Текст книги "Выиграть время"

Автор книги: Андрей Серба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– В замок! – выкрикнул он в лицо Казимиру. – Как можно скорее, пока не село солнце!

3

Разговор Адомаса с великим литовским князем состоялся на следующее утро после возвращения в замок. Ягайло внимательно выслушал рассказ боярина, ни разу не перебив и не задав ни одного вопроса: Нахмурив лоб, он некоторое время смотрел на замолчавшего Адомаса, затем отвел глаза в сторону.

– Ты брал с собой три сотни воинов. Кто мешал взять их десять, пятнадцать, двадцать? Кто мешал окружить весь лес, чтобы навсегда забыть о Боброке и его золоте?

– Великий князь, я хорошо знаю боярина Боброка… возможно, так же, как самого себя. Уверен, что в его отряде был проводник из местных русичей и он ушел бы от любого числа наших воинов. Таких врагов, как Боброк, берут не числом, а хитростью.

– Тогда для чего у меня ты? – с иронией произнес Ягайло. – Чтобы не мешать Боброку разгуливать по Литве, как по своей Москве?

Адомас позволял себе терпеть подобный тон только от одного человека во всей Литве – ее великого князя. Поэтому он тотчас погасил готовый вспыхнуть в груди приступ ярости.

– Великий князь, покуда Боброк бегает от нас по лесным чащобам, он не страшен. Нам опасны его встречи с единомышленниками, письма к ним, доставленное из Москвы золото. Я окружу урочище, где он прячется, засадами и секретами, направлю в лес лучших своих лазутчиков. Я каждый день буду стягивать вокруг него свою смертельную петлю все туже. Настанет час, когда Боброк, живой или мертвый, окажется в моих руках.

Ягайло пренебрежительно хмыкнул.

– Можешь не стараться. Я завершил приготовления на Русь и не сегодня-завтра двинусь с войсками на московского Дмитрия. Что тогда для Литвы какой-то скитающийся по ее лесам и болотам московит, будь он даже самим Боброком?

Адомас нервно провел рукой по подбородку, щипнул бороденку.

–Великий князь, о предстоящем походе на Москву я и пришел говорить с тобой.

– О походе? – удивился Ягайло. – Что смыслишь ты в воинском деле, боярин? О чем нам говорить? У меня сейчас пятьдесят тысяч воинов, с которыми Литва не раз била поляков и громила крестоносцев. Я сам поведу их на Москву. А когда мой меч нависнет над Русью с запада, с юга двинется Мамай, в результате князь Дмитрий окажется между молотом и наковальней.

– Великий князь, ты хорошо подсчитал собственные силы. А знаешь ли силы своих врагов?

– На Псковщине пятнадцать тысяч русичей, на Брянщине – двадцать, остальные русские войска в Москве и Коломне. Однако они собраны против Мамая, которого Москва страшится пуще всего, и Дмитрий не возьмет оттуда против меня ни одного воина. Я все рассчитал.

– Великий князь, ты видишь своего врага только на востоке. Скажи, разве нет его на юге? А на западе и севере?

– На литовских рубежах везде покой.

– Пока покой, великий князь. На русских кордонах тоже тишина, но разве не нависла над ними смертельная угроза? Я рассказывал тебе о моем разговоре с русским воеводой Богданом и том плане, что замыслили против Литвы московский Дмитрий с Боброком. Тогда я не поверил воеводе, а сейчас начинаю верить. Иначе для чего появился в Литве боярин Боброк, один из творцов сего плана? Зачем с ним два воза московского золота? А может, были и другие возы, о коих нам неведомо? Куда золото идет из Москвы? Ясно, что к друзьям Руси, значит, недругам Литвы… Но к каким? Тем, которые угрожают нам на юге? Или, может, на западе? А вдруг к крестоносцам? Откуда ждать Литве удара в спину, когда ты поведешь свои войска на Русь?

Адомас был прав – опасность грозила Литве не только с востока. На юг и юго-восток от границ великого Литовского княжества простиралась дикая степь, по которой кочевали орды ханов и мурз, признающих над собой единственную власть – золото. Вчера они шли в набег на Русь, сегодня – на Литву, завтра – на Польшу. Сколько сил и крови стоило Литве сдерживать этот разрушительный вал на своих южных кордонах!.. На западе и севере были поляки и немцы, послушные слуги римского папы, только и мечтающего о продвижении католичества в языческую Литву и на православную Русь. Ягайло мог пересчитать на пальцах все годы, когда на западных или северных границах Литвы не сверкали бы мечи и не лилась кровь. Боярин не грешил против истины: опыт прошлого не позволял великому князю забывать о своих врагах на юге, западе и севере.

– Я завтра же прикажу усилить наши западные и северные крепости и гарнизоны. Велю двинуть на границу со степью несколько конных полков. Я замкну все литовские кордоны на крепкий замок.

В комнате раздался дребезжащий смешок Адомаса.

– Великий князь, в результате этого ты лишишься десяти тысяч воинов и для похода на Русь останется уже сорок тысяч. А ведь ты не обменялся с московским Дмитрием еще ни одной стрелой, ни единым ударом меча.

– Пусть так, боярин. Но и с сорока тысячами воинов я отвлеку на себя русичей, что расположились на Псковщине и Брянщине. Это без малого четверть русского войска, которое собрал московский Дмитрий. Разве это не будет помощью Мамаю?

И тогда в голосе Адомаса зазвучал металл.

– Великий князь, ты думаешь и заботишься только об Орде и Мамае, твердишь все время о помощи татарскому хану. А представляешь ли, чем может обернуться эта помощь для тебя самого? Говоришь, на Псковщине пятнадцать тысяч воинов-русичей? Да, там стоят русские дружины, однако во главе их полурусич-полулитовец – твой родной брат Андрей Полоцкий. На Брянщине тоже двадцать тысяч русичей, но их главный воевода опять-таки полурусич-полулитовец – твой родной брат Дмитрий Трубчевский. Не тысячи русских воинов твои враги на востоке, великий князь, а эти двое, такие же сыновья старого Ольгерда, твоего отца, как и ты сам, – князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи. Опаснее этих недругов у тебя нет никого в мире.

Ягайло вздрогнул, его лицо исказилось ненавистью, сложенные на груди руки сжались в кулаки.

– Боярин, ни слова об этих предателях, – прохрипел он. – Ни слова, прошу тебя.

Адомас внутренне рассмеялся: он всегда рассчитывал свой удар так, чтобы тот был как можно точнее и болезненнее. Он не ошибся и сейчас. Великий князь терпеть не мог даже упоминания о своих родных братьях, православных князьях Дмитрии и Андрее Ольгердовичах, вскоре после смерти их отца, прежнего великого литовского князя Ольгерда, перешедших на службу к московскому Дмитрию и ставших князьями в Брянске и Пскове. Ласково принятые самим Дмитрием и его двоюродным братом князем Владимиром Андреевичем Серпуховским, женатым на их сестре, тоже православной княжне, они служили Руси верой и правдой, став самыми непримиримыми врагами своего брата Ягайлы. Сколько литовских и русских князей и бояр, следуя их примеру, также отложились от Литвы, признав над собой руку великого московского князя!

Прекрасно зная это и отлично понимая причину вспышки гнева Ягайлы, Адомас тем не менее вовсе не собирался щадить самолюбия великого князя и лить бальзам на его душевные раны. Совсем не для того явился он к нему, будучи больным и едва держась на ногах от усталости. Если в заботах о благе Литвы боярин не щадил самого себя, то что ему до тщеславия и домашних неурядиц семейства Ольгердовичей!

– Проклятые изменники, из-за зависти ко мне и моему титулу они переметнулись к московскому Дмитрию!

Глаза великого князя были сужены от злости, на лице появились красные пятна.

– Нет, великий князь, вовсе не зависть или желание обладать великокняжеской властью заставили их покинуть Литву и уйти в Москву. Их матерью была русская княжна, с ее молоком они впитали любовь к Руси, с детства выросли не в язычестве или латинской вере, а в православии. Если Ольгерд и ты смотрели на Русь как на врага и шли на нее с мечом, то они видели в ней друга и звали к союзу с ней. Они хотели, чтобы Русь и Литва, как две сестры, пресекали вместе ордынский грабеж на востоке и юге, равно как папское нашествие на западе. Вот почему стали вы чужими, великий князь, вот отчего вы, трое Ольгердовичей, превратились в непримиримых врагов.

– Согласен, что московский Дмитрий сделал хороший ход, выставив против меня моих же братьев. Но почему я должен их бояться, а не они меня?

– Вы все трое – сыновья Ольгерда, вместе росли и воспитывались, у вас были одни и те же друзья. Сейчас эти товарищи детства и юности стали литовскими князьями и боярами, твоими воеводами и придворными. Но знаешь ли ты, что творится у них в душах, чего они тайно желают? Чью сторону примут они, потерпи ты хоть малейшую неудачу в борьбе с Русью? Уверен ли, что в этом случае им милее окажешься ты, а не твои братья? Случись последнее, я не знаю, на голове какого из сыновей старого Ольгерда очутится его корона.

Ягайло промолчал, отвернулся к окну. Вскоре снова донесся его глуховатый голос.

– Ты прав, боярин, я согласен с тобой. Давай не будем больше бередить старые раны.

– Хорошо, великий князь. Однако помни следующее. Татарский Мамай будет сражаться только с Русью и московским князем Дмитрием. А ты в первую очередь обнажишь меч против своих родных братьев, соперников на место великого литовского князя. Если Мамай, потерпев неудачу, лишается только богатой и лакомой добычи, ты, не победив братьев, можешь потерять Литву и, возможно, жизнь. Никогда не забывай об этом.

Адомас замолчал, какое-то время в комнате висела тишина. Но вот фигура великого князя, доселе неподвижно стоявшего у окна, сдвинулась с места, он вновь сел за стол, подпер голову руками. Его глаза остановились на сгорбившемся возле двери Адомасе.

– Я воин, боярин. Никто даже из моих врагов не упрекнет меня в трусости или неумении воевать. Однако политика не моя стихия. Скажи, что сейчас делать мне, великому князю Литвы, у которого со всех сторон только враги, а единственный союзник и друг – бывший ордынский темник, с которым не сегодня-завтра я сам буду вынужден скрестить меч.

Огонек торжества мелькнул и тотчас погас в опущенных глазах боярина, волна радости разлилась по его телу, моментально притупив никогда не затихающую боль.

– Великий князь, прошу тебя только об одном – не торопись. Влезть в драку всегда куда легче, нежели выбраться из нее. Мамай обещал прислать к тебе гонца, жди его, выслушай, что он скажет, и лишь тогда решай, как тебе поступить. А пока не спускай глаз со своих братьев, потому что неспроста стоят они на нашем порубежье. И запри на крепкий замок все границы, ибо враги не дремлют и в любой миг готовы воспользоваться малейшей твоей ошибкой. Не торопись и жди.

– Хорошо, боярин. Но обещай, что избавишь меня от Боброка. У меня слишком много хлопот, чтобы ждать каждую минуту его козней.

– Обещаю, великий князь, – торжественно произнес Адомас. – Забудь это имя, поскольку никогда больше не услышишь его.

Но не только Литовский князь Ягайло и его боярин Адомас ждали гонца из Орды.

На несколько сот верст южнее, на черте, где море северных лесов переходит в безбрежное раздолье южной степи, на вершине высокого кургана лежали трое. Одним был сотник князя Данилы Андрей, другим – московский сотник Григорий, очутившийся в Литве вместе с Боброком. Третьим был атаман той бесшабашной и воинственной, не признающей никого на свете свободолюбивой южнорусской вольницы, которая в это время начала формироваться на славянском порубежье со степью и которая через столетие войдет в историю всей Европы под грозным именем казачества.

Над их головами высилась наскоро сложенная из бревен и жердей сторожевая вышка, на верху которой непременно днем и ночью дежурил кто-либо из дружинников сотника Андрея. У подножия кургана расположились остальные дружинники и несколько десятков людей атамана Дороша.

Все они тоже дожидались гонца из Орды. Оба сотника хорошо помнили слова Боброка и князя Данилы, сказанные им на прощание. Несметные полчища Мамая уже двинулись на Русь и остановились у впадения в Дон реки Воронеж. Там Мамай решил разбить свой лагерь и собрать воедино все разноплеменное и разноязычное воинство. Оттуда, из его ставки в устье Воронежа, несколько дней назад им посланы гонцы к союзникам – рязанскому князю Олегу и великому литовскому князю Ягайле.

Содержание полученной в Рязани грамоты уже известно князю Дмитрию и Боброку, однако в ней нет ничего, что касалось бы Литвы и совместных планов Мамая и Ягайлы. Послания, отправленного в Литву, у московского князя и Боброка покуда на руках нет, а как важно оно для них! Как необходимо знать, сколько и каких сил собрал Ягайло для похода, когда и как замыслил он выступить из Литвы, как намерен использовать его войска Мамай. Как много значило раскрытие этих замыслов врагов для действий князя Дмитрия, как помогло бы ему принять единственно верное решение. Вот почему обоим сотникам было приказано перехватить гонца, везущего послание в Литву, и таким образом проникнуть в неприятельские тайны.

С этой целью в степном порубежье в их распоряжение поступали три сотни вольных людей – ватажников со своим атаманом казаком Дорошем, которого связывала с князем Данилой давняя и крепкая, загадочная для обоих сотников дружба. Ускользнув в результате многочасовой бешеной скачки из-под наблюдения лазутчиков боярина Адомаса и незаметно проскочив мимо пикетов пограничной литовской стражи, сотники в условленном месте встретились с атаманом Дорошем. И вот уже четвертые сутки они вместе ждут известий от своих дозоров, рассыпанных широким веером в степи и взявших под неусыпное наблюдение все известные Дорошу и его людям дороги и тайные тропинки, ведущие от Дона к Литве.

Дозорные прискакали лишь на шестой день к вечеру, усталые, запыленные, с провалившимися от бессонницы глазами, с потрескавшимися от солнца и ветра губами. Они остановили взмыленных лошадей у подножия кургана, соскочили с них и, разминая затекшие от долгой скачки ноги, двинулись к сторожевой вышке. Но атаман и сотники уже сами спешили им навстречу.

– Ну? – строго спросил Дорош у старшего из дозорных.

– Скачут, атаман, – еле слышно ответил тот. – Сотня их. Идем за ними от гнилого ручья.

Дорош нахмурил брови, недоверчиво посмотрел на дозорного.

– Ничего не путаешь, казаче? Уж больно далеко они влево взяли. Как будто не в Литву, а в Польшу скачут.

– Они это, атаман, знаю их проводника. Местный нагаец, давно в ордынских да литовских тайных делах замешан. А влево они взяли потому, что боялись встретить московские дозоры, которые вокруг Дона по степи рыщут. Мы сами их несколько раз видели.

– Сотня? – удивился Андрей, переводя взгляд с дозорного на Дороша. – Маловато что-то. Такая грамота – и всего сотня охраны.

– А зачем больше? – пожал плечами Дорош. – Главное для ордынцев – скрытность, а в таких делах чем меньше людей, тем лучше. Не на свои сабли, а на быстрых коней рассчитывают они.

– Идут каждый о двуконь, – продолжал дозорный. – Днем спят, скачут только ночью. Нагаец знает эти места не хуже нашего, так что темнота им не помеха. Опередили мы их не больше, чем на два ночных конных перехода.

– Где ждать ордынцев? – нетерпеливо спросил сотник.

– От Гнилого ручья на Литву две дороги, – ответил дозорный. – Когда станет ясно, какую они выберут, наши еще гонца пришлют. Мои хлопцы продолжают неотступно вражий след держать.

– Не упустим? – взглянул на атамана Андрей.

– Не тревожься, – весело улыбнулся тот. – Коли уселись ордынцам на хвост, никуда им от нас теперь не уйти и не деться. Никто лучше нас этих мест не знает, мы здесь хозяева. Так что готовь с Гришей своих кольчужников к встрече дорогих гостей…

Радость атамана оказалась преждевременной. Около полуночи перед ним стоял другой вестник, на этот раз от одного из тех дозоров, что были отправлены осторожным Дорошем в сторону литовской границы.

– Атаман, в полутора переходах от тебя конники Ягайлы, – едва переведя дух и не соскочив с коня, залпом выпалил он. – Пятьсот мечей, держат путь в степь. Ведут их три проводника-крымца.

Дорош нахмурился, зло дернул длинный ус.

– Что молвите, друга? – спросил он, глядя на сотников. – Зачем пожаловали литовцы в наши края, что им здесь понадобилось?

– Неужто идут по нашему следу? – предположил Григорий. – Не должно быть такого, от погони мы оторвались в первый же день. Здесь наверняка что-то иное.

– Верно, Гриша, и мне сдается, что не из-за нас погнал Ягайло в степь пять сотен своих латников, – задумчиво проговорил атаман. – Буду я проклят, ежели эта полутысяча не идет навстречу гонцу из Орды. Встретятся, где договорились заранее, и никакой черт татарве страшен не будет. Московские заставы тишком обошли, а чтобы и дальше с гонцом ничего не приключилось, Ягайло выслал ему собственную охрану. Вот почему ордынцы шли от Дона лишь одной сотней.

– Думаю, атаман, ты прав, – сказал Андрей. – Но сколько бы ни было степняков и литовцев и как бы они ни хитрили, грамоту мы должны отбить. Не тебе объяснять, что она для Руси значит.

– Сдается мне, что ничего не получится у Мамая и Ягайлы с их затеей, – усмехнулся Дорош. – Имеется у меня думка, как оставить этих мудрецов в дурнях.

Он подозвал к себе находившегося невдалеке ватажника, приказал немедленно разыскать и привести к нему сотника Ярему. Через минуту сотник в полном снаряжении, словно его не оторвали только что ото сна, стоял перед атаманом.

– Ярема, от литовского кордона навстречу ордынскому гонцу движется Ягайлов загон в пять сотен мечей, – сразу начал Дорош, в упор глядя на сотника. – Если они соединятся, не видать нам Мамаевой грамоты, как собственного затылка. Поэтому надлежит тебе утром выступить со своей сотней наперерез питомцам. Знаю, Ярема, что хитер ты, как ведьмак, да и места эти изучил, как свой карман, и потому умри, разорвись, но задержи латников хотя бы на день. Дразни их, не давай им отдыха ни днем, ни ночью, выматывай их коней, но придержи на переход. Не подведешь, друже?

Скуластое, с плутоватыми глазками лицо сотника расплылось в улыбке.

– Когда я подводил тебя, атаман? Коли надобно придержать – значит, придержу. Ярема может черта за хвост изловить, а Ягайловых кобыл с галопа сбить ему все едино, что по ветру плюнуть.

– Потому и посылаю тебя, сотник Выступишь с рассветом, а покуда отдыхай.

Когда сотник ушел, атаман повернулся к Андрею с Григорием.

– Вам, друга, советую то же. Идите и ложитесь, потому что с солнцем поскачем и мы с вами. Но если Яремина дорога лежит навстречу литовцам, то наша к степнякам. Покуда Ярема станет морочить головы Ягайловым латникам, мы должны отбить грамоту…

Когда первые лучи солнца коснулись земли, степной курган был пуст. Лишь сиротливо торчала на его вершине одинокая сторожевая вышка да едва дымился потушенный наскоро костер.

Нахлестывая коней, оба сотника мчались рядом с Дорошем, за ними растянулись ватажники атамана и дружинники Андрея. Они не проскакали и половины пути, как высланный вперед дозор вернулся обратно. Вместе с дозорным были два неизвестных сотникам всадника. Один из них подъехал к Дорошу, они запросто похлопали друг друга по плечам, обнялись.

– Чем порадуешь, сотник? – спросил у всадника атаман после обмена приветствиями. – Что заставило прискакать самого, а не прислать хлопца с известием?

– Не знаю, порадую тебя или опечалю, только залегли басурманы в спячку, как медведь зимой. То скакали как угорелые, а вот уже день и две ночи сидят подле одного неприметного болотца.

– Говоришь, в спячку ударились? – оживился Дорош и подмигнул Андрею. – Пускай отдыхают, нам не жалко. Главное, чтоб наше недремлющее око всегда на них было. Мыслю, друга, что дело к концу движется. – Он коротко рассказал прибывшему сотнику о сообщении дозорного с литовского порубежья, а также о собственных предположениях в связи с появлением отряда латников. – Думаю, что болотце, возле которого затаились ордынцы, есть то место, где они должны встретиться с Ягайловой охраной. Оттуда, не страшась никакого ворога, они вместе с латниками, ни от кого не таясь, поскачут дальше. Предлагаю сообща обмозговать, как завладеть грамотой раньше, чем к болоту пожалуют литовцы.

– Чего мудрить? – пожал плечами прискакавший сотник. – Степняков сотня, нас почти в три раза больше. Навалимся все разом – ни один ордынец не уйдет.

– Вдруг да уйдет? – прищурился Дорош. – И как раз тот, кто единственный нам нужен? У которого грамота при себе… Степь широкая, кони у ордынцев быстрые, литовцы почти рядом. Так что рисковать нам никак нельзя, уж больно дело серьезное.

– Никакого риска не будет, атаман, – возразил прибывший. – В моей сотне имеются стрелки, что птицу на лету бьют, а человеку за сто шагов стрелой в переносицу попадают. Три стрелы – и одного из секретов, коими ордынцы обложились у болотца, как ни бывало. Мои хлопцы знают все вражьи секреты наперечет, к любому без звука подкрадутся. Да и кони у нас не хуже татарских, догоним любого беглеца.

– Верно задумал, друже, – сказал Дорош. – Снимем потихоньку один из секретов и подберемся к самому логову. Свершим это дело в самую жару, когда всякую живую тварь в сон клонит…

Все произошло, как было задумано. В полдень ватажники бесшумно сняли татарский секрет, ползком подобрались почти вплотную к ордынскому лагерю и по команде Дороша выпустили по нему тучу стрел. Прежде чем уцелевшие татары, полусонные, кое-как одетые и вооруженные, смогли оказать организованное сопротивление, нападавшие уже отрезали их от пасшегося невдалеке табуна и прижали с трех сторон к болотам.

Сотник Андрей первым ворвался в единственный небольшой шатер, стоявший на берегу, принял на щит удар сабли прыгнувшей на него из полутьмы фигуры в полосатом халате, нанес удар мечом сам. Тотчас шатер затрещал под дружным напором снаружи, в него с разбегу влетели Дорош и Григорий, на входе с копьем в руках застыл сотник, встретивший их в пути.

– Мурза, – кивнул сотник на лежавшую в шатре неподвижную фигуру в халате. – Шатер для него одного везли, он в нем на всех привалах от солнца прятался. Видать, непростая пташка.

– Да, птица важная, гонец самого Мамая, – сказал Дорош, выпрямляясь над трупом и держа в руках пергаментный свиток – На грамоте печать золотоордынского хана.

Он протянул грамоту Григорию, сконфуженно улыбнулся.

– Держи, сотник. Понимаешь, я три десятка годков за спиной оставил, а в грамоте ни черта не смыслю.

Григорий бросил меч в ножны, принял от Дороша грамоту. Сорвал с нее печать, развернул свиток Какое-то время молча всматривался в пергамент, затем нахмурился.

– Тайнопись. Ничего не поймешь. Не для нашего брата писание писано, не нам его читать.

Через его плечо в свиток заглянул Андрей, недоуменно передернул плечами.

– Читаю по-русски и польски, разумею письмо фряжское и татарское, а такого еще не видывал. Ни одного слова, ни единой буквицы, одни какие-то закавыки.

– Тайнопись это, – повторил еще раз Григорий, сворачивая пергамент. – Каждая закавыка – буквица иль даже слово, а вот какие – для сего ключ знать надо. По этому делу особая наука имеется, только я ей не обучен.

– Ты не обучен, зато боярин Боброк ее знает, – уверенно заявил Дорош. – Князь Данило не раз говорил, что Дмитрий Волынец всем хитростям обучен и все науки превзошел. Коли так, послание быстрей к нему доставить надо…