355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Кранин » Дочки-матери » Текст книги (страница 8)
Дочки-матери
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 09:39

Текст книги "Дочки-матери"


Автор книги: Андрей Кранин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Кстати, я вот думаю, как мы там все разместимся, когда напразднуемся. Мы с Лехой занимаем супружескую спальню. Ты, Шурупчик, – обернулась Ника к Юле, – в каких отношениях со своим Ланселотом – в стабильно-платонических или раскованно-телесных?

– Чего? – Юля пропустила вопрос.

– Трахаешься ты с ним уже или нет? – переформулировала Ника.

– А тебе-то какое дело? – порозовела от негодования Юля.

– С точки зрения половой гигиены, никакого. Меня интересует, можно ли вас в одну койку в гостиной положить, а то места мало.

– Можно, – буркнула Юля.

– Хорошо. – удовлетворенно резюмировала Ника. – Ну, а ты, христова невеста, – обратилась она к Леле, которая уже вся напряглась в ожидании Никиного вопроса, – с Максимкой все поди в щечки целуетесь?

– Ника, нас, пожалуйста, в разные помещения, – коротко ответила Леля, пресекая дальнейшие Никины вопросы.

– Тогда ты в холле, а Максимку засунем на кухню на раскладушке, поближе к холодильнику. Я знаю, он пожрать горазд.

Выяснив для себя самое главное, Ника лениво перевела разговор на новогоднее меню. Она поразила девочек тем, что, оказывается, очень хорошо готовила. Она перечислила названия блюд, которые собиралась подать к новогоднему столу, и только их названия вызвали легкий спазм в желудке и усилили слюноотделение. Для нехозяйственных Юли и Лели она собственноручно составила список готовых продуктов, которые им поручалось купить. Но Леля сказала, что она тоже хотела бы готовить и поэтому она попросит их домработницу сделать её фирменное блюдо – баранью ногу под марсельским соусом. Ника, подумав, решила, что нога сгодится.

– Только мужикам ни мур-мур, – предупредила она. – Это сюрприз. Вкратце обсудив новогодние подарки, решили, что каждый принесет какую-нибудь смешную безделицу – потом все это они сложат в мешок и, разыграют подарки наподобие фантов.

Все это пронеслось вихрем у Лели в голове, и она, набросив халат, побежала на кухню, проверить, начала ли Люба готовить баранью ногу. Уже в коридоре её начал обволакивать нежнейший запах жареной баранины – значит Люба не подвела.

Леля заглянула в родительскую спальню – никого не было. Мама вчера говорила, что они поедут кататься на тройке, значит скоро вернутся обеду. Сделав за два часа тысячу бестолковых дел, Леля была готова. Домработница Люба помогла завернуть ногу в фольгу, аккуратно уложить её в пластмассовый контейнер и донести до машины пакеты, с едой и платьем, которое Леля приготовила для вечера.

Часы показывали уже одиннадцать, когда друзья, наконец, расселись за столом. Новогоднее меню, стараниями Ники, поражало воображение. Изысканность блюд напоминала посольский фуршет в честь главы дружественного государства, прибывшего с праздничным визитом. Здесь можно было увидеть "сырное ассорти, виноградные улитки по-бургундски, фенхелевый суп из Авиньона, рачки скампи в чесночном соусе, ломтики телятины с шалфеем, грибной мусс с базиликом", перечисляла Ника, оторопевшим гостям. Элегантность сервировки соперничала с утонченностью закусок и вин, поданных на стол. Положительно, в Нике погибала жена дипломата – она строго выполнила все предписания протокола по устройству официального обеда. Но если, преодолев чувство голода, перевести глаза на хозяйку, то можно было на время начисто забыть о еде. Ника была ослепительно хороша. На ней было надето шелковое платье цвета бургунди, с открытыми плечами, и полуобнаженной спиной. Тонкий, струящийся шелк сбегал по ней от плеч до мысков, оговаривая каждый изгиб её совершенной фигуры. Сзади был небольшой шлейф, на который Ника просила обратить пристальное внимание, чтобы не наступить на него во время танцев. Ее пепельные волосы были собраны в высокую прическу, открывая лебединую шею, матово отливающую цветом слоновой кости. На шее была нитка с крупными рубинами, смотревшимися на её мраморной груди как капельки крови, капающие из раны. Макс, увидев Нику, осел на диване, по-холопски открыв рот. Девочки, не менее пораженные Никой, шумно защебетали, а потом подошли поближе, чтобы потрогать её, будто бы для того, чтобы убедиться, что она была настоящая. Только Леха был удовлетворенно спокоен. Он заполнил собой кресло и, сидя в нем, с обожанием через стол взирал на свою любовь. Платье, за которым он летал в Лондон, было сшито исключительно для нее. Ника царственно заняла место во главе стола, объявив, что сейчас самое время проводить старый год. Преодолев суетливую неловкость, все стали шумно накладывать еду на тарелки, а Леха разливал вино по бокалам.

Рядом с Юлей пустовало место, но ни она, ни кто-либо ещё внимание на этом не акцентировал. Когда первый тост был сказан, а первое чувство голода утолено, пронзительно завизжал звонок. Юля от неожиданности выронила вилку, а остальные понимающе заулыбались.

– Ну, Пенелопа, иди, твой Одиссей наконец приперся, – дружески подбодрила подругу Ника.

Остальные замерли в любопытном ожидании. Никакие Никины усилия не сломили Юлино упрямство, и она так и не выдала имя своего предполагаемого кавалера. Видно, суеверие подтвердилось, поскольку её бойфренд все-таки пришел. В прихожей послышался легкий шум, что-то упало на пол, звякнула посуда, трелью раздался Юлин смешок. Наконец, дверь открылась, и в комнату, готовую задымиться от сгустившего ожидания, вошла пара. Вздох удивления и радости пробежал вокруг, сильно смутив тем самым вновь пришедшего гостя. Он не ожидал войти в комнату, где на него сразу уставятся четыре пары глаз, расширившихся от разъедающего любопытства.

– Антон!? – выдохнуло четыре рта.

В проеме двери смущенно топтался получивший особенную известность после "картошки" владелец красной "девятки", принявший опосредованное участие во всех бедах, обрушившихся на компанию, сидевшую сейчас за новогодним столом. Спустя мгновение все пришло в движение. Пунцового от необычной встречи Антона усадили на его место, поближе к Юле. Она с неестественной старанием бросилась ухаживать за ним, подгладывая ему всякого разного из салатниц и розеток. Он, видно, сильно проголодался, потому жадно набросился на еду, утоляя первородный инстинкт. Он тыкал вилкой в разные блюда, справляясь у Юли об ингредиентах.

– А сейчас, что я ем? – с интересом спрашивал он, разжевывая что-то мягкое и необычное на вкус.

– Бургундские улитки – пояснила Юля.

Антон приостановил на секунду мельничное движение челюстей, вытаращил глаза на Юлю, и, подавляя рвотный рефлекс, прошептал.

– Шутишь?!

– Нет, – растерялась Юля, – можешь Нику спросить...

Ника, подавляя улыбку, прервала тихий разговор с Максом и Лелей и уставилась на водителя "девятки" в вопросительном ожидании.

– Это правда, что ли, эти...как их там, – боясь произнести слово, за которым может последовать тошнота, повторил вопрос Антон.

– Что ты? – махнула руками понимающая Ника. – Совсем не эти...Юля шутит. Это креветки. Креветки ведь вкуснее?

– Под пиво хорошо, – согласился Антон.

– Пиво с утра на опохмелку, – пообещал Леха, – а сейчас придется пить "Шато Мутон-Родшильд" из погребов Энтони Моуэкс. Слыхал про такого?

– Ну вы, ребят, блин, даете! – восхищенно произнес Антон с набитым закусками ртом. – Я так ещё никогда не отрывался. А я вам тут водки принес, думал мы по простому.

– Водка тоже сгодится, – откликнулся из своего угла Макс, сыто поглаживая живот, – мы ей с утра будет твой тарантас отогревать. Мороз на улице под тридцать.

Все непринужденно засмеялись, и началось легкое, возбужденное веселье, какое бывает только в хорошей, тесной компании, сцементированной давней дружбой.

Вдруг на экране телевизора, раздражающий звук которого был отключен, чтобы не мешал говорить, появилось одуловатое лицо президента, нетерпеливо ожидающего своего часа, чтобы сказать напутственную речь, встречающему новый год населению.

– Тихо, тихо, – закричала Юля, силясь преодолеть шумный рокот слов, дайте Ельцина послушать.

– На хрен тебе Ельцин, – перебил её Леха, ты лучше послушай, как мы в армии в самоволке в винный магазин залезли. Провели там сутки, потом вместо вытрезвителя на "губе" две недели кантовались. Зато, выпили хорошо.

– Ребят, ну также нельзя, – борясь за соблюдение новогодних обычаев расейского человека, отмахивалась Юля. – Надо Ельцина послушать, потом куранты. А ты Леха, лучше, шампанское приготовь – уже открывать пора.

Ребята шумно стали протягивать бокалы, чтобы Леха наполнил их веселым искрящимся новогодним напитком, и при первых ударах курантов все оживленно начали чокаться, стараясь дотянуться друг до друга – они вступали в новый год, неизведанный и загадочный, как обратная сторона Луны; год, который принесет им радость и горе, надежду и разочарование, веру и обман. Чего будет больше в этом новом году, они ещё не знали, но верили, что этот он будет лучше, чем предыдущий.

Сразу после того, как куранты оповестили о начале нового дня нового года, стало шумно и весело. Из угла, где сидел Макс с Лелей и Никой доносились раскаты смеха – Макс развлекал девочек историями о том, как, будучи ещё студентом иняза, он желая подработать летом, попал в город Горький, ныне известный больше как Нижний Новгород. Поселившись в отеле, который был из той породы что удобства имеют во дворе, а двора нет, Макс задумался о том, как ему следить за личной гигиеной. Удавалось это с большим трудом, потому что в работе коммунальных служб четко прослеживалась сезонность – летом вода появлялась в умывальнике только по утрам, когда все нормальные люди чистили зубы. В остальное время суток потребность у горожан, по мнению городских властей, в воде совершенно отмирала. Вечером Макс, испорченных московским комфортом, ещё раз открыл кран, надеясь на чудо. Но чуда не случилось, и он решил подумать об альтернативных путях. Справившись у дежурной по этажу, где горожане имели обыкновение делать ритуальные омовения, он получил причудливые инструкции, как от "отеля, на трамвае, а затем всего сорок минут пешком, потому что автобуса все равно не дождесси" добраться до городских бань, где всего за пять целковых можно намыться, сколько душа просит. Макс, будучи немного авантюристом, захватил полотенце и пошел отыскивать этот банно-прачечный комбинат. Дойдя до цели он обнаружил ветхое строение, напоминающее недостроенный коровник. Сходство подкреплялось тем, что оттуда доносились звуки, схожие с мычанием скотины и окриками пастуха. Опасаясь дотрагиваться до склизких банных стен, мня себя в лепрозории, Макс осторожно проник внутрь. Плату за обмыв принимала раскрасневшаяся от банных паров молодуха, на голове которой ровными рядами крепились бигуди, делая её похожей на шлем танкиста. Она трапезничала кефиром и здоровенным ломтем хлеба с куском вареной колбасы. Увидев Макса бабенка раскрыла рот, в котором как у цыганки Азы, передние зубы были сработаны из драгметаллов, и, рыгнув, напустилась на него малорусской скороговоркой:

– Ты чего сюда, сокол, прийшов? Не робишь, шо на стене для тебя понаписали? Зараз женочий день буде, завтра человичий и помоещьси тоды.

Макс, с трудом отыскивая славянские корни, почти дословно восстановил текс, только одного не мог понять, почему сегодня был женский день, а завтра человечий. То есть, следуя логике заведения, женщины могли мыться с каждый день, а мужчины только через день, когда наступал универсальный "человичий" день для страждущих обоих полов. Конечно, это можно было объяснить особенностями женской физиологии, но у Макса потребность содержать тело в чистоте была не меньше, чем у нижегородских баб. Потом, скосив глаз на прейскурант, криво висевший на стене, он обнаружил поразивший его график работы бань. Оказывается помывочная служба функционировала переменно – день женский, день мужской. То есть "человичий" на малорусском означало мужской. Подивившись особенностям украинского словообразования, в котором мужчина назывался человеком, а, женщина, выходит дело, таковым не была, Макс задумался над тем, как ему все-таки помыться.

Из истории ему было известно, что в России за мзду можно достать хоть звезду из созвездия Ориона, поэтому Макс начал (стараясь сделать свою речь доступной) предлагать содержательнице бань взятку в размере троекратной стоимости помывки. Та, глумливо хихикнув, неожиданно легко согласилась, засунув разницу между тарифом и полученной суммой в колышущиеся недра бюстгальтера.

– Пойдем, милок, я тябя провожу, а то девок налякаешь? – охотно предложила свою помощь молодуха.

Макс, ещё не веря своей неожиданной удаче – надо же, за пятнадцать рублей не только помыться, но и посмотреть редкий тогда в провинции стриптиз последовал в клубящиеся парами внутренности бань. Оборудование бани сохраняло все черты подобных заведений времен Киевской Руси. Современной особенностью был только водопровод. В остальном все было также как в ветхозаветные времена потомков Рюрика. Вдоль деревянных, попорченных сыростью стен, стояли длинные лавки, на которых громоздились жестяные тазы неизвестного Максу предназначения. Свет падал из крошечного, как казалось, слюдянистого окошка, плохо просеивающего уже сумеречное сияние. Тут и там на лавках лежали выжатые, скрученные жгутом трусы и бюстгальтеры, которые хозяйственные нижегородские женщины простирывали тут же в бане. По полу бежал мутный мыльный ручеек, со спутавшимися волосами и крошечными обмылками. Путь его лежал в дыру, заботливо организованную в углу покатого пола. Стоял кислый запах болотной тины, смешанный с химическим ароматом дешевого хозяйственного мыла. Но самое волнующее впечатление производили девки. Первое, что увидел Макс, зайдя в помывочную, были крепкие, ядреные, немного рыхлые в основании зады, бесстыже развернутые к нему во всей своей белеющей красоте. В сгущенном парном воздухе они напомнили Максу пуховые подушки, выставленные в галантерейном отделе. Зады приходили в колеблющееся движение, пока девки натирали в шайке свои панталоны и лифчики хозяйственным мылом. В другом углу белотелая наяда нещадно терла себя мочалом из конского волоса, а потом , матюгнувшись, опрокидывала на себя шайку с водой, смывая мыльную пену. За секунду усвоив банный ритуал, Макс решительной поступью направился к шайкам, стараясь не смотреть в сторону колеблющихся задов – в нем рос соблазн. Вдруг одна из девок, всмотревшись в мыльно-паровую мглу, опознала в Максе мужчину. На всю баню раздался поросячий визг, подхваченный полудюжиной других голосов. Девки побросали шайки, похватали свои жгуты, и давай напяливать их на себя, стараясь прикрыть срамные места. Дверь распахнулась и в помывочную вбежала золотозубая молодуха.

– Ну чого разорались? Мужика что-ли не бачили. А те в гуртожитку до вас по балкони не лазиют?

Девки визг прекратили и стали с интересом поглядывать на мужчину, ожидая, видимо, когда он стянет трусы. Вот этого Макс делать не торопился.

– Может тебе, голубок, спинку потереть? – не выдержала одна девка. Другие загоготали, с нетерпением ожидая ответа.

– Ты себе лучше жопу потри, – дружелюбно ответил Макс, смутно уловив, что нижегородским девкам галантность чужда, как свиньям апельсины. Он понял, что взял с девками верный тон, потому что они опять загоготали, приоткрыв щербатые порченные кариесом рты.

Потом они продолжили наступление.

– А он, видать, мужик что надо. Смотрите, какой у него, как баклажан, проявила наблюдательность другая девка. – Ой, бабоньки, мне б такого на пару ночей, я б с ним накувыркалась.

– А я б прям здесь, – разоткровенничалась другая, – на лавке, пока он не убег.

– Айда, бабоньки, его помоем, а то вона, какой гордый.

И к ужасу Макса, на него набросились девки, стали дергать его в разные стороны, водить мочалкой по всем местам, охаживать веником, да окатывать водой из шайки. Еле вырвался он от них тогда. Похватав с лавки свои вещи, он метеоритом пронесся мимо веселящейся молодухи, которая на развернутой на столе газете очищала в тот момент сваренный в мундире картофель.

– Приходь еще, – донеслось до него.

Леха уже давно с волнением прислушивался к рассказу Макса, тлея от нетерпения узнать конец. Очевидно, конец его разочаровал.

– Лох ты, Макс. Столько голых баб вокруг, а ты так лажанулся, разочарованно протянул он.

– Ты бы, конечно, всех там оседлал, – с уверенностью сказал Макс. – А потом бы повестки из вендиспансера получал. Нет, я туда "чисто" помыться пришел.

– Вот, такая "Одиссея" приключилась со мной в провинциальном городе Г, обратился Макс к девочкам. – А что это мы, барышни, не танцуем? Леля, у Вас мазурка ещё не занята?

Макс встал, подошел к магнитоле, и, покопавшись в дисках, выбрал один. Зазвучала медленная грустная мелодия, от которой хотелось прижаться друг к другу поплотнее и уже не отпускать от себя партнера.

Компания разбилась на пары, и при потушенном свете, озаряясь лишь мерцанием елочных огней, слилась в медленном интимном танце.

Макс наклонил голову к самому Лелиному уху и тихо сказал:

– Леля, пойдем на кухню, я хочу тебе сказать нечто важное.

Леля, удерживая радостную дрожь, покорно, не говоря не слова, пошла за Максом.

Войдя в кухню, Макс оглядел разбросанные в беспорядке остатки продуктов, открытые пачки и банки, вздохнул и сказал:

– Да, декорации, не подходящие...

Потом, выудил из под кухонного стола табурет, посадил Лелю, сам уселся напротив. Он мягко взял её руки в свои и тихо начал:

– Леля, я миллионы раз читал в романах, как это происходит, но сейчас чувствую себя совершенно беспомощным.

Леля ласково посмотрела на него, захотела было что-то сказать, но он мягко положил палец ей на губы, закрывая их.

– Я должен сам.

Потом, набрав воздуха, он сказал:

– Леля, выходи за меня замуж.

Она распахнула глаза, в них сверкнула слеза. Вот это и случилось. Правда, она думала, что это произойдет как-то иначе. Как? Она чувствовала, но объяснить не могла. Наверное так, как написано в миллионах романов. Но все равно, это свершилось. Она сразу не поняла, что Макс ждет от неё ответа. Хотя какой ответ тут может быть. Надо крикнуть: "Да!!!". Но получилось только шепотом:

– Я согласна...

Только значительно позже она вспомнила, что он не сказал ей, что любит её.

15

Новый год уже отсчитывал часы, и постепенно наваливалось сонное утомление. Так обычно бывает у гиперактивных детей – за день они так надоедают родителям, что несбыточной родительской мечтой является желание поскорее отправить их спать, чтобы в пропитанной запахами тишине кухни, неловко пристроившись на табурете, посмотреть эротический фильм, который принесла соседка. Но не тут-то было – беспокойный отпрыск как на зло все не унимается, сводя с ума все семейство. Он уже устал, капризничает, ноет, трет глаза и писает в колготки, но тем самым только возбуждает себя ещё больше. В конце концов, когда родители, обессилив и испробовав все инструменты педагогики от уговоров до ремня, безнадежно дремлют рядом с его кроватью, он, победно озираясь, наконец, укладывается как ни в чем не бывало.

Все уже порядком устали, но спать никто не шел, повинуясь новогоднему инстинкту, предусматривающему бессонную ночь до рассвета. Леха предложил пойти на улицу, чтобы встряхнуться и глотнуть свежего воздуха. Почти все согласились, только нестойкая Леля сказала, что она лучше пойдет спать. Ребята гурьбой высыпали на улицу, натужно смеясь, стараясь развлечь друг друга. Ядреный морозный воздух действительно взбодрил засыпающий организм, сон на время отступил. Стало по-детски весело и куражно. Перед домом у забора дворничиха с прошлого утра намела большой сугроб, сметя снег с дорожек и тротуара. Разгоряченная компания под призывом Макса затеяла игру "взятие снежного городка". На вершине сугроба закрепились Макс с Антоном, Леха же, возглавивший женский штурмовой отряд, должен был забраться на гору и сбросить оттуда обороняющихся – почти как Стенька Разин, который подобным образом расправился с княжной, утопив её во время речной прогулки. Затихший двор огласили бесноватые вопли штурмующих, и победное ликование обороняющихся, после того как последним удалось отразить первую волну атак. Леха проинспектировал своих боевых подруг, и удовлетворился тем, что повреждения были незначительны – у Юли оторвалась пуговица на дубленке, а у Ники, для прогулки переодевшейся в джинсы, в ботинок и под брючины забился снег. Передохнув, Леха повел девиц в новое наступление. В этот раз удалось продвинуться немного больше, закрепиться на подножье сугроба и попасть снежком Антону в лоб. Крики усиливались, по мере того, как штурм приближался к заветному концу. Из подъезда дома вывалила ещё одна подвыпившая компания и, завидев игрища на сугробе, который к тому времени уже напоминал вспаханную для весеннего посева клумбу, с гиганьем бросилась в бой. Получив неожиданное подкрепление, Леха сделал решающий рывок и Макс с Антоном были сметены противником, преобладающим и числом и умением. Дальше бой перешел в рукопашную, когда на растоптанном и раскиданном по всему двору сугробе сошлись на кулачках разгоряченные соперники, смешавшись в одну кучу малу. Бодаясь и пихая друг друга, они азартно дрались, напоминая со стороны борьбу нанайских мальчиков.

Наконец, утомившись, Ника с Юлей повались на снег, увлекая за собой Леху, Макса и Антона. Они лежали на снегу, раскинув ноги и руки и глядели в бесконечность космоса, в недоступность галактик, откуда, им казалась, на них смотрели понимающие глаза далеких цивилизаций.

Когда они вернулись домой, оказалось, что Леля уже давно спит, свернувшись по-кошачьи на кровати в спальне. Ника накрыла её теплым пледом, та немного заворочалась во сне, но глаза так и не открыла. Леха зашел в комнату, обнял Нику за плечи, поцеловал её в ухо, и глядя на счастливую Лелину улыбку, сказал:

– Может, её в холл перенести?

– Не надо её трогать, пусть здесь спит, – ответила Ника.

– Слушай, киска, я что-то тоже замудухался слегка. Пойду покимарю.

– Куда ты пойдешь? – спросила Ника. – Там ещё все орут. Ложись здесь, с Лелькой.

– Макс начнет возбухать...

– Ну вы же не голые...Перетрется.

– Ладно, я здесь, на кресле, – сказал щепетильный Леха.

– Ложись, Леш, я пойду чайку попью.

В гостиной, под мерное бормотанье телевизора, в котором оплаченно веселились артисты всех мастей, на диване сонливо-уставшие сидели Макс и Антон, Юля уже дремала в кресле.

– Макс, идем, поможешь мне раскладушку достать, – подавив зевок, сказала Ника. А ты, – бросила Антону, – диван разложи. В нем постельное белье...

Макс, неуверенно ступая, поплелся за Никой в холл. Там они, громыхая, достали со стеллажей раскладушку, одеяла и подушки. Половину Ника бросила на стоящий в холле диван – там будет спать она, а остальное понесли на кухню.

Когда утомление ночи близилось к развязке, Ника поняла, как сильно она опьянела. Как всякий пьяный человек, она была уверена, что почти в порядке, но, пытаясь доказать окружающим, что она способна на обычные действия, Ника говорила слишком громко, движения у неё были нарочито механические, а в голове царили кураж и бесшабашность. Они с Максом зашли в кухню.

Через кухонное окно было видно, как занимался первый день года. Нечеткие до этого контуры деревьев и зданий, как на поляроидном снимке, выделялись из мглы, и приобретали четкие линии. Кухонное пространство светлело и прояснялось.

Ника склонилась над раскладушкой, устраивая Максу скромное походное ложе. Вдруг она неясно почувствовала, что рука Макса коснулась её спины, и легкое ласкающее движение спустилось вниз, по позвоночнику. Она не шелохнулась, выжидая. Движения стали настойчивыми, почти требовательными. Ника выпрямила спину и в упор посмотрела на Макса, не снимая его рук, которые уже оказались на бедрах. Он, не говоря ни слова, потянул её к себе, и уткнулся головой в живот, впитывая запахи её тела. Ника продолжала молчать.

– Ника, – приглушенным голосом заговорил Макс, – Ника, как я ждал этой минуты.

– Зачем? – глухо спросила Ника.

– Неужели ты не понимаешь, что я цепями прикован к тебе? Я не могу смотреть, как ты сидишь в лапах этого бабуина. Что он смыслит в любви? Что он может оценить в тебе? Только "фактуру, жопу, грудь"? Ну, это его любимые места?

– Оставь Леху в покое. Ты его не знаешь.

– Мне на него наплевать, я не могу смириться с мыслью, что он стоит между мной и тобой.

– Он не между. Он рядом со мной. Я сама его выбрала.

– Но почему он? Он же двух слов связать не может в одно предложение? У него манеры царя Зулусов. Он погубит тебя Ника.

– А может, мне такой нравиться? Может, я хочу, чтоб меня погубили, – без уверенности в голосе ответила Ника.

– Типичная философия русской женщины – бьет, значит любит. Он уже доказал свою любовь? – Макс начал расстегивать Никины джинсы, будто бы в поиске синяков.

– Макс, не надо, – слабо сопротивлялась Ника.

– Ника, солнышко, – Макс бормотал, будто опьяневший. – Ника, я хочу тебя, я только об этом и могу думать, я с ума сойду, Ника.

"Солнышко" почувствовала, как в ней растет похотливая женская волна. Мысли и до этого не четкие, совсем смешались. Она ощущала, что ей до дрожи хочется, чтобы крепкие, ласковые руки Макса не оставляли её тела и продолжали свое мягкое движение по изгибам её бедер и груди.

Он посадил её к себе на колени, глаза в глаза, затем губами стал мягко исследовать её грудь и шею, покрывая их влажными, теплыми поцелуями. Руками он освободил её от джинсов, преодолев неловкость позы, и начал расстегивать штаны.

В Никиной голове мелькнул в последний раз вопрос, за чем она это делает, но остановить свое разохотившееся тело она уже не могла.

Через короткое время она ощутила Макса внутри себя и, повинуясь пляшущему ритму, задергалась в его объятиях. Она начала проваливаться в бесконечную негу. Воспоминания умерли в эту минуту.

16

В тот год февраль выдался особенно капризным. Тридцатиградусные морозы сменяли сопливые оттепели, нанося жестокие удары по сосудистой системе. Ника часто чувствовала головную боль, раздраженность и какое-то странное чувство неустроенности. Помимо прошедшей экзаменационной сессии, сдать которую, по счастью, удалось всем, а Макс вышел из неё круглым отличником (он шутил, что словосочетание "круглый отличник" фонетически напоминает ему "круглый дурак", но был нескрываемо доволен), помимо последовавших за ней каникул (вся компания ездила в подмосковный дом отдыха), величайшей факультетской новостью была предстоящая свадьба Лели и Макса.

Лишенная живых красок Леля, расцветала на глазах. Она подсвечивалась счастьем изнутри. Они подали заявление в ЗАГС через неделю после того, как Макс сделал Леле предложение. Эта новость явилась большой неожиданностью для их друзей, потому что почти дружеские отношения, сложившиеся между Лелей и Максом, не предвещали скорого вступления в брак. В большей степени это поразило Лелиных родителей. Евгения Викторовна принципиальных возражений не имела, однако, она не могла понять, к чему такая оперативность. Она хотела бы, чтобы Леля прежде закончила университет, выбрала специальность, а потом бы связывала себя матримониальными узами. Но Леля так горячо молила её понять, что она просто не может существовать без Макса, угрожая все равно уйти из дома, и жить во грехе, что податливая Евгения Викторовна сдалась. Отец Лели вообще не проявил никакого интереса к тому, что дочь собирается замуж, потому что он был занят составлением федерального послания президента парламенту. День свадьбы был назначен на 13 февраля – оставалось немного времени, чтобы достойно выдать дочь замуж. Евгению Викторовну немного смущало, что Макс не собирался приглашать своих родителей на свадебное торжество, объясняя это тем, что они очень заняты и приехать из Лиссабона все равно не смогут. Они прислали открытку, которую он показал ей, где неразборчивым профессорским почерком были написаны скупые слова поздравления сыну в связи с грядущими изменениями в его холостятской жизни. В конце было приписано четверостишие, написанное португальским поэтом XV века, которое Евгения Викторовна понять не смогла. В свободной интерпретации Макса оно звучало приблизительно следующим образом:

Если ты сорвешь в саду розу,

Впитавшую свежую утреннюю росу,

То твой день будет наполнен благолепием и ароматом

Ее трогательных, нежных лепестков...

Если ты выбросишь розу, насладившись её прелестью,

То краски твоего дня померкнут вместе с её смертью...

И так далее. Внимательная Евгения Викторовна усмотрела в этом четверостишии подозрительную метафору, неуместную при данных обстоятельствах, но объяснила это чудачеством свихнувшихся литературоведов.

Между женихом и его будущей тещей возникли также трения по поводу устройства самого свадебного торжества. Макс, ссылаясь на ограниченность в средствах, настаивал на скромном семейном обеде. Евгения Викторовна, как мать, выдающая замуж единственную дочь, мыслила куда масштабнее. Между ними не прекращались жаркие кухонные споры, пока, наконец, под давлением Лели жених на сдался, отдав все приготовления на откуп Евгении Викторовне. Она, почувствовав свободу, взялась за дело с энтузиазмом кавказской свахи. Целыми днями мать висела на телефоне, обзванивая всех своих подруг, которые когда-либо имели отношение к браку. Настоящей находкой стала её давняя университетская приятельница, которая на днях выходила замуж в восьмой раз. Гостиная Лелиного дома теперь была завалена журналами со свадебной тематикой, а сама Леля должна была таскаться с мамой по салонам, где профессионально льстящие продавщицы проносили для примерки ворох платьев, туфель, флердоранжей и прочих аксессуаров для новобрачных. Евгения Викторовна даже задумала купить костюм Максу, но тут новобрачный проявил завидную твердость. Он сказал, что ещё в детском саду сам выбирал себе колготки и шорты, и уж как-нибудь сумеет подобрать для себя пару брюк с пиджаком. Мать Лели немного огорчилась, потому что все женские платья, увиденные её в журналах всегда сопровождались костюмом жениха, безукоризненного, в мелких деталях, сочетавшегося с нарядом невесты. Макс мог нарушить гармонию.

Сами брачующиеся находились в состоянии отстраненного счастья, их часто видели шепчущимися в укромных уголках университетских вестибюлей, или они, сплетя ладошки, сидели на лекциях с нежными блуждающими улыбками на лицах.

Друзья ломали голову над подарками, но ничего, кроме постельного белья и кофеварок на ум не приходило. Леха предложил подарить щенка овчарки, потому что "собака – это друг человека", но Ника сказала, что женщина – это друг человека, и по крайней мере, одна у Макса уже есть.

Друзья сидели в университетской столовой, мусоля подсохшие эклеры, и запивая их кофе, который по вкусу напоминал приворотное зелье из сушенных кузнечиков. Вдруг Ника вскочила из за стола, и, ничего не говоря, бросилась вон из буфета. Никто не успел понять, что случилось. Леха встревожено посмотрел ей вслед, и проговорился, что в последнее время Ника ведет себя очень странно. Часто жалуется на головную боль, чувствует себя усталой и срывается на него по каждому пустяку. Он поднял на Юлю глаза с намешанной в них печалью, тревогой и надеждой и, смущаясь, спросил:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю