Текст книги "Мастер сыскного дела"

Автор книги: Андрей Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 27

На улице был дождь.

И стояла виселица.

Пред виселицей были выстроены в ряды двадцать сотен человек – но разве это был строй, коли большинство стояли в белых исподних рубахах и подштанниках, иные – босиком.

Но даже им было лучше, чем тем, что находились пред строем. Те стояли на коленях – побитые, растерзанные, но покуда еще живые. Они сбежали накануне, пристукнув конвоира, и теперь были пойманы.

– Да сколь можно-то – ведь дождь, ветер, померзнем все, – недовольно шептались в рядах.

Беглецы молчали – им было уж все равно.

Наконец от штабного домика подошли щегольски одетые польские офицеры – встали кучкой, переминаясь с ноги на ногу.

Зачитали приговор: за свершенный побег полагалась беглецам жестокая порка, да только конвоир, что был при них, помер, за что следовала смертная казнь.

– Что ж это за варварство такое? – охал и ахал, стоя в строю, Валериан Христофорович. – Ну выпорите, коли виновны, ну в крепость заключите – но разве можно жизни лишать за стремление к свободе! Как хотите, милостивые государи, но сие достойно гуннов.

– А как вы предлагали преступников к стенке ставить? – напомнил Мишель.

Кто-то из офицеров небрежно махнул стеком.

К приговоренным подбежали польские солдаты, подхватили их под руки, подняли, поволокли к виселице. Палач уж натирал веревки бруском мыла.

Беглецы – два красных командира – не сопротивлялись, спокойно встали под петли, на вынесенную из барака скамью. Они были так измучены бегством и последовавшим после поимки избиением, что ныне им было уж все равно, лишь бы поскорей отмучиться.

Палач набросил им на головы мешки, накинул поверх петли, замер в ожидании, оглядываясь на офицеров.

Те кивнули.

Палач быстро подтянул узлы, спрыгнул на землю, отошел на шаг, примерился и пнул по скамье, вышибая ее из-под ног жертв, – те качнулись, будто из последних сил цепляясь за опору, за жизнь, соскользнули, повисли на враз потянувшихся веревках, ноги их, руки и тела отчаянно задергались, из-под мешков раздалось какое-то захлебывающиеся бульканье.

Многие, не в силах глядеть на все это, отвернулись.

Иные истово крестились...

– Мало их рубали, ляхов – надобно было всех, чтоб под самый корень! – свирепо сказал кто-то.

В минуту все было кончено. Казненные повисли, вытянувшись, тихо качаясь на натянутых веревках.

– Вот и нас так-то!.. Сгинем мы здесь, господа – помяните мое слово! – пробормотал Валериан Христофорович. – Ей-ей – сгинем!

– Ну что вы, ей-богу, каркаете – все каркаете и каркаете – без вас тошно! – возмутился Паша-кочегар.

Экзекуция была кончена, но команды «Разойдись!» не последовало.

– Чего теперь-то стоим, уж, кажется, вволю поляки над нами поизмывались! – роптали пленные.

– Глянь-ка, глянь, то ж наши!..

От штабного барака шествовали три офицера, одетые в форму царской армии, в белых парадных перчатках, в начищенных до блеска сапогах.

– Ишь ты – вашбродие! – с ненавистью прошептал кто-то. Офицеры подошли, козырнули полякам, обернулись к пленным, обратились:

– Господа!..

В рядах недовольно загудели.

– Да-с, именно так – господа! – громко, перекрывая шум голосов, повторил бравого вида штабс-капитан, привставая на носках и размахивая правой рукой.

Мишель вдруг посерел лицом и, опустив, голову уставился себе под ноги.

– Что с вами? – поразился сей внезапной метаморфозе Валериан Христофорович.

– Нет-нет, ничего, я в совершеннейшем порядке, – уверил его Мишель, хоть на нем лица не было.

Меж тем штабс-капитан, напрягая глотку, все кричал, обращаясь к пленным красноармейцам:

– Я призываю тех, чьи души не разъела большевистская зараза, кто готов послужить своему Отечеству и вере! Хватит терпеть измывательства советских комиссаров, учиненные над русскими святынями, не отдадим на поругание красной чуме наших сестер и братьев!..

Всякому, кто готов порвать с большевизмом, мы гарантируем полное прощение, хорошее питание, одежду и немедленное освобождение из плена!

– Ишь чего – за тарелку похлебки покупают их благородия, – проворчал кто-то.

– Не бойтесь комиссаров и чекистов, сюда не дотянутся их кровавые лапы!..

Да ведь опять слова, и здесь тоже! – мгновенно подивился Мишель.

– Сызнова в ярмо запрячь желаешь, вашбродие, да на штыки погнать?! – выкрикнул кто-то.

Штабс-капитан дернулся, пытаясь высмотреть кричавшего, но тот спрятался за спины пленных.

Вперед выступил молоденький подпоручик:

– Кто готов порвать с большевистским прошлым – шаг вперед! – крикнул он.

Из рядов вышагнуло несколько десятков пленных.

– Иуды!.. – зашипели на них сзади.

– Кто еще?.. Ну?.. Больше никого?

Больше желающих не сыскалось, в лагере хоть и голодно было, и мерли пленники, как мухи, да все ж не так рьяно, как на передовой.

– Чего держать-то нас под дождем – отпущай теперича в бараки! – крикнул кто-то.

Вышедшим скомандовали:

– На-ле-во!

Те вразнобой повернулись и побрели прочь.

Белые офицеры с презрением поглядывали на раздетых, худющих добровольцев, с коими им предстояло отвоевывать у красных Россию.

– По баракам... разойдись! – крикнули поляки.

Пленники, вытягиваясь в неровные шеренги, побежали к баракам, аккурат мимо офицеров.

Мишель тоже бежал, шлепая босыми ногами по лужам, разбрызгивая жидкую грязь. И было уж совсем миновал офицеров, как его вдруг окликнули:

– Фирфанцев?

Мишель будто не услышал, устремляясь за впереди идущим.

Но его вновь окликнули:

– Мишель – ты ли?!. А ну – стой!..

Мишель остановился, вытянув руки по швам. Был он в исподних кальсонах и рваной солдатской гимнастерке, что достались ему по случаю. Вид его был растерзан и жалок.

Пред ним стоял, выпучив глаза, тот самый, что зазывал добровольцев в Белую армию, штабс-капитан. Был он сыт, ухожен, в ладно подогнанном мундире, и был безмерно удивлен встрече.

– Ты что, Фирфанцев, ты не узнаешь меня?! – спросил он.

Как не узнать, коли штабс-капитан был старинным приятелем Мишеля, с которым он не один год служил в сыскном отделении. Был он – Сашкой Звягиным!

А ведь последний раз они виделись, когда тот на Дон подался, попросив приютить его на день-другой в квартире его батюшки в Москве. А как Мишель туда заявился, чтобы подобрать что-нибудь из вещей на продажу, приятели Звягина чуть было его не пристрелили, решив, что он непременно донесет на них в ЧК.

– Ты как здесь оказался? Среди... этих? – спросил Звягин, брезгливо оглядывая бредущих мимо раздетых красноармейцев.

– Долго рассказывать, – ответил Мишель. – Разрешите идти?

Звягин нахмурился:

– Ты что, Мишель, не дури – ты ж свой, я ж тебя знаю, ручательства за тебя давал! Или ты к красным подался?

– Мне можно идти? – повторил Мишель.

– Ладно, черт с тобой – иди покуда. Вечером я тебя сам найду!

Когда Мишель вернулся в барак, на него с порога набросился Валериан Христофорович.

– Кто это такой был? Чего ему от вас надобно? – с безумной надеждой в глазах вопрошал он.

– Звягин это – мы с ним до семнадцатого вместе служили, – ответил Мишель.

– Так, может, он нас отсюда вызволит или хоть об еде распорядится?.. Ведь пропадем мы здесь все! Вы уж не сочтите за труд – похлопочите...

Смотреть на Валериана Христофоровича было больно – осунувшийся, потерявший свой величественный вид, весь в каких-то невообразимых обносках.

– Вы поговорите? Обещайте мне!

Мишель промолчал.

Но вечером его вызвали из барака.

Звягин ждал его в отдельном кабинете – скорее камере.

– Как же тебя угораздило-то? – с укоризной спросил он. – Впрочем, я тебя не виню – в жизни всякое бывает. Я сам, как к Махно угодил, готов был ему на веру присягнуть, лишь бы не под нож! Ходил там у Нестора в заплечных дел мастерах Лева Задов – колоритнейшая фигура, тебе доложу – из живых людей жилы на шомпол будто нитки мотал! Так что не я – бог тебе судья...

Как-то так вышло, что Звягин сидел, а Мишель стоял пред бывшим своим приятелем по стойке «смирно». И хоть были они когда-то близки, да не были теперь ровней.

– Ты вот что, Фирфанцев, ты иди к нам, я тебя знаю, коли надо, поручусь, – широким жестом предложил Звягин, – нам такие люди во как нужны! – резанул себя ребром ладони по горлу.

А жесты-то у него – «товарищеские», отметил Мишель.

И дело было не в том, что Мишель испытывал симпатию к новой власти – ничуть, а в том, что переметываться вот так, из одного стана в другой, считал для себя по меньшей мере непорядочным. Ладно бы менять благополучную жизнь на барачные нары, но никак не наоборот! Да и что подумает о нем Паша-кочегар? И как быть с Анной?..

Вот и выходит, что хоть не красный он, но к белым ход ему закрыт!

– Нет, уволь, – покачал головой Мишель.

– Боишься? – понял все по-своему Звягин. – Ну да дело твое: не хочешь – как хочешь, неволить не стану. А желаешь, я тебе, по старой дружбе, побег устрою – героем у «товарищей» станешь?

– А что за это? – спросил Мишель.

– Мне – решительно ничего! – заверил его Звягин. – Бумагу лишь подпишешь, что готов сотрудничать с контрразведкой. Кабы не поляки, кабы это было в моих силах, я бы тебя с легкой душой отпустил на все четыре стороны. Да лагерь-то не наш, и пленные не за нами числятся! Ну, что скажешь?

– Нет, – отказался Мишель. – Ничего я подписывать не стану.

– Да ведь сгниешь здесь заживо, не за понюшку табаку! – пожалел его Звягин. – Неужто не жаль?

Может, и жаль – да как иначе?..

– Разреши мне пойти? – вновь попросил Мишель.

– Да погоди – поешь хоть! – остановил его Звягин, торопливо выкладывая на стол какие-то свертки.

– Благодарю, – кивнул Мишель, чувствуя, как ему сводит желудок голодный спазм. – С твоего позволения, я возьму все это с собой.

– "Товарищей" подкормить хочешь? – зло спросил Звягин.

– Хочу, – кивнул Мишель, – товарищей...

Уж ночью, когда в бараке все спали, он лежал без сна, думая, что, может быть, зря отказался от возможности выбраться отсюда, что, возможно, лучше было бы поступиться честью, чем предать Анну, – да теперь все одно, ничего уж не изменить...

Звягина Мишель видел еще лишь раз, мельком, когда тот командовал построение накормленным и одетым в новенькую форму бывшим красноармейцам, а ныне добровольцам Белой армии.

Он заметил его и тут же предпочел шагнуть в толпу пленников, дабы раствориться средь сотен подобных ему оборванцев. С глаз долой... Он принял решение и не хотел искушать судьбу сызнова.

Да, видно, Звягин был с его решением не согласен.

– А приятель-то ваш не прост – ох не прост! – по секрету сообщил Валериан Христофорович. – Он ведь меня к себе зазвал да такие тенета плести стал – просто кружева. Все о вас расспрашивал. Ну да я калач тертый – ничего лишнего не сболтнул, а, напротив, всячески убеждал его, что вы, сударь, скрытый белогвардеец и убежденный монархист, коего «товарищи» насильно в свою веру оборотили!

– Так-то зачем? – расстроился Мишель.

– А по-вашему, лучше в петле болтаться? – резонно возразил старый сыщик. – Ныне здесь все в овечек рядятся, хоть прежде комиссарили! Я ведь, грешным делом, тоже показал, что меня насильно мобилизовали, к их красному делу пристроив, так вы, милостивый государь, уж не подведите меня, подтвердите, коли вас спросят.

Но – не спросили...

Дале жизнь потекла обычным порядком – утреннее построение с читкой приказов, бессмысленное, утомительное шатание по лагерю в поисках чего-нибудь съестного, холод, голод, злоба... После – ночное забытье на жестких нарах в бараке, поутру перекличка и вынос остывших хладных тел пленников, умерших по соседству, коих складывали штабелем тут же, подле строя...

И уж казалось, что смерть – единственно возможный исход из сего бедственного положения. Но как-то отозвали Мишеля в сторонку Валериан Христофорович с Пашей-кочегаром да огорошили:

– А ведь мы, сударь, бежать отсель задумали! – заговорщически прошептал старый сыщик. – Ей-ей, сколь можно измывательства над собой терпеть!.. Ведь коли теперь не попытаться бежать, после сил уж не будет! Вон у Паши и план имеется.

– Да ведь если поймают – запорют нас! – напомнил Мишель.

– А ежели нет? – усмехнулся Паша-кочегар. – Прямо из лагеря, конечно, не убечь, но ежели на работы напроситься да за колючую проволоку выйти...

– А как же выйти?

– Штабному писарю дать надобно, а он похлопочет. Да я уж и дал!..

– Когда ж? – отчего-то торопясь и весь дрожа, спросил Мишель.

– А чего откладывать – завтра вечером и побежим!..

Глава 28

– Что! – всплеснул руками Карл. – Что ты наделал?! Да ведь зарежет он тебя, ей-ей, зарежет как цыпленка! Всем известно, какой Фридрих искусный фехтовальщик, а ты в своей жизни боле с резцом упражнялся, чем со шпагой! Коли надумал ты его убить, так тогда надобно было пистоли выбирать!

– Не за мной тот выбор был, – напомнил Яков.

– Ах беда, беда!

Ну да делать нечего – не отступать же. Дуэль не бой, где не зазорно, военной хитрости ради, противнику спину показать.

Если отказаться от дуэли – сочтут тебя трусом, и уж никто руки не подаст!

– Когда ж назначено? – спросил Карл.

– В пять часов пополудни, послезавтра.

Не думал не гадал Карл единственного своего сына пережить, потеряв не на войне, не по болезни, а так вот, из-за глупости.

– Коли он тебя убьет, так следом я его вызову, да, бог даст, отомщу за тебя, – твердо сказал Карл. – А ты покуда, время не теряя, ступай со шпагой упражняйся. Айда за мной...

Пошли в ружейную комнату, где Карл хранил палаши и пистолеты да сверх них фузей несколько, вроде тех, с какими он, в солдатах служа, турка воевал.

– На-ка – держи.

Вынул из шкапа, протянул Якову шпагу. Другую себе взял.

– Вставай супротив меня да бейся – не жалей, будто не с отцом родным, а с ворогом дерешься.

– А ежели я вас пораню, батюшка?

– Если поранишь – честь тебе и слава! А нет – не взыщи, да пощады не ожидай – я тебя жалеть не стану! Атакуй!

Бросился Яков на отца, но тот, позы не меняя, отбил его клинок в сторону, сам нанеся укол вбок.

– Эх ты!.. А ну еще раз! Да не лезь на рожон будто медведь, а сперва погляди, куда сподручней бить, да о том подумай, куда тебя вперед ударят! Бей – не жалей!

Теперь уж Яков во всю силу драться начал – ткнул шпагой вперед, коснулся выставленного против него клинка, отбил его с силой и хотел уж было вперед ударить, препятствий к тому не видя, да вдруг почуял на шее своей легкий, холодный укол, будто комар его куснул – то батюшка его, Карл Фирлефанц, шпагу свою выставив, острие в горло ему упер, кожу оцарапав, а как то сумел – Яков и не понял!

– Худо дело, – вздохнул Карл. – Да ведь ты вовсе почти драться не умеешь, как же тебе против Фридриха выстоять?

– Бог мне поможет! – уверенно заявил Яков.

– Воля твоя, но здесь Бог будет на стороне Леммера. Ему – не тебе в подмогу!

– Но ведь дело его неправое! – возразил Яков.

– Зато рука верная! – ответил Карл. – Я столь смертей на войне видел, что в себя боле чем в Бога верить привык. Коли бы Господь один исход драки решал, так не дал бы души христианские в обиду – тогда в мы нехристей, кровинки своей не пролив, побили! А я видал турков в рубке да видал, как они служивых наших, что ротозейничали, саблями в куски резали. И сам их рубил! Оттого твердо знаю, что нет солдату в бою подмоги иной, как кроме него самого, и не на кого надеяться, лишь на себя и оружие свое!

А ну – вставай!

Удар – звон стали о сталь.

Удар – звон...

Удар... Укол!..

– Вставай!

Удар!..

Удар – да такой, что искры в стороны!..

Удар!..

Нет, не обучить Якова премудростям фехтовальным за сей короткий срок! Тут хошь бы один-два удара поставить...

– Ладно, коли так – покажу я тебе прием особый, коим не единожды я жизнь свою спасал, – сказал Карл. – Буде станет враг тебя одолевать да бить с левого бока, ты поддайся, оступись, будто поскользнулся по неосторожности, да на одно колено припади, а уж как он добивать тебя зачнет, тут-то ты, мига малого не теряя, по шпаге изо всех сил бей да, вперед прыгнув, коли его снизу в грудь! Понял ли?

– Понял, батюшка.

– А коли понял – так попробуй.

Сделал Яков все в точности, как батюшка его учил: упал на колено да по шпаге звонко ударив, вперед прыгнул, только не было уж там, куда он метил, Карла, тот позади него стоял, клинок в спину ему уставя. Да с досады великой от неповоротливости сына – стеганул им, будто розгой, поперек седалища Якова.

– Ой!..

– Кто ж так прыгает?! Коли так прыгать, враг троекратно отскочить успеет да сзади тебя проткнуть. Прыгать надобно, будто волки позади тебя зубами щелкают!

А ну – покажь!

Вновь прыгнул Яков, да вновь не так – шпагой наотмашь получив. Да пребольно как!

– Ой!

– Терпи – лучше сто раз битому быть, чем единожды – мертвому! – наставляет его Карл. – В другой раз вдвое крепче против прежнего ударю – не пожалею!

И так и бил – все седалище Якову в кровь исстегав! Ровно как его когда-то бивали старики-солдаты, по двадцать годков отслужившие, премудростям военным, не жалеючи, обучая.

– Ну, понял ли? – вопрошает Карл, шпагу платком отирая.

– Понял, – ответствует Яков, пониже спины держась да слезы, что от боли, а пуще от обиды, смахивая.

– Вот и славно! А ну, коли меня сызнова!..

Выпад...

Удар...

Звон!..

А боле Карл уж ничему его научить не смог – не успел, вышло время его! Да и Якова тоже!

Глава 29

Все то, что было, – было позади, потому что за спиной Мишеля-Герхарда фон Штольца, подле дома покойного академика Анохина-Зентовича, где теперь бегали, суетясь и дуя в свистки, милиционеры.

Они были – там.

Он – здесь!

А ведь кабы не их любопытство, сидеть ему нынче в кутузке!

Уф...

Мишель-Герхард фон Штольц отряхнул свои перышки и направился к ближайшей остановке городского транспорта – конечно, не пристало «фонам» ездить на каких-то там автобусах, но не идти же через весь город пешком! Тем паче что ради такого случая можно забыть на время о своих «голубых кровях» и «давать деру» не в облике аристократа фон Штольца, а в привычной к ненавязчивому отечественному сервису шкуре – Мишки Шутова...

Ну что, фон Штольц – делаем отсюда ноги, «рвя когти» и «сверкая пятками»?

И yes!..

Подошел автобус.

Мишель-Герхард фон Штольц вошел в распахнутые двери и встал, держась за поручень, ибо не рискнул садиться своими тысячедолларовыми штанами на исшарканные сиденья.

Поехали...

А куда, собственно?

К Светлане? Так подле ее квартиры уже наверняка дежурят с нетерпением поджидающие его оперативники.

Хорошо бы отправиться теперь в свой «фамильный» со всеми возможными удобствами и видом на Средиземноморье замок... Который за тридевять земель, через три границы, без паспорта и денег...

Тогда, может быть, перетерпеть день-другой в каком-нибудь, пусть даже четырехзвездочном, отеле? Причем – за спасибо живешь?

Вот и выходит, что податься ему некуда!

И, наверное, Мишель-Герхард фон Штольц так и не придумал бы, где ему скоротать ближайшую ночь, кабы о нем не позаботилась судьба. В облике сержанта милиции.

– Ваши документы!

Что – опять?!!

Да что они, сговорились, что ли?

– Нет у меня документов.

– А что есть?

Того, что могло бы заменить документы, у Мишеля-Герхарда фон Штольца при себе тоже не оказалось.

– Тогда – пройдемте, – разочарованно вздохнул сержант.

– Куда?

Туда, где он уже был!

Только что! И откуда столь успешно бежал!

Вот это и называется – снова-здорово!

Глава 30

– Стройсь!.. Шагом марш!..

Команду, что назначена была чистить выгребные ямы, вывели за ворота. Была эта работа для пленных особой, о какой всяк мечтал, привилегией – в городских уборных дерьмо ведрами черпать да через край в бочки сливать и уж после, за городом, те бочки опорожнять и чистить. За сей труд поляки хоть немного, но платили, и можно было эти деньги через конвоиров менять на продукты.

Как вышли за ворота, Валериан Христофорович оживился, стал озираться во все стороны, потирать руки.

– Валериан Христофорович, – урезонивал его Мишель. – Да ведь нельзя же так, нельзя обращать на себя внимание, а ну как конвоиры насторожатся?

– Да-да, конечно! – соглашался Валериан Христофорович, но тут же начинал вновь вести себя будто задумавший озорство подросток.

– Вы знаете, мне кажется, вернее, я уверен, что у нас все получится! – заговорщически шептал он, строя многозначительные физиономии.

Мальчишка – ей-ей мальчишка!

Да ведь как тут сбежать, когда их охраняют конвоиры, а даже сбежав, добраться до своих, не потерявшись, не замерзнув в дырявых, выданных по случаю выхода в город шинелишках, да что-то притом есть, где-то спать, да миновать разъезды польских жандармов...

Как пришли в город, команду развели по уборным, выдав ведра и подвезя выгребные бочки. Поддев, подняли доски позади ям, встали на скользкие приступки, черпанули ведрами. Как сливали ведра через край в бочки, зловонная жижа хлюпала и плескалась на одежду и лица. До полудня вычерпали пол-ямы, как вдруг конвоир выкликнул их имена.

Побросав ведра, подбежали, встали рядком.

Конвоир, брезгливо оглядев забрызганных дерьмом пленных, велел идти за ним. Был он из нестроевых, весь какой-то неловкий и неуклюжий, и все лишь вздыхал и охал.

Пошли по улицам, сопровождаемые бегущими вослед ребятишками, которые указывали на русских, смеялись и кидали в них камнями и комьями грязи.

Все это было омерзительно... В особенности их жалкий, в обносках и дрянной обуви вид.

– А ну, брысь! – прикрикнул на ребятню по-польски конвоир, отчего те прыснули во все стороны.

Как свернули на какой-то пустырь, конвоир вдруг встал, крутя самокрутку, будто кого ожидая. А может, и так.

– Пан, закурить дай! – попросил вдруг Паша-кочегар, хоть отродясь не курил.

«Чего это он?» – подивился Мишель.

Конвоир докурил почти до конца, оставив самую малость – сжалившись, протянул огрызок самокрутки.

Паша-кочегар, благодарно улыбаясь, кивая и быстро кланяясь, подошел да вдруг, вместо того чтобы взять самокрутку, ухватил конвоира за руку, дернул к себе и ткнул кулачищем в лицо. Конвоир охнул и осел на землю, хоть, казалось бы, удар был не столь силен. Да ведь матроса Бог силушкой не обидел – он так и до смерти прибить мог!

А коли прибил, так их, как поймают – повесят!

– Чего встали – тикай теперь! – крикнул Паша-кочегар, кидаясь в сторону.

Дале думать уж было некогда, и они, что было духу, припустили через пустырь – да столь спешно, что даже винтовку с собой прихватить позабыли.

Скорей!..

Скорей!..

Паша-кочегар бежал впереди огромными прыжками, Мишель – еле поспевая за ним, тащил, ухватив за рукав, Валериана Христофоровича, который задыхался, выпучивая глаза и бормоча скороговоркой:

– Вы уж... не оставьте... меня, голубчик, один ведь я пропаду!

– Что вы, ей-богу, Валериан Христофорович, такое говорите! – сердился на него Мишель.

Добежали до каких-то кустов, за которыми проглядывал лес. Позади было тихо, никто не стрелял и не кричал вслед, видно, так и есть – прибил матрос конвоира до смерти.

Как нырнули в лес, остановились, переводя дыхание.

– Я же говорил... говорил... что все удастся! – сиял Валериан Христофорович.

Паша-кочегар настороженно озирался по сторонам.

– Что ж вы так-то... хоть бы предупредили! – выговорил ему Мишель.

– Да я сам не пойму, как-то так само собой вышло, – пожал плечами матрос. – Ну, чего расселись – бежать надобно, покуда нас не хватились!

И то верно.

Вновь тронулись в путь – впереди Паша-кочегар, который шел уверенно, будто дорогу знал.

– А ну – стой! Да тихо мне! – скомандовал матрос, показывая пудовый кулачище.

Мишель с Валерианом Христофоровичем притихли.

– Чуешь – дымом тянет, видать, люди где-то рядом, – прошептал Паша-кочегар.

– А зачем нам люди? – подивился Мишель.

– Может, разжиться чем удастся.

– Да ведь это мирное население!.. Это мародерство! – шепотом возмутился Мишель.

– Вот и славно, что мирное!.. – ухмыльнулся матрос. – Или вы думаете с пустым брюхом до границы топать? Ждите меня здесь!

И, встав на четвереньки, Паша-кочегар побежал в кусты, из-за которых, верно, тянуло дымком и слышались неясные голоса.

Мишель с Валерианом Христофоровичем замерли, напряженно прислушиваясь. Но как ни слушали, так ничего и не услышали. Скоро, уж не скрываясь, а идя в полный рост, вернулся Паша-кочегар. Под мышками он нес два здоровенных узла, да еще в руке один.

– Нате, одевайтесь, – бросил он узлы под ноги. – В крестьянской одежде нам ловчее до фронта идти будет.

В узлах были крестьянское платье и обувь.

– А как же они? – кивнул, мрачнея, на одежду Мишель.

– Про них вы не опасайтесь, – успокоил его Паша-кочегар, натаскивая на ногу сапог. – Глянь, а ведь верно впору! – обрадовался он.

– Нехорошо как, – вздохнул Валериан Христофорович. – Ай – нехорошо! Да ведь теперь уж ничего не поправишь – надобно о себе думать.

Стал, роясь в узлах, вытаскивать и примерять одежду.

«Да как же так, да ведь это преступление!» – думал Мишель, боясь выспрашивать у Паши-кочегара подробности. Но не возвращаться же теперь в лагерь! Или это малодушие, или верно говорят, что своя рубаха ближе к телу?..

– Ну что же вы? – прикрикнул Паша-кочегар. – Нам здесь засиживаться нельзя.

Раскрыв третий узел, достал каравай хлеба, разломил на три части, протянул.

– Ешьте. Нам теперь еды на неделю хватит!

Валериан Христофорович, схватив хлеб, откусывал его большими кусками и набивал им рот и уж не причитал по полякам и не вспоминал о них.

Доедали на ходу, убегая в сторону восхода, туда, где громыхал фронт, где была Россия. Дорог избегали, пробираясь через леса и болота, раз, переплывая через неширокую, но быструю и глубокую реку, чуть не утопли. Конечно, простыли все, хлюпали носами и надсадно кашляли. Лишь через пять дней пути, совершенно измученные и истерзанные, вышли в расположение красных.

Красноармейцы шестой кавбригады, поймавшие трех заросших, до невозможности грязных «польских крестьян», отконвоировали их в штаб.

– Мы работники Чрезвычайной Экспертной комиссии, откомандированные на Западный фронт из Москвы, – представился Мишель, хоть не было при нем никаких документов.

– А чего ж с той стороны пришли, да притом ляхами вырядились? – подозрительно спросили в особотделе.

– Видите ли, товарищи, мы такие же, как вы, преданные пролетариату и революции бойцы, а переоделись, дабы сбежать из польского плена, – пытался объясниться Валериан Христофорович. Но его не слушали.

– А чего тогда делали на передовой?

– Да говорят же вам, требуху вам в глотку, якорь – в печенку, что свои мы! – рявкнул Паша-кочегар.

И верно, так ругаться могли лишь свои.

– Коли этого вам мало, – сказал Мишель, – справьтесь относительно нас в ЧК. Моя фамилия Фирфанцев...

Всю обратную дорогу Мишель молчал, думая о чем-то своем.

– Вы что ж, милостивый государь, кукситесь, да ведь мы живы остались! – тормошил его Валериан Христофорович.

– Живы, – кивал Мишель, – да ведь какой ценой?..

И, уже подъезжая к самой Москве, сказал:

– Я буду вынужден доложить рапортом об обстоятельствах побега.

– Неужто про все скажете? – ахнул Валериан Христофорович.

– Так точно – про все, – кивнул Мишель.

Паша-кочегар резанул по нему глазами.

– Да зачем же так, голубчик, да ведь чего было, того уж не воротить, остались живы и ладно. Ведь война, – запричитал Валериан Христофорович. – Ведь не по своей воле мы туда попали... Да кабы не та одежда с едой, мы в теперь вряд ли живы были.

– Наверное, – согласился Мишель. – Но смолчать было бы подлостью.

– Чистеньким остаться желаешь, господин хороший? – сказал вдруг матрос.

Мишель вспыхнул:

– Я ничуть не хочу обелять себя или перекладывать вину на других, отчего прошу считать, что побег замыслил я и относительно одежды и еды приказ тоже отдал я, за что сам, коли придется, и отвечу!

И хоть было Мишелю за те слова невыносимо стыдно – ведь понимал он, что матросу жизнью обязан, – но для себя все уже решил.

– Эх! Глупы вы, ей-богу, хоть и благородие! – покачал головой Паша-кочегар, – Творите, чего сами не ведаете! Но коли так, коли вам удержу нет – пишите чего хотите, да только после не жалуйтесь!..

На том и порешили.

А ведь прав оказался кочегар – зря Мишель правды искал, а как нашел – так уж не возрадовался!..