все равно меньше, чем полуторка: ту каждые двести верст чинить надо. Хоть чуть-чуть, но надо. Зовет! – показал он мне на обернувшуюся Настю.

– Ну летишь? – спросила она требовательно.

– А то!

С крыла я чуть не свалился – поскользнулся, но до открытой кабины все же добрался. Богатством оборудования не поразила – она больше напоминала ящик, в который не очень аккуратно воткнули не слишком удобное сиденье. Плексигласовый козырек впереди, и больше ничего.

– Залезай, чего задумался?

– Да так… а тут разве двойного управления быть не должно? – вспомнил я какие-то свои книжные познания.

– Это же не учебный, а самолет связи. Садись, пристегнуться не забудь. Серега, готов? Запускаем!

Настя активно закрутила что-то рукой у себя в кабине, мне не было видно что, затем винт резко провернулся, мотор чихнул, выпустив вонючие облака дыма, и бодро и трескуче затарахтел.

– Поехали, – услышал я в шлемофоне, и самолет дернулся с места.

Полосы перед нами было метров двести, не больше, что заранее вызвало у меня подозрения в невозможности взлета, но самолет поднялся в воздух, не пробежав и половины ее. Земля вдруг плавно ушла вниз, в лицо ударило ветром, а потом «кукурузник», накренившись на правое крыло, сделал разворот, продолжая набирать высоту.

– Долго лететь? – спросил я.

– Часа полтора. Это почти за двести километров от города. Сразу спросить забыла: у тебя как с укачиванием?

– Вроде нормально, не шибко чувствительный, – сказал я и усомнился в сказанном. – Но ты высший пилотаж как-нибудь без меня, хорошо?

– Постараюсь, – засмеялась она. – Если только очень захочется – так, что удержаться не смогу.

– Если я удержаться не смогу, кабину будешь сама мыть, – пригрозил я в ответ. – Я пас, и вообще, после такого плохо себя чувствую.

– Ладно, сиди не трясись, – засмеялась она.

Самолет забирался все выше, и я выглянул через борт. Город, лежащий под нами, выглядел… странно. И даже страшновато. Серый, мокрый под осенними дождями, на берегу серой же реки. Центр, отделенный от остального тела наживо прорубленной полосой отчуждения, выглядевшей сверху так, словно там гигантский каток прошел, оставив за собой разбросанный мусор. Стены и ограждения между домами, образующие периметр. Бетонные могучие доты КПП. И территория, брошенная людьми, с разрушенными домами, глядящими на грязные улицы пустыми глазницами окон, – стекла штрафники вынимают и увозят в город, на склад. Просевшие крыши, покосившиеся серые деревянные стены.

За рекой виднелась промзона, к которой от города тянулась дорога, и даже железка, по которой маленький паровоз прилежно тащил с десяток товарных вагонов. ТЭЦ дымила высокими трубами, выбрасывая в низкое серое небо угольную копоть, за ней, словно открытая рана, виднелся огромный черный угольный разрез, в котором работа кипела только с одного краю. Рылся экскаватор, грузились несколько самосвалов. Чуть дальше возвышался гигантский корпус металлургического, грязный и запущенный, у которого тоже суетились люди.

Линия обороны вокруг промзоны была даже посерьезней, чем у города. Все было – и вышки с прожекторами, и бетонные колпаки огневых точек, и даже загнанные в капониры танки, лихие «тридцатьчетверки», выставившие над брустверами длинные тонкие пушки. Это понятно: промзоной Углегорск и живет.

На реке был виден ряд небольших пароходиков и барж, стоящих на якоре возле самого берега. И вправду обезопасились от Тьмы проточной водой, как тогда мне рассказали. На одной из барж я увидел людей, перекладывающих ящики из штабеля в штабель. На пристанях тоже были люди – то ли погрузка шла, то ли разгрузка.

– Сальцево в другую сторону? – спросил я.

– Сальцево к югу, а мы на север. Пару деревень пройдем сейчас – и все, больше людей в ту сторону не будет.

Самолет, стрекочущий как швейная машинка, слегка покачиваясь под порывами бокового ветра, летел вперед, пропуская под крыльями пятна леса, раскисшие от дождей поля, грязные дороги. Вскоре действительно увидели деревню, выстроенную до удивления необычно – дома прямоугольником, почти вплотную друг к другу, задние стенки, выходящие наружу, без окон, лишь с крошечными бойницами. Между домами все затянуто колючкой, а вот в центре получилась довольно просторная площадь с маленькой церковью или часовенкой посередине.

– Деревни здесь с нуля строили или старые перестраивали?

– Где как, – ответила Настя. – Но вообще город колхозников вроде как поощряет, даже на строительство давал и материал, и людей, и технику. Такое село чуть не за месяц возводилось. Правда, не сразу, говорят.

– В смысле? – не понял я.

– Поначалу все сельское хозяйство вокруг города было, людей на грузовиках в поле возили, а потом обратно. Но со временем людей прибавилось, еды стало не хватать, вот и начали народ поощрять перебираться в колхозы.

– А, понятно.

Разумно, наверное. Зато с едой не видно каких-то напрягов, если по столовкам судить или по базару. А Шалвина шашлычная так и вовсе. Напряг же он кого-то ему еще и сулугуни делать, так что показатель. Хорошо, что напряг, кстати, потому что с сулугуни лучше, чем без сулугуни.

Над нами висели тяжелые облака, но дождя, к счастью, не было. Не удержался, спросил:

– В облака не полезешь?

– Нет, ни в коем случае, мы здесь в них вообще никогда не лезем.

– А почему?

– Тут все странное. Компас странный, бывает, что и врет, так что по приборам можно заблудиться. Кстати, с радио здесь тоже проблемы: дальше чем километров на пять, никакая связь толком не работает, помехи или вообще пропадает.

– Из-за Тьмы? – предположил я.

– Говорят, что так. Чем ближе к ее границе, тем больше проблем с компасом, так что летаем или в ясную погоду, или низко, ориентируемся визуально. Сейчас мы вдоль старой железки идем, видишь?

Действительно, под нами тянулись заброшенные железнодорожные пути, по гравийной насыпи, серым шрамом рассекавшей обозримые пространства. Вскоре показалась какая-то маленькая станция, на запасных путях которой собралось немало вагонов. За ней выстроился длинный ряд складов, огороженных каменным забором.

– Это что под нами?

– Ратниково. Там большие склады были, но все ценное оттуда давно вывезли.

Чуть дальше, уже за станцией, я увидел короткий технический поезд, состоящий из маленького паровозика – «овечки», платформы, груженной рельсами, и передвижного крана, эти самые рельсы на платформу укладывавшего. На путях возилась бригада рабочих.

– Пути разбирают?

– Да, дальше на север уже нет никого, ездить не к кому.

– На металлолом?

– Не только: еще и на ремонт тех путей, что будут действовать. Говорят, что хотят до Сальцева дорогу восстановить.

– Это на хрена? – удивился я. – Там же вроде бардак и махновщина?

– Ерунду болтают, – ответила Настя. – Там нравы проще и нечто вроде дикого капитализма, но зато у них баржи, большой базар, и они наш уголь с бензином дальше по реке продают.

– А сами?

– Людей на все не хватает.

– А я слышал, что мы с Сальцевом на ножах.

– Вроде как, но торгуют тоже. Это не у меня надо спрашивать, я так, слышу, что люди болтают, и не больше. Вон смотри – фактическая граница обжитых земель, на два часа, на дороге.

Я всмотрелся куда сказали и обнаружил нечто вроде небольшого укрепления, в которое было перестроено маленькое, промышленного вида кирпичное здание. В огороженном дворе стояла пара, насколько мне удалось разглядеть отсюда, «студебекеров», бронемашина «скаут» и два легких танка, упрятанных в капониры и уставивших пушки в поле перед собой. Видны были и люди, занимающиеся своими делами. Кто-то, голый по пояс, колол дрова, кто-то возился под поднятым капотом машины. Вокруг этого блокпоста расстилалось бесконечное серое пространство, и выглядел блок как-то сиротливо и даже жалость вызывал, хоть ничего угрожающего ему не было видно.

– За этим блоком людей нет?

– Если только мародеры шляются: чем ближе к Тьме, тем больше нетронутых мест, – ответила Настя. – А так последний форпост. Если что с нами случится, будем стараться выйти на него.

– А с радио здесь плохо, говоришь? – задумчиво переспросил я.

– Плохо! – засмеялась она. – И с каких это пор на По-2 радио появилось? Упадем – пешком обратно топать придется. Ну если не вернемся, то команду из города дадут, с форпоста могут машину выслать нас поискать, но сам понимаешь. Поэтому и спрашивала, чем вооружен.

– Так предупреждать же надо! – забеспокоился я.

Американский карабин в оружейке вдруг показался мне необыкновенно желанным, а наган в кобуре необыкновенно ничтожным.

– А падала уже?

– Один раз, по поломке, – донеслось в ответ.

– И как выбралась?

– Просто починилась. Села на планировании, нашла причину поломки, ликвидировала – и снова взлетела. Так что особо не беспокойся, разберемся, самолет здесь простой, как велосипед.