Текст книги "Проект «Сфинкс»"

Автор книги: Андрей Ивасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Воронов старался почаще сбегать в очередную экспедицию, где полностью отдавался любимой работе, а скучать приходилось лишь по дочери.

Сегодня же, вернувшись с раскопок скифских курганов, где ничего толкового так и не нашли, Николай обнаружил дома записку, наклеенную на зеркало, в которой корявыми прописными буквами сообщалось: Оксана встретила очередную «вторую половинку» и убралась восвояси, обретя «долгожданное счастье». Ник, как звали его друзья и знакомые, предвидел подобное развитие событий и, казалось, был готов, но сердце все одно словно обожгло серной кислотой. Что ответить, когда спрашивают «что-нибудь случилось»? Это «что» произошло с ним уже давно, когда впервые узнав об измене… простил. А стоило ли?

Для любого нормального мужчины не важно, что «было» у женщины до него, гораздо важней – что «было» после встречи с ним. А у Оксаны и «после» скопилось немало, с избытком.

Тогда и произошло первое замыкание в голове Воронова, будто перегорели предохранители. Что-то сломалось у него внутри. Раз и навсегда. Никогда вызванная обидой злость не проникала так глубоко в сознание. Он словно стоял на развалинах ушедших дней. И уже ни во что не верил. Никому. Даже себе.

Вот такой вот фокус-покус.

…Николай встрепенулся от очередного вопроса, выскользнувшего словно из ниоткуда:

– С вами все в порядке? – Барменша поставила перед ним бокал с коричневатой жидкостью.

Эта фраза вырвала Ника из блужданий по задворкам памяти и вернула в реальный мир.

– Да… Все хорошо, но могло быть и лучше, – задумчиво ответил Николай, глотнул из бокала и поморщился. – Добавь еще «пепси», пожалуйста.

И решил: «Пожалуй, сегодня не стоит напиваться. Лучше пойду в клуб, сниму девицу и вышибу «клин клином» все печали. Хорошо, Ксюха не успела «форматировать» мою заначку. На номер в гостинице и шампанское вполне хватит».

Николай залпом допил коньяк, поднялся, молча расплатился и направился к выходу.

Пышнотелая барменша проводила тоскливым взглядом мужчину. Она и сама сейчас была бы не против развлечений, флирта или чего-то более приятного – пусть даже это дойдет до постели в недорогой придорожной гостинице. Но долг перед постылой работой не давал такой возможности. Вздохнув, девушка пососала через трубочку слабоалкогольный суррогат из красивой жестяной банки и продолжила натирать посуду.

* * *

Домой Воронов вернулся на следующий день. Помятый, усталый, с пустотой в области паха и насквозь пропитанный женским запахом – приятным, но его почему-то хотелось поскорее смыть с тела.

В прихожей он едва не споткнулся о дорожные чемоданы, которые так и не успел разложить, и задержал взгляд на зеркале. Приклеенный листок с каракулями Оксаны и отпечаток прощального помадного поцелуя на его поверхности уже не оживили никаких чувств. Все слова были сказаны, и нужных больше не найти, и быть их не может.

– Верны мужьям шалуньи и насмешницы, а в маске благочестья ходят грешницы… – процитировал Шекспира Николай. Вздохнул, почувствовав даже какое-то непонятное облегчение.

Ночное рандеву что-то изменило в нем, где-то внутри. Действительно, «клин клином вышибают». Только сейчас, сам того не осознавая, он задал себе давно зревший вопрос: а любил ли он ее на самом деле? Или же все душевные страдания и радости были напрасны и обманчивы? Порою в жизни и такое случается. И то, что ранее выглядело истинными чувствами, в которых он был твердо убежден, на поверку оказалось лишь источником плотских утех, мимолетных радостей, пустых тревог и печалей. А может, он любил ее как собственность, всеми силами отвергая то, что чувства никогда и не были настоящими?

«Пусть теперь потирает пальчиком чью-нибудь другую ладонь и крякает о своей любви, как утенок Дональд. Плевать! Нужно довольствоваться случившимся и искать в этом свои плюсы. В следующий раз пошлю ее подальше прямо с порога, чтобы катилась ко всем чертям! – твердо решил Ник, выгоняя из себя накатившую от обиды хандру. – А если не представится такой возможности, то оно еще лучше – нервы целее будут».

От этих мыслей ему стало даже как-то легко, воздушно. Сейчас он готов был сыграть ноктюрн на флейте из водопроводных труб. Свобода, пусть и с привкусом горечи, слегка опьяняла.

Отражение его лица не вызвало симпатии: опухшее, глаза с красными прожилками, волосы с уже хорошо заметной сединой на висках. А ведь каких-то шесть лет назад, до того как он познакомился с Ксюшей, его шевелюра выглядела иначе – нервотрепки и постоянное напряжение в отношениях дело сделали.

Почему момент озарения приходит так поздно?

Он прошел в гостиную и бросил безнадежный взгляд на царящий вокруг беспорядок, который с маниакальным энтузиазмом поддерживала бывшая «хозяйка». В душе Николай никогда не мог с этим смириться, но ради спасения семьи был вынужден терпеть постоянно разбросанные вещи и горы немытой посуды.

В квартире было тихо и безысходно, как в судный день.

Фотокарточки в рамках стояли на своих прежних местах. На них был изображен Николай рядом с разными чудовищными штуковинами: костями огромных ящериц, выкопанными из земли, саркофагами египетских фараонов, полуистлевших мумий и тому подобного.

Под журнальным столиком лежал плюшевый слоненок с вывалившимся красным языком – одна из любимых игрушек дочки. Может, Надюшка специально оставила его для папы, как какое-то зашифрованное детское послание? Дети сейчас умные не по годам и многие их поступки невозможно осмыслить, но можно почувствовать.

Николай поднял слоненка, поднес к лицу и ощутил запах ребенка, от которого внутри что-то заскребло и задрожало. Потом плюхнулся в кресло, поставил игрушку на стол и, закинув руки за голову, какое-то время меланхолично созерцал. Закрыл глаза. Его мысли, беспорядочные от набегающей дремы, пронеслись воспоминаниями через минувшие годы, а затем, замедлив свой бег, глубоко ушли в темные лабиринты сна, словно сбегая из жестокого мира реальности.

* * *

Телефонная трель звонка раздалась неожиданно.

«Кто бы это мог быть? В такую рань?» – Николай открыл глаза, поморгал и посмотрел на наручные часы.

Половина седьмого. Воскресенье.

Телефон не умолкал, продолжая настойчиво трезвонить.

«Тьфу ты черт! Кому там не спится? – с раздражением подумал Ник. – Что за люди! Вздремнуть не дают. Чужой отдых для них гроша ломаного не стоит!»

Пришлось встать и идти в прихожую.

Ник снял трубку с аппарата, поднес к уху и несколько секунд внимательно прислушивался, все больше хмурясь. Коротко ответил: «Я скоро буду». Затем наспех принял душ, переоделся, выскочил на лестничную площадку, захлопнул за собой дверь и побежал вниз по ступенькам.

Оказавшись на улице, Воронов поймал частника на старой иномарке – «бомбилу», как некоторые люди называют подобных любителей подзаработать. Договорившись о цене за проезд с недоверчивым усатым таксистом, он с трудом втиснулся в низкий салон автомобиля и захлопнул дверцу.

Круто развернувшись, машина взвизгнула покрышками и устремилась в автомобильный поток…

* * *

Водитель такси выжимал последние соки из своей старенькой иномарки: коробка передач судорожно скрежетала, а двигатель издавал звуки кипящего электрочайника. «Тойота» прогнила не только снаружи, но и изнутри. Воронов даже приподнял носком ботинка резиновый коврик, чтобы убедиться, что в днище кузова нет дырки, куда бы могла провалиться нога.

Водитель включил радиоприемник и, постукивая пальцами по спортивному рулю, что-то насвистывал себе под нос. «Раммштайн» – самое оно, особенно если ты за рулем и тебе нужно подстегнуть нервные окончания, дабы не уснуть на дорожном повороте.

«Бомбила» проявлял чудеса виртуозного вождения. Преодолевая бесконечные заторы на дороге, он часто не пренебрегал и встречной полосой, из-за чего из других машин в адрес водителя неслись недвусмысленные угрозы с сексуальным подтекстом.

Воронов всю дорогу молчал.

Машина сбросила скорость перед самым въездом в арку старого четырехэтажного дома, окрашенного в грязно-желтый цвет.

– Мы там проедем? – поинтересовался водитель. – А то, знаете ли, сейчас люди в привычку взяли ставить бетонные блоки и вкапывать рельсы.

Неразговорчивый пассажир лишь кивнул головой.

«Тойота», поскрипев кузовом на ухабах мостовой, свернула направо, проехала арку, спугнув стаю диких голубей, и остановилась возле подъезда с давно некрашеной, покосившейся дверью.

– Вас подождать? – спросил водитель, взяв из руки клиента зеленую американскую банкноту. Осматривая ее на свет и потирая пальцем воротник на камзоле президента, он был похож на недоверчивого ежика, который обнюхивает найденное яблоко и не может поверить своей удаче.

– Я думаю, нет, – ответил Воронов, с трудом выбираясь из низкой иномарки. Он был высокого роста и не страдал избыточным весом, но поездки в таких моделях авто не доставляли ему удовольствия.

– Если что, звоните! – весело подмигнув, сказал таксист и протянул визитку. – Постоянным клиентам – скидка!

Ник молча сунул карточку в карман и осмотрелся по сторонам.

Возле подъезда стояла машина «Скорой помощи». Пожилой водитель реанимобиля безмятежно покуривал, выпуская дым из-под пышных усов в приоткрытую дверцу. Во дворе тихо и безлюдно. Лишь две старушки, подложив под себя цветные стеганые одеяльца, сидели на лавочке у входа в дом, беседуя о взрывающихся банках с огурцами.

Ник торопливо прошел мимо умолкших старушек, вежливо кивнув им, и скрылся за скрипучей дверью.

* * *

Забежав по ступенькам на третий этаж, Николай остановился у двери с цифрой «9». Хотел позвонить, но дверь оказалась приоткрытой.

Оказавшись внутри квартиры, он услышал шум льющейся воды и тихие голоса, раздававшиеся из кухни.

Ник прошел на кухню. Там он увидел пожилого доктора, моющего руки, и молодую медсестру, аккуратно складывавшую какие-то ампулы и прочий мединвентарь в саквояж и хромированную коробку.

– Здравствуйте. Я – Николай Воронов, – представился он врачам. – Внук. Вы мне звонили. Что с дедушкой? Он в порядке?

Доктор пожал плечами и развел в стороны руки:

– Извините, но возраст, изношенное сердце. В больницу он ложиться не желает. Мы сделали все, что было в наших возможностях.

– Все так плохо? – голос Николая дрогнул.

– А чего вы ожидали, молодой человек? – Доктор тщательно вытирал руки о полотенце. – Приступ мы купировали, опасность миновала, но… В больничку ему нужно и чем скорей, тем лучше… Он очень просил позвонить вам и настоять на вашем немедленном визите. Мы сделали необходимые уколы. Сейчас он спит.

Николай поблагодарил врачей и незаметно сунул в руку медсестры денежную купюру, чтобы соблюсти «тайные правила» бесплатной медицины. Затем провел их к выходу из квартиры, и, еще раз поблагодарив, закрыл дверь.

* * *

Старик не спал. Он лежал на диване с приоткрытыми глазами.

Из-под густых седых бровей на Николая смотрели живые серо-голубые глаза, которые хоть и потускнели за прожитые годы, но не утратили своей пронзающей остроты.

– Здравствуй, дедушка, – поздоровался Николай, протягивая руку для рукопожатия.

– Здравствуй, Коля.

Рукопожатие было крепким. Ник с удовлетворением это отметил.

– Ты как?

– Уже получше. Какое здоровье может быть в моем возрасте?.. Одни воспоминания. – Дед усмехнулся. – Вот и сердце снова шалить начало. Да ты не стой, присаживайся. Нам нужно кое о чем с тобой поговорить.

Николай присел на стул у изголовья старика.

– Возьми вот этот приборчик и включи в розетку, – попросил дед, протянув внуку маленькую коробочку с вмонтированной в нее штепсельной вилкой. – Не люблю комаров. Что-то их слишком много развелось. Да такие настырные!

Ник взял прибор, повертел в руках и всунул в розетку.

* * *

Долговязый парень с длинными волосами цвета соломы снял с головы наушники и выругался:

– Шайзэ![5] Этот чертов старик, видимо, «глушилку» включил! Ни черта теперь не услышишь! Нужно было давно наведаться к нему в гости, сломать ему пальцы один за другим и узнать все необходимое. На крайний случай вколоть ему пентотал натрия, чтоб язык развязался.

В салоне микроавтобуса находились трое: длинноволосый блондин, коренастый крепыш с короткой стрижкой под «ежика» и невзрачный взъерошенный брюнет.

– Не суетись, Курт! – процедил сквозь зубы крепыш. – И перестань употреблять немецкие слова! Мы в России. Когда-нибудь это вызовет подозрение у какой-нибудь бабушки, и из-за подобного пустяка мы загремим в Сибирь чистить снег. Спецслужб и рядовых уличных доносчиков везде хватает.

– У меня не было русской бабушки, – тихо огрызнулся долговязый блондин. – Говорю, как могу. Кстати, курсы русского языка я окончил с отличием, а после два года стажировался в Калининграде.

– Ага, и тебя там все принимали за выходца из Эстонии! – ехидно заметил брюнет.

– Да иди ты! – огрызнулся на иронию Курт. – Я здесь один настоящий немец!

Крепыш протянул руку, достал дорожную сумку и вытащил из нее одежду и бутылку водки. Одежду бросил на сиденье, а бутылку протянул брюнету:

– Пей и переодевайся. Для тебя появилась работа. Все должно выглядеть натурально.

– Но зачем, Бруно? – удивился брюнет, поняв замысел крепыша. – Мне ведь потом за руль садиться!

– Ничего, – с довольным смешком сказал крепыш. – Машину, если понадобится, поведет Курт, а ты потом примешь таблетку из спецаптечки. Будешь выглядеть лучше, чем сейчас. Пей-пей! От тебя должен исходить свежий перегар.

– Это точно, Бруно, – подхватил Курт, хохотнув. – После вчерашнего свидания с русской фройляйн он выглядит неважно.

– Заткнись! – рыкнул Бруно на долговязого и продолжил инструктаж брюнета: – Когда объект будет выходить, подкинешь ему «маячок», мы подключимся к спутнику, и никуда он от нас не денется. Дед наверняка расскажет внуку все без утайки, а тот приведет нас куда надо, даже не подозревая об этом. Экспериментировать же с сывороткой правды над столетним стариком – пустое занятие. Здоровье у него ни к черту – сердце не выдержит.

– Русские девушки слишком много пьют, – хмуро сказал брюнет, подумав о чем-то своем.

Он с тяжелым вздохом откупорил бутылку и, поморщившись, начал пить прямо из горла.

Курт, усмехнувшись, отвернулся к своей аппаратуре и снова надел на голову наушники. Пробормотав что-то по-немецки, он покрутил ручку настройки частот.

3. Крысы

Ноябрь 1946 года. Антарктида.

Секретная подземная база «Черное Солнце».

Острое лезвие вонзилось в брюшко крысы, окрасив серый мех кровью.

Доктор Фогель аккуратно вскрыл брюшную полость, отложил скальпель, взял пинцет, лупу – и вытянул из желеобразной жижи внутренности.

Профессор Майер брезгливо поморщился. Он провел тысячи подобных опытов, но так и не смог избавиться от отвращения к окровавленным слизистым потрохам.

– Так-так… – задумчиво произнес доктор, поковырялся в кишках, осматривая их через увеличительную линзу. – Вроде все в норме… Хорошая работа, господин профессор. Она превзошла наши ожидания. Когда начнется регенерация?

– Как только закончится действие наркоза, – ответил Майер. – Ваша сыворотка творит чудеса! С каждым разом процесс ускоряется…

Фогель отложил в сторону инструмент и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.

– Смотрите! – воскликнул Майер.

Эрих не поверил своим глазам: крыса зашевелила лапками и ее внутренности втянулись обратно, словно попав в водоворот; рана стремительно заживала.

– Вот это да! – воскликнул доктор и улыбнулся. – Малышка торопится воскреснуть!

– Это самец, дорогой Эрих, – поправил профессор. Его глаза сияли. – Но есть и самка. Я усовершенствовал больше дюжины тварей.

Крыса жалобно пискнула – доктор взял ее за хвост и опустил в один из террариумов, в которых находились другие подопытные грызуны. Она поднялась на задние лапки и как-то пристально посмотрела на ученого. Эриху даже показалось, что крыса искривила мордочку в легкой, но, несомненно, недоброй улыбке.

Доктор отвернулся, но ощущение, что крыса наблюдает за ним и ухмыляется – осталось: оно ползало по спине, словно слепые муравьи.

– Пойдемте ко мне, профессор, – предложил он. – У меня в комнате припрятан «Мартель». Пропустим по рюмашке хорошего французского коньяка. Вы не против?

– Не откажусь, Эрих, – согласился Майер. – И даже не по рюмашке. Мы это заслужили. А опыты отложим на завтра.

Профессор посмотрел на прыгающего в клетке и скалящего зубы шимпанзе:

– Успокойся, Клаус, за тебя я тоже не забуду. Всему свое время, приятель.

Ученые направились к выходу.

Шимпанзе Клаус смотрел то на удаляющихся людей, то на замерших крыс. От невинности во взглядах грызунов не осталось и следа. Ее сменила злоба и неприязнь.

* * *

Карцер располагался на втором уровне базы и напоминал большой поломанный холодильник.

Ганс Вайгель сидел здесь уже пятые сутки и понимал, что мысли скоро начнут путаться, и он потеряет счет времени. После взрыва в бункере карманные часы перестали идти, и их пришлось выбросить.

Было холодно и темно: температура не поднималась выше десяти градусов Цельсия, а свет пыльными полосами проникал только через щель между створками двери и вентиляционные отверстия.

Единственным предметом мебели в карцере были двухъярусные нары, а единственным развлечением – старый французский журнал с полуголыми девицами, который кто-то умудрился пронести и спрятать под тощим прелым матрасом.

Кормили арестанта плохо. Скудный паек выдавался один раз в день. И вскоре от этой пищи голова Ганса стала невероятно тяжелой и кружилась, точно он стоял над пропастью.

Вокруг копошились крысы, поблескивая в темноте глазками, будто маленькими фонариками. Их дерьмо невыносимо воняло. Грызуны постоянно пищали, точно что-то не могли поделить между собой, и этот писк становился похожим на хихиканье, словно смех демонов, преследовавший арестанта все эти дни.

«Ночь» в карцере наступала внезапно – молчаливый надсмотрщик выключал освещение и уходил в дежурное помещение, насвистывая незатейливую мелодию. Крысы подозрительно затихали, лишь изредка попискивая. И Вайгель побаивался, что хитрые твари в темноте подкрадываются к нему, дабы отгрызть уши.

Первые две ночи, показавшиеся бесконечно долгими, Ганс почти не спал. А «утром» смыкал глаза и ждал хотя бы минутного забвения во сне, но получалась лишь лихорадочная дрема, полная кошмаров. Когда вскакивал, жадно хватая ртом воздух, то не мог ничего вспомнить – только то, что мерещились какие-то клыкастые морды с желтыми глазами и крысы, готовые вцепиться ему в горло… кругом одни крысы… много крыс… казалось, они забирались даже в глотку, вызывая омерзительное удушье.

Но этой ночью, изнемогая от усталости, Ганс уснул. И вместе с ним уснули страх и голод.

* * *

На следующее «утро» Вайгель проснулся от странной тишины.

Шестеренки мозга крутились медленнее, чем обычно, но Ганс отчетливо осознал: что-то изменилось в существующем порядке вещей. Какое-то седьмое чувство подсказывало: что-то не так – совсем не так.

Ганс встал и осмотрелся по сторонам: ни писка, ни копошащихся серых теней.

Крыс не было.

Ни одной.

Освещение работало.

Он подошел к двери и прислушался.

Ни звука.

«Интересно, который сейчас час? – подумал он. – Когда пожрать-то принесут?»

Мысль о еде инстинктивно разбавила слюной сухость в горле.

– Э-эй! – крикнул Ганс что было силы через дверную щель. – Крюгер! Где ты, мать твою, подевался?! Когда кормить будешь? – и прислушался к гаснущему гулкому эху.

Тишина.

На лице Ганса отразилась беспомощность.

– Э-эй! – попытался еще раз докричаться до вечно хмурого соглядатая и уже собирался отойти от двери, как услышал какой-то странный нарастающий шум.

Что-то приближалось.

Что-то очень быстро приближалось.

Словно какая-то тысяченожка стремилась попасть домой до захода солнца.

Дверь дрогнула. В щель просунулась усатая крысиная морда, обнюхивая и оценивая обстановку. Когда ее маленькие глазки уставились на Ганса, тот ударил ногой по двери, и крыса лопнула, словно сырое яйцо: мозги и внутренности выдавились наружу, как клубничный джем из тюбика. Вайгель удивился живучести твари – та успела истошно завизжать, прежде чем сдохла и застряла в дверных створках, словно кусочек мяса между зубами.

И что самое удивительное: раздавленная крыса продолжала трепыхаться!

Ганс брезгливо поморщился и отошел от двери на два шага назад.

Снаружи что-то ожило и зашевелилось. Дверь задрожала в конвульсиях от бесчисленных ударов. Казалось, будто десятки теннисистов отрабатывают подачу мяча. Створка отошла, и в карцер, огибая ноги Ганса, хлынул поток крыс.

Вайгель отступил еще на шаг, поскользнулся на чем-то мягком и упал. Под локтем что-то хрустнуло, завизжало и отскочило в сторону. Перед глазами суетливо скользили серые расплывчатые тени, накладываясь друг на друга и заполняя пространство с невиданной быстротой. Он вскочил, смахнул с себя двух вцепившихся в одежду крыс и с обезьяньей ловкостью запрыгнул на самый верх двухъярусных нар.

Он думал, что повидал в жизни все, но ничего подобного и представить не мог.

«Господи! – кричал его рассудок. – В чем я провинился перед тобой? – Сердце стучало так, что становилось трудно дышать. – Сколько их? Сотни? Тысяча? О Боже!»

Ганс смотрел на парад обезумевших крыс и плакал…

А потом засмеялся – нет! – захохотал.

Громко и безудержно. Как полоумный кретин.

* * *

Франц Крюгер отщипнул кусочек хлеба, макнул в жирную свиную тушенку и положил под стол.

Из-под скамьи вылезла большая крыса с пышными усами и жадно набросилась на угощение.

– Кушай, Сталин, кушай, – одобрительно сказал надзиратель, любуясь, на шевелящиеся усы своего питомца, которого он из-за этих самых усов и прозвал партийным именем русского Вождя. – Кто еще кроме дядюшки Франца даст тебе такое лакомство? А? Никто мой друг. Никто. Ха-ха! Какой же ты ненажорливый сукин сын! Что, еще хочешь? Держи!

Крыса на лету схватила добавку и продолжила трапезу.

– Ловкач, – ухмыльнулся Франц, – так ты у меня всю тушенку выманишь. Твои друзья на складе уже две дюжины сапог сожрали и три ящика мыла, а вот ты, друг мой, свининкой балуешься. Чего смотришь? Я не ругаюсь. Кушай, кушай.

Малообщительный от природы Крюгер вел весьма замкнутый образ жизни и почти не отлучался из пятого сектора второго уровня, в котором находился карцер и вещевой склад. Он редко появлялся на других уровнях базы и не любил гостей. Комендант лично назначил его охранять этот сектор и, по просьбе Франца, не присылал никого на смену, зная его нетерпимый к людям характер и непогрешимую ответственность в работе. Крюгер принадлежал к той породе людей, на которых можно положиться: молчалив, педантичен и безжалостен – то, что и требовалось от надзирателя.

Крюгер облысел еще в двадцать пять лет. Невзрачный лысый парень девушкам не нравился, и потому Франц озлобился на весь мир. А теперь, когда стукнуло сорок восемь, он и сам походил на своего грызуна-любимца. Низкорослый, тучный, с большим толстым носом на хитрой физиономии и вкрадчивым взглядом всегда полузакрытых глаз, за которыми скрывались все мысли, надзиратель вызывал доверие лишь у коменданта и прирученной им крысы. Остальные считали его пройдохой и лицемером. Каковым, в сущности, он и являлся.

– К нам опять подсунули очередного недоумка, – продолжал Франц монолог с крысой. – Я-то уж позабочусь, чтобы сбить с него спесь. – Крюгер подбросил Сталину сухарь. – Господин штандартенфюрер лично просил вправить новенькому мозги. Сегодня на всю ночь свет оставил – пусть помучается.

Крыса похрустывала сухим хлебом и внимательно поглядывала на кормильца умными глазками. Надзирателю казалось, что она слушает его, и это доставляло ему удовольствие.

– Ничего, скоро и из его башки вся дурь выйдет! – В животе у Франца что-то забурлило, и он протяжно и громко выпустил газы. – Фу-ты черт! Проклятая фасоль! У меня от нее просто революция в животе… Не бойся, Сталин, это не отравляющие газы.

Но крыса видимо считала иначе: ей не понравился вонючий мотив звучащего зада кормильца. Она не доела сухарь и, принюхиваясь, подняла мордочку.

– Да, мой друг, – согласился надзиратель, поморщившись от собственной «газовой атаки». – Это неприятно, но держать газы в себе очень вредно для здоровья. Вот Германия, к примеру, что сделала? У нас было достаточно иприта и прочего ядовитого дерьма, чтобы залить им всю Россию! А что сделали мы? Кого боялись? Пожирателей пудингов или этих долбаных янки, воюющих только ради какой-нибудь выгоды?.. Чего ждали? Профукали момент и проиграли войну! Проиграли из-за кучки трусливых идиотов! Это правда – голая, жестокая, дружище. Эти трусливые америкашки и воевать-то не умеют как настоящие мужики. Все норовят исподтишка, сзади пристроиться… Если б не русский «Иван» – вот бы где у нас сидели! – Франц сжал мясистый кулак.

Крыса пристально смотрела на человека.

– А в Дрездене что натворили? Жуть! Не пожалели ни стариков, ни детей, проклятые убийцы! Немецкий народ им на колени не поставить! Мы не сдрейфим! Никогда! Ведь не зря же нас тут всех держат? Мы еще подсыплем им перцу в рождественскую индейку и гребаные пудинги! – Франц хлопнул ладонью по столу. – Ты чего не ешь, приятель?

Крыса повела себя как-то странно: засуетилась, покрутилась вокруг стола и выскользнула за дверь.

– Ты куда, Сталин?! – крикнул ей вдогонку Крюгер и подумал: «Наверное, «по-большому» приспичило. Ну и правильно, в дежурке гадить запрещено. До чего же умная бестия! Не зря тушенкой пузо набивает».

Надзиратель подошел к двери и выглянул в коридор.

Сталин куда-то убежал. Исчез.

«Как его позвать? Кис-кис? Звучит бредово и на редкость глупо. Как вообще можно позвать крысу?.. – Франц не нашел ответ на этот вопрос, в расстроенных чувствах захлопнул дверь, улегся на койку. – Нужно поспать. Второй час ночи, а я все еще на ногах. А Сталин вернется, обязательно вернется. Ему со мной хорошо и сытно…»

…Но этой ночью его усатый любимец не вернулся.

Когда Крюгер проснулся, то почувствовал неприятную тяжесть на груди и чье-то зловонное дыхание.

– Сталин, где тебя носило, приятель? От тебя жутко воня… – в полудреме пробормотал Франц, открыл глаза и запнулся на полуслове, когда увидел ЧТО сидит на его груди.

Больше надзиратель не успел сказать ни слова – острые клыки красноглазой твари сомкнулись на его шее, разорвали в клочья и превратили в булькающее кровавое месиво.

* * *

Ганс дрожал всем телом. Не от страха – от отчаяния.

Почему крысы затихли? Почему они здесь? Их так много… Чего ждут? Где этот чертов молчаливый ублюдок Франц?

Желудок напомнил о себе, противно заурчав.

Нужно как-то выбираться отсюда… звать на помощь… или хотя бы избавиться от мерзких тварей. Чего они могут бояться?..

Вайгель напряг память и его осенило: «Точно! Нужен огонь! Как же я раньше об этом не догадался!»

Ганс судорожно сунул руку в карман и нащупал небольшой металлический цилиндр «IMCO». Курить он бросил полгода назад, а зажигалка просто провалилась через дырявый карман под подкладку форменной куртки. При осмотре ленивый надзиратель лишь вывернул карманы, не заметив дырки, хорошенько тряхнул одежду и брезгливо отдал арестованному. Куртка была в пятнах неприятного вида – это и спасло зажигалку от реквизиции. Зато губную гармонику «Хонер» жадный Франц очень долго разглядывал и крутил в руках, перебирая в голове причины, чтобы не возвращать обратно владельцу.

«Зачем ему эта вещь? – недоумевал Вайгель. Неужели будет развлекать свою жирную крысу?»

О дружбе надсмотрщика с хвостатым Сталиным знали все, и по базе ходило с десяток анекдотов самых разных трактовок, порой очень обидных. Но открыто надсмехаться над ним никто не рисковал: видимо, опасаясь мести – в том случае, если окажется клиентом его «заведения».

«Хоть бы бензин не выветрился!.. Нет, не должен». – Ноздри Ганса раздувались, будто ноздри коня, почуявшего запах голодного волка. Губы были поджаты. Пальцы разорвали карман и извлекли зажигалку. Большой палец откинул крышку и крутанул колесико.

Чирк!

Искры разлетелись в стороны.

Внизу закопошились крысы.

Чирк!

То же.

– Проклятье! – взволнованно воскликнул Ганс. – Ну, давай же! Давай!

Чирк! Чирк! Чирк!

Без результата.

«Может, фитиль высох? Нужно хорошенько встряхнуть».

Ганс сглотнул липкую слюну, потряс зажигалку. Его охватило отчаяние. Мысленно перекрестившись, снова крутанул черное колесико.

Чирк! Чирк!

Огонек заплясал на фитиле зажигалки, осветив потолок, стены и прижавшихся к полу крыс.

Ганс облегченно выдохнул.

«Так. Теперь нужно сделать факел».

Он разулся, выдернул две дощечки из настила нар, разорвал полусгнившую ткань матраса и набил ватой шерстяные носки. Скрутив жгуты из шнурков кальсон, Ганс прочно стянул ими носки вокруг рукояток факелов.

«Готово!» – обрадовался он и посмотрел вниз.

Крысы обеспокоено зашевелились, предвкушая что-то нехорошее.

Вайгель побоялся спускаться в копошащееся скопление грызунов. Поджег оба факела и один бросил вниз. Помещение заполнил смрадный и удушливый запах паленой шерсти и ваты. Крысы волной откатились к стенам, приникли и смотрели на Ганса, словно спрашивая: «Ты куда собрался, приятель? Сидел бы с нами и не дергался! Оно тебе надо?»

Но Ганс не разделял крысиного мнения – слез с нар и, опасливо озираясь на притаившихся крыс, подошел к двери. Из коридора, освещенного одинокой лампочкой, через дверную щель пробивался луч света, наполненный пылью.

Что-то шустро прошмыгнуло.

Что-то размером с таксу.

Ганс замер, озадачился: «Откуда взялась собака?.. Или все-таки крыса?.. Такого размера?.. Нет. Звук намного громче, чем могла бы создать эта тварь».

Он просунул кисть руки между створок, схватил цепь, скованную замком, и громко потряс.

– Э-э-эй! Франц! Грязная свинья! – заорал Вайгель. – Где ты, кусок дерьма! Тащи сюда свою жирную задницу, пока я тебе ее не оторвал!

Холодный, сырой воздух ударил в нос и горло.

Ганс затих.

Рядом послышалось чье-то глубокое дыхание.

Показалось?

Звук повторился. Уже ближе.

Нет, это было не дыхание. Нюхали дверь. А затем – затихло.

– Эй, кто здесь?.. – слабым голосом окликнул он неизвестно кого или что.

Снаружи не донеслось ни звука. Затухающий факел и тишина усугубили впечатление.

Неужели померещилось?

Ноги вросли в пол.

Тело дрожало.

Ганс стоял, вцепившись пальцами в цепь, и ждал, когда дыхание повторится.

В следующую секунду в руку вонзились острые клыки – хрустнули сломанные суставы пальцев, брызнула кровь. Ганс взвыл от боли и ткнул факелом в лохматую морду существа с красными глазами, отдернув руку.

За дверью раздался пронзительный визг и звук бегущих по тоннелю лап.

Рука представляла жалкое зрелище: два пальца тварь успела отхватить до основания, а остальные сильно кровоточили, беспомощно свисая на разорванной коже.

– Мать твою! О Боже! – Ганс осматривал свою искалеченную руку. Он никогда не чувствовал себя таким несчастным. И неожиданная боль сковала на миг все тело. – Что за… Господи!.. Моя рука…