Текст книги "Мастер сыскного дела"
Автор книги: Андрей Ильин
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)
А дале иная ниточка тянется – перстенек тот, судя по всему, ювелиру Кацу назначался, что был до семнадцатого года преуспевающим ювелиром, а ныне служит рядовым оценщиком в Гохране вместе с Шелехесом и с ним же, по делам службы, в Ревель ездит, где с Исидором Гуковским встречается, с коим Шелехес, о чем всем известно, близко приятельствует. Сам Гуковский тоже личность темная, вороватая, в чем Мишель лично убедиться мог, и коли предположить, что Кац сказал Шелехесу о сокровищах царских, а тот – Гуковскому, то последний мог ими заинтересоваться, потому как цену золоту и бриллиантам знает.
Но чего ж тогда начпрод сам эти сокровища не уворует?
А как, коли они не где-нибудь, а в самом Кремле схоронены, откуда их так просто не вынести – один-то перстенек можно, но не восемь же неподъемных ящиков! Да и как их дале через полстраны везти и кому продать, чай, на базар, как муку, не снесешь... А вот Гуковский, высоких покровителей средь «товарищей» имея и продажей ценностей занимаясь, может, почти не скрываясь, нужный мандат выправить, те ценности изъять да, в эшелон погрузив, в Ревель под охраной переправить, где продать через европейских банкиров, с коими накоротке якшается. Вот отчего он начпроду понадобился!
И выходит, что Куприянов в этой истории лишь наводчик, Кац и Шелехес – посредники, Гуковский – продавец краденого, а все вместе они – шайка воров, что удумали украсть не кошель, а сокровища дома Романовых, кои триста лет всенародно собирались!
А ну – ежели так и есть?!
А коли так, то надобно начпрода, как он вновь к Кацу заявится, арестовать, а после него Шелехеса, и всем им допрос учинить, а в домах их обыски!.. И коли все будет так, как он задумал, то они дадут показания против Гуковского, а Куприянов укажет на место, где спрятаны ящики... А не случись той облавы, не потянулась бы ниточка!
С этой мыслью Мишель завернул в проулок, откуда уже виден был его дом. Заметил, как подле подъезда прохаживается какой-то человек в солдатских сапогах и шинели, но будто бы с чужого плеча.
Чего он здесь забыл?
Впрочем, Мишелю было теперь не до него, хоть лицо его показалось ему смутно знакомым. Где ж он мог его видеть?
Солдат посторонился, и Мишель, открыв дверь, вошел в гулкое парадное.
Теперь у него на все про все – на то, чтобы надеть парик, наклеить фальшивую бороду и усы и облачиться в платье старьевщика, – оставался час с небольшим, так что следовало поспешить. Да еще нужно было как-то объяснить Анне весь этот смешной «машкерад».
С улицы раздался короткий свист.
Позади негромко хлопнула дверь, будто впуская кого в подъезд.
И тут же сверху застучали шаги: кто-то, цокая о мрамор ступеней подковками, торопясь, спускался с верхнего этажа. Встречи с соседями нынче были редки – половина квартир в доме была заброшена, двери заколочены, из других жильцы не выходили неделями, хоронясь за четырьмя стенами от бед. Но вот, видно, кто-то вышел...
Мишель привычно потупил взор, что считалось в новой, Советской России признаком хорошего тона – ныне всяк опасался всякого, не желая ни с кем вступать ни в какие беседы.
Но оказалось, что это спускался не сосед, а какой-то незнакомец. Мишель посторонился, пропуская его мимо.
Да ведь и это лицо ему вроде бы знакомо! – мимолетно подивился он.
Память у Мишеля была отменная, вернее сказать, профессиональная – иных в сыскном не держали. Бывало, он, лишь раз глянув на фотокарточку бежавшего из Нерчинска каторжанина – карманника или громилы, опознавал его в ярмарочной толпе.
Где же он его видел ранее?
И того, что на улице...
Ведь видел же, причем обоих, да не раздельно, а вместе!.. Где ж?
Да вдруг припомнил, чуть по лбу себя ладонью не хлопнув, – ну верно же, в Ревеле, в Торгпредстве и после, как его, ссадив с машины, хотели проколоть штыками! Там они средь прочих были!
Но чего ж им тут нужно?..
И, подумав так, остановился.
И тот узнанный им незнакомец, что спускался с верхнего этажа, тоже остановился.
«А ведь они не просто так, они по мою душу явились! – сообразил Мишель. – То дело довершить, что они в Ревеле не сумели!»
Незнакомец, видно поняв, что узнан, осклабился и быстро сунул руку в карман шинели, откуда вытянул револьвер. Вероятней всего, он думал, что Мишель, испугавшись, от него побежит и он сможет безнаказанно убить его, стрельнув в спину. А коли не он, так тот, другой, что, свистнув ему, дабы предупредить, зашел в подъезд и теперь поднимается снизу.
Но он ошибся – Мишель не побежал. Он не раз в своей жизни видел уставленное ему в глаза оружие, но никогда при том не мчался прочь, доподлинно зная, что от пули все одно не убежать! Как в хитрованских засадах и после, на германском фронте, он, не раздумывая ни мгновения, пригнулся и прыгнул вперед, дабы упредить выстрел.
Не упредил! Злодей успел выстрелить!
Из дула револьвера выплеснулось желтое пламя и искры, оглушительно, закладывая уши, бабахнул выстрел, но пуля прошла мимо, в вершке от головы Мишеля, угодив в стену, осыпав штукатурку. Другого мгновения, чтобы сызнова нажать на спусковой крючок, у стрелка уж не было. Мишель налетел на него, сшибая с ног и перехватывая запястье руки, в которой был зажат револьвер.
Вновь бухнул выстрел, и пуля тяжело шмякнулась в чью-то дверь, высекая из нее щепу.
Противник оказался на удивление крепок – Мишель, отгибая, отводя от себя руку с оружием, другой пытался охватить его за горло, но тот, сверкая белками, шипел, дыша перегаром, ругаясь матом и пытаясь высвободить револьвер.
– Отпус-сти, сволочь белая!..
Было слышно, как снизу, топоча сапогами, бежал его напарник. Коли успеет, добежит, то тогда все, мгновенно понял Мишель, вдвоем они с ним справятся в два счета!
Злодей исхитрился – ткнул Мишеля лбом в лицо, да пребольно... Он уже пришел в себя и теперь, напрягая все силы, наседал на Мишеля, одолевая его...
Но тут на верхнем этаже громко хлопнула дверь, и вниз застучали быстрые, легкие шаги.
Да ведь это не кто-нибудь, это – Анна! – сразу понял Мишель. Она!.. Услышала с лестницы выстрелы и кинулась ему навстречу! И тут же весь похолодел – так ведь коли она прибежит, прежде чем они успеют скрыться, да кричать станет – так они и ее тоже не пожалеют!.. И выходит, что надобно ему до того времени либо умереть, либо победить!
В отчаянии Мишель вырвал руку, дав противнику свободно вздохнуть, да тут же, мгновения не мешкая и вкладывая в удар всю возможную силу и все отчаяние, ткнул его кулаком снизу вверх – в подбородок.
Удар был страшен – злодей опрокинулся, отлетел назад, наткнулся спиной на перила лестницы, утратил равновесие и, перевалившись через них, с коротким вскриком рухнул вниз, в широкий провал меж лестничными маршами.
Отброшенный им револьвер, стуча, покатился по ступеням.
Мишель, не мешкая, сделал два шага, поймал его и крепко зажал в руке.
– Мишель! – отчаянно крикнул кто-то.
На лестнице, на верхней площадке, стояла растрепанная, растерянная, испуганная Анна.
– Все в порядке, не бойся! – улыбнулся Мишель, поправляя одежду.
Анна ему не поверила – пробежала последние ступеньки, бросилась на грудь, ухватила, потянула за собой:
– Пошли отсюда, скорей!
Но Мишель мягко ей сопротивлялся – был он теперь вооружен и жаждал немедля словить другого злодея.
– Сейчас, погоди... – бормотал он, пытаясь высвободиться из цепких объятий Анны, что, упираясь, всеми силами тянула его за собой вверх. – Да ведь сбежит же он теперь – сбежит! – горячечно шептал Мишель, порываясь броситься в погоню.
И верно, второй злодей, заслышав возню, замедлил шаг, а как мимо него пролетело тело и оборвался в провале лестницы истошный крик, замер в нерешительности, высунулся за перила, глянул вниз. Там, подле двери парадного, раскинувшись на мраморе, недвижимо валялся его напарник, из-под головы которого медленно выползал черный язык крови.
Вот так раз!
Он еще раз с опаской глянул вверх, откуда доносились какие-то неясные, бубнящие голоса, и засеменил к выходу...
– Ну я прошу тебя! – умолял Мишель, отрывая от себя руки Анны. – Да ведь теперь уж ничего не случится, вот и револьвер у меня!
Кое-как высвободившись, он бросился вниз, краем глаза заметив, как Анна побежала вслед ему.
Негромко хлопнула входная дверь.
Мишель, в два длинных прыжка одолев последний лестничный марш, тоже выскочил на улицу, быстро огляделся, заметил убегающую по проулку фигуру в распахнутой шинели, бросился вслед, отчаянно крича:
– Стой!.. Стой немедля!..
Заметил, как беглец, обернувшись на ходу, вскинул правую руку, и тут же хлопнул выстрел.
Мишель привычно пригнулся, отпрыгнул в сторону, тоже вскинул револьвер и, ловя в прорези прицела мелькающие ноги, нажал на спусковой крючок.
Револьвер дернулся в руке, и беглец вдруг, споткнувшись на полном ходу, упал, кубарем покатившись по мостовой.
Попал! – понял и удивился Мишель.
Побежал вперед, не подумав даже, что теперь злодей может хорошенько прицелиться и застрелить его...
Бах!
Бах!..
Близкая пуля взвизгнула возле уха.
Мишель тоже выстрелил, целя в сторону, дабы не попасть, но напугать, сбить противника с прицела.
Бах!
«Только бы Анна под шальную пулю не сунулась!» – испугался он.
Подскочил, выбил ударом ноги из рук покушавшегося на его жизнь злодея револьвер, прыгнул, навалился сверху, выворачивая ему руки за спину.
Тот почти не сопротивлялся, и Мишель понял вдруг, что теперь вот, пока тот смертельно напуган смертью напарника, и надо бы учинить ему допрос, чтобы вызнать всю правду! Теперь – не после!..
Рывком перевернул пленника на спину, уставил ему в грудь револьвер. На мгновение смутился было, со стороны себя представив: ведь подобно «товарищам» орет, смертью пугает!.. Все так, но только как иначе правду узнать? Через минуту тот душегуб очухается и от всего открестится, покажет, что с приятелем мимо гулял, а Мишель на них напал, и уж тогда не они, а Мишель главным злодеем станет! Или, того не лучше, в Чека его заберут да, не разобравшись, в расход пустят, тем нить оборвав.
И уже наплевав на все приличия, Мишель, страшно вращая глазами, прокричал:
– Говори!.. Кто тебя послал?!
Да прибавил еще кое-что из лексикона Паши-кочегара, про клюзы и кнехты, отчего злодей тут же сообразил, что с ним не шутят, и испуганно залепетал:
– Это не я... я не хотел... меня послали... только не убивай меня, товарищ!
– Кто послал?.. Ну, говори! – прикрикнул Мишель, чувствуя, как с каждым мгновением утрачивает столь необходимую ему теперь злость.
– Кто?! Отвечай, не то счас прибью!..
– Гуковский! Это он сказал, что вы контра белогвардейская и что вас через то стрельнуть надо.
Гуковский? Значит, все-таки он?!
Мишель, хоть и ожидал нечто подобное, на мгновение опешил.
Ну вот и замкнулся круг – начпрод Куприянов – оценщик Гохрана Кац – Гуковский и эти вот два душегуба, что были сюда посланы, дабы убить его.
Значит, все верно, все так и есть, и коли теперь дале потянуть, то можно и сокровища царские вытянуть, до коих, может быть, лишь шажок малый остался!..
Так?
А ведь – пожалуй!.. Да коли по совести посудить, так никогда еще он не был столь близок к разгадке тайны!
Да только думая так да планы строя, знать не знал Мишель и ведать не ведал, какое новое препятствие на его пути встанет, да в каком обличье...
Торопливо простучали по булыжной мостовой каблучки – подбежала, вихрем налетела на Мишеля Анна, обхватила, всего его вертя, ощупывая и оглядывая:
– Жив ли?..
– Кто? Я? – в первое мгновение не понял Мишель. – Ну конечно же...
– Да ведь он стрелял в тебя, чуть-чуть не попал, я сама видела! – испуганно всхлипнула Анна. – Он мог убить тебя!
– Ну что ты, что ты, – успокаивал, гладил Анну по голове Мишель. – Это тебе все померещилось... Да и стрелок он, смею тебя уверить, никудышный!
– Нет-нет, – все не унималась, все плакала, цепляясь за него, Анна. – Ты ведь мертвым теперь мог быть!.. Обещай мне, прямо теперь, сейчас же, что бросишь свое дело. Ну – обещай же! – притопнула она ножкой.
Да как он может обещать то, что сделать не в его силах! Он пятый год уж ищет потерянные в четырнадцатом году сокровища, что принадлежат не ему и не государям императорам, коих теперь нет, и не новой советской власти, а Руси! Ищет и почти что уже нашел! Да ведь коли их иные, вроде Гуковского и иже с ним, вперед него сыщут, так непременно по ветру пустят! Как же можно им позволить кубышку, что триста лет всем миром сбиралась, в одночасье растащить?
Нет, не может он того допустить!..
– Обещай мне! – настаивала, теребила его Анна. – Обещай, что ты бросишь все и мы уедем из этой чужой, страшной страны!
Чужой?..
Да ведь ровно о том же, при последней их встрече, толковал ему батюшка ее Осип Карлович, что предрекал России скорую и верную гибель, призывая бежать вместе с ним за пределы свихнувшегося с ума Отечества.
– Уедем, Мишель, уедем навсегда, покуда еще живы!.. – просила, всхлипывала, жалась к нему Анна.
Уехать... Но куда?.. Туда, где их никто не ждет, где они будут пришлыми, чужаками?
Как бросить свою страну?
Как оставить могилы?
Как, спасая себя – себя при том не потерять?!
– Успокойся, – прижимал Мишель к себе Анну. – Поверь мне – худшее уж позади, теперь все будет только хорошо...
Да, право, будет ли?
Уж позади революционная смута и Гражданская война, и голод, и красно-белый террор, но что-то ждет всех их впереди? И станет ли лучше?..
Навряд!.. Было ли на Руси время, чтоб не кому-то, а чтоб всем лучше прежнего жилось?
Пожалуй, и не было! Да и будет ли впредь?..
Поживем – увидим!..
Коли... доживем!
Послесловие
Тихо вокруг да безлюдно, из края в край чащи лесные да грязь непролазная – ни человека, ни зверя не видать. Но вдруг будто колокольчик далеко забренчал, да все громче, все ближе, словно то тройка почтовая скачет...
Но нет, то не колокольчик звякает – то цепи звенят. Бренчат кандалы, уныло бредут по Владимирскому тракту каторжане в халатах арестантских – на ногах цепи, что по грязи волочатся.
Дзинь.
Дзинь.
Дзинь...
Сколь же их тут – да ведь сотни! Идут, под ноги себе уставясь, об одном лишь мысля – чтоб до привала поскорей добраться, а дале уж не загадывают.
Дзинь.
Дзинь...
Далека дорога в Сибирь – не все живыми дойдут.
Позади колонны, что солдаты охраняют, телеги, добром груженные, едут, на телегах арестанты, нахохлившись, сидят, – убогие, да калеки, да средь них те, что побогаче али происхождения не подлого, а дворянского. Но хоть дана им сия поблажка, да все ж на ногах оковы, что вниз цепями свисают, кожу в кровь истирая.
На третьей телеге Яков Фирлефанцев сидит, коего в халате арестантском не признать.
– Чего насупился, сиятельство, чего молчишь, будто водицы в рот набрал? – спрашивает, толкает его в бок возчик.
– Не сиятельство я, – нехотя отвечает Яков.
– А хошь бы и сиятельство, – усмехается мужик. – И таких мы, бывалоче, возили. Были вы господа, а ноне все ровня, все – каторжане без роду, без племени! За что тебя, сердешного, в рудники-то везут?
– Человека я убил.
– Душегубец, значица... Тут, почитай, все такие. За что раба божьего сгубил – за дело али по баловству?
– Дуэль меж нами была.
– Значица – по баловству. Господа, они завсегда так: чуть что не по ним – тут же за шпагу хватаются, да ну резать друг дружку до смерти! Денег не поделили, али бабу, али еще чего? Что на то скажешь?..
Молчит Яков...
– Ну, как знаешь, сиятельство...
Звенят кандалы, скрипят жалобно колеса, чавкает под ногами грязь непролазная, кричат сердито возчики:
– Но, шибче ходи, проклятуш-шая!
Погоняют каторжан солдаты:
– А ну – не тянись, веселей шагай!
Сколь верст уж пройдено...
Сколь верст еще впереди...
А что там ждет – кто нынче от тягот преставится, кто живой до места добредет, а кого уж после, в землице сибирской, в рогожку завернув, схоронят – поди-ка, узнай!
Темна судьба человечья, сколь вперед ни гляди – ни зги не видать!.. Один лишь Бог про всех все знает и ведает, да его о том не спросить!..
Живи покуда, раб божий, страдай да лишку не ропщи – короток век твой, недолго, чай, осталось мучиться...