Текст книги "Мастер сыскного дела"

Автор книги: Андрей Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Рядом, поводя револьвером, стоял Паша-кочегар.

– Зачем же ты!.. Зачем стрелял?! – взревел Мишель. – Мы же теперь ничего не узнаем!

– Так я ж в воздух стрелял! – удивленно ответил Паша-кочегар.

Отчего же он тогда мертв, коли в воздух?

– Ведь это из-за тебя все случилось, это ж ты закричал, и все побежали! – не мог себя сдержать Мишель.

– Я, как упал, думал, он вас сейчас резать станет, вот я и закричал и стрельнул! – все оправдывался матрос.

– Дай сюда твой наган! – потребовал Мишель. – Ну же!

Паша-кочегар нехотя протянул сочащийся дымом револьвер.

Мишель, заглядывая в дуло, быстро прокрутил барабан. Лишь одно гнездо было черным и сочилось дымом, во всех остальных поблескивали медью снаряженные патроны.

А ведь верно – выстрел был один и пустой патрон тоже один! Все сходится. Выходит, он не стрелял?.. Но как же тогда?!.

Мишель перевернул мертвого фартового. У того, на голове, сбоку, чуть выше виска, сочилась кровью аккуратная дырочка. Выходного отверстия видно не было. Но тогда вряд ли рана была нанесена из револьвера, коли пуля осталась в голове. Револьверная пуля непременно выскочила бы с другой стороны. Значит, это, по всей видимости, был «браунинг» или иное менее мощное, чем «наган», оружие. И тогда уж верно это был не Паша-кочегар.

Кто ж тогда стрелял?..

Мишель растерянно оглянулся – подле них уж не было людей, только рассыпанный, раздавленный, растоптанный товар да еще в стороне сидел на земле сваленный с ног Валериан Христофорович, который, кряхтя, ругаясь и держась за бока, пытался подняться.

– Да ведь я видел, как все было! – крикнул он. – Из толпы в него стрельнули.

– Кто?!

– А про то не скажу! – виновато развел руками старый сыщик. – Как вы его повалили да руки крутить стали, тут народ набежал, и в какой-то момент прямо меж них рука высунулась с пистолетом, да рядом, почти головы коснувшись. А как Паша закричал да все побежали, тут уж он и выстрелил!

Значит – так?.. Значит, был он не один, а был лишь подсадной уткой, которую пустили забрать товар, а сами за ним наблюдали из толпы. И как закричал Паша-кочегар «Чека!», его, чтобы он ничего не смог рассказать застрелили!..

Только что было у них две ниточки да обе разом оборвались – одна на станции, другая – здесь, на Ордынке! Да за такую работу, коли по чести говорить – к стенке ставить!..

– Не вините вы себя так, друг сердешный – ведь чего только не бывает, – пытался успокоить его Валериан Христофорович, – у меня раз каторжанин прямо из рук ушел, хоть я с него в охранном отделении допрос снимал! Сиганул шельмец через окно, хоть третий этаж был, да ходу!.. Может, не все еще потеряно. Вот у меня и обрывки горелые имеются, что я в вагоне собрал, может, там следок и сыщется...

– Ах, оставьте! – лишь отмахивался Мишель.

А следок-то, верно – сыскался!..

– Вот, глядите, подпись, – указал Валериан Христофорович на часть спасенного, хоть и обгорелого со всех сторон, текста. – Видите буквы – заглавная "Н", да еще есть "Ч", "С" и "Б". Я ведь прочел, что это значит.

– И что? – с надеждой спросил Мишель.

– Начпродснаб, – ответил Валериан Христофорович. – На нынешнем языке это переводится как «начальник продуктового снабжения». И фамилию наполовину прочел – это то ли Куприн, то ли Купринов, то ли еще как, но точно, что начинается слогом Купр...

– Где же мы этого Куприна, или как его там зовут, искать станем?

– Как где – в Продснабе, – ответил Валериан Христофорович.

– Продснабов много, – покачал головой Мишель.

– А вот это – не скажите! – улыбнулся Валериан Христофорович. – Эшелон-то с запада пришел, а там теперь один фронт – польский. Там этот Купр... смею вас уверить, и засел. Сколько этих продснабов в армии может быть?

– Да пожалуй, поболе дюжины будет, – припомнил Мишель, сколько снабженцев подвизалось в штате царских армий в германскую да кто из них имел право подобные бумаги подписывать.

– Ну вот, дюжина – всего-то! – обрадовался Валериан Христофорович. – И сколь средь них носит фамилию, начинающуюся на Купр...?

А ведь и верно!

– Суток не пройдет, как я вам этого Купра... сыщу! – пообещал Валериан Христофорович.

И сыскал!

– Куприянов его кличут! Начпродснаб Первой Конной армии Юго-Западного фронта, – сообщил он. – Я и подпись его на бумагах сверил – он это! Он эшелон в Москву отправлял!

– Как вы говорите – Куприянов? – переспросил Мишель.

– Ну да! – подтвердил старый сыщик. – Он и есть!

– А инициалы у него какие?

– А и В.

Что-то Мишелю это напомнило – знакома ему была эта фамилия и эти инициалы! Откуда только?.. Или это мираж, фата-моргана, просто схожесть с именами кого-нибудь из прежних его по работе или фронту знакомых?

Да нет же, не было у него знакомых с такими иницалами...

Откуда же?!

И тут будто его обухом по затылку ударило – да ведь все верно!

– Как, вы говорите, отчество его – не Варсонофьевич ли?

– Да... Но откуда вы узнали? – ахнул Валериан Христофорович.

Теперь уж ему очередь удивляться пришла.

– Да ведь знаком я с тем господином, хоть заочно, а знаком, – сообщил Мишель, – больно уж отчество у него редкое, запоминающееся. И знаете, где я имя его встречал?

Валериан Христофорович с Пашей-кочегаром лишь глазами хлопали.

– Да ведь не где-нибудь, а в кремлевском списке! И был он в нем под номером семь и числился, коли мне память не изменяет, помощником коменданта Кремля аккурат в четырнадцатом году, когда туда ящики с сокровищами царскими привезли!

Вот ведь оборотец какой!

– Так что же мы тогда тут сидим?! – вскочил на ноги Валериан Христофорович. – Да ведь надобно ехать, немедля, тотчас же!

– Куда ехать? – подивился его прыти Паша-кочегар.

– Как куда – на польский фронт, первым же поездом! Ведь коли он при коменданте состоял, он же знать может, где сокровища царские теперь находятся! Ехать надо, покуда его на фронте не убили.

– Снабженцев не убивают, – усмехнулся знающий почем фунт лиха матрос. – Коли он вам нужен, надо отбить телеграмму в Особый отдел – пущай они заарестуют да сюда отправят!

– Нет уж, голубчик, увольте, – вскипел Валериан Христофорович. – Не согласен я другим каштаны из огня таскать! Да и видел я, как ваши «товарищи» такие дела справляют – они ведь нам покойника в ящике пришлют, а он нам живым нужен! Нет, как хотите, а ехать надо самим, да теперь же, пока он не сбежал!

– Так ведь это не прогулка – фронт! – задумчиво сказал Мишель. – Вам место сие лишь понаслышке знакомо, а мне в яви – как бы вам там с непривычки трудно не показалось.

– Вот уж нет! – возмутился Валериан Христофорович. – Что я вам – мальчик? Да вы еще под стол пешком ходили, как я уж на Хитровку захаживал, да в самую клоаку! Или вы считаете, что Хитровка менее страшна, чем ваш фронт?

"Эх, – подумал Мишель, – да ведь хитровская клоака против передовой – кущи райские!..

Но и то верно, что иного выхода – нет. Коли телеграммы давать, еще неизвестно, как все обернется, а ну как он сам ту телеграмму примет?.. Да коли и арестуют его, то как бы по горячности своей раньше времени к стенке не поставили.

Прав Валериан Христофорович – надобно ехать, и непременно самим!

Да не откладывая – теперь же, немедля!.."

Глава 18

Летит время... Вот уж и сорок дней минуло, как академик Анохин-Зентович сей бренный мир покинул... А коли так, то надобно бы по русскому обычаю помянуть покойника да на могилку его сходить.

Вот и сходили!..

Права была цыганка, а за ней незнакомец, что грозили Мишелю-Герхарду фон Штольцу бедами скорыми и неисчислимыми, по пятам за ним крадущимися – вот они и пожаловали...

– Первый, вижу «объект». Не одного – с дамой.

– С какой дамой?

– С обалденной.

– Но-но, ты не очень-то там обалдевай! Следи и докладывай о каждом их шаге.

– Будет сделано!

Уж как не хотел Мишель-Герхард фон Штольц идти на кладбище, памятуя, что пребывает в бегах, но разве может джентльмен даме отказать, трусость свою пред ней выказав?

За что и нарвался!

– Ваши документики, пожалуйста.

Здрасте-пожалуйста – этим-то чего здесь делать – регистрацию у покойников проверять?.. Ну ничего, он их быстро своими «корочками» отпугнет.

И Мишель-Герхард фон Штольц вытащил свой красивый, с вензелями, паспорт. Но милиционеры отчего-то его не испугались:

– Гражданин фон Штольц, пожалуйста, пройдемте с нами.

– По какому праву?

– Вот по этому, – сунули ему в нос ордер на арест. – Давно мы тебя поджидаем!

Видно, верно говорят, что преступников всегда влечет на место преступления или к жертве. Вот и этот пришел – никуда не делся!

– А вы, девушка, можете быть свободны.

Но Светлана не желала быть свободной от своего возлюбленного.

– Оставьте его, он не виноват! – решительно заявила она.

– А вы откуда знаете?

– Знаю! Я ему верю.

– Спасибо, – поблагодарил ее Мишель-Герхард фон Штольц. – Ты не беспокойся, я пройду с ними и вернусь.

– Конечно, лет через двадцать, – кивнули милиционеры. – Шагай давай – ишь какую кралю себе отхватил, а мы тут, по его милости женской ласки не зная, в засадах сидим! Иди-иди, да смотри, без глупостей – не то пристрелим!

Заканчивать свои дни на кладбище было бы моветоном – просто какое-то масло масляное, и Мишель-Герхард фон Штольц подчинился обстоятельствам в лице представителей органов правопорядка...

Дальнейшее их знакомство проходило в теплой, но малодружественной обстановке – потому что в душном салоне милицейского микроавтобуса, в компании неулыбчивых, под два метра ростом оперработников, которые задавали ему нескромные вопросы.

Кажется, на их сленге это называется допрос «по горячему следу».

– Ну и вляпался же ты, парень! – похлопывая Мишеля-Герхарда фон Штольца по плечу и посмеиваясь, сказал один из милиционеров.

– Во что? – поинтересовался Мишель-Герхард фон Штольц.

– В то в самое! Причем по самую маковку!

Покойник-то заслуженным академиком был, за него по верхнему пределу полагается!

* * *

– Я не убивал, – твердо сказал Мишель-Герхард фон Штольц.

– А я и не говорю, что убивал, что хотел... может, просто повздорили, – миролюбиво сказал милиционер. – Выпили, не рассчитали, – он тебя послал, ты его – слово за слово, а тут нож под руку попади?.. Тогда твое деяние подпадает под совсем другую статью. Получишь лет пять-шесть, не больше, год адвокат выторгует, год предвариловка съест, еще один за хорошее поведение снимут, два амнистия скостит – через полтора на свободе будешь! О чем тут горевать?!

Ну что, будем явку с повинной писать?

– Я же говорю – я не убивал!

– Но был там?

Ну как тут отпираться?

– Был.

– Зачем?

– Просто так, в гости зашел.

– Горбатого лепишь? – ласково спросил следователь. – А вот я сейчас тебя, как приедем, в камеру к уголовникам определю – им как раз там такого красавчика не хватает.

Перспектива оказаться в столь избранном обществе Мишелю-Герхарду фон Штольцу не улыбалась.

– Что ты делал у академика Анохина?

Нужно было что-то отвечать. Что-то, что указало бы милиционерам на их место.

– Меж мной и академиком имел место схоластический спор относительно правил правописания в древнешумерской письменности.

– Чего? Какой спор?..

– Ах, все-таки спор!.. Нуда – потом, понятно, драка – кровь в голову – нож в спину – труп. Так?

– Нет!

– Упорствуешь? А если в слоников поиграть?

Игра в слоников происходила не в африканской саванне и не в джунглях Индии, а гораздо ближе – здесь же, в машине.

– Сержант Симанчук!

– Я!

– Давай сюда «слоника».

– Айн момент!..

«Слоник» был резиновый и холодный. Но точно – с хоботом.

– Надевай! – приказал следователь.

– Разве ожидается сигнал химической тревоги? – иронично удивился Мишель-Герхард фон Штольц.

– Ага! – радостно кивнул следователь. – Я даже знаю, кто будет пахнуть и цвести. Держи-ка его, Симанчук.

Голову Мишеля-Герхарда фон Штольца вдели в противогаз.

– Вы нарушаете права человека! – успел выкрикнуть он.

– Точно – нарушаем, – легко согласился следователь. – А вы мочите заслуженных академиков. Что хуже?

И пережал рукой шланг.

– Ты зачем был у академика?

– Бу-бу-бу-бу-у-у! – ответил подозреваемый. Ну вот и разговорился!

Следователь ослабил хватку и поднес шланг к уху:

– Громче!

– Я пришел показать ему одну вещицу, – раздался загробный голос.

– И какую же?

Молчание.

Затычка в «хобот».

– Бу-бу-бу-бу-у-у!

Как просто-то все, как в сливе раковины: заткнул – копится информация, открьи – потекла.

– Бу-бу-бу...

– Говоришь, колье, которое царю Николашке принадлежало? Неужто?

– Бу!..

– И где оно теперь?

Так он им и сказал!..

Затычка!..

– Бу-бу-бу-бу!..

Так – он им и сказал...

Сказал:

– В квартире академика!

Почему – там? Или чтобы передышку получить? В прямом смысле слова.

– Не врешь?

– Бу!..

Конечно, соврал. Но ведь во спасение...

Пока они квартиру обыщут, да еще раз, да ничего не найдут, он что-нибудь придумает...

Но не тут-то было!

– Поедешь с нами!

– Бу?

– К академику!

– Бу?!

– Вот там, на месте, все и покажешь!

Вот те и бу...

Глава 19

Холодно, лес стоит синий, заиндевевший, по самые верхушки в бездонных сугробах утонувший, бесшумно сыплется, сверкает на солнце иней – ни зверя, ни птицы не видать и не слыхать, будто повымерзли все!

Но чу! – бренчит вдалеке в морозном воздухе, серебром рассыпаясь, колокольчик, скрипит под полозьями снег, вот вывернула из-за поворота карета, кони храпят, выдыхая ноздрями пар, морды заиндевелые, на губах, на упряжи сосульками пена застыла, из-под копыт снег комьями летит. На козлах кучер в необъятном тулупе восседает, будто воробей нахохлился, привстанет, ожжет коней кнутом, крикнет:

– Но-о, шибче ходи-и, ир-роды!..

Пронесется карета в брызгах снега будто призрак, и вновь тихо...

В карете тепло – в ногах, на подставке железной, уголья остывают, жаром дыша, за заледеневшими оконцами угадываются чьи-то лица.

– Эх, Яков, друг ты мой сердешный, да ведь сколь лет уж минуло, пора бы о судьбе своей помыслить да девку себе справну приглядеть, чтоб в дом ввести, не век же бобылем жить...

Ноет у Карла сердце за сына своего единственного.

– Аль не слышишь меня?

– Слышу, батюшка, как не слышать... Да ведь сердцу не прикажешь – не надобен мне никто, одна лишь Дуняша мне люба!

– Так нет же ее, и косточки ее давно в землице сырой истлели, а тебе тридцать пятый годок уж пошел... Сколь раз к тебе сватов засылали, а ты всем от ворот – поворот!

И то верно, завидный жених Яков – лицом пригож, фигурой статен, царицей обласкан, при Рентерее государевой вместе с батюшкой своим состоит, в Санкт-Петербурге и в Первопрестольной ювелирные лавки имеет, отчего не беден – сколь девиц на выданье на него заглядывается, сколь свах обхаживает, «товар» свой на все лады расхваливая, а он хоть бы на одну взглянул...

– Да ведь не о себе, о тебе я ноне радею! Теперь я тебе опора, а как помру, кто тебе помогать станет, в ком поддержку в старости да дряхлости найдешь? Без женской руки и пригляда в упадок дом с хозяйством придут...

– Так-то оно так, – соглашается Яков. – Да ведь сынок мой Федор, что Дуняшей рожден был, другой матушки уж не примет.

– Взрослый Федька-то, чай, шестнадцатый годок пошел, сам того гляди женихаться зачнет, – серчает Карл. – А ты с ним будто с дитем малым играешься. Тебе бы еще кого родить, чтоб роду нашему силу придать, чтоб я на старости лет мог с младенцем понянькаться, потискать его да на коленках подержать.

Молчит Яков, о чем-то своем думая, глядит в окошки, инеем подернутые, и не иначе как милого дружка своего, любовь свою Дуняшу, что из плена персиянского вызволил, а здесь не уберег, вспоминает...

Катит карета, тлеют в ногах остывающие уголья, храпят разгоряченные кони, погоняемые кучером:

– Но-о!.. Шибче беги, родимы-я!..

– Буде в Москву прибудем, надобно тут же во дворец явиться, да непременно на глаза Государыне попасть, дабы угодить ей каменьями нашими и обхожденьем, – учит сына Карл.

– К чему ж, батюшка?

– От сего карьер твой зависит, кто ближе к трону, тот Императрицей обласкан и милостями ее осыпан сверх всякой меры.

– К чему мне милость ее, коли я и так все имею, – усмехается Яков.

– Глуп ты еще, хоть почти сед, – качает головой Карл. – Ноне ты счастье за хвост поймал, а завтра, все потеряв, кандалами загремишь. Сколь людей, поболе тебя имевших, все в одночасье теряли, притом головы лишаясь, как батюшка мой и дед твой Густав Фирлефанц.

Не о том забота моя, чтоб боле, чем есть, выслужить – дай бог, хоть то, что имеем, не упустить! Коли Государыня тебя приметит, да приголубит, да приласкает, то станешь ты опосля меня на Рентерею, дело наше продолжив, до какого ныне много иных охотников имеется... Сколь мне еще осталось при должности сей состоять – чай, не молод я уже, на войнах весь изранен, ныне слабость и хвори меня одолевают, не ровен час помру – ты один моя надежа!..

– Полноте, батюшка, – отвечает Яков. – Сил вам еще не занимать.

– Оно так, да только все мы под богом ходим и, что завтра будет, наперед знать не можем...

Так беседуют промеж себя Карл с Яковом и оттого не слышат, как отстал, потерялся за сугробами отряд солдат, в охрану им снаряженный, – не топочут позади кони, не слышно команд.

Вот стукнул кто-то в переднее оконце, притискиваясь лицом к мерзлому стеклу.

– Чего тебе, Прошка, надобно? – вопрошает Карл.

То слуга Прохор, что подле кучера в тулупе сидит, сказать что-то пытается, да только за шумом и топотом не слыхать его. Тычет рукой куда-то назад, глаза пучит, рот будто рыба разевает. Не иначе случилось что – уж не волки ли вослед бегут?!

Повернулся Карл, лицом к оконцу холодному припал, иней пальцем соскреб, дышит на стекло, теплом своим его оттаивая.

Глянул – что за черт: нет при нем охраны – подевалась куда-то! Али с дороги сбились? Не к добру то!..

Тут шум, треск, будто из пушки выпалили – упало поперек дороги огромное дерево, полетели сучья, поднялась снежная буря, а как снег осел, видно стало, что дале пути уж нет.

– Тпру-у! – закричал отчаянно кучер, осаживая коней.

Мотнуло карету так, что она чуть набок не завалилась.

– Что там? – спрашивает тревожно Яков.

– Ох, неладно дело, – бормочет Карл, на коленки бухаясь да из-под лавки ящик с пистолями вытягивая, что он всегда при себе возит. – Не иначе, разбойники лесные шалят.

И верно – так и есть. Из-за сугробов, из-за стволов заиндевелых полезли иваны в тулупах, снегом обсыпанных, в руках у кого дубины, у кого палаши, а у кого и ружья – страсть!

Кучер, как завидел их, стал что есть мочи нахлестывать коней, дабы повернуть их назад, да куда там – узка дорога, скоро не развернуться!

– Ах беда-беда! – причитает, сокрушается Карл, сыну пистолет протягивая. – Не одолеть нам злодеев без солдат, видно, придется теперь помирать!..

Отчаянно бьются под кнутом кони, проваливаясь по брюхо в снег, пытаясь выволочь на дорогу увязшую в сугробе карету. Но не успеть – уж подбегают со всех сторон иваны.

– Коли крикну – стреляй, да не мешкай! – приказывает Карл сыну. – Если близко солдаты, услышат нас, помогут!

Распахнул дверцу, встал во весь рост, очами сверкая, крикнул грозно:

– А ну стой, злодеи, кому жизнь мила! Я слуга императрицы – кто тронет меня, тому дыбы не миновать!

Но иваны лишь смеются – много их, а старик один.

– Прошка, подь сюды! – кричит Карл слугу, что подобно ему двадцать пять годков под лямкой отходил.

Кубарем скатился вниз Прохор, таща из кареты фузею. Кучер – тот с испугу вниз спрыгнул и, на коленки встав, голову руками прикрыл, упокойную молитву бормоча.

– Главаря видишь? – вопрошает Карл. – Тот вон, что со шпагой.

– Ну? – отвечает Прохор.

– Цель его.

Вскинул Прошка фузею, щелкнул курком, хоть покуда не стреляет.

– Добром говорю – ступайте, откель пришли! – кричит Карл, сам пистоли вперед выставляя.

– Но-но, не балуй, барин, брось пистоли! – беспокоясь, загалдели иваны.

Но Карл их уж не слушает, командует, как на войне, когда на турка ходил:

– Изготовсь!..

Цель!..

Пли!..

Бахнула фузея, а вслед ей пистолет.

Упали, отброшенные пулями, три ивана, кропя кровью снег. Да остальные не испугались – кинулись вперед.

– Стреляй, чего зеваешь, ядрена кочерыжка! – бешено орет, зрачками вращая, Карл на зазевавшегося сына да сам пистоли у того из рук рвет.

Бах!..

Бах!..

Еще один злодей кувыркнулся в сугроб.

А дальше-то что – немало еще разбойников осталось?

– А ну, не робей, ребяты! – кричит-командует Карл, будто молодость свою вспомнив. – В штыки их, вражин! Ура!..

Да отбросив в снег дымящиеся пистоли, выдернул из ножен шпагу, бросаясь вперед. Прошка, фузею перехватив, будто со штыком она, вслед барину без страха кинулся.

Наскочили...

Первого ивана, что на Карла с дубиной прыгнул, он, изловчившись, снизу шпагой ткнул, да так удачно, что та с другой стороны его вышла, насквозь проткнув. Злодей ахнул, удивленно глядя на старика, что его на шпагу так ловко поддел, да глазки закатив, замертво пал. Карл на него встал, ногой в грудь уперся, дабы шпагу из него выдернуть, а выдернув, тут же к другому врагу побежал. Тот, не в пример первому, опытным бойцом был, палаш на него занес. Карл отклонился, палаш отбил, эфесом шпаги злодея в лицо ударил, а как тот отпрянул, за глаза схватившись, ткнул его жалом в самое горло.

Да вот беда – возясь с ним, не заметил, как к нему со спины тихо подкрался еще один иван, и непременно бы он его зарезал, кабы не Прохор.

Тот в то время как раз от двух душегубцев отбивался, орудуя фузеей будто на плацу – то прикладом дубину отобьет, то дулом ворога в живот ткнет, жаль только, что там штыка нет. Злодеев хоть и двое, а справиться с «инвалидом» не могут. Да и то верно – сколь раз тот, за двадцать пять лет службы, фузеей чучела соломенные бил-колотил, сколь раз с ней наперевес на ворога хаживал!..

Бьется Прошка, но с барина глаз не спускает, а ну как тому подмога его понадобится – добрый барин, жаль, коль такого прибьют. И так и есть, видит – крадется к Карлу вражина, палаш в руке сжимая, счас замахнется. Исхитрился Прошка, одного ворога, дулом за ногу поддев, в снег повалил, другому полголовы снес, прикладом сбоку ударив. Кинулся к барину да в самый последний момент, как палаш уж занесен был, опрокинул злодея.

– Спасибо, Прошка! – крикнул Карл. – Да ты бы не мне лучше, ты бы молодому барину пособил!

Яков, все то время со здоровенным Иваном сцепившись, по сугробам катался, и никто из них верх взять не мог.

«Эх, видно, не тому я его учил, – в сердцах подумал Карл, – все боле искусству камнерезному, а надобно было драке – ведь задушит теперь злодей сына моего!»

Но нет – благодарение богу – не успел... Подбежал к Якову Прохор, с ходу огрел разбойника сверху фузеей по затылку, да так крепко, что приклад надвое расщепил. Сказал с укоризной:

– Кто ж так, барин, дерется – надобно было его ножичком под ребрышки...

Яков из-под мертвеца выбрался, дух переводя – ведь жизни чуть не лишился! Оглядывается по сторонам – жив ли батюшка?

Жив – шпагой размахивая, на последних иванов кидается! Ликом своим страшен – рот злобой перекошен, сам весь в крови, без шапки, мокрые волосы ледяными сосульками повисли, из ноздрей пар валит. Глядят на него злодеи да пятятся, один лишь навстречу из пистоля пальнул, но только пуля мимо прошла.

Вовсе опешили разбойники – была их только что дюжина, а ныне двое лишь живых осталось, не иначе как сам черт тут ворожит, коль ни пуля, ни палаш старика не берут, будто от железного отскакивая!

– Стой! – грозно кричит, карабкается чрез сугробы, увязая в них по пояс, Карл. – Стой, иродово племя – зар-рублю!!

Свят, свят!..

Закрестились, побежали от него злодеи без оглядки как от чумного.

Один-то далеко не убежал, потому как Прохор из чужого пистоля, что в снегу нашел, пальнул да пулей его с ног сшиб, отчего другой шибче прежнего припустил.

Карл – за ним, хоть возраст его уж не тот, чтобы по сугробам зайцем скакать – дыхание в груди спирает, глаза чернотой застит. Хрипит:

– Держи его, да до смерти не бей, живым, живым бери!

Прохор барина догоняет, за ним Яков поспевает. Все тут – все живы!

Побежали вослед беглецу, в сугробах утопая, от азарта улюлюкая.

А как за елки выскочили, увидали далеко на поляне возок, медвежьей полостью прикрытый, а подле него две фигуры в европейском платье, что, на месте топчась, весь снег изрыли.

Беглец прямиком к ним кинулся.

«А ведь не иваны это, коли их господа, за елками заснеженными схоронившись, ждут!» – подумал тут Карл...

Как беглец на поляну выскочил, господа подле возка на него оборотились да тут же увидели еще трех человек, что к ним через сугробы лезли.

– Кто это?.. И что сие значит? – удивленно спросил один.

– То и значит, что мы с вами конфузию потерпели! – зло ответил другой. – Уж не знаю как, но вырвались они!

– Так чего же вы медлите, их сейчас же убить надобно!

– Теперь не убивать, теперь ноги уносить следует! – сказал другой. – Скоро сюда, выстрелы заслышав, солдаты прискачут.

Выдернул из-за пояса пистолет, вскинул руку...

Увидал Прошка, как один из господ, что подле возка толклись, пистолет поднял, понял, что он в старого барина целит, прыгнул в сторону, да тут же сразу выстрел бахнул. Отлетел Прохор в сугроб, кровью своей горячей его кропя – пробила ему пуля грудь. Жалость-то какая!..

– Живой... барин?.. – прохрипел Прохор, голову поднимая, да, боле ничего не сказав, тут же и преставился.

Вот и выходит, что дважды он барина своего от неминучей смерти спас, сам через то жизни лишившись!

– Прохор! – вскрикнул Карл. – Али убили тебя?

Да глянув на убийцу, полез медведем чрез сугроб, ничего не страшась, не думая, что он в другой раз в него выстрелить может.

И верно, тот вновь руку вскинул, теперь левую, в которой второй пистолет был.

Вскинул да, замерев, прицелился...

– Батюшка! – крикнул Яков, упредить его желая.

Тут господин выпалил.

Яков зажмурился.

Бах!..

Да ведь попал!..

Но в кого?!.

Беглец, что к возку было кинулся, кувыркнулся и в снег упал, лицо зажимая, а меж пальцев у него кровь брызнула!

Как же так?!

Карл с Яковом так удивились, что даже бежать забыли, остановившись, а убивец меж тем в возок прыгнул да коня кнутом ожег, отчего тот на дыбы взвился.

– Пошел, пошел!

А ведь он не по-русски крикнул – по-немецки! – понял вдруг Карл.

Быстро побежал возок – теперь не догнать! Встали Карл с Яковом, дышат тяжело.

– Кто ж то был? – спрашивает Яков. – Или разбойники лесные?

– Может, и разбойники, коли по облику и одеже их судить, да только отчего они тогда промеж себя по-немецки говорили? – отвечает Карл.

– Вы знаете их, батюшка?

– Того, что стрелял, – не знаю, а другого, хошь он лицо свое в воротник прятал, я, кажись, признал, то – ювелир саксонский по фамилии Гольдман, у которого я камни для Рентереи покупал.

– Верно ли, батюшка?

– Может, и нет, а может, и так!..

Бежит возок по тропке, меж деревьев петляя.

– Отчего ж вы не убили его? – хмурится недовольно герр Гольдман.

– Хотел, да не смог, – отвечает Фридрих Леммер, коня по бокам кнутом охаживая. – Видно, Бог его хранит, коль другому пуля его досталась.

– Так да не так, у вас ведь второй пистоль имелся, чего ж вы в него сызнова не палили?

– А коли бы промахнулся? – возражает Фридрих. – Да хоть бы и попал, третьего-то заряда у меня не было, а в возке два места всего! Пусть бы я Карла убил, что нам с того толку, коли бы мой человек при том жив остался да под пытками против нас показал? Болтаться нам тогда на дыбе!

А ведь верно, свой в разбойном деле стократ опасней чужого! Прав Фридрих, что, Карла пощадив, в ивана стрелял. Стрелял – да убил!

Катится возок, скрипит под полозьями снег, кругом лес заиндевелый... Да только не до красот тем, кто под пологом медвежьим спрятался, сидят, молчат насупленно, гадают – а ну как кто из воинства Фридрихова жив остался, али Карл их признал, да ведь тогда беды не оберешься... И что теперь им делать, как себя спасти?..

А и верно – как?