Текст книги "Слово дворянина"

Автор книги: Андрей Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Уж не знаю, что тебе на то сказать, – отвечает Яков. – Может, скоро, а может, потерпеть придется. Трудна задача моя, да только знаю я, как ее решить! Как придет время, так я записку тебе через Джафар-Сефи передам. Ты ему тогда доверься...

Вновь вздрогнул главный евнух, во второй раз услышав имя свое!

– Да разве поможет он нам? Ведь шаху он служит! – не верит в счастье свое Дуняша.

– Поможет, коли даже того не захочет, – говорит Яша. – Он что муха в паучьей паутине завяз – никуда теперь не денется!

Да только чтоб он нам и впредь помогал, надобно просьбу одну его исполнить... Сделаешь ли?

– Сделаю, чего только ни попросишь! – шепчет горячо Дуняша.

Тут-то ей Яков про визиря Аббаса Абу-Али все и рассказал. Да наказывал все в точности, о чем евнух его просил, исполнить!

А сказав, стал спрашивать:

– Веришь ли ты мне, душа моя Дуняша?

– Верю тебе, – всхлипывает под покрывалами Дуня. – Одному тебе только и верю, а боле – никому! Не бросишь ты меня, коли сюда, хитрость такую измыслив, пришел! Да обещает горячо. Ждать тебя буду, хоть всю-то жизнь! Только уж ты не обмани меня.

Да снова ревмя ревет, да так, что из-под покрывал ручьи на ковры персидские льются!

Да и Яков уж носом шмыгает, так ему Дуню жаль! Счас бы схватил ее, к себе прижал да из дворца с ношей своей драгоценной бегом побежал, от беков с тюфянчеями отбиваясь. Да ведь не отобьется – лишь себя и ее погубит!..

– Терпи, Дуня, совсем чуток осталось.

Бог терпел да нам велел!..

А бог-то какой?..

Подошел тут к ним главный евнух, да стал Якова, что к груди больной приник, за рукав дергать – мол, пора!

Встал Яков, вздохнул тяжко да протяжно, подобно старцу, да ногами по коврам шаркая, прочь пошел! Хоть почти ничего теперь не изображал, потому как и впрямь чуял себя стариком, что под тяжестью бед, на плечи его свалившихся в три погибели согнулся!

Как вышли они, Джафар-Сефи к блюду его подвел, на котором подарки, лекарю назначенные, были сложены. И были тут злато, каменья драгоценные и безделицы чудесные, коим цены не было.

Указал на них главный евнух да сказал:

– Всемилостивейший господин наш приказал наградить тебя по-царски. Выбирай, что сердцу твоему угодно, да бери, сколько унести сможешь!

Много старик-лекарь унести смог, хоть на вид дряхл и немощен был. Крякнул, да почитай все блюдо и унес! Вместе с блюдом! Видно, дюже жаден был! Али деньги ему сильно нужны стали... Зачем только?..

А как вывел Джафар-Сефи гостя из дворца да в повозку посадил, то пошел обратно во дворец, да в залу, где лекарь занемогшую жену шаха глядел, возвернулся. А вернувшись, огляделся по сторонам да прямо к стене подошел, коя шторой парчовой прикрыта была. Да отдернул ее в сторону, открыв потайную дверцу, за которой ниша устроена была, а в ней какой-то человек хоронился.

Вытащил его Джафар-Сефи на свет божий да спросил нетерпеливо:

– Слышал ли, о чем они тут говорили?

– Слышал! – кивнул незнакомец.

– Понял ли?

– Как не понять – понял! – сказал тот. – Язык тот мой родной, хоть и давно я его не слышал, с тех самых пор, как в плен персиянский попал. Но услышав – вспомнил.

– А коль вспомнил – рассказывай мне теперь, о чем они промеж себя говорили!..

Глава XXXIII

Дверь скрипнула да приоткрылась. Мишель-Герхард фон Штольц расправил плечи и обаятельно улыбнулся вычищенными на ночь зубами, дабы приветствовать ожидающего его на пороге хозяина дома.

Людей, которые на тебя трудятся, надобно поощрять. Хотя бы так, хотя бы улыбкой...

– Доброй ночи, Михаил Львович, – с чувством сказал он.

С чувством глубокой признательности.

Но ему никто не ответил.

И никто не открыл.

Мишель-Герхард фон Штольц толкнул дверь сильнее, и она, провернувшись на петлях, распахнулась настежь.

Хм...

Он зашел в квартиру и прошел в кабинет...

На столе были раскрыты какие-то заложенные цветными закладками тома и отдельные листы с арабской и персидской вязью с роскошными средневековыми гравюрами.

На славу потрудился Михаил Львович!

Сам академик сидел в своем любимом кресле и спал, положив, будто примерный ученик, свою седую голову на руки, сложенные на раскрытом фолианте.

Старый академик уснул, сморенный усталостью и научными переживаниями. Зря Мишель торопился, летя к нему сломя голову! Можно было бы и зубы дочистить, и рубашку сменить, и вздремнуть...

– Михаил Львович! – подойдя ближе, негромко позвал Мишель-Герхард фон Штольц.

Но тот его даже не услышал, продолжая глядеть свои сладкие сны, в которых он не иначе как во второй раз раскапывал Трою.

Мишель-Герхард фон Штольц подошел к столу, склонившись над раскрытым томом.

Там, на серой от древности бумаге, шрифтом с ятями было написано про индийские самоцветы и были отчеркнуты отдельные абзацы, где сообщалось, что будто бы алмазы:

"Не дадут причинить вреда сглазом али колдовством тому,

Кто будет носить при себе бриллиант как украшение.

И ни один монарх не попытается перечить воле владельца его,

И даже боги будут выполнять все его желания..."

Однако!..

Но ниже было выделено росчерком совсем иное – что: «Но буде алмаз имеет хоть малой частью своей красный цвет или же был запятнан кровью невинно убиенных, или обретен путем неправедным, то станет дух его из светлого – черным, и станет он притягивать к себе несчастья и приносить владельцам своим и всем, кто бы ни коснулся их, великие страдания, болезни и смерть, и станет пролитая на него кровь прирастать новой кровью, а несчастья – множиться новыми несчастьями, покуда не будет с того камня снято проклятье!..»

Мишель-Герхард фон Штольц лишь хмыкнул.

Да вновь позвал почтенного академика.

– Михаил Львович, просыпайтесь.

Но академик спал, подобно младенцу, разве что пузырей во сне не пускал.

Удивительно крепкий сон для столь почтенного возраста!

Мишель склонился к академику и тронул его за плечо.

Михаил Львович не шелохнулся и был весь как каменный. Господи, спит так – словно мертвый!.. – невпопад подумал Мишель. Будто даже не дышит!

Да тронул Михаила Львовича еще раз, уж чувствуя, как по спине бегут холодные мурашки.

– Михаил Львович... Михаил Львович! Михаил...!!

Академик резко вздрогнул и открыл глаза. Мишель-Герхард фон Штольц тоже вздрогнул. И даже сильнее проснувшегося академика!

– Господи!..

– А-а!.. Сударь!.. Пришли! – радостно воскликнул Михаил Львович, зевая. – А я, знаете, прикорнул тут малость. Года-с... Чуть лишь дашь себе расслабиться, и сразу тянет в сон.

– Уф, – облегченно выдохнул Мишель-Герхард фон Штольц. – Вы так крепко спали, что я грешным делом уж напугался, не померли ли вы!

– Ну уж нет! – шутейно погрозил ему пальцем академик. – Не дождетесь! Я, знаете ли, веду исключительно здоровый образ жизни, что и вам советую!

Да, быстро оглядев Мишеля, спросил:

– А что же вы, сударь, с пустыми руками в гости заявились? Такое дело надобно бы отметить!

– А как же здоровый образ жизни? – не без ехидства спросил Мишель.

– Ничего – один раз, да когда по поводу, здоровью не повредит! – заверил его академик. – Вы вот что, несите сюда из холодильника все, что там найдете съестного, – сыр, колбасу – да нарежьте их, а то я чертовски проголодался. Да рюмки прихватите в шкафу. Да после сбегайте в киоск, там, за углом, зачем-нибудь, подобающим случаю. Будем с вами праздновать мою очередную научную победу!

Мишель-Герхард фон Штольц сходил на кухню, где, распотрошив холодильник, нарезал, разложив по тарелкам, колбасу, сыр, и еще селедку с яйцом, изобразив из них некое подобие закуски. Выглянул из кухни, сказав:

– Ну я пошел.

– Конечно, конечно! – ответил ему академик. – Да не ограничивайте себя в градусах! Согласно последним научным изысканиям, крепость напитка должна минимум вдвое превышать время ожидания застолья.

А я вас, милостивый государь, ждал без малого двадцать минут!

Так что торопитесь. А как вернетесь, я вам доложу чрезвычайно любопытную новость!

«Интересно какую?..» – размышлял Мишель, когда прыгал вниз по ступенькам.

К киоску, несмотря на ночь, стояла очередь.

Страждущие тянулись на свет его тусклых витрин со всего микрорайона. Здесь же они сколачивали крепкие ячейки общества.

– Эй ты, нуда, ты, долговязый... с нами будешь?

– Что будешь? – не понял Мишель-Герхард фон Штольц.

– Что будет – то и будешь! – ответили ему. – У нас малость не хватает.

– Нет, господа, увольте, – отклонил лестное предложение Мишель. – Я сам по себе, один.

– Чо, алкаш, что ли? – посочувствовали ему. Мишель купил бутылку сомнительного, потому что по сомнительной цене, коньяка и быстро побежал назад, гадая, что же ему скажут. Верно, что-то удивительное!..

Дверь была все так же открыта.

Академик все так же сидел за столом и вновь дремал, положив голову на руки.

– А вот и я! – сообщил радостную весть Мишель-Герхард фон Штольц.

Академик шевельнулся во сне, зябко поведя плечами, приподнял голову, зевнул, пробормотал что-то невнятное, да вновь уронил ее на руки, устраиваясь на них, как на подушке.

И стоило в киоск бегать? И приезжать сюда на ночь глядя? Что ж теперь делать -будить его? Мишель-Герхард фон Штольц заметил на диване плед, снял его и осторожно накрыл им спящего академика. А накрыв, подоткнул с боков.

Да вдруг увидел, что плед на спине топорщится. Что за чертовщина?..

Он провел по спине академика, разглаживая ткань, и на что-то наткнулся. На что-то твердое. А наткнувшись, откинул плед. И увидел!.. Мать честная!

Увидел торчащую из спины академика рукоять столового ножа, которым он совсем недавно на кухне нарезал хлеб и сыр. Нож был вогнан в спину во всю длину лезвия, точнехонько меж ребер. Из-под рукоятки тихими, угасающими толчками выхлестывала кровь, стекала на пол, где собралась уж целая лужа.

Академик Анохин-Зентович был... мертв! И умер он только что, буквально несколько минут назад, потому что когда Мишель-Герхард фон Штольц вошел в квартиру, он еще шевелился в агонии, еще пытался приподнять голову и что-то ему сказать, беззвучно раскрывая рот. А он подумал, что тот зевает!.. Но как же так?!

Ведь Мишель отсутствовал совсем недолго, буквально пять, ну, может быть, десять минут, и за это время случилось непоправимое – академика Анохина-Зентовича... деда Светланы... убили!

Ножом!

В спину!

В самое сердце!

Мишель-Герхард фон Штольц невольно бросил взгляд на стол, на раскрытые фолианты, на листы рукописей и на разложенные цветные фотографии, где было в трех проекциях снято изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать -то самое колье: в форме восьмиконечного многогранника, с четырьмя крупными, по три карата каждый, камнями по краям и одним, на десять каратов, в центре...

Вот так дела!!

Глава XXXIV

Сколь ни убивали Мишеля, а все он к тому никак привыкнуть не мог. Вот и теперь через минуту, две или три его самого и товарищей его должны были застрелить.

Или зарезать.

Или задушить.

Или лишить жизни каким-нибудь иным способом.

Но лишить в любом случае... Зато, что нашли они подпольную скупку, да не где-нибудь – а в самом центре революционной Москвы, да заявились не спросясь, да все дело, кое миллионные барыши приносило, раскрыли!

Вот за то их и следовало на тот свет спровадить!

Были они удачливыми сыщиками, а ныне стали нежеланными свидетелями, коим одна дорога – в мешок да в землю, али на дно Москвы-реки!

Неясно только, чего их сразу не зарезали? Или пытать станут, кто они такие, да откуда, да чего прознать успели? А коли начнут – то смерть их будет люта, потому как все жилки их по одной, не жалея, повытягивают, на шомпол мотая!

Да уж поскорее бы – а то мочи нет лежать так, смерти своей ожидая!

Так думал Мишель.

И Валериан Христофорович, верно, тоже...

А над ними, через них переступая, ходили, гремя оружием, какие-то люди, не обращая на лежащие тела никакого внимания.

Лишь кто-то поодаль читал вслух по слогам:

– Сей... мандат... выдан товарищу... Фирфанцеву... в том, что он является ответственным работником Чрез... ком... экспорта... А это чего такое?

– Дьявол его знает...

– А второй откудова?

– Кажись, из милиции.

Валериан Христофорович из милиции – другой мандат его...

– Они мне сразу не понравились, как только еще зашли, – бубнил голос Соломона. – На фартовых-то они не похожи, да и на господ-буржуев тоже. Откуда у них каменьям взяться, да еще таким дорогим?

– Чего ж ты сразу сигнал не дал?

– Разве я не давал сигнал, разве я не предупреждал, не говорил им, чтобы они шли подобру-поздорову? Но кто теперь слушает старых евреев?

Соломон вздохнул, присев за свою конторку, печально глядя по сторонам.

Кругом него топтались, толкались, суетились люди, а он сидел, старый и мудрый, как вечный жид...

– Чего теперь с ними делать будем?

– Известно что, – ответил кто-то. Да, видно, сверх того что-то показал. – А ну тащи их сюды.

Застучали ботинки... К лежащему Мишелю кто-то подошел, ухватил за воротник, дернул что было сил, поднимая на ноги.

И Валериану Христофоровичу тоже залежаться не дали.

Только тут они и огляделись.

Людей в скупке было битком, и почти все в кожанках и при оружии.

Но это ни о чем еще не говорило – нынче все, в том числе урки, ходят в кожанках, и у всякого какой-нибудь мандат имеется.

– Кой черт вас сюда занес?! – раздраженно вздохнул человек, к которому подвели Мишеля. По всему видно, главарь. – Кто на Соломона-то навел?

– Вон он, – указал Валериан Христофорович пальцем на Сашку-матроса.

– А-а... анархия – мать порядка!.. Чего ж ты вместо золота к нам сыщиков тащишь? Али жизнь надоела?

– А то меня спросили! – огрызнулся анархист. – Они всех наших постреляли, а меня – сюды!

– Такие вел бы!..

Тут с улицы кто-то вбежал, крикнул запыхавшись.

– Фартовые там, кажись, не пустые, кажись с золотом. Чего делать-то?

– Далеко они? – спросил главарь.

– Да нет, счас во двор войдут! Главарь думал недолго.

– А ну – живо все отсель! – скомандовал он. – А ты, Соломон, за стол! Не то ушибу!..

Все разом забегали, шныряя в двери, как тараканы в щели. Кто-то подхватил, потащил Мишеля, Валериана Христофоровича и Пашу-кочегара, толкая их вперед коленками.

На ходу, сунув в зубы «наганы», предупредили:

– Тока шумните нам, тока голос подайте, тока пикнете разок!

Через мгновенье комната была пуста, будто и не было там никого.

В окошко кто-то стукнул. Раз, да через паузу еще три.

– Ну чего?! Кто там еще ни свет ни заря! – недовольно, дремотным голосом, хоть мгновения не спал, буркнул Соломон, отодвигая занавеску.

– Слышь-ка, открывай. Дело у нас до тебя! Подручный Соломона побежал открывать дверь. Тут же ввалились деловые с Хитровки.

– Чего сразу не отворил, сробел, что ли?

– Задремал я.

– Ну гляди – так все царствие небесное проспишь! – заржали деловые, да швырнули что-то на стол. Что-то тяжелое, что о столетию стукнуло. – Деньги нам нужны.

– Деньги всем нужны! – притворно вздохнул Соломон.

Зашуршали какие-то бумажки.

– Видал, жидовская твоя душонка, – три фунта чистого золоту, да сверх того камни ишо! – похвастались деловые. – Сколь за все дашь?

Соломон завозился, видно, драгоценности глядя. Вздохнул да завел привычную свою песню:

– Дал бы больше, да не могу!.. Разве я цены не знаю?.. А ну как Чека нагрянет, чего я им скажу – что думал, эта папиросница не золотая, а оловянная? И мне поверят?..

– А то не наша забота! – оборвали его фартовые. – Наша – цацки добывать да тебе справно приносить. Говори цену, старый черт!

Соломон сказал цену. Совсем смешную.

– Злодей ты, Соломон, ей-ей! Зарезать бы тебя за жадность твою! – вспылили урки.

– Бедного еврея всяк зарезать готов!.. Только меня зарежешь – кому товар понесешь? Кто боле Соломона даст? Никто не даст!

– Эт-ты врешь, старик! Чай не один ты на Москве такой! Ты цены не дашь, мы в Китай-город пойдем. Али на Пятницкую!

И уж как ни хотелось Соломону принесенные вещицы приобресть, да не до них теперь было, потому что позади него, в комнатах, народу набилось, что семечек в арбузе – того и гляди кашлянет кто или уронит чего – не миновать тогда беды!

Вздохнул скупщик да сказал, обиду изображая.

– А коли так, коли Соломон вам плох – то туда и ступайте! – да адресок назвал. – Хоть на Пятницкую, хоть в Китай-город. А только все одно, не дадут вам большей, чем я, цены!

Деловые выругались, повернулись да пошли.

А как ушли, из подсобки повалили, отдуваясь, люди.

Тот, что был за главаря, приказал кому-то.

– Дуй на Пятницкую, да скажи, что им теперь товар несут, пусть зараз готовы будут! Да сопроводи их для верности верхами, не то в них по дороге еще какой патруль пальнет или вон их милиция заарестует.

– Есть, товарищ Короткое! – козырнул парнишка, коему приказание отдавалось. – Разрешити идти-ть?

– Да ступай уже!

Товарищ?.. Так они что, свои, что ли? – начал что-то такое соображать Мишель. – А коли свои, отчего урок от патрулей хоронят? Да золото скупают? Как сие понять?!

– А вы, товарищ Соломон, теперь здесь приберите да торгуйте себе дальше.

Соломон обреченно кивнул.

Да, поднеся к седой голове правую руку, сказал:

– Когда старого еврея о чем-то просит начальник с «наганом», старый еврей ему не отказывает, старый еврей говорит – есть! Потому что старому еврею нужно есть...

– Но-но, вы не очень-то! – прикрикнул начальник. – Вы хоть и раскаявшийся и вставший на путь исправления жид, да только ваша вина пред революцией еще не искуплена.

Скупщик виновато кивнул.

– Разве Соломон имеет что-то против вашей революции, разве при прежнем режиме он был хоть чем-то? Он тоже, как поется в вашей песенке, – был «никем», а теперь желает стать «всем»! Он тоже хочет разрушить весь мир насилья...

Если вы сказали, что нужно работать, – Соломон не отказывается, Соломон будет работать столько, сколько надо! Если вы скажете, что за вашу революцию надо отдать чью-нибудь жизнь, – Соломон ее отдаст!

Но Соломон – не молодой человек, Соломон очень старый человек, и ему нужен отдых! Даже волу нужен отдых! Поверьте мне, милостивые государи-товарищи, – отдохнувший и сытый еврей принесет больше пользы революции, чем усталый и голодный! Если мне теперь дать поспать, то пусть будет новая облава и пусть все стреляют из «наганов» – Соломон выдержит ее, как молодой! Он сам будет стрелять из «нагана», только скажите, в кого! Да разве я против?!

– Ладно, черт с тобой, – махнул рукой начальник. – Пусть старик поспит малость, а то, верно, еще отдаст богу душу.

– Премного благодарен, господа-товарищи! – поклонился Соломон. – Буду служить трудовому народу!

Уф-ф!

Мишель заметил, как приподнял голову, обрадованно заулыбался Валериан Христофорович. Да у него и самого будто гора с плеч свалилась.

Не урки это – свои!

Да только рано он обрадовался!

– Чего с этими-то делать станем? – вновь, как фартовые ушли, вспомнили про Мишеля со товарищи. – А ну как они теперь про скупку разболтают да тем все дело нам порушат!

– К стенке бы их поставить – и всех дел! Стенка – она все спишет! – привычно предложил кто-то.

– Можно и к стенке – не велика беда, – согласился начальник по фамилии Короткое.

И ведь чуть было не поставили!

– Эй, товарищи, нельзя же так! – отчаянно вскрикнул Валериан Христофорович. – Нельзя нас к стенке! – Да для пущей убедительности, дабы на пролетария походить, запустил уличным матюшком, что вышло у него не столь убедительно, сколь жалко.

Да только тут ему пришедши в себя и тут же из себя вышедши Паша-кочегар вторить начал, да так, что все, хоть не хотели, а заслушались.

– В бога, в душу, в гада морского, что скатом зовется, потому шип ядовитый имеет, – завел кочегар свои флотские речи, – да шип тот длиной в пять футов, с зазубринами, да в придачу дудку боцманскую для свиста, в клюз те, до самого до киля, да медузу те в глотку, да пластырь поверх подвести и смолой законопатить, дабы обратного хода не было!..

И так-то на пять минут без передыху и повторов!

– Ну и здоров ты ругаться! – восхищенно сказал кто-то. – Видать, не врешь – моряцкого звания.

– Из кочегаров мы! – гордо заявил Паша-матрос.

– Я же говорю – нельзя нас к стенке, – запричитал Валериан Христофорович. – Свои мы! Товарищи! Его вон, – указал на Мишеля, – сам Троцкий знает! Друзья они, в Крестах вместе сидели, от царизма пострадав. Верно вам толкую! Ты им, товарищ Фирфанцев, мандат-то свой покажь.

Там он у него, во внутреннем кармане должон быть! Нашли, развернули мандат, где сказано было, что «Сей мандат выдан товарищу Фирфанцеву Мишелю Алексеевичу в том, что он назначен Реввоенсоветом для исполнения возложенной на него особой миссии...» И что:

«Неисполнение его распоряжений, равно как скрытый саботаж, будет приравнено к контрреволюционной деятельности и преследоваться по всей строгости революционной законности, вплоть до исключительной меры социального воспитания...»

И что «всем руководителям государственных учреждений в центре и на местах, командирам воинских частей и революционной милиции предписывается оказывать всемерную помощь, выделяя по первому требованию означенного товарища необходимые ему материальные средства и людей». И подпись: «Предреввоенсовета Л. Д. Троцкий».

– Ишь ты! – подивился кто-то. – Так вы, верно, – наши, что ль?

– А нечто чужие! – облегченно возмутился Валериан Христофорович, для пущей убедительности высмаркиваясь в два пальца на ботинки присутствующих. – Ясен пень!.. Как есть – верные делу революции до последнего вздоха красные пролетарии!

И еще раз, для верности, старательно высморкался, ни одной обувки не обойдя.

Точно – свои!

– Ну ладно тогда, звиняйте, товарищи, ежели зашибли малость. Малость – не до смерти – чай заживет.

– Веди их, товарищ Петренко, в авто, да вези на Лубянку. Пущай там с ними разбираются, ежели что, то там и порешат! А нам теперь не до них! Нам – дел невпроворот!

Ежели они по дороге побежать удумают – стреляй их наповал. Такой мой приказ будет!

– Ну чего встали – айда, товарищи!

И Мишель, а за ним Валериан Христофорович и Паша-кочегар пошли вон, сопровождаемые вооруженными красноармейцами.

Вишь как дело-то обернулось – минутами назад думали, что фартовые их на нож наколют, а их нынче прямиком на Лубянку везут.

А чего хуже – еще и неизвестно!