Текст книги "Гугенот"

Автор книги: Андрей Хуснутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Доброе утро, – сказал Подорогин.

– Следователь городской прокуратуры Уткин, – выдохнул человек. – Леонид Георгич. Удостоверение… – Отдуваясь, он полез во внутренний карман.

Подорогин включил настольную лампу.

– Да вы садитесь.

– Спасибо. – Леонид Георгиевич оглянулся через оба плеча и сел почему-то не в кожаное кресло у стола, а на дешевый стул возле зеркала. Там он долго и суетливо разоблачался. В комнате запахло потом и чем-то несвежим, напомнившим Подорогину прогорклую кухонную губку.

– Из метро?

– Да… – Леонид Георгиевич замер и пристально посмотрел в угол стола.

Подорогину показалось, что тот хочет о чем-то спросить его, но после паузы следователь громко, с треском чихнул.

– Машина, – пояснил он, погружаясь носом в рукав, – машина не завелась.

Закурив, Подорогин молча рассматривал своего гостя.

Леонид Георгиевич вытер лоб, положил на соседний стул конверт плотной серой бумаги и сделал глубокий вздох.

– Василий Ипатич, должен предупредить вас, дело серьезное.

– Вы, по-моему, хотели удостоверение…

– Ах да, конечно, – всполошился Леонид Георгиевич, – конечно!

Тотчас на стол под лампу легла просиявшая двуглавым орлом малиновая корочка. Мизинцем Подорогин распахнул ее. Все было в порядке. Такие малиновые корочки ему приходилось видеть не раз. Странность заключалась не в удостоверении, а, опять-таки, в поведении его владельца – подобного рода документы демонстрировались, как правило, с рук в течение долей секунды. На фотографии Леонид Георгиевич выглядел несколько старше своих лет и, что ли, безжизненней.

«И черт с тобой», – подумал Подорогин, возвращая корочку.

Леонид Георгиевич взял удостоверение медленно, неуверенно, как берут чрезмерную сдачу, и также неуверенно вернулся на стул.

Подорогин смерил задумчивым взглядом его мятую спину.

– Так вот. – Следователь поправил свой готовый свалиться ватник. – Дело серьезное, Василь Ипатич. Должен признаться, что еще вчера оно казалось безнадежным. Это убийство…

– Что?

– Убийство девушки.

– Леонид Георгич, а при чем здесь я?

– А при том, Василь Ипатич, что незадолго до смерти покойная – то есть пострадавшая – сделала один звонок. Со своего нового телефона она вообще успела сделать только этот один звонок.

– Вот же гад! – Подорогин хватил по столу кулаком и подошел к окну. – Простите, это я не вам…

Леонид Георгиевич достал из серого конверта несколько фотографий и разложил их под лампой.

Подорогин увидел страшно избитое тело в орошенном кровью снегу. На двух снимках, сделанных с разных сторон и с разного расстояния, девушка лежала лицом вниз, на третьем она была повернута на спину.

– Не узнаёте? – спросил Леонид Георгиевич.

Подорогин посмотрел на мертвое обезображенное лицо.

– А что тут можно узнать?

– В самом деле. – Следователь сунул фотографии обратно в конверт. – Но голос-то по телефону вы узнали?

Подорогин раздвинул полоски жалюзи: из парадных дверей «Нижнего» вышел охранник, за ним уборщица с дымящимся ведром и дворник с лопатой.

– Я не говорил с ней по телефону.

– Василь Ипатич… – Леонид Георгиевич робко присел в кресло у стола. – Я, конечно, могу сейчас откланяться, уйти. Ради бога. Однако тогда вам придется давать показания официально. Вы ведь знаете, что это такое?.. Час назад своему знакомому вы заявили, что вам угрожали в то время, когда был сделан звонок с телефона потерпевшей. Смею заверить, Василь Ипатич, что это был именно тот звонок. Мы можем это легко доказать.

– Хорошо, – обернулся Подорогин, – докажете. И что с того?

– А то, Василь Ипатич, что, по-видимому, к убийству девушки вы имеете самое прямое отношение.

– Это с какой же радости?

– Да вы же сами только что объявили мотив. Вам угрожали – и вы решились на ответные меры.

Подорогин погасил лампу.

– А мой знакомый не сказал, зачем я звонил ему?

– А это неважно.

– Нет, это важно. Потому что я звонил узнать, с какого номера был сделан звонок, – на следующий день после убийства. Ладно: я убийца, заказчик и прочее. Но зачем мне узнавать номер своей жертвы на следующий день? – Подорогин развел руками. – И, между прочим, какое-никакое, но у меня алиби. Свидетель… – он заикнулся, – …тельница.

– Все это, конечно, хорошо, – одобрительно закивал Леонид Георгиевич, – да, но это только слова. Все равно из-за звонка потерпевшей у нас нет никого, кроме вас. А после вашего разговора со знакомым и подавно.

– Уф-ф! – Подорогин выхватил из кармана телефон и положил его на стол. – Нате. Ешьте. Протоколируйте.

– Что это? – искренне удивился Леонид Георгиевич.

– Мо-биль-ник, – сообщил по слогам Подорогин. – Сотовый. Труба. С функцией голосовой почты. И с голосом вашей чертовой потерпевшей.

– Так вы все-таки говорили с ней?

– Да нет же! – заорал Подорогин, и так быстро, что следователь подался с испугом назад, взял телефон, набрал номер почты и бросил его на прежнее место.

На минуту в кабинете воцарилось молчание, поэтому голос девушки был хорошо слышен даже из крохотного динамика трубки.

– Время звонка, если интересует, также записано, – сказал Подорогин.

– Можно еще? – Леонид Георгиевич повертел пальцем в воздухе.

Подорогин включил запись снова. Следователь приблизился к трубке и приставил палец к подбородку.

В приемной щелкнул дверной замок, послышались шаги и кашель Ирины Аркадьевны. Закачалось стекло шкафа.

Дверь кабинета приоткрылась.

– Доброе утро, Василь Ипатич… – Лицо Ирины Аркадьевны было мокрым, стекла очков запотели, она с трудом удерживала дверную ручку. – Кофе?

Увидев, с каким интересом Леонид Георгиевич, обернувшись, рассматривает секретаршу, Подорогин ответил:

– Нет.

Дверь закрылась.

Леонид Георгиевич навалился грудью на край стола и повозил перед собой ребром ладони.

– Но… – Встряхнув головой, он постучал ногтем по столу. – Но почему вы сказали, будто вам угрожали?

– А что я должен был сказать – что любовник моей жены прятался от меня на антресолях?

– А он там был?

– Разумеется.

Леонид Георгиевич длинно вздохнул.

– Значит, будем работать по любовнику.

Подорогин задержал дыхание.

– Вы с ума сошли.

– Я, конечно, понимаю ваши оскорбленные чувства… – понизил голос Леонид Георгиевич.

– Да ни хрена вы не понимаете! – заорал Подорогин. – Оскорбленные чувства! Вы знаете, что мы разведены? Как вы это себе представляете?

Следователь почесал за ухом.

– Как представляю… Как обычные следственные мероприятия.

– А теперь встаньте на мое место! – продолжал кричать Подорогин. – Да даже на место жены – потому что в ее глазах это все будет выглядеть так, будто я с помощью прокуратуры гоняюсь за ее хахалями!

Леонид Георгиевич заерзал в кресле.

– Несерьезно все это как-то, Василь Ипатич, простите ради бога. Этот, как вы изволите говорить, хахаль – наша единственная ниточка к убийству.

– А почему вы вообще решили, что это убийство?

– Падение с крыши дома. Двенадцать этажей.

– И?

– Ей, Василь Ипатич, в спину стреляли из «Макарова».

– Черт. – Подорогин отер лоб. – Ну, положим, стреляли… И что?

– Да ничего. – Следователь шмыгнул носом. – Будем искать этого вашего хахаля. Но для начала я должен попросить ваш сотовый телефон.

– Зачем?

– В качестве вещественного доказательства. – Леонид Георгиевич поднялся. – Которое, кстати, свидетельствует в вашу пользу.

Подорогин нерешительно взвесил трубку.

– Надолго?

– До вечера, думаю, разберемся.

Подорогин отдал телефон.

– Сами зайдете?

– Нет. – Следователь надел ватник и с сомнением понюхал растянутую между указательными пальцами шапочку. – Расписаться в получении должны будете вы лично. Кабинет номер сто. Позвоните в районе часа.

– Куда?

– Сюда. – Леонид Георгиевич похлопал себя по карману, в который опустил телефон. – Не прощаюсь.

– Всего хорошего, – сказал Подорогин.

Дверь за следователем закрылась. В приемной звякнуло и заходило стекло шкафа, а после того как щелкнул замок двери офиса, послышался тихий недовольный голос Ирины Аркадьевны:

– Черт.

Подорогин встал у окна, ожидая, когда Леонид Георгиевич выйдет из здания. Однако тот так и не показался на улице.

Поднявшись на носки, Подорогин уперся лбом в стекло: поверх бетонного козырька над входом маячил затылок курившего охранника. На снегу плавала его синяя дымящаяся тень от желтой лампочки. На остановке буксовал пустой троллейбус. Подорогин решил, что слишком поздно подошел к окну, или же Леонид Георгиевич пробрался по периметру фасада за угол.

Зазвонил настольный телефон. Трубку параллельного аппарата взяла секретарша. Подорогин прислушался.

– Василь Ипатич, вас, – протрещала Ирина Аркадьевна по интеркому.

Прежде чем ответить, Подорогин коснулся серого конверта на столе, забытого следователем. «ДСП», – пузырился крупный чернильный штамп в углу конверта.

– Слушаю, Подорогин.

– Ну и сволочь же ты, Подорогин! – выпалила ему Наталья. – Сволочь и баба, блядь!

– Знаешь, что… – начал он, но не договорил – в трубке что-то с треском разорвалось и заныли частые, неодинаковые по тону гудки.

Через полтора часа после открытия магазина санэпидемстанция опечатала пункт видеоконтроля. В полдвенадцатого на улице было так же темно, как в восемь. Шел сильный снег. Подписывая протокол, Подорогин даже не пытался ничего возражать. Устное заключение инспектора было кратким: «Где работают, там и срут, Василь Ипатич. При всем нашем уважении». Подорогин распорядился выставить дополнительную охрану в торговом зале и у парадного входа «Нижнего». Кредитный отдел, несмотря на проверки в самом банке, работал без технических перерывов.

Ровно в час он позвонил на свою трубку. Первый звонок сорвался. Изо всей силы надавливая на клавиши набора, Подорогин перезвонил.

В гудящем эфире трассировали аккорды гимна.

– …ствуйте! – пробился с полуслова голос следователя. – А я вам звоню!

– Здравствуйте, – ответил Подорогин. – Зачем?

– Насчет этого вашего… э-э-э… Штильмана, Ростислава – Штирлица! – Леониду Георгиевичу приходилось кричать.

– Что?

– У меня мало времени, Василь Ипатич! У вас батарейка садится… – Голос следователя дробился помехами. – Тут такой вопрос: вы ведь до сих пор думаете, что виноваты в его смерти, так?

– В чьей?

– Штильмана.

– Вы что?

– Василь Ипатич, дело не в том, что вы не вернули ему долг, а в том, что он был причастен к закрытию казино – того, помните, где вы работали? Вы ведь тогда еще помогли ему уйти с деньгами – нет?

– А откуда вы…

– Василь Ипатич, повторяю: он был убит не из-за денег, а из-за того, что мы хлопнули казино. По его наводке. Передо мной сейчас все бумаги по делу. В том числе его собственноручное заявление.

Подорогин вытер лоб.

– Зачем вам это?

Леонид Георгиевич, очевидно, не слышал его.

– …Ведь этот Штильман, бестия – он же шахматами в школе занимался, кандидат в мастера? – ведь он еще тогда рассчитал ситуацию не только с антресолями, но и с вами, Василь Ипатич. Зачем вы выводили его черным ходом? Вы знаете, что он шулер? Зачем и по сей день вы согласны платить этой его наркоманке, которая обманывает вас? Вы в курсе вообще, что это он свел вас с вашей будущей, в смысле бывшей, супругой – нет?..

Подорогину показалось, что под ним проваливается кресло. С той секунды как услышал про Наталью, он уже плохо понимал, что говорит ему следователь. Водя кулаком по столу, он даже не сразу сообразил того, что связь прервалась, трубка молчит. Он спросил у Ирины Аркадьевны номер своего телефона и перезвонил. «Абонент временно недоступен», – был вежливый ответ автоматического оператора. Подорогин сидел неподвижно, глядя куда-то вбок от двери. В приемной шелестело радио. Раз или два он начинал вслепую искать сигареты, но, не нащупав пачки, забывал о ней. Его горячие пальцы, скользя по столешнице, оставляли на полированной поверхности медленно исчезающий след.

Как затем оказался на улице, он не помнил. Лишь после того как его догнал охранник и подал оброненный конверт с фотографиями, Подорогин увидел, что стоит возле остановки, без пальто, и разглядывает усеянную объявлениями плексигласовую стенку. «Познакомлюсь с другом (подругой)…» – начиналось одно объявление, написанное от руки. Подорогин кивнул охраннику, затолкал конверт в карман и двинулся в сторону «Нижнего».

Расчищенную брусчатку перед фасадом снова заметало снегом. Неподалеку от автоматических дверей под одним из пилонов портика бугрился свернутый полиэтиленовый купол Митрича. Сам Митрич что-то оживленно втолковывал лениво смеявшемуся дворнику.

Загребая ботинками снег, Подорогин пошел в обход цоколя. На боковом фасаде, который в отличие от главного был только бегло оштукатурен, лоснились пространные материки льда. В проулке между зданиями редкие снежинки перемежались каким-то серым пухом. Почему-то пахло свежевыпеченным хлебом. Во дворе Подорогин запнулся в заснеженной рытвине, упал и сильно ударился руками. На сбитой коже левой ладони выступила кровь. Он хотел идти обратно, но дорогу ему преградил малиновый фургон «кока-кола», который въезжал во двор тем же проулком. Подорогин набрал снега и сдавил его в руках. Хрипло сигналя, задним ходом фургон поднялся по бетонному пандусу к складским дверям «Нижнего». Там его ленивым матом приветствовали грузчики. В морозном воздухе глухо и отрывисто застучало железо. Петляющей Рубленой колеей от протекторов Подорогин прошел к магазину. Покрытая ледяной грязью дверь с табличкой «Служебный вход» была заперта. На стук никто не ответил.

– А ты сюда, ёп-ть, давай! – сказал ему, хохоча, кто-то из грузчиков и кивнул внутрь склада. – Вон сколько добра! Все за народный счет! Бери-бросай!

Подорогин зашел на склад. Пол у входа покрывала бурая студеная жижа. Коробки с баночным пивом, составленные штабелями неподалеку, были в инее. В углу стояла кара без задних колес. На вилочном захвате машины сушилось тряпье. Подорогин переступил жижу и направился между просевшими, грозно кренившимися ящиками с фасованной мукой к внутренним дверям. К его удивлению, их оказалось несколько. Он толкнул ближнюю. За порогом в невероятном количестве были свалены лопаты, метла, швабры, парило, с потолка капала вода. Обнаружив на следующей двери амбарный замок, а третью и вовсе заколоченной, Подорогин собрался вернуться, однако за предпоследней дверью открылся опрятный, выстеленный кафелем предбанничек. В прошлом году он лично заказывал этот кафель в Испании, образцы плитки до сих пор пылились в бухгалтерии. Из предбанничка вели еще две двери. На правой висела бумажная табличка «Вход платный», на левой отсутствовала не только ручка, но и замок – в круглом отверстии сквозило что-то желтое. Подорогин пошел налево и оказался в безлюдном зале игровых автоматов. Пол устилала кирпичная крошка. Над входом в дальнем углу тлела красная лампа сигнализации. Вместо люстры к потолку прикреплялся треснувший зеркальный шар. Осмотревшись, Подорогин испытал легкое потрясение: он впервые был в этой комнате. Он вообще не подозревал о ее существовании. Привалившись к косяку, он потолкал носком ботинка кирпичную крошку и стал разминать пораненную руку в запястье.

В бюро пропусков городской прокуратуры выяснилось, во-первых, что в кабинете номер сто располагается архив и что никакого Леонида Георгиевича Уткина в списках прокурорских работников не значится.

– Может быть, Эткинд? – уточнили у Подорогина. – Эткинд имеется. По особо важным.

Из прорези в стеклянной перегородке несло карболкой. Подорогин молчал с приоткрытым ртом. Ему выписали пропуск на прием к дежурному следователю.

Комната дежурного почему-то оказалась на седьмом, последнем, этаже. На зеркале в лифте было нацарапано: «Wanted!»

В дверях кабинета лежал старый, вздрагивающий во сне спаниель. Подорогин встал на пороге и, не решаясь зайти, разглядывал пыльную линотипию Сталина на стене. Хозяин кабинета, как две капли воды похожий на тренера ЦСКА Газзаева, стучал ребром ладони по папке с бумагами и хрипел в поджатую плечом телефонную трубку: «… жми на кражу протоколов… и на труп… и хрена ему собачьего…»

Подорогин осторожно перешагнул через спаниеля и присел на шаткий стул возле входа. Шевеля усами и не отнимая трубки от уха, следователь в упор, невидящим взглядом посмотрел на него. Подорогин поздоровался и зачем-то назвался коммерсантом. Следователь молча протянул руку и кивнул на бумажную полоску на сейфе: «Ганиев Даут Рамазанович». Ниже на металлической дверце лоснилась дописка несмываемым фломастером: «Дойч-оглы». В полной окурков пепельнице на столе разламывалась целлофановая оболочка от «Мальборо».

Прошло еще несколько минут, прежде чем следователь закончил телефонную беседу и снова взглянул на Подорогина.

– Слушаю вас.

Навалившись локтями на колени, Подорогин стал рассказывать о следователе Уткине. Дважды ему приходилось начинать заново, потому что звонил телефон и Даут Рамазанович, все более раздражаясь, снова и снова советовал кому-то жать на кражу протоколов. В конце концов Подорогин понял, что следователь не верит ни единому слову из его истории о следователе Уткине, и замолчал. Даут Рамазанович черкал карандашом по картонному клапану папки. Почувствовав прикосновение к руке чего-то холодного и влажного, Подорогин вздрогнул – спаниель обнюхивал его пораненную ладонь. Опять зазвонил телефон, однако Даут Рамазанович, подняв трубку, опустил ее обратно на рычаг.

– Это – все?

– Это – все, – сказал Подорогин, разглядывая носки своих ботинок.

– Вы показываете, что человек, который представился вам следователем городской прокуратуры Уткиным, завладел вашим сотовым телефоном. – Даут Рамазанович говорил медленно, тоном разбитого усталостью волхва, отчего кавказский акцент его усиливался. – Это – все?

Подорогин покачал головой.

– Вы говорите так, будто он только и приходил за моим телефоном.

Вдали по коридору хлопнула дверь, кто-то с топотом выбежал на лестницу. Загудели перила. Спаниель сел у ног Подорогина и пристально посмотрел на Даута Рамазановича. Следователь опрокинул пепельницу в корзину для бумаг.

– Именно об этом, уважаемый, я и говорю.

– Хорошо, – выпрямился Подорогин. – Ладно. Меня наказали на мобильник. Но откуда он мог знать обо всем остальном?

– О чем?

– Об антресолях, о Штирлице, казино.

– О каких еще ант-ресолях?

– Да вы же не слушаете меня!

– Про ант-ресоли и про Штирлица я уже слышал. Не надо кричать. Я одного только не пойму – почему городская прокуратура должна заниматься этими ант-ресолями со Штирлицем?

– А почему бы городской прокуратуре не заняться… – Подорогин осекся от боли, задев раненой рукой колено.

Даут Рамазанович меланхолично вращал зажатым в пальцах карандашом.

– Ладно… – Подорогин поднялся. – На нет и суда нет.

– Вы будете писать заявление? – оживился следователь.

– Нет.

– Обождите, я подпишу пропуск. – Даут Рамазанович отложил карандаш, провел ладонью по столу, приподнял и бросил папку.

Подорогин посмотрел на спаниеля, вскочившего вслед за ним и шевелившего пушистым обмылком хвоста.

– У вас не будет ручки? – сказал Даут Рамазанович.

Подорогин полез в карман, но вместо ручки достал серый конверт с фотографиями, забытый следователем Уткиным. Конверт подмок с одного края, к оплавившемуся штампу «ДСП» присохли песчинки грязи. Подорогин извлек снимки и рассматривал их, не узнавая.

– Постойте… – выпрямился Даут Рамазанович.

– Что?

– Откуда это у вас? – Хмурясь, следователь вглядывался в фотографии с обратной стороны.

Подорогин перевернул снимки: с обратной стороны все они были промаркированы, на каждом стоял штамп учета и порядковый номер.

– Это же наша канцелярия. – Даут Рамазанович вытащил фотографии из пальцев Подорогина. – Как они к вам попали?

Подорогин пощипал бровь.

– От следователя Уткина.

– Кто это?

– Человек, завладевший моим телефоном.

Даут Рамазанович нетерпеливо повел подбородком:

– На фотографиях – кто?

– На фотографиях – человек, который звонил на мой автоответчик. – Подорогин сел обратно на стул. – Звонившая.

Следователь перетасовал фотографии, пожевал губами, свирепо сломал бровь и вдруг бросился из комнаты.

– Ждите меня здесь – никуда ни шагу! – донесся из коридора его удаляющийся вопль.

Помешкав, Подорогин выглянул за дверь, но Даута Рамазановича и след простыл. Где-то громыхало железо. Пол коридора был выложен ромбической плиткой, как в бане.

Вернувшись к столу, Подорогин раскрыл папку, на которой Даут Рамазанович рисовал карандашом.

Он ожидал увидеть исписанные протоколы, пожелтевшие справки, заявления, копии договоров, но под слоем чистой бумаги в папке оказались фотоснимки. В основном это была порнография: переплетенные потные тела, части потных тел, пламенеющие маслянистые гениталии, раскрытые в пылу страсти, освещенные до миндалин немые рты, лава семени на лбах и щеках, невинные и бессовестные детские лица, кожаные костюмы с вырезами в паху, фаллоимитаторы, наручники и тому подобный реквизит. Две фотографии оставили его в особенном замешательстве. На одной был запечатлен кабинет Даута Рамазановича, причем запечатлен из-за стола, так что помимо самого стола, заваленного порнографией, хорошо просматривались стена со Сталиным и сейфом, приоткрытая дверь и часть окна. На другой фотографии – вдвое большего формата – изображалась отрезанная голова. Подорогина слабо кольнула мысль о Штирлице, хотя с первого взгляда было ясно, что это не Штирлиц и что даже сама голова не главное на снимке. Главное – то, как мастерски и художественно этот снимок был исполнен. Багрово-мраморный фон сдабривали хищные побеги вьюна и нереально резкие, выпуклые скорлупки каких-то насекомых. На мертвом лице с полузакрытыми глазами прочитывались малейшие детали рельефа кожи, ничуть, однако, не вызывавшие отвращения, даже скрупулезно выписанная грань отсечения более походила на сказочное ожерелье, нежели на рану, – и если бы не страшный смысл основного предмета изображения, если бы не сама отрезанная голова, можно было подумать, что это вырванная страница из какого-нибудь фотографического издания.

В коридоре послышались голоса и шаги. Подорогин сунул снимки обратно в папку и возвратился на стул. Спаниель лежал на боку, безмятежно вытянув лапы. Несколько секунд спустя в кабинет ввалились Даут Рамазанович и тучная дама средних лет, красная, свистевшая горлом от одышки. Дама и Даут Рамазанович рвали друг у друга снимки разбившейся девушки и спорили.

– Нет, да говорю же тебе, смотри ногу! – кричал Даут Рамазанович.

– И что нога? – отвечала дискантом дама. – И при чем здесь нога?

Даут Рамазанович в сердцах вскинул руки – «Э-э-э!», – выхватил из папки на столе несколько фотографий, только что вложенных туда Подорогиным, и ударил по ним пальцами:

– Сравнивай, ну?!

Дама замолчала и лишь продолжала свистеть горлом, тасуя снимки из папки с теми, что вызвали разночтения. Даут Рамазанович, переведя дух, подмигнул Подорогину. Дама попросила остальные снимки и по очереди, внахлест взялась сравнивать их со снимками убитой. Привалившись к столу, она порядочно сдвинула его. Даут Рамазанович обмахивался фотографией возбужденного мужского органа.

– Ну-у… – Дама почесала нос и, прищурившись, посмотрела на снимки с вытянутой руки. – Что-то, вполне может быть, и есть. Но ничего определенного. Говорю тебе. Ничего…

В ответ Даут Рамазанович произнес длинную бессмысленную фразу, запер дверь и прислонился к ней спиной:

– Смотри!

Он слегка запрокинул голову, правой рукой, сжатой в кулак, коснулся уха и медленно, точно исполнял ритуал, завел левую за спину. Затем с щелчком в суставе присел на одной ноге, а голенью другой, неестественно вывернутой в колене, приложился к косяку.

– Ну? – Ему было тяжело дышать, он ворочал глазом, пытаясь оценить реакцию дамы.

Та навела на него фотографии разбившейся девушки и совокупляющейся пары и, отвесив губу, дышала в нос. В эту секунду громко постучали в дверь.

– Да вроде… – неуверенно резюмировала дама.

Даут Рамазанович обмяк со страшным выдохом облегченья.

– Стучат, – сказала дама, не отрываясь от фотографий.

– Это я! – Даут Рамазанович, хохоча, открыл дверь. – Тук-тук!

– Вот правильно, Рамазаныч… – Не закончив фразы, дама повернула снимки вверх ногами, хмыкнула и принялась обмахивать ими лицо. – Про папу анекдот знаешь?

– Нет! – затряс головой Даут Рамазанович.

Дама стала рассказывать анекдот про папу, но не закончила его и тоже покатилась со смеху.

Где-то в здании рассыпалась трель сотового телефона. Подорогин схватился за нагрудный карман и скорым шагом вышел в коридор. Он ждал оклика, но Дауту Рамазановичу, очевидно, было не до него.

– Это – кто? – понизила голос дама.

Прикрыв за собой дверь, Подорогин все еще держался за грудь. Рубашка под ладонью была горячей. Он посмотрел на часы.

– Черт…

Навстречу ему дюжий взмыленный сержант вел лысого парня в разорванном батнике и трико. Левая половина лица задержанного заплыла от синяка, шишковатая голова была вымазана зеленкой. Поравнявшись с Подорогиным, сержант наддал парню в спину кулаком. Стукнули наручники, вымазанная зеленкой голова запрокинулась, но парень только улыбнулся разбитым ртом. На его груди болтался запятнанный кровью сине-белый шарф. В кабинете Даута Рамазановича разлился придушенный тоненький смех дамы:

– Серье-езно?!

Подорогин дошел до конца коридора и остановился у окна. Подтекающее сумерками дно внутреннего двора прокуратуры, точно могильными холмами, было размечено заваленными снегом автомобилями. Поодаль, за высокой чугунной изгородью, росли зубастые уличные огни.

Запахнув полы пальто, Подорогин уперся коленями в низкий подоконник и всматривался то в свое изуродованное отражение, то куда-то сквозь себя, в пустое, мглистое марево горизонта.

Потом он сильно оттолкнулся от подоконника, попятился на лестницу и, не поднимая головы, как будто боялся спугнуть внезапное воспоминание, побежал вниз. На первом этаже, отслеживая исподлобья нумерацию комнат, он зашел в противоположное крыло и встал возле забранной решеткой двери со старомодной, ромбиком, табличкой: «№ 100». Под табличкой желтел лист картона с линялой надписью «АРХИВ», еще ниже было врезано полукруглое окошко с вытертым карнизом. Окошко было закрыто и опечатано. Справа от двери, подчерненный многочисленными прикосновениями, ютился квадратный прыщ звонка. Подорогин хотел позвонить, однако сделал шаг в сторону и с отставленным пальцем вытаращился на обшарпанный стенд «Информация».

В нижней части стенда была приколота увеличенная репродукция фотографии из удостоверения следователя Уткина. Подорогин зажмурился, сделал вращательное движение головой и снова взглянул на снимок. За дверью что-то глухо стукнуло и покатилось…

Чем дольше он всматривался в фотографию, тем меньше у него оставалось сомнений в том, что это фотография из удостоверения Леонида Георгиевича Уткина. Пробежав взглядом сопровождавший ксерокопию текст, не соображая, он нажал кнопку звонка.

– Завтра, завтра с восьми! На сегодня все уже! – раздался из-за двери раздраженный женский крик. – Ходят тут…

Подорогин аккуратно сдернул ксерокопию со стенда и пошел обратно, на ходу механически перечитывал текст. Это была не информация о мошеннике, а сообщение о неопознанном трупе – возраст, рост, приметы, место и время обнаружения. Фотография из удостоверения следователя Уткина была фотографией прошлогоднего утопленника.

Даут Рамазанович догнал Подорогина на проходной, когда по просьбе загородившего турникет охранника тот искал в карманах пропуск. Каменный пол турникета поглотила черная каша. Подорогин пытался незаметно комкать в кулаке ксерокопию. Не говоря ни слова, следователь завел его в пустую будку дежурного. Здесь, очистив от бумажного хлама стол и сдвинув телефон без диска, с торжественным видом Даут Рамазанович выложил перед Подорогиным уже изрядно помятые фотографии разбившейся девушки. Дыхание его было тяжелым, из ворота рубашки лезла седая шерсть. Вполоборота охранник пытался рассматривать снимки сквозь стекло.

Подорогину наконец удалось спрятать ксерокопию в рукаве. Взглянув с облегчением на Даута Рамазановича, он увидел, что тот, пучась, трясет над снимками открытой ладонью:

– …Ведь, елки, как не понятно, что все полная липа, все – от и до!

Подорогин недоуменно молчал.

На столе вдруг загрохотал телефон без диска. Даут Рамазанович поднял и опустил трубку и ткнул волосатым пальцем поочередно в снимки, на которых девушка лежала лицом вниз:

– Правая рука выброшена назад, пальчики разжаты – да?

Подорогин посмотрел на фотографии.

– …да? – настаивал Даут Рамазанович.

– Да, – равнодушно, исподволь согласился Подорогин. – Хорошо.

– А теперь сюда. – Следователь взял фотографию девушки, перевернутой на спину. – Правая – кулаком.

– Ну?

– И это значит?.. – Свободной рукой Даут Рамазанович сжал и разжал пальцы. – Это значит —…?

– Да ничего это не значит.

Даут Рамазанович сбил снимки вместе и кивнул дежурному.

– Это значит, что убитая ваша никакая не убитая, а Ким Бэсинджер, мать…

– То есть? – нахмурился Подорогин.

Даут Рамазанович указал ему на дверь, они вышли в вестибюль.

– То есть нельзя, дорогой, упав с крыши, с пулей в башке или где там, да еще после того как провалялся больше часу на морозе, так играть ручками. – Следователь опять сжал и разжал пальцы. – Извини, Миша… – Он подал охраннику пропуск и оглянулся, приглашая Подорогина к турникету.

Встав между колоннами портика на крыльце, они закурили.

Гремящими кусками фанеры, насаженными на слеги, двое солдат чистили парадную лестницу. Комья мокрого снега летели в пустые бетонные чаши цветника. Подорогин представил себе Ким Бэсинджер, лежащую в развороченном сугробе, ниточку бутафорской крови в углу ее рта, затем почему-то Наталью в той же позе, в сиреневом белье, и встряхнул плечами.

– Проблемы? – спросил вдруг Даут Рамазанович.

Подорогин отбросил щелчком сигарету.

– Так…

Следователь протянул ему фотографии.

– Зачем? – удивился Подорогин.

– Заявления вы не пишите… Или уже передумали?

Подорогин молча сунул снимки в карман.

– Вот и прекрасно. – Даут Рамазанович зябко потер локти. – Вот и замечательно. Купите себе новый телефон и забудьте. Меня же с этими карточками высушат. Не дай бог никому. Я, знаете, домой иногда хочу.

– Так, значит, это все-таки ваша канцелярия?

– Понятия не имею, – вскинул брови Даут Рамазанович. – Скажем так.

Подорогин усмехнулся:

– У вас, кстати, удостоверение с собой?

– А что?

– Можно взглянуть?

Оскалившись с сигаретой, следователь долго шарил себя по карманам, залез даже в сплющенную кобуру под мышкой, обсыпался пеплом, но удостоверения не нашел. Потом он выплюнул сигарету, обернулся к Подорогину и, склеив брови, слепо смотрел куда-то вверх, в темный потолок портика с танцующими хлопьями.

– В кабинете, кажется, бросил.

– Да ладно, – сказал Подорогин.

– Черт, там же Инга… – В глазах Даута Рамазановича промелькнул ужас. – До свиданья! – Он рванул на себя тяжелую, оправленную в бронзу дверную створку и, нечеловечески заорав, поскользнулся в тамбуре. Подпружиненная дверь медленно затворилась. Подорогин, осмотревшись, со вздохом наступил на шипящий окурок.