Текст книги "Дочки-матери"
Автор книги: Андрей Кранин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Леха, увидев больную Лелю, ещё не отдохнув с дороги, велел Нике собирать её вещи.
– В Москву поедем, – коротко сказал он и пошел доставать машину. Увеличив вознаграждение владельца красной девятки от бутылки до ящика, он забрал машину с условием, если "повяжут менты, отвечать самому". Потом он взял на руки горящую Лелю и понес её в машину, велев Максу нести чемоданы, а Нике идти к Збарскому и объяснять ситуацию. В палату через пять минут вернулась одна Ника.
– Ну, что, невеста, – цинично сказала она. – Максимка твой в Москву поехал, за Лелей ухаживать.
Потом, не обращая никакого внимания на Юлю, пошла в угол к Соне, которая скорчившись лежала на кровати.
Юля бросила ненавидящий взгляд на Нику. Ника обладала потрясающим свойством видеть вещи насквозь. Вот, вроде бы даже за целый день и виду не показала, что догадалась, что Юля спала с Максом. А ведь знала, знала об этом, как только увидела Юлю с утра, возвращающуюся к себе в комнату – усталую, стыдящуюся, с мучительными мыслями о том, что совершила ошибку. "Ведьма какая-то", – подумала Юля. О том, что произошло Юля старалась не думать. Помимо сокровища, которая простоватая мама велела беречь для мужа, она потеряла ещё и Макса, теперь уже навсегда и без надежды на вторую попытку. С утра, проснувшись с ним в одной постеле, Юля ждала, что он скажет ей что-нибудь, похожее на предложение руки и сердца. Она ждала, что он оценит её жертву. Еще она была уверена, что если Макс пошел на это, то он сделал свой выбор. Ведром холодной воды было для неё то, что она услышала. Их утро напоминало прощальную встречу Паратова с Ларисой Огудаловой.
– Юля, – он старался на неё не смотреть. – Я понимаю, что для тебя это значит. Но я, рискуя, прослыть подлецом, не могу принять от тебя эту жертву.
– Что ты говоришь? – Юля, хлопая глазами, плохо понимала. Ей в эту минуту нужны были простые формулировки.
– Что я говорю, – Макс набрался дыхания перед тем, как нанести удар, – то, что нам лучше забыть, о том, что произошло вчера. Я был пьян, ты настойчива, при таких обстоятельствах я мог бы заняться любовью с кактусом. Даже делая скидку на твою наивность, ты должна знать особенности мужской физиологии. Это недоразумение, Юля, и не надо относится к этому, как к клятве у алтаря.
Все это время Юля, не моргая, смотрела на Макса. Он почувствовал себя неуютно. Вот если бы она разрыдалась, начала кричать, обзывать его подлецом, в общем, как-то выплескивала бы эмоции, вот тогда бы он знал, что делать. Но она просто оцепенела. На секунду ему показалось, что она потеряла рассудок. Макс не мог увидеть бездны Юлиного горя. Он не знал, что обрушил её мир, что раздавил её надежду. То, что переживала Юля, было сравнимо только с силой стихии. Простые женские рецепты борьбы с неприятностями в виде слез в таких случаях не помогали.
С трудом найдя в себе силы, она оделась, брезгливо взглянув на красное пятнышко на простыне, наивно выглядывающее из под одеяла – нелепое свидетельство её перерождения в женщину. Ей почему-то вспомнился сюжет телепередачи, рассказывающий об азиатских традициях брака, когда после первой брачной ночи родители невесты выносят на обозрения собравшимся по этому случаю любопытным родственникам белую простыню с бурым пятном посередине. Глупая и постыдная традиция ещё тогда подумала Юля. Вот теперь и у неё есть, такая простыня. Только показывать некому.
– Чтоб ты сдох! – все, что она сказала ему.
Тяжкий ход невеселых Юлиных мыслей прервала Соня, которая вдруг заметалась на кровати, как будто у неё была падучая, при этом немного поскуливая.
– Что это с ней? – испугалась Юля.
Ника сидела радом с Соней, поглаживая её по спутанным поблекшим волосам.
– Ну-ка, Шурупчик, сгоняй за водой, – не отвечая на вопрос Юли приказала Ника.
Юля хотела было огрызнуться, что она не нанималась тут бегать, но встретившись с ледяным Никиным взглядом, поняла, что лучше сделать, что велят. Она через минуту подошла к Сониной кровати, боязливо, но с подавляемым интересом, заглядывая через Никино плечо. Ника достала какие-то таблетки, высыпала насколько горошин себе на ладонь и другой рукой приподняв Сонину голову, начала запихивать их ей в рот. Наконец ей это удалось, потом она, не оборачиваясь, взяла у Юли из рук стакан с водой, и начала осторожно заливать содержимое в Соню. Та, дрожа и оттого вибрируя в Никиных руках, стуча зубами о стакан, хотела помочь. Но, будто пораженная болезнью Паркинсона, Соня никак не могла скоординировать свои желания со своими движениями. Через несколько минут бестолковой возни, ей удалось проглотить таблетки, и она, обессилив, откинулась на подушку, закрыв глаза. На её лбу блестели капельки пота.
– Принеси мокрое полотенце, – крикнула Ника Юле. – Ну, что встала как корова?!
Юля, разбуженная грубым окриком, вышла из оцепенения.
– Ника, может врача позвать, вдруг она умрет здесь?
– Какого врача? Педиатра, может быть? Ты понимаешь, что у неё ломка? Ее же в милицию заберут и тебя вместе с ней.
– А меня-то за что? – ужаснулась Юля.
– За компанию..., – последовал ответ.
Юля выбежала в туалет, схватив на ходу полотенце. Она понимала, что ведет себя глупо – паникует, суетится, тем самым сильно раздражая Нику. "Ну почему они все относятся ко мне, как к дуре?" – с горечью подумала она.
Ника взяла у Юли мокрое полотенце, ругнув её про себя, что не догадалась намочить в холодной воде, и стала осторожно протирать им Сонино лицо. Минут через пятнадцать Соня перестала скулить и, казалось, немного пришла в себя. Ника даже подумала, что она заснула. Она немного потянулась, потому что спина устала от неловкой позы, и тихонько, чтобы не будить подругу, встала. Откуда-то из глубин Сониного организма донесся глухой, тягучий голос:
– Ника, не уходи...
– Я здесь, Соня, я никуда не ухожу.
– Ника, я хочу тебе что-то рассказать, – чувствовалось, что Сониных сил хватит только на пару предложений.
– Может потом поговорим, тебе надо сейчас отдохнуть, – Ника взяла Сонину руку в свою и слегка сжала её.
Ее подруга открыла глаза, с усилием разлепила губы и, искривив лицо в мольбе, сказала.
– Потом я, наверное, не смогу.
Ника оглянулась на Юлю. Та с преувеличенным усердием уставилась в кроссворд, демонстрируя равнодушие. Ника прикинула, хватает ли силы Сониного голоса для того, чтоб звуки долетали до Шкарупиной. Не будучи уверенной в ответе, она на всякий случай сказала:
– Слушай, Шурупчик, ну-ка, скинься в тюбик минут на двадцать.
– Чего? – не понимающе уставилась на Нику Юля.
– Свали отсюда ненадолго, вот чего. Поди, воздухом подыши на балконе.
– Сама вали, – с решимостью моськи, тявкнувшей на слона, огрызнулась Юля.
Соня устало произнесла.
– Ника, оставь её, ей все равно ничего не слышно.
Но Юля, увидев Никины глаза, заробела. Ника умела только взглядом добиваться своего. Когда она смотрела такими глазами, она могла крошить в пудру камни, рассыпать вековые стены и выжигать дотла цветущие сады. Юля накинула на плечи ватник, и, стараясь не встречаться с Никой взглядом, засеменила к балкону. Она там устроилась на колченогом стуле, выбила из пачки сигарету, и, затянувшись горьким табаком, прислушалась. Прямо над её головой находилась маленькая форточка, которую часто днем держали приоткрытой, спасаясь от тяжелой удушливой жары, повисавшей в комнате, благодаря щедрости местных истопников. Чугунная гармонь висевших под окном батарей жарила так, что после десяти минут пребывания в палате ребята начинали видеть миражи как в пустыне Гоби. Вот из этого самого места на Юлю лился сейчас журчащий ручеек Сониного монолога. Юля подтянулась поближе к окну и замерла.
– Нет, я могу говорить, – уловила Юля. – Мне только попить дай.
Послышался звук стекла, ударившегося об деревянную тумбочку, потом все затихло. Соня утоляла жажду в этот момент. Потом слегка взбодренным голосом она продолжила.
– Я даже не знаю, с чего начать. В общем, такая фишка. Был мой день рождения – шестнадцать лет исполнялось, как раз погудели хорошо с одноклассниками. Иду я на следующий день с бодуна в аптеку – аспирина купить, башка гудит, в рту как будто скунс насрал, а перед глазами самолеты. Вдруг смотрю, хиляет передо мной какой-то мэн, классный такой – прикид, жопа крутая, в общем, мачо с ранчо. А у меня отстойный такой вид – ни рожи, ни кожи. Он ко мне подваливает и спрашивает, как ему в аптеку пройти, а мы – прикинь, Ника, прям около аптеки и стоим. Ну, думаю, тормоз. Показала я ему, думаю, щас свалит, а он мне и говорит, что, мол, хочет со мной познакомиться. Я обалдела слегка, нет, Ника, просто не ожидала. Ну, говорю, Соня меня зовут. Он тоже представился. Домой проводил и телефон мой взял. Через пару дней звонит, говорит, что хочет забить стрелку на вечер – в кабак сходить. А у меня в тот день были соревнования. Ну, чего ты Ника так смотришь? Я же не всегда торчала. Я, между прочим за юношескую сборную Москвы в бадминтон играла...
Ника кивнула головой в знак согласия, хотя ей легче было представить себя членом сборной России по борьбе сумо, чем Соню, бегающую в короткой белой юбочке с ракеткой в руке.
Соня, не заметив иронии в Никиных глазах, продолжала:
– Ну, в общем, стрелку я в тот день просквозила – просто забыла про него и все. Он на другой день мне звонит, и говорит, что приедет ко мне домой. А я, должна тебе сказать, как раз осталась одна дома. У меня шнурки в Израиль отвалили. Меня с собой звали, но я ни в какую. Что я дура что ли там в кибуце жить, а потом в армии с арабами воевать – я за дружбу народов. В общем, оставили они меня с бабкой. Ну это у нас такая бабка была типа домработница. Еще моего отца нянчила. Я до сих пор с ней живу. Бабка в то время, как я с этим парнем познакомилась, назовем его Андрей, поехала на дачу, в навозе ковыряться. Так, что я все лето одна жила. Ну, он приехал. Пузырь какой-то клевый привез, цветы. Так мы с ним выпили, посидели, ну и все такое. Так, Ника, и прижился. Он сказал, что у него предки где-то за бугром кантовались археологи какие-то. Сам он не из Москвы был, но в то время в инязе учился студент как бы. И вот мы с ним лето прожили – бабка вернулась. Визгу было. Родителям накапала, что я с мужиком живу. Те весь телефон оборвали. А Андрей говорит однажды: "Соня, давай поженимся".
Тут Соня тяжело вдохнула, вздохнула и Ника, а сентиментальная Юля на балконе пустила слезу. Соня сделала ещё глоток, прочистила горло коротким кашлем и продолжила.
– В общем, прикинь, мне шестнадцать – я в десятом классе, а он жениться надумал. Мы же не в средней Азии. Ну, у него какие-то знакомые оказались выбили справку о беременности, родители накатали свое согласие, и в декабре мы уже расписались. Если ты сейчас меня спросишь, почему я это сделала, я не отвечу – просто не въезжаю, почему. Как-то знаешь, по кайфу было – я в школу хожу, уроки делаю, а дома меня муж ждет. Мы спим вместе совершенно законно. У меня на пальце кольцо и все такое. В общем, кульно все это было. Однажды мы сексом занимались, а он какие-то таблетки достал и говорит, что если я эти таблетки выпью, то такие таски будут, что улечу. Я попробовала, слушай, это нечто. Отъехала с полпинка... Через три месяца, Ника, я уже плотно на игле сидела. Как школу закончила, не помню. В бадминтон уже, конечно, не играла. Андрей сам не кололся, но мне приносил наркоту. Без него я не могла. Через год я уже законченной наркоманкой стала. Я не могу вспомнить, как я вообще весь год прожила. Ты знаешь, он оказался садистом. Бил меня. Когда я в ломке, не давал ничего, заставлял всякие мерзости делать, сексом с другими заниматься, например, а сам уставится и смотрит. А ещё любил рисовать острым ножом на спине, а потом солью посыпать – боль адская, но зато потом достанет боян полный, я вкачу себе дозу и мне все уже параллельно.
Тут Соня резко привстала, повернулась к Нике спиной и задрала рубаху. Ника резко отпрянула, увидев это. Вся Сонина спина была испещрена уродливыми шрамами. Кое-где средь паутину линий проглядывали слова, которые имели свой жутковатый смысл. Видно было, что человек, сделавший это с Соней, обладал воображением Дракулы и хладнокровием офицера гестапо. Соня опустила рубаху, помолчала секунду, и продолжила:
– Так мы прожили, пока мне не исполнилось восемнадцать. Я несколько раз пробовала завязать, даже убегала из дома, но он всегда меня находил, и потом было только хуже.
– Соня, ну ведь ты была не одна. У тебя же были какие-то знакомые, друзья. Бабушка, наконец, – недоумевала Ника.
– Какие друзья? – Соня обреченно махнула рукой. – Когда заканчиваешь школу, то попадаешь как бы в другое измерение. Если ты поступил в институт ты уже в другом мире. А если ты, как я была, будто дерьмо в прорубе, то про тебя все уже забыли – ты выпал. Да и потом, многие поняли, что я торчала, так что сами особо не общались. А бабка – дура. Она думала, что я пью. Так и говорила: "Я позвоню твоим родителям, скажу им, что ты злоупотребляешь!" Андрей её после как-то вырубил. Она притухла, и больше не наезжала.
Так вот, когда мне исполнилось восемнадцать, он сказал, что я его достала и он хочет со мной развестись. Я даже обрадовалась – просто не могла больше так жить. Я бы его убила бы, если бы ещё немного – так я его не ненавидела. Он сказал, что будет следить за мной, и если что, достанет меня из кратера вулкана. Развод с ним обошелся совсем недорого. У меня была пятикомнатная квартира на Павеляге – от батюшки, профессора медицины осталась. А после развода я осталась с бабкой в смежной двушке на Каховке. Что он получил, я не знаю, думаю классно устроился.
Тут Соня замолчала. Ника подождала немного, но потом не выдержала.
– Соня, а дальше что?
– А?... – Соня встряхнулась. – А дальше? Больше я его не видела, но мне все время кажется, что он где-то рядом.
8
А в это время, разрезая ночную мглу, на предельной для отечественного автомобиля скорости, летела в направление столицы красная "девятка". Леха напряженно смотрел в темноту, но боковым зрением ощущал контуры Макса, сидевшего на передней сидении. Лелю устроили на заднем, где она забылась тяжелым беспокойным сном, изредка просыпаясь и недоумевая, зачем она здесь. Обычно разговорчивый Макс на всем протяжении пути сохранял угрюмую тишину, будто бы повинуясь молчаливому соглашению, подписанному им и Лехой. То, что Леха зол не него из-за этой истории с Юлей, Макс не сомневался. Однако, он не делал ни малейшей попытки поговорить с другом, объяснить ему, почему он так поступил. Макс ждал, что Леха сам начнет разговор. Он любил обороняться, но не наступать.
Уже подъезжали к Москве. Недалеко от кольцевой дороги Леха резко сбавил скорость, но было поздно. В рентгеновском свете фар Макс увидел гаишника, жезлом указывающего Лехе припарковаться к обочине дороги.
– Вляпались, – уверенно сказал он.
Леха ничего на это не ответил, неторопливым движением переложил бумажник из рюкзака в задний карман джинсов и вышел из машины. Макс пригнулся, силясь рассмотреть, что же происходит снаружи. Но его угол зрения позволял увидеть только широкую Лехину спину в кожаной куртке, и то, что пониже нее. Затем показалась Лехина рука, которая похлопала по заднему карману, будто проверяя толщину бумажника, вынула его. Через минуту бумажник вернулся на прежнее место. Макс подумал, можно ли по нынешней толщине портмоне определить, насколько его облегчили.
Хлопнула дверца, Леха втиснул свое грузное тело в тесную "девятку". Сиденье под ним тяжело скрипнуло. Он быстро завел машину и резко тронулся с места. Макс не выдержал:
– Я все думаю, колеблется ли страсть к наживе в зависимости от времени суток. Вот, например, возьмем ГАИ. Может у них какая-нибудь ночная такса действует? Вечерний коэффициент или ещё что-нибудь в этом роде?
Вопрос Макса повис в воздухе. Леха сидел, набычившись, оставляя болтовню Макса без внимания.
– Леха, ты что молчишь? – Макс решил пойти ва-банк. Его раздражал немой протест друга.
– У нас в армии за такие дела яйца отрезали, – сказал Леха неожиданно.
– Да ну!? – деланно испугался Макс. – И кто же всех оскоплял? Не ты ли?
– Чего? – растерялся Леха, услышав непонятное слово.
– Кто яйца рубил? – пояснил Макс свой вопрос.
– Тебе какое дело? – Леха не знал, как продолжить. Всегда с Максом так. Вечно вывернет как-то, не разобрать ни хрена. Леха чувствовал, что он говорит неубедительно и выглядит оттого глупо, однако, не мог найти подходящих слов. Макс же, почувствовав, что позиция Лехи ослабла, с напором продолжал.
– Я догадываюсь, что ты ссылаешься на нашу лапушку Юлю. Думаешь, что я как Калигула надругался над целомудренной весталкой, лепишь из меня образ отрицательного героя. Только жизнь не так примитивна, как в вашем полковом клубе. Она имеет много оттенков. Одним из оттенков и является Юлечка, которую ты так самоотверженно опекаешь.
Леха поморщился. Он пока не улавливал, к чему клонит Макс. Макс, ощутив колебания, продолжил ещё настойчивее.
– Как ты представляешь себе ситуацию?
Леха понял, что это не вопрос, поэтому благоразумно промолчал.
– Юляша зашла ко мне в комнату невинным цветком, а вышла поруганной жертвой. Так тебе все это видится? – Макс очень оживился. – Однако, ты подумай своей башкой – она у тебя не для декоративных целей. Зачем она вообще пришла? С какой такой надобности? Может она водички пришла попить? Может наперсток для шитья занять? Или хотела вопрос задать умный: отчего люди не летают так, как птицы? Вот, она, выходит дело, случайно в моей кровати оказалась, а тут я её и изнасиловал. Она ещё наверное кричала, звала на помощь. Я ей носком рот заткнул, чтобы ты не слышал, и отпахал, почем зря. Ну, что замер, Робин Гуд защитник слабых и недужных – что, так все это было?
– Не так... – пробормотал Леха.
– А как?! – задрал на лоб глаза Макс, выражая высокую степень удивления.
– По другому как-то – не нашел другого ответа Леха.
– Ах, по другому..., – как будто бы нехотя согласился Макс. – В зеркальном отражении. Если хочешь... нет, если изволишь, послушай, я тебе расскажу, как все было.
Макс приостановился, давая Лехе время осмыслить сказанное.
– Юлино либидо преследовало меня с самых первых минут нашей встречи. Мы и познакомились с ней так. Она уставилась на меня, как баран на новые ворота, мне даже неловко стало, думаю, может ширинку забыл застегнуть – проверил застегнута наглухо. Потом она шагнула ко мне, как будто на белый танец собралась пригласить, и промямлила что-то. Я изо всех сил пыжился, пытался понять, что ей надо, пока не разобрал, что она познакомиться хочет...
Макс замолчал, будто бы припоминая подробности.
– Вот с тех пор и началось. Шагу не могу ступить, везде она. Я уж, как интеллигентный человек, давал ей понять, что никакого сердечного интереса к ней не испытываю, но она же не унималась! И апогея достигла в эту ночь. Если ты припоминаешь, я выпил лишнего, не контролировал себя, утратил бдительность. А она тут как тут, прямо как чувствовала. Проворно забралась ко мне в кровать, начала что-то нашептывать. Леха, ну ты же бывал пьян. Много ли у тебя было сил сопротивляться, если тебе женщина сама на член лезет?
Леха растерянно кивнул. Он уже не ощущал прежней уверенности в своей правоте. Логика Макса наносила мелкие, но точные удары по его обороне. Его вдруг охватила страшная растерянность, как тогда в ту ночь. Он вдруг припомнил бессмысленные глаза Юли, освещенные лунным светом. Это были глаза мартовской кошки, тершейся задом о ножку стола. Леха начал понимать Макса. Ведь окажись он сам в такой ситуации, он вряд ли повел бы себя иначе, да и никогда он не вел себя иначе!...
Макс, будто бы прочитав Лехины думы, продолжал с жаром.
– Ты только представь себе, что мне делать дальше. Неужели ты думаешь, что, проявляя ложную порядочность, я должен теперь считать её своей подругой girlfriend, как это формулируют англоязычные? Может мне ещё жениться на ней? Тебе легко рассуждать, тебе удалось закадрить Нику, и ваша романтическая связь доставляет вам обоюдное удовольствие.
Макс с умыслом упомянул Нику. Он чувствовал, что Лехи будет приятно сравнение, в котором Ника выступает эталоном. Он не ошибся, на лице у Лехи заиграла наивная улыбка. "Вспомнил свою блядь", – подумал Макс. Вслух продолжал, стараясь говорить попроще.
– Неизвестный тебе Ларошфуко сказал, что любовь похожа на приведение – все о ней говорят, но мало кто её видел. Я тоже гонюсь за этим фантомом. Можешь усмехаться, но я ищу. Мне хочется ухаживать за красивыми, умными и тонкими (в прямом и переносном смысле) девушками. Но тут я потерпел неудачу. Что я буду делать с Юлей. Ты знаешь, что происходит с такими как она после замужества? Посмотри внимательно на её мать – мою предполагаемую тещу. Сначала они перестают брить подмышки. Потом пролезать в дверной проем. Затем, отрастив три подбородка, вечером натирают их отечественным кремом похожим на майонез, надеясь, что к утру останется только два. Обычно у таких, как она, сразу идут дети. Дети постоянно писаются и орут. Через пару лет интересы таких женщин сужаются настолько, что из книг они читают только "Советы доктора Спока", а из всех искусств их волнует только синематограф, а точнее бразильские телесериалы с утра, к обеду, после полдника и вечером, после того как на ужин нажралась тушенной капусты с сосисками. Мужчина как таковой её интересует не больше прикроватной тумбочки.
Леха дернул плечами, выражая то ли согласие, то ли некоторую степень брезгливости. Он ради шутки хотел представить Нику с тремя подбородками, но получилось только с одним.
– Ладно, – сказал он спокойно, – не ерепенься. Просто девку жалко. Если у неё такое кидалово в первый раз, потом может вообще с тормозов сойти – по кругу пойдет.
– Это уж как природа распорядилась – живо откликнулся Макс. – Если у неё врожденное бешенство матки как у Любки из "Ямы", то тут уж ничем не поможешь.
– Кто это – Любка? – отозвался Леха. – Баба что ли твоя бывшая?
– Леха, – вздохнул Макс, – ты же на филологическом факультете учишься. Ты какие-нибудь книги, кроме "Незнайки и его друзей" читал?
– Да пошел ты, – миролюбиво откликнулся Леха, – мне в детстве не до книжек было, я из детской комнаты милиции не вылезал.
Машина, ведомая Лехой, уже подъезжала к подъезду дома, где жила Леля. Часы в машине показывали половину одиннадцатого.
– Самое время для визита, – задумчиво пробормотал Макс. – Слушай, Леха, Леля спит. Я пойду поднимусь наверх, предупрежу её родителей.
– Валяй, – согласился Леха, закуривая.
Через пять минут Макс вышел из подъездной двери, сопровождаемый Евгенией Викторовной, пребывавшей в высшей степени нервного возбуждения. За ними, накидывая на ходу куртку, шел Алексей Эдуардович, явно поднятый по тревоге с постели.
– Ну, как же такое могло произойти? – сокрушалась на ходу Лелина мама. Оставили совершенно здорового ребенка...
– Это тоска по дому, – предположил Макс.
Евгения Викторовна заглянула в машину, потом нежно провела по Лелиной голове рукой. Леля встрепенулась.
– Мама, – слабо выдохнула она и снова закрыла глаза.
Евгения Викторовна, придержав слезу, отошла от машины, дав возможность мужчинам вынести Лелю. Леха, грубо отодвинул Макса, склонившегося было к беспомощному Лелиному телу. Он, не обронив ни слова, бережно взял Лелю на руки, и широко ступая, понес её к подъезду, как несут уснувшего в пути ребенка.
Лелю уложили в комнате, застелив кровать свежим, с тонким ароматом лаванды бельем. На фоне белоснежной наволочки её лицо производило впечатление пламенеющего шара. Ей было тяжко – она почти не отзывалась на просьбы Евгении Викторовны сказать, как она себя чувствует. Ее льняные волосы были спутаны и разметались по подушке, она тяжело и прерывисто дышала, а скулы иногда искажала внезапная судорога. Алексей Эдуардович где-то в глубинах многокомнатных апартаментов настойчиво кому-то звонил, и, видимо, небезуспешно, потому что не истекло и четверти часа, как в квартиру ворвалась бригада скорой помощи.
Леха сидел на кухне, устало уронив голову на руки. В его голове дымились остатки мыслей. Гул голосов из спальни, позвякивание ложки, которую Евгения Викторовна доставала по просьбе дежурного врача, басок Макса доносившийся из коридора, – все эти звуки составляли мелодию полудремы, в которую проваливался Леха. Утомление предыдущей ночи и волнения сегодняшнего дня обессилили его мощный, тренированный организм. Прошли мгновения и его разбудило легкое похлопывание по лопатке. Перед ним, как пустынное видение перед заблудившимся путником, возникло очертание Алексея Эдуардовича, держащего в одной руке бумажку с рецептом, а в другой элегантную бутылку водки "Смирнофф", опорожненную наполовину.
– Выпьем, – с интонацией скрывающегося революционера сказал Лелин отец.
Леха смахнул остатки сна, протер костяшками пальцев заплывшие от дремы глаза и, сфокусировав взгляд на рецепте, ответил вопросом:
– Как Леля?
– Ничего страшного, – начал разливать Алексей Эдуардович, – обычная фолликулярная ангина. Женька такой раз в год исправно болеет.
Женька, она же Евгения Викторовна, вошла в кухню. Увидев супруга, разливающего по стаканам спиртное, поморщилась.
– Леша, ну не время же.
Оба Леши, вздрогнув, обернулись. Алексей Эдуардович пролил несколько драгоценных капель на стол.
– Напугала! – последовала его реплика.
Евгения Викторовна, истомленная пережитым, устало опустилась на кухонный стул. Потом неожиданно встала, достала из буфета рюмку, поднесла её мужу и сказала:
– Налей и мне тогда уж...
Алексей Эдуардович, крайне удивленный развитием событий, осторожно налил половину рюмки и подождал, что будет. Потом, не совсем уверенный в своих действиях, долил до конца, и, прежде чем протянуть рюмку жене, подошел к холодильнику, открыл дверь, изучил его холодные внутренности и достал несколько блюдечек, в которых аккуратная Евгения Викторовна держала оставшиеся с ужина припасы. Выпили по одной. Обстановка потеплела.
В проеме двери показался Макс. Он сказал Евгении Викторовне, что Леля заснула и жар немного спал.
– Максим, садитесь с нами, – жестикулируя в направлении кухонного дивана сказала Лелина мать. – Спасибо вам, мальчики, огромное за помощь.
Леха посмотрел на часы – новый день начал отсчитывать минуты. Он опрокинул рюмку водки, подцепил вилкой тушенный перчик, и, закусив, поднялся.
– Я поехал...
– Куда, вы Леша, на ночь глядя, – забеспокоилась Евгения Викторовна. Оставайтесь, я Вам постелю в кабинете у Алексея Эдуардовича.
– Макс пускай остается. Мне ехать нужно. Меня Ника ждет.
Он вышел из-за стола, и начал осматривать прихожую в поисках куртки.
Евгения Викторовна ещё продолжала выражать беспокойство, но потом её одернул окрик Алексея Эдуардовича: "Да не суетись, Женя. Леша здоровый мужик, сам знает, что делать. Надо ехать, значит едет". Макс обычно такой многословный лишь стоял в прихожей, улыбаясь странной улыбкой. Он оставался....
9
В начале новой недели Збарский на утреннем собрании оглядел помятые, потрепанные, истерзанные, кашляющие, плохо выглядящие и неряшливо одетые остатки первого курса филфака МГУ, и вдруг внезапная мысль, как ковш холодной воды, окатила его сознание. Он вдруг понял, что больше не может здесь жить. Что никакая трудовая дисциплина, воспитанная в нем ещё годами партийной молодости и постпартийной зрелости, не может заставить его и дальше гноить этих детей в полях. "Богу богово, кесарю кесарево" – вспомнилось ему. Почему селян насильно, по разнорядке, не заставляют ехать в Москву на кафедру зарубежной литературы и писать за него докторскую диссертацию "Когнитивно-функциональный подход к лингвистической поэтике на примере фламандской поэзии 17-18 веков"? Почему им не велят сидеть в лингофонных кабинетах и слушать тексты на финском языке? Почему, черт побери, они не вынуждены бросить свою скотину и пьяных мужей для того, чтобы в Москве принять участие в конференции молодых кельтологов?
Одолев внезапно возникшее возбуждение, Збарский принял мужественное решение. Отправив автобус с волонтерами сегодняшнего дня в поля, он засел за составление докладной записки в деканат, в которой, эксплуатируя все свое красноречие, убедительно доказывал необходимость немедленного отзыва всего студенческого отряда обратно в Москву. Прочитав ещё раз растянувшийся на три страницы опус, он, не переписывая, запечатал его в конверт, и стал дожидаться оказии в лице известного всем владельца красной девятки. Уже утром следующего дня докладная Збарского легла на стол декана филологического факультета. Записка куратора произвела сильнейший эмоциональный взрыв на факультете. Филологическая общественность была растревожена фактами, изложенными в этой трагической ноте. Еще свежи были воспоминания о войнах уходящего века, сокративших население России на ощутимые проценты, так что перспектива потерять целую генерацию молодых языковедов была убийственна. Ответ из деканата был лаконично прекрасен – "В конце недели, в сжатые сроки организовать отъезд студентов филологического факультета в Москву". Так закончился первый в их молодых жизнях месяц обнюхивания пороха. Пришелся ли его запах кому-нибудь по вкусу, история умалчивает, только каждый из них вернулся в Москву уже немного другим – с изменившимся внутренним наполнением, преобразившимся внешним видом и обновленным видением мира.
Ника стояла у огромного окна факультетского вестибюля. Она, не отрываясь, смотрела вдаль на верхушки деревьев, сторожащих университетский парк, на свинцовую небесную полосу, повисшую над Москвой, на пробивающееся сквозь набухшие от дождя тучи солнце. Она смотрела туда до рези в глазах, ей чудилось, что там, за далью осеннего тумана, она прочтет ответ на все вопросы, которые внезапно встали перед ней. Что будет с Соней? Когда поумнеет Шурупчик? Любит ли она Леху? Почему Макс звонит ей каждый вечер? Сможет ли Леля завтра прийти на контрольную по французскому и дать ей списать?
– Ну, что Ассоль, не видать ли алый парус на Москва-реке? – Макс запрыгнул на подоконник, белозубо улыбнулся и притянул к себе Нику, чтобы поцеловать её в теплую макушку. – Чмокну, покуда твой Иван Драга не приперся, а то будет на меня глазами сверкать. Страшно, аж жуть! – Макс наигранно вздрогнул.
– Слушай, Макс, – Ника произнеслась будто бы обращаясь к самой себе, только четыре недели прошло с тех пор, как мы вернулись, а мне кажется вечность. Столько всего пережили.
– Да, уж, воспоминаний на роман, – охотно откликнулся Макс.
– Нет, я просто не верю, что все это с нами случилось. У тебя есть сигарета? – бессвязно обратилась Ника к Максу.
– Я не заложник никотинового яда. Курю только фимиам любви.
