Текст книги "Конец войны (СИ)"

Автор книги: Андрей Клочков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Понятно. Узкий специалист. Так что там насчёт вмешательств?

– Понятие вмешательств определено теорией хронополей. Но прежде чем говорить о вмешательствах, следует сказать о базовом понятии структуры мира, – менторским тоном школьного учителя начал свою лекцию Хроник. – Мир, в котором ты живёшь, многомерен. Он состоит из бесконечного числа реальностей, смещённых одна от другой как в пространстве, так и во времени. Представь себе огромный слоёный пирог, состоящий из множества тонких слоёв. Слои тянутся во времени: одни дольше, другие меньше, переплетаются друг с другом, образуя новые, более плотные и жизнестойкие слои. Те, в свою очередь, вновь расслаиваются на более тонкие, краткосрочные. И процесс этот бесконечен. Ну или он будет длиться до тех пор, пока жив хотя бы один из творцов.

– И кто же эти творцы?

– Да вы – люди. Каждый раз, когда человек делает тот или иной выбор, он творит целый веер новых реальностей. Чем сильнее личность, чем важнее решение для судеб других людей и мира в целом, тем живучей окажутся возникшие реальности.

– А почему возникает несколько реальностей?

– Потому что выбор подразумевает альтернативу решений. Школьник, выходя из дома, делает выбор, идти в школу или прогулять уроки и сходить в зоопарк. В этот момент возникает две реальности. В одной он идёт в школу и прилежно сидит на уроках, в другой – весело проводит время, разглядывая обезьян и слонов. Конечно, этих реальностей надолго не хватит, и они вскорости сольются с основной реальностью. А бывает, что путей решения не два, а три, четыре и более. Тогда и реальностей возникает множество. Но это мелкие, незначительные реальности. А если творцом выступает некая крупная политическая фигура, и от её выбора стоит вопрос: будет, например, война между двумя крупными державами или не будет. От его выбора, в конечном итоге, зависят жизни миллионов людей. Реальности, возникшие в результате его выбора, будут весьма долговечны и имеют все шансы превратиться в самостоятельные слои. Так возникают параллельные реальности. Они могут бесконечно слоиться внутри себя, но никогда не сольются с себе подобными. Понятно?

– В общих чертах.

– Ну тогда можно переходить и к вмешательствам. Сразу после того как появилась возможность перемещений во времени, были сформулированы теория хронополей и кодекс хроноагента. В которых и раскрывается понятие вмешательства. Вмешательство – это какое-либо действие хроноагента, находящегося вне своего времени, приводящее к изменениям локальной временной реальности. Кодекс различает десять уровней вмешательства. Самое легкое – имеет уровень десять. Оно вызывается самим фактом присутствия хроноагента в чужом времени. Наличие чужеродного объекта вызывает некое возмущение хоронополей, которое, однако, практически не влияет на ход развития реальности. Если хроноагент не ограничивается наблюдением, а пытается своими действиями внести некие незначительные изменения в ход данной временной реальности, не приводящие, тем не менее, к возникновению нового временного слоя, эти вмешательства имеют уровень от девяти до шести. Девятый и восьмой уровень допустимы, но нежелательны, на седьмой и шестой нужны: обязательный план, расчёт аналитиков и разрешение. Если в результате деятельности хроноагента меняется политический лидер страны или её политическая система, что-то несвоевременно изобретается или не изобретается вовремя, происходят другие важные в масштабе мира события – это вмешательство от пятого до первого уровня. Такие вмешательства запрещены, да и бессмысленны.

– Не понял!?

– Перемещения во времени возможны только в пределах своей реальности. Создав другую реальность, ты никогда не узнаешь результат, потому что вернешься в ту реальность, из которой прибыл, а все изменения пройдут где-то сбоку.

– Но ведь я могу внести изменения и задержаться во вновь образовавшейся реальности, чтобы посмотреть результат на месте.

– Можешь. Но глобальные изменения требуют длительного времени, которого у хроноагента нет. Дело в том, что ты, попав в прошлое, являешься чужим для этого времени. Ты – вирус, проникший в организм. Организм, борясь за своё здоровье, должен тебя уничтожить, и время убьёт тебя, если ты не уберёшься отсюда достаточно быстро.

– И сколько у меня времени?

– Сутки, максимум двое. Или недели полторы с прививкой. Зависит от особенностей организма.

– Какая ещё прививка?

– Прививка от времени. Её все хроноагенты получают. У тебя, судя по всему, её нет.

– Нет.

– Тогда тебе нужно спешить, и я повторно задаю тебе вопрос: что ты хочешь?

– Ну я теперь и не знаю.

– Врёшь. Ты забываешь, что у нас мнемонический контакт и все твои мысли у меня как на ладони. Пойми, твоё желание спасти прадеда – это вмешательство неопределённого уровня.

– Что значит неопределённого?

– А то и значит, что я не в состоянии просчитать последствия твоего вмешательства, а поэтому и разрешение на него дать тебе не могу.

– А что же делать?

– Возвращаться.

– Я не могу. Я должен его хотя бы увидеть, – обречённо вздохнул я, если, конечно, можно вздыхать мысленно. Во всяком случае, я, кажется, искренне решил, что лучше синица в руках, чем журавль в небе. По крайней мере, Хроник мне поверил, потому что в голове прозвучало:

– Хорошо, я помогу тебе. Но имей в виду, в твоём распоряжении сутки, не более, а если вдруг почувствуешь себя плохо, то и того меньше. Держи меня всегда при себе, и если что, жми на кнопку «возврат».

– Ладно, договорились, что теперь?

– Сначала тебе нужно сделать документы. Перехожу в режим «Документы». Подними меня на уровень лица.

Я подчинился.

– Можешь убрать с лица эту идиотскую ухмылку?

Я кое-как справился с собой.

– Готово.

Я посмотрел на экран и увидел там своё фото.

– Однако рожа у меня попорчена изрядно. Наверное, когда в пещеру провалился, тогда и поцарапался.

– Это хорошо, можно будет разыграть лёгкую контузию, когда попадёшь в войска. Легче избегать неудобных вопросов.

– Но, с другой стороны, такое фото вряд ли годится для документов.

– Это поправимо. Включаю режим временной адаптации.

На экране высветилась надпись: 1941г. Фотография подёрнулась рябью, разбилась на пиксели, потом границы пикселей размылись, и моим глазам предстала чёрно-белая фотография человека с моим лицом, но родившегося году эдак в восемнадцатом, и сфотографировавшимся в сорок первом. Ни следа от царапин на лице, а вместо камуфляжа военная форма, с лейтенантскими петлицами.

– Да-а-а, фотошоп отдыхает.

– Перехожу в режим синтеза.

Несколько секунд спустя в боковом ребре планшета открылась створка, и оттуда выползло удостоверение с моей фотографией. Это была точная копия того самого удостоверения, что я держал в руках ещё несколько часов назад в далёком 2010 году, за исключением фото. Вслед за удостоверением выползло ещё несколько документов: журналистское удостоверение, командировочное предписание, продовольственный аттестат, профсоюзный билет и расчётный лист. Все документы в хорошем состоянии, но не новые. Было видно, что ими пользовались некоторое время, предъявляли, ставили отметки в продаттестате, причём в разное время и разными людьми. В профсоюзном билете также стояли регулярные отметки о взносах, и хотя подпись стояла везде одна и та же, но чернила использовались каждый раз разные. Я не большой специалист в документоведении, но подлинность этих бумаг у меня лично, не смотря на то, что я был свидетелем их создания, сомнений не вызывала.

– Я взял за основу документы Звягинцева. Только фотографии поменял. У него хорошая, надёжная легенда, которую тщательно готовили лучшие специалисты хроноцентра. Так что, Павел, привыкай к новому имени.

Я открыл командировочное предписание: «Звягинцев Глеб Егорович, лейтенант, военный корреспондент газеты „Боевое знамя“, действительно направляется в расположение 771-го ОАИБ. Время прибытие в расположение части 1-е сентября 1942 года, основание: приказ по округу Љ 056, приложение: Аттестат Љ 1537». Подпись главного редактора газеты и печать.

771 ОАИБ – это семьсот семьдесят первый отдельный армейский инженерный батальон – часть, где служил прадед.

– А что, настоящий Звягинцев тоже ехал в этот батальон?

– Нет, эту часть легенды я позволил себе поправить. Во-первых, это цель твоего путешествия, во-вторых, у тебя не так много времени, да и у них, чтобы проверить, тоже.

– Цель моей командировки?

– 27 августа войска Волховского фронта прорвали немецкую оборону и устремились навстречу Ленинградскому фронту под командованием генерала Говорова. Войска генерала Мерецкова успешно форсировали реку Чёрная в районе Гонтовая липка и сумели закрепиться. Эту часть истории ты не хуже меня знаешь.

– Да уж, только ты эту Чёрную речку видел? Первоклассник переплюнет. А ты говоришь: «инженерный батальон! Героически форсировал!» Чего тут форсировать-то?

– Это она в твоём времени ручей – ручьем. А здесь, в сорок втором, вполне приличная река. Плюс заболоченный берег, да и переправа под снарядами и пулями кое-что да значит. Тут тебе любой ручей шириной с Волгу покажется.

– Ну, может ты и прав, – не стал я спорить с компьютером, а тот в свою очередь продолжил:

– Ты едешь в инженерный батальон, обеспечивавший переправу, чтобы написать статью о боевых буднях сапёров, о высоком боевом духе бойцов и так далее и тому подобное. Справишься?

– Думаю, да. На такой легенде можно не то что сутки, месяц продержаться.

– Забудь про месяц, у тебя только сутки, если не меньше. С прадедом встретишься и домой.

– Ладно, я понял.

– Тогда переодевайся.

Форма мне подошла практически идеально, хотя у военной одежды есть одно замечательное свойство: она совершенно не критична к точному соблюдению размера. Плюс-минус пол-лаптя всегда можно спрятать, как в лишней складке за ремнём, так и в сапогах. Что касается самих сапог, то тут мне повезло. Размер ноги со Звягинцевым у нас оказался одинаков. Не без внутреннего содрогания пришлось их стянуть с покойника, но я как-то на удивление легко справился с задачей и с самим собой. С портянками проблем не возникло, намотал более-менее уже со второго раза. Руки вспомнили. Зря что ли два года долг Родине отдавал. Армия, чтобы там сейчас про неё не говорили, единственный институт, способный за столь короткий строк сделать из пацана – вчерашнего школьника настоящего мужчину, привив ему не только ответственность и способность принимать серьезные решения, но и кучу полезных бытовых навыков, не говоря уже о навыке владения оружием. Не дай бог, конечно, чтобы навык этот когда-нибудь в жизни пригодился, но как факт, все-таки душу греет и некую уверенность вселяет.

– Ну-ка покажись? – прозвучало в голове.

– В смысле?

– Помести меня перед собой, так чтобы я мог тебя увидеть целиком.

Я установил хронолифт на камень и сделал шаг назад. Постоял немного, не зная, что ещё делать, потом повернулся вокруг оси и развёл в сторону руки.

– Ну как?

– Годится. Только форма слишком чистая. Ты ведь под бомбёжку попал, должен был, как минимум, испачкаться.

Я потёрся спиной о стену пещерки, собрал в ладони немного земли и тщательно испачкал ею гимнастёрку и галифе.

– И фуражку надо бы найти, – проговорил удовлетворённый проделанным Хроник.

– Где-то там возле машины должна быть. Сейчас выйду, поищу.

– Кстати о машине. Как ты в неё попал?

– Понятно, как: руку поднял, проголосовал за развитие советского автотранспорта и попал.

– А вот и не угадал. Просто так в машину, тем более военную, тем более в прифронтовой полосе, ты попасть не мог. Попутчиков брать запрещено. Если так скажешь, мигом в особый отдел попадёшь.

– Тогда скажу, что в Путиловской комендатуре подсадили.

– Годится. Только посмотри его документы, если не сгорели. Не факт, что он ехал именно из Путилова.

– Тогда я пошёл.

– Подожди! Последнее. Спрячь меня в планшет, я включу режим маскировки.

Экран подёрнулся рябью и мгновенье спустя я держал в руках не компьютер – чудо будущих технологий, а старую семейную фотографию в деревянной слегка потёртой рамке. На фото молодая женщина, сидящая на стуле, а за спиной и немного сбоку мужчина в шинели и будёновке.

– Это «твои родители» – Звягинцевы Егор Петрович и Анна Андреевна. Они погибли в первые дни войны. Хранишь в рамке как память. Это фото – всё, что осталось от вашей московской квартиры после бомбёжки. До обыска дело, я думаю, не дойдёт, но если что, то весьма правдоподобно. Я всегда с тобой на связи буду, помогу если что. Старайся меньше говорить, больше слушать, привыкай к современным манерам и правилам. Вспомни армейскую службу. С тех пор мало что изменилось. Ну, если что, ссылайся на головную боль и лёгкую контузию. Но не переусердствуй, а то отправят в госпиталь и с прадедом повидаться не успеешь. И ещё, вернуться обратно ты в принципе можешь из любой точки, но оптимальный вариант – это возврат отсюда. Придёшь, заберёшь всё своё, а эти вещи оставишь здесь и прыгнешь в свое время. Ни к чему плодить хронопарадоксы, разбрасывая в прошлом вещи из другого времени. Но самое главное запомни правило: хроноагент – это артист, хамелеон, он самая серая мышь среди серых мышей. Он есть, и его нет, он сливается с окружающим его социумом так, что сам начинает верить в свою к нему принадлежность. На это способны не многие, этому годами учат. У тебя такой подготовки нет, поэтому будь крайне осторожен.

Я аккуратно раздвинул ветви, прикрывающие вход в пещерку, и прислушался. Вокруг стояла невообразимая тишина. Даже не верилось, что где-то тут неподалёку в километре друг от друга притаились две армии, русская и немецкая, готовые по приказу рвануться в атаку, чтобы сшибиться друг с другом лоб в лоб, чтобы порадовать «костлявую» новыми подданными. Ибо ей плевать, на каком языке говорили они при жизни. Ей безразлично, кто из них прав, кто виноват. И только она способна примирить эти две враждующие силы. Потому что не язык любви, а лишь язык смерти одинаково понятен всему живому на этой планете.

***

Как ни жаль было времени, но не похоронить водилу я не мог. Одежда на нём сгорела полностью, документы практически тоже. А вот медальон солдатский не пострадал. «Дубровский Владимир Григорьевич, ефрейтор, призван на службу Харьковским военкоматом в июле 1941г.» С первых дней войны, почитай, за баранкой.

Вытащил труп бойца из кабины и уложил на обрывок брезента, укрывавший некогда груз. Ха, легко сказать вытащил, уложил. Пробовали когда-нибудь тащить пусть не труп, а просто человека без сознания. Тяжёлая, расслабленная аморфная масса, норовящая вывернуться из рук. За тело ухватиться практически невозможно, руки и ноги свободно выкручиваются, не оказывая сопротивления. Остаётся только хвататься за одежду. А тут труп, да не просто труп, а труп обожжённый. Остатки гимнастёрки расползались на лоскуты, обнажая истерзанную осколками и огнём плоть. Плоть, покрытая корочкой чёрного обугленного мяса, источающего отвратительнейший запах палёного. В общем, тело из машины я вытащил с трудом. Единственное, что меня поразило, это моё собственное состояние. Ни тебе брезгливости, ни тебе рвотных позывов, которых можно было бы ожидать в подобной ситуации. Ничего. Будто я каждый день только и делаю, что с трупами вожусь. Видимо, стресс и адреналин полностью погасили во мне все нормальные человеческие реакции, присущие моменту, оставив место только деловому отстранённому прагматизму.

Недалеко от искорёженного дубка я выкопал могилу и опустил тело. Сверху насыпал небольшой холмик и воткнул кусок ќќќќќќќќќќќќмашины, на котором как смог нацарапал: «Дубровский Владимир Григорьевич ефрейтор 01.09.1942.» Хотел было вырезать крест, но вспомнил вдруг строчку из Высоцкого: «На братских могилах не ставят крестов...», и ничего более вырезать не стал. Да и не успел бы, даже если бы захотел.

Где-то за поворотом послышался звук приближающейся машины, и вскоре рядом со мной, заскрипев тормозами, замер чёрный ГАЗ-М1. Правая передняя дверь распахнулась и оттуда, наставив на меня ствол ППШ, появилась фигура в военной форме:

– В чём дело, лейтенант?

– Попали под бомбёжку, товарищ майор, – разглядел я две шпалы у него на петлицах, – самолёт немецкий разбомбил.

– Представьтесь, лейтенант, как положено, – майор смотрел строго, если не сказать сурово.

– Лейтенант Звягинцев, военный корреспондент газеты «Боевое знамя». Направляюсь по спецзаданию редакции в расположение 771 сапёрного батальона.

– Хорошо изображаешь гражданского тюфяка, кое-что слышавшего об армейских порядках, – раздалось у меня в голове, – кстати, майор не простой, это адъютант командира армии генерал-лейтенанта Старикова.

– Откуда знаешь?

– Я же с тобой в контакте, и все что видишь ты – вижу я. Сравнил с базой данных и узнал.

– Ваши документы, лейтенант, – майор меж тем не сводил с меня настороженных глаз, а заодно и зрачка автомата.

– Пожалуйста, – я вынул документы из нагрудного кармана и протянул их майору. По спине пробежала противная капля холодного пота. Вот сейчас майор в два счета распознает только что испеченную липу, ППШ изрыгнет пламя вместе с кусочками свинца, и кончится моё путешествие во времени, так и не успев толком начаться.

Однако Хроник, видимо, хорошо знал своё дело, потому что, изучив бумаги, майор удовлетворённо кивнул и, возвращая мне документы, кивнул в сторону остова машины.

– А где водитель?

Я сделал шаг в сторону, открывая взору майора свежую могилу.

– Ефрейтор Дубровский погиб смертью героя, на боевом посту, так сказать, – я протянул майору все остатки документов водилы. – Тело сильно обгорело, вот всё что осталось...

– Хорошо, – ствол наконец-то опустился в землю, и взгляд майора не то чтобы потеплел, а так..., слегка подтаял.

– Ну что там, Михаил Иванович? – в приоткрытую правую дверь «эмки» показалась голова мужчины лет пятидесяти. Округлое, но не полное лицо, с жёсткими складками возле губ, глубоко посаженные глаза, кажущиеся ещё более глубокими из-за густых чёрных бровей, щёточка коротко стриженых усов и гладко выбритый череп, – классический образец суровой мужественности. Разглядев три звёздочки на петлицах, я понял, что это сам командующий 8-й армией генерал-лейтенант Стариков Филипп Николаевич.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, – я вытянулся во «фрунт» и дёрнулся было отдать честь, но вспомнил, что на голове нет фуражки, а «к пустой голове руки не прикладывают», остановил движение, – лейтенант Звягинцев, корреспондент газеты «Боевое знамя».

Майор протянул ему мои документы. Стариков раскрыл командировочное предписание:

– Как там Константин Анатольевич? Давно его не видел.

– Твой главред, – тут же подсказал Хроник.

– Жив-здоров, товарищ генерал-лейтенант, весь в работе, даже ночует в редакции.

– Елена ругается, небось, – генерал-лейтенант улыбнулся, однако смотрел в глаза внимательно и серьёзно.

– Жена Елена и сын Олег погибли зимой сорок первого. Эшелон с эвакуированными попал под бомбёжку, – делал своё дело Хроник.

– Его жена и сын погибли, товарищ генерал-лейтенант, ещё зимой в сорок первом. Вы действительно давно не виделись.

– Извини, лейтенант, я должен был проверить. Садись, доедешь с нами до штаба, там сдадим тебя с рук на руки капитану Ермолаеву, комбату сапёров. Ты ведь к нему едешь.

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Я должен написать статью о сапёрах, обеспечивших форсирование речки Чёрной.

– Ну и поехали, – совсем уж как-то по-простецки улыбнулся вдруг генерал-лейтенант и приглашающе распахнул дверцу машины, из которой он, кстати, так и не вышел, чтобы не пачкать свои щёгольски начищенные сапоги.

В салоне пахло кожей, бензином и ещё чем-то резким и знакомым. Вспомнив глянцевые сапоги генерала, я угадал и запах: гуталин или вакса, уж не знаю, чем они тут сапоги чистят. Эмка ходко побежала по раздолбанной лесной дороге, то и дело переваливаясь и подпрыгивая на ухабах. Если бы не мягкое из натуральной кожи сиденье, пассажиры смогли бы в полной мере вкусить все прелести прифронтовой дороги. Впрочем, то, что было в новинку мне, для остальных моих попутчиков было само собой разумеющимся. Подпрыгнув на очередной кочке и ударившись о потолок машины, я вызвал покровительственную усмешку генерала:

– Как там Москва, лейтенант?

– Держится, товарищ генерал-лейтенант. Сейчас немного полегче стало. После нашего контрнаступления город оживает. Объявлен план реэвакуации, заводы в столицу возвращаться начали, – старательно дублировал я Хрониковы подсказки, – а знаете, товарищ генерал-лейтенант, в июне из ворот восстановленного завода «Компрессор» вышли первые «Катюши», на Коломенском машиностроительном собрали два бронепоезда. Москва вновь занимает передовые позиции на трудовом фронте.

– Ну что же, это замечательно, – перебил мое излишне патетическое выступление Стариков, – а как люди-то, верят в победу?

– Верят, товарищ генерал-лейтенант. А после того, как немца под Москвой остановили, да ещё и по морде дали, особенно. Первая победа дорогого стоит. Сколько их ещё впереди... Но значение этой переоценить невозможно.

– Да уж... Это ты правильно сказал. Много ещё боев предстоит, пока гадину добьём. Ну ничего, лиха беда начало. Погоним, погоним вражину до самого логова... Там и задавим, – генерал жестко ударил кулаком по ноге.

– Ох и долгий путь предстоит, – вздохнул я.

– Осторожней! – завопил Хроник.

– Долгий? – Стариков посмотрел на меня хмуро, тяжело, словно плитой бетонной придавил, – ничего, выдюжим. Ты, кстати, лейтенант, если задержишься у нас, можешь стать свидетелем нашей следующей большой победы. Мы тут на Синявинских высотах намерены задать жару этим ублюдкам. Смотри, какую силищу собрали. – Он широким хозяйским жестом обвёл колонну артиллеристов, которую мы как раз в этот момент обгоняли.

– Да, сила не малая. Знаете, товарищ генерал-лейтенант, даже если нам не удастся прорвать блокаду в этот раз, всё это – я в свою очередь кивнул в сторону окна – не зря. Ведь Гитлер здесь тоже наступление готовил, только на Ленинград. Вон, даже самого Манштейна сюда направили.

– С ума сошёл!? – завопил Хроник.

Правая бровь генерала поползла вверх, а левая – вниз и к переносице. Стариков смотрел на меня с нескрываемым удивлением и настороженностью:

– Ты слишком хорошо информирован, лейтенант.

– Сейчас он остановит машину и расстреляет тебя прямо на обочине, – не унимался Хроник.

– Я профессионал, товарищ генерал-лейтенант, и всегда тщательно готовлюсь перед командировкой.

– Ну-ну, – хмыкнул генерал-лейтенант.

Не знаю, насколько удовлетворил его мой ответ, но расстреливать меня прямо сейчас он явно не собирался.

Вскоре мы проехали через походный КПП. Часовой, узнав машину генерал-лейтенанта, сходу взял под козырёк и поднял шлагбаум.

– Разгильдяй, – деланно проворчал Стариков.

– Вашу машину за версту узнают – обернулся молчавший всю дорогу майор.

– Мало ли что, узнают не узнают. Должен был остановить и хотя бы внутрь заглянуть. Может в машине не генерал, а фашистские диверсанты?

– Да они же вас в лицо знают.

– А может они меня на прицеле держат? – не сдавался Стариков.

– С командующим армией на прицеле надо не на КП ехать, а совсем в другую сторону, – поддержал я майора.

– Чёрт с вами, пусть живёт, – глаза генерала весело сверкнули и тут же потемнели, – Ваня, ну-ка тормозни.

Я проследил за его взглядом. Мимо машины, ничего не замечая вокруг, шла молодая черноволосая девушка в аккуратной чистенькой гимнастёрке и заляпанных грязью сапогах. Девушка шла, комкая в руках пилотку, то и дело оступаясь на скользкой дороге, глядя прямо перед собой пустым, ничего не видящим взглядом. Из распахнутых и не моргающих глаз лились слёзы. Крупные, как жемчужины капли медленно и неотвратимо одна за другой пробегали по гладким девичьим щекам и срывались вниз, оставляя две мокрые полоски на гимнастёрке.

– Стоять, – генерал по-молодецки выскочил из останавливающейся «Эмки» прямо перед девушкой, – в чём дело, Зинаида, кто посмел обидеть самую красивую радистку моей армии!? Сейчас я его в бараний рог и в штрафбат!

Зинаида, даже не попытавшись остановиться, сходу налетела на Старикова, и только ткнувшись мокрым носом ему в грудь, подняла глаза.

– Ну что случилось, боец Кукушкина? – на этот раз мягко и как-то совсем уж по-домашнему повторил свой вопрос генерал.

– Ой, товарищ генерал-лейтенант, – шмыгнув носом, пролепетала боец Кукушкина, – это вы?

– С утра ч был, – пожал плечами Стариков, – чего слякоть развела? Обидел кто?

– Товарищ генера-а-а-ал, – слёзы брызнули из её глаз с новой силой, – Филипп Николаевич ...немец с самолёта ...бомбу кинул ...прямо в блиндаж, ...где радисты ...всю смену ...шесть девочек ...и капитан Загорский,... – она стояла перед генералом, не прекращая всхлипывать и вздрагивать всем телом. Маска весёлой и деланной сердитости медленно сползла с его лица, уступая место каменной серости. Стариков привлёк девушку к себе, прижал мокрое лицо к груди и стал медленно гладить её волосы, успокаивая то ли девушку, то ли самого себя. Радистка меж тем продолжала свой сбивчивый рассказ:

– Маша, ...Лена, ...Ира Белецкая, ...Рая, ...Наташа Смирнова, ...Марина, ...всех разом. ...Прилетел, бомбу кинул и улетел, ...никто толком ничего понять не успел. ...Миг и семерых как не было....

– Лейтенант, – обернулся генерал ко мне, – пойдем с нами, тут недалеко.

Мы прошли метров сто – сто пятьдесят и сразу за поворотом в небольшой балочке увидели огромную воронку. Покорёженные сосны, разбросанные повсюду брёвна и вывернутая нутром наружу земля, ещё дымящаяся остатками недавнего огня. На краю воронки в рядок, словно вышедшие на своё последнее построение, лежали тела погибших. Первое – крупное мужское и рядом шесть маленьких хрупких почти детских девичьих тел. Погибшие были аккуратно укрыты плащ-палатками, из под которых торчали только армейские сапоги.

– Мы с девочками в одном классе учились, – тяжело вздохнула стоящая рядом со мной Зина, – когда война началась, мы как раз школу закончили. Все девочки из класса записались на курсы связистов, а потом после выпуска попросились все вместе в одну часть. Военком сначала хотел нас по разным частям раскидать, но потом посмотрел какие мы дружные и направил сюда, в восьмую армию. Десять подруг нас было, а теперь вот трое осталось. Я, Ира Молькова и Наташа Девятова. Мы втроём в другой смене работали. Всё жалели, что нельзя десятерым в одну смену выходить. А тут вот оно как всё получилось, – Зина ещё раз глубоко вздохнула и, кажется, наконец, успокоилась. Выговорилась, наверное.

От другой землянки, расположенной неподалёку, к нам подбежал полковник и, отдав честь, доложил:

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант. С приездом, Филипп Николаевич.

– Здравствуй, Олег Иванович, что у вас тут, докладывай.

– Подверглись нападению самолёта противника.

– Одного?

– Двух. Один в небе кружил: то ли наблюдал, то ли съёмку вёл. А второй выскочил из-за леса, в полной тишине, как чёрт из табакерки, никто ничего толком понять не успел, бомбу сбросил и ушёл в небо, как ни в чём не бывало.

– Что значит в полной тишине. На планере что ли?

– Никак нет. Это был именно самолёт, только двигатели он включил уже после того, как бомбу сбросил.

– Хотите, чтобы я поверил в эти выдумки, полковник, – нахмурился Стариков.

– Это не выдумки, товарищ генерал-лейтенант, слишком много свидетелей.

– Ну хорошо, а наши что? Авиация где была?

– Подняли для перехвата два звена, безрезультатно. Они их даже найти не смогли.

– Это что же за призраки такие?

– Не знаю, товарищ генерал-лейтенант, но те, кто его видел, говорят, что похож на мессер, возможно новая модель. А ещё размалёван весь: через фюзеляж змея нарисована с крыльями, и морда у той змеи – собачья. На крыльях, говорят, кресты какие-то особенные, вроде карточных.

– Смотри-ка, лейтенант, – сердито проворчал генерал, – и кресты разглядели, и морду драконью запомнили, и то, что мессер разобрали. Все успели, а вот взять в руки винтовку и пальнуть в него разок-другой не смогли. Растерялись или испугались, а, полковник?

– Никак нет, товарищ генерал-лейтенант, не испугались. Просто всё очень быстро случилось. Один заход, одна бомба и всё.

– А это часом не твой приятель, лейтенант? Уж больно почерк приметный.

– Не знаю, товарищ генерал-лейтенант. Я ведь в кабине сидел, и не успел рассмотреть его как следует. Хотя попасть бомбой в кузов движущейся машины – это уметь надо.

– Вот-вот, я и говорю...– генерал задумчиво почесал бровь, глядя куда-то вдаль, словно силясь рассмотреть неведомый самолёт-призрак.

– Вот что, Зинаида, – подозвал он немного успокоившуюся девушку, – проводи лейтенанта к сапёрам.

Зинаида, в последний раз шмыгнув носом, надела пилотку, слегка наклонив её вправо, расправила гимнастёрку, отведя складки за спину, и, одарив меня грустным карим взглядом, произнесла:

– Идёмте, товарищ лейтенант, здесь недалеко.

***

Из мемуаров генерала люфтваффе,

кавалера Рыцарского креста

с золотыми дубовыми листьями,

с мечами и бриллиантами

Генриха Эйлера.

"Судьба подарила мне встречу с несомненно одним из самых выдающихся асов люфтваффе времён второй мировой войны, бароном Отто фон Визе. Фигура удивительная и весьма таинственная. Уже после войны я пытался найти о нём в архивах хоть какую-нибудь информацию. Увы, только самые общие факты: родился в небольшом городке Наумбург в 1915 году, окончил лётную школу в Потсдаме, воевал в Сирии, получил железный крест, потом была Испания, ещё один крест, потом работал на Мессершмитта. И всё... информации больше нет, как отрезало. Как будто человек с 1939 года перестал существовать. То, что это не так, я лично смог убедиться в конце августа 1942 года во время боев на Восточном фронте.

Наша группа I./JG 54, командиром которой я был недавно назначен, располагалась на прифронтовом аэродроме в сорока минутах лёта от Ленинграда. 29 августа я получил радиограмму с приказом принять на нашем аэродроме экспериментальный самолёт завода Мессершмитта. Управляет самолётом майор люфтваффе, барон Отто фон Визе. В радиограмме также сообщалось, что он прибывает с целью проведения испытаний нового самолёта в боевых условиях, работать будет по своему плану, и я обязан оказывать майору всяческое содействие.

Гостя мы ждали с особым нетерпением. Как-никак человек из самого Берлина. Мы, признаться, по мирной жизни к тому времени порядком соскучились.

На подлёте к аэродрому барон вышел на связь, поиграл с радистом в «свой – чужой» и назвал ожидаемое время посадки: 17:32.

– Пижон, – проворчал я, услышав доклад радиста, – надо же, какая точность.

Тем не менее, полшестого почти вся группа выбралась на полосу и в ожидании уставилась в небо. Вскоре послышался гул подлетающего самолёта, показавшийся мне каким-то странным. Это не было низкое утробное урчание, привычное нашему слуху, звук был высоким, срывающимся то на визг, то на шипение.