Текст книги "Будни банкира (СИ)"

Автор книги: Андрей Хомченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

По колено, по пояс в снегу, километры таёжным беспутьем, – устал и намёрзся страшно.

Зато за результат не стыдно.

Валерия Алексеевна Непогодова, Жора, весь наш бомонд столпились вокруг моего письменного стола и благоговейно взирали на горку металла, высившуюся над столешницей.

Первый мешок драгоценного груза, благополучие и процветание на поколения, золотой запас страны.

– Может, ещё одну ходку? – спросил неугомонный Жора, с чувством непреодолимого сладострастия оглаживая монеты.

– Побойся бога, начальник! Всю ночь тяжести на морозе тягал. Руки-ноги отваливаются. И вообще у меня сегодня встреча с любимой девушкой. Требую отгул.

– Ну, хорошо, хорошо, не ершись, – сладко заворковал Немочка. – Отгул, так отгул.

Однако глядел он при этом не на меня, а на Валерию Алексеевну.

Шефиня милостиво кивнула и изрекла с несвойственным ей благодушием:

– Заслужил...

– Но в понедельник, как штык, на работу, – строго сказал Немочка, напомнив кто тут кому начальник.

Ах, Жора-Жора, хороший и добрый парень, если б ты знал, чем икнётся твоя доброта.

Если б мы все знали...

Глава четырнадцатая

С глаз долой, из сердца вон, – не знаю, что имел в виду русский народ.

Видимо, слухи о его мудрости сильно преувеличены.

Будто и не было недельной разлуки... Мария-Терезия бросилась мне на шею, чмок! чмок! влепила два поцелуя в щёки.

И в уста жаркий и влажный:

Чмок!

Как поршни в движке болида, бешено заколотилось моё сердце.

Безмерное счастье охватило меня.

Об одном я жалел в эту минуту: что не завалялось в кармане колечка. Золотого кольца в коробочке из красного бархата, – это выглядело бы эффектно:

Стать на колено, сказать: "Выходи за меня".

Эх, Юрик... ну что бы тебе не подумать об этом заранее, не посетить ювелира, не заучить на память шедевр чувственной лирики... а так...

Со скоростью мощного суперкомпьютера я перебрал весь имеющийся в наличии запас поэтических строк.

Ничего подходящего.

Оторвали Мишке лапу? – бред.

Идёт бычок, качается? – сага о тренажёрном зале, а не признание девушке...

Отчаявшись впечатлить Марию-Терезию рифмами, я решил изъясняться прозой.

– Как дела? – повёл я беседу, не мудрствуя.

– Отлично! – сказала она. – Ухожу в монастырь.

– В какой ещё монастырь? – ваш покорный слуга опешил.

– Кармелиток.

Должно быть, в этот момент я не очень-то был похож на высоколобого интеллектуала, звонкий смех Марии-Терезии рассыпался мелким жемчугом:

– Юрик-Юрик, простодушный ты человек. Не могу же я, в самом деле, заявить королеве Франции: Извините, ваше Величество, я увольняюсь, потому как нашу фирму купили на бирже арабы. Пришлось выдумать целую историю, про смертный недуг отца, про то, как юная девушка стояла на коленях у одра и молила боженьку заступиться, спасти... долго рассказывать. Королева плакала. Ступай, говорит, непорочное дитя, послужи Господу. Но прежде об одном прошу одолжении. Герцог Бекингем, путешествующий инкогнито, собрался зайти по-дружески. Ты уж, будь добр, проводи гостя в мои апартаменты без ненужной огласки. А потом так же неприметно выведи.

– И что ты ответила?

– Ну, разумеется, сказала я, присев в реверансе, монастырь может и подождать.

– Значит, снова разлука, – вздохнул я. – Дружественный визит к августейшей особе – дело ответственное. Наверняка, мероприятие затянется не на один день.

Мария широко улыбнулась.

– При всём уважении к выдающимся статям британца, королеве на всё про всё три часа с головой хватит. Каких три часа? час! Три часа для любого мужчины звучит незаслуженным комплиментом. А, впрочем, – моя любовь лукаво стрельнула глазами, – возможно, я ошибаюсь.

Ну, конечно же, она ошибается... в этот миг я и вздумал явить свои чувства Марии-Терезии Жмудской:

– Давай вечерком увидимся.

– В семь, под градусником, – согласилась она.

Отлично, если не будет на работе аврала, успеваю посетить ювелирный салон на Пушкинской...

Я посетил ювелирный салон на Пушкинской, выбрал колечко с бриллиантовой искрой, изящное золотое кольцо в красивой красной коробочке... со стихами заморачиваться не стал, купил розы.

Не то, чтобы я двух слов связать не могу, но у роз это получится лучше.

Без четверти семь – прилизан, взбрызнут одеколонами, сияющ, будто актёр с постера, – я стоял на оговоренном месте.

Из небоскрёба страховой компании "Саламандра" периодически выбрасывался очередной банкрот. С воплем ужаса летел он несколько дарованных богом и гравитацией секунд, затем шмякался оземь, звонко лопалась его голова, и работники муниципальных служб в ярко-красных жилетах споро соскребали с асфальтов останки.

Я смотрел на вертушку стеклянных дверей офис-центра "Ройял вояж", вот-вот из них должна была выйти Мария.

Голографический – во всю стену – лик короля-солнца заговорщицки улыбался; с частотой один раз в минуту Людовик XIV подмигивал, будто сельская сводня, и торжественно провозглашал:

– Любить так королеву!

Слова монарха находили широкий отклик у трудящихся масс, а также у бесчисленных тунеядцев. Безостановочно – как барабан в револьвере – вращалась прозрачная пуленепробиваемая конструкция, клиент пёр косяком. К королевам спешили денежные тузы и коррумпированные чиновники. Народ попроще валом валил на провинциальных фламандских аристократок, славящихся пышностью форм, темпераментом и безотказностью.

Дела у конторы шли бойко, бизнес секс-туров в прошлое процветал.

Парковка перед зданием бизнес-центра была забита битком.

Гугломобили последних моделей, роскошные лимузины на воздушной подушке, рабочие лошадки предпринимателей средней руки – мерины. И даже один "Запорожец" представительского класса... Ещё тот! Лупоглазый! На двигателе внутреннего сгорания!

Я любовался горбатым красавцем, мастодонтом отечественного автопрома, краем глаза следил за вертушкой,

– как, кап, кап, время приближалось к семи, -

И вдруг, как сумасшедшие, взвыли сирены.

Со стороны Сумской и снизу, с Бурсацкого спуска, с диким рёвом на площадь вылетели полицейские броневики. Будто стая голодных псов, они устремились к зданию и, стирая покрышки в дым, остановились у входа,

Горохом из них посыпались наружу серьёзные парни – в бронежилетах и кевларовых касках, с короткоствольными автоматами – работал спецназ.

Детективы НАБУ при полном параде – в солнцезащитных очках и чёрных бейсболках – деловитой походкой прошествовали внутрь бизнес-центра. Площадь мгновенно наводнилась людьми, набежали репортёры и видео-блогеры, подъехало телевидение.

Я насилу протолкался сквозь толпу, чтобы увидеть, что происходит.

Происходило немыслимое: крепкие парни в бронежилетах выводили из офис-центра боссов и клерков знаменитой туристической фирмы.

Руки боссов и клерков были заломлены за спину, запястья боссов и клерков обхвачены были наручниками, в глазах боссов и клерков стояли растерянность и тоска.

Мимо меня прошли кавалькадой холёные пузаны и их секретарши с умопомрачительными ногами, охранники в униформе – косая сажень в плечах – и хилые хлюпики из компьютерного отдела, безликие менеджеры и ярчайшие представители человеческой цивилизации: вахтёр Максимыч и уборщица тётя Снежана с неизменной шваброй в руках.

Я выглядывал в этом столпотворении Машу, но Марии-Терезии не было, – мимо тянулся какой-то совсем уже ряженый сброд: египетские царицы и одалиски гаремов, тщедушные маркизы с роковыми очами и мясистые в два обхвата фламандские аристократки, клеопатры, инфанты, анны болейн... Жена цезаря, которая вне подозрений...

Последними шли арабы.

Ближневосточные инвесторы что-то взволнованно лопотали, – парни в бронежилетах не обращали внимания на скулёж и оправдания бизнесменов; с невозмутимыми лицами грузили их пачками в автозаки.

Молодые люди с серьёзными физиономиями, в солнцезащитных очках и чёрных бейсболках, – детективы – наотрез отказывались комментировать происходящее.

Но шила в мешке не утаишь.

Мигом вскрылась вся подноготная: и пополз, зашелестел по толпе негодующий шепоток, "мошенничество" – родилось слово.

– Мазурики! – кричала толпа.

– Аферисты!

И рушились биржи, летели в тартарары состояния. Телевизионные журналистки, подливая масла в огонь, взахлёб тарахтели в эфир новости.

– Вишь, как оно всё обернулось, – я увидел рядом с собой Чибу.

Поставщик двора Её королевского величества стоял с видом человека, внезапно прозревшего истину:

– Оказывается, не было никаких путешествий во времени. Всего лишь костюмированная постановка и сплошное надувательство публики: захотел в султанский гарем, пожалуйте на седьмой этаж; желаешь оргию с эллинками, извольте, этаж третий.

Я почувствовал себя самодеятельным актёром на сцене с профессионалами.

– Олег, перестал дурить. Где Мария-Терезия?

– А я почём знаю? – Чичибабин пожал плечами. – Наверное, где и все, в обезьяннике.

Должно быть, во взгляде моём ему почудилось нехорошее.

– Да не волнуйся ты так. Ну, подержат пару часов и отпустят... у Изи хорошие адвокаты.

– Её не было среди задержанных, – тревога всё сильнее захлёстывала меня.

– Как не было? – удивился Чиба. – У неё что, отгул?

– Что ты мелешь? – сорвался я. – Какой отгул? она в Париже, Бекингема встречает.

Чиба изменился в лице.

– Моли бога, чтобы Маша не вздумала сюда возвращаться, – в глазах парфюмера стыл и метался ужас. – Набушники конфисковали станцию для приёма модуля.

Но ведь это же... это же... мы подумали об одном и том же: ведь это же, как яйцом со всей дури в стену... это смерть.

Мы глянули на часы под градусником.

Стрелки показывали семь.

Бом! грянул колокол в Успенском соборе.

Бом! Бом! подхватили, поддержали мелодию звоны Покровского монастыря.

Бом! Бом! Бом! торжественно и величаво катилось, звенело над городом.

И в этот момент грохнуло.

Яркая вспышка ударила по глазам. С верхотуры посыпались стёкла. Клубы дыма и пламени окутали башню "Ройял вояжа", верхний этаж небоскрёба перестал существовать.

Глава пятнадцатая

Любовь потерять – это вам не йо-хо-хо на Тортуге, не чижик-пыжик в загородном ресторане... сидел в баре, накачиваясь алкоголем.

Мир перестал издавать членораздельные звуки: какая-то невнятная разноголосица, – я пялился неотрывно в одну точку, и пил, пил, пил.

В фокусе взгляда возникли двое.

Квадратные плечи, квадратные подбородки, громилы.

На Изю-вундеркинда работала целая армия, – юристы, менты, бывшие и действующие СБУшники, – но когда ему было надо сделать предложение, от которого невозможно отказаться,

то самое, когда пистолет к виску и либо твоя подпись, либо твои мозги окажутся на контракте, он посылал эту парочку:

Мыся и Свят, присные олигарха.

Его доверенные особы.

Его карающий перст.

– Изя хочет тебя увидеть, – хмуро проинформировал Мыся.

Свят молчал.

Я исподлобья оглядел посыльных: хорошие ребята, крепкие.

– Изя хочет тебя увидеть, – мрачнея интонациями, повторил Мыся.

– А я его нет, – я не двинулся с места.

– Тогда тебе придётся закрыть глаза, – на стул напротив меня плюхнулся всесильный олигарх.

Совсем ещё юный, едва ли не подросток, живой и подвижный, неизменно улыбчивый, кумир хипстеров, сладкая грёза домохозяек, сейчас он был абсолютно серьёзен.

– Я тоже её любил, – сказал Изя. – Не так, как ты, но всё же...

Я не отреагировал на его слова.

– Ну, не будем терять время, – вундеркинд качнулся ко мне всем телом. – О взрыве. Ты знаешь, что произошло сегодня. Но тебе не известно, что случилось в Париже четыреста лет назад.

Я метнул в него быстрый взгляд.

– Смею надеяться, в разбившемся челноке была не Мария-Терезия.

– А кто?

– Понятия не имею. Какой-нибудь отъявленный негодяй, на коих богата та блистательная эпоха... не знаю, не знаю, над этим надо работать.

Я внутренне подобрался. Безысходности не было, появилась надежда.

Изя продолжал.

– У меня есть челнок. Хороший, вместительный, с большим грузовым отсеком. Всё могло быть намного проще. К сожалению, сейчас он находится в дальнем поиске. Поэтому остаётся единственный вариант: челнок Национального банка. Мы могли бы с ребятами нанести визит к Непогодовой, помповые ружья и маски, заложники, все дела... Но к чему лишний шум, если ты собираешься в командировку? Просто введёшь другие данные, а дальше по обстановке.

– Спасибо, что надоумил, – буркнул я без особой благожелательности.

– У меня свой интерес, – осклабился Изя.

* * * * * * * * *

На постоялый двор «Монморанси», что на улице Клари за Сент-Антуанской заставой, вошёл человек достаточно странного вида, – в ушанке, тулупе и валенках.

Человек изъяснялся с жутким акцентом, выдававшем в нём славянина, слов знал не больше десятка, понять его было решительно невозможно.

Но щедро платил посетитель звонкой монетой, а отсутствие в своём лексиконе какого-либо стилистического оборота восполнял столь крепкими тумаками, что... в общем, не удивительно: вскоре из ворот гостиницы выехал верхом с изяществом одетый дворянин.

Берет, украшенный подобием пера, и длинная шпага в богато орнаментированных кожаных ножнах, – лишь внимательно приглядевшись в этом сиятельном кавалере можно было признать давешнего пешехода.

Но внимательно приглядываться было некому, лениво скользнула взглядом по статной фигуре городская стража: ничего интересного, ещё один честолюбец, прибывший покорять столицу без гроша в кармане... я не стал разубеждать служивых.

Бодро трусил беарнский мерин отчаянно рыжей масти по парижским запруженным улочкам, без особых проблем он доставил меня к Лувру. Полк мушкетёров денно и нощно охранял королевский дворец, повсюду стояли вооружённые до зубов часовые, без устали мерил коридоры шагами бдительный караул. Но разве это помеха для опытного человека? Будто тать, я прокрался в покои Анны Австрийской.

– О! О! О! – из будуара раздавались крики восторга, в кровати кипел шторм.

Со свойственной мне дедукцией, я сделал логичный вывод: не одна коротает свой досуг королева, – видимо, Бекингем ещё здесь.

Отлично!

Значит, и Мария-Терезия где-то рядом, неподалёку... я ткнулся в смежную комнату: перед запертой дверью на пуфике с выражением неизбывной скуки на лице сидела моя любовь.

– Юрик? – изумилась она. – Что ты здесь делаешь?

– Тебя спасаю.

– От кого?

Я не успел ответить.

"Измена!" – раздался вопль.

И тотчас затопал множеством ног коридор, загрохотал тяжёлыми мушкетёрскими сапогами.

В комнату вбежал расхристанный Бекингем, в руках он держал камзол и ботфорты, лицом герцога хозяйничала растерянность.

В дверь беспардонно забарабанили.

– Откройте, – властно потребовал чей-то голос.

Бекингем побледнел.

– Это он, мой враг, герцог Анжуйский.

В отчаянье схватился за голову пылкий любовник в подштанниках, тихо взвыл, будто загнанный в угол зверь.

– Не паникуйте, мужчина, – взяла ситуацию под контроль камеристка коронованной блудни. – Ваша шкура не пострадает. Я выведу вас тайным ходом.

Английский министр моментально обрёл хладнокровие.

– Хорошо бы пустить погоню по ложному следу.

Однако... при дворе короля Якова умеют подбирать кадры...

– Я отвлеку преследователей, – пообещал я.

Мария глянула на меня, будто рублём одарила... ах, как много мне хотелось сказать этой девушке: "люблю", "выходи за меня", "мы будем жить долго и счастливо", но в дверь молотили... я сказал:

– Ты знаешь гостиницу "Монморанси"? Встретимся там.

Она кивнула.

"Ломайте", – скомандовали в коридоре и дверь затрещала под могучими ударами.

– Пора уходить, – заверещал Бекингем.

Да, пора.

Мария-Терезия привела в движение неведомый механизм, комод с зеркалами отъехал в сторону, открыв потайной ход.

– Где челнок? – успел крикнуть я.

– В конюшне.

Бекингем и его спасительница скрылись в провале хода, пружины хлопнули, вернув зеркала на место.

В тот же миг дверь не выдержала напора, ухнув с петель на пол. Вместе с ней в комнату ввалился здоровенный детина. Пролетев по инерции несколько метров, он упал рядом со мной на четвереньки.

Я огрел его с маху пуфиком и сиганул в окно.

Бамсь! копчиком на черепицу,

– крыша соседней пристройки, к счастью, невысоко -

съехал по скату на заднице, прыгнул вниз.

Дворец окружали кусты можжевельника, заросли смягчили падение, – я рванул через двор к конюшням.

Наперерез бежали вооружённые люди, впереди, размахивая шпагой, мчался герцог Анжуйский...

Прыткий чёрт!

Ба-бах, сверху пальнули из мушкетов.

Тиу, тиу, пропели над головой пули.

Я наподдал.

С пустобрёхим лаем неслась за мной свора гончих, дудели в рожки охотники... я улепётывал, как зайчишка, ещё десяток шагов, ещё пять, всё!

Конюшня!

Я вбежал в помещение... а-а-а-а! боль обожгла плечо...

Я не красавец....

Совсем недавно я мог сказать о себе с полным на то основанием: "Я не красавец", но шрамы украшают мужчину... с каждой командировкой я становлюсь всё красивее.

а-а-а-а! боль обожгла плечо...

Какой-то негодяй, на коих богата эта блистательная эпоха, полосонул меня шпагой.

Я выхватил нож и, развернувшись...

...а-а, герцог Анжуйский... прыткий чёрт! -

Я выхватил нож и. развернувшись, с размаху воткнул его в глаз герцога.

Силой удара негодяя швырнуло в ящик, из которого кони хрупают сено... не знаю, как называется... ба! да это челнок.

Кулаком я окончательно угомонил настырного герцога и нажал на зелёную кнопку... принц крови даже не подозревает сколь громкую встречу ему подготовили потомки.

Что ж, дело сделано, теперь бы выбраться из этой передряги.

Я побежал по проходу между денниками.

В стойлах бились и ржали лошади, из раны хлестала кровь.

Я бежал по проходу... не успел.

Ворота передо мной распахнулись, в проёме возникли разгорячённые погоней охранники.

"Сдавайся", – закричали они.

Или "Великолепный денёк сегодня".

Не знаю. Я плохо понимаю французский.

Я обернулся.

Путь обратно отрезан: несколько мушкетёров, присев в фехтовальные стойки, изготовились к бою.

Драться с ними было безумием.

Из раны хлестала кровь, в глазах темнело.

Никогда не бегал я от опасности, а нынче попробую.

Я вскочил на красавца ахалтекинца, с гиком рванули мы с места.

Выламывая ясли, опрокидывая загородки, топча и сметая всё на пути, вихрем промчались мимо опешившей солдатни.

Тиу, тиу, пели вокруг пули, – поздно!

Вырвался из окружения всадник и полетел по парижским улочкам, понёсся во весь опор.

* * * * * * * * *

На постоялый двор «Монморанси», что на улице Клари за Сент-Антуанской заставой, въехал молодой дворянин. Одежда его была залита кровью, голова моталась в такт шагу лошади, верхом он держался из последних сил.

Навстречу таинственному незнакомцу выбежала прекрасная девушка... я увидел, как выбежала мне навстречу Мария-Терезия и свалился к её ногам без чувств.

Глава шестнадцатая

Очнувшись, я увидел Марию-Терезию.

– Привет, – сказала она.

... знаете, мы живём в странное время.

Каждый день ощущается нами, как понедельник. Жизнь в целом – как последняя неделя квартала.

Продрал утром глаза и уже куда-то опаздываешь.

Эспрессо из кофе-машины, резиновый гамбургер на бегу... крутишься, что та белка в колесе: встречи, связи, знакомства.

С другом поговорить некогда:

– Извини, важный звонок по второй линии...

А вечером сидишь один в ресторане, пианист на рояле играет что-то такое, от чего глаза вдруг на мокром месте.

Джаз, наверно...

Отвернёшься к окну, смотришь в окно – там дождь.

И хочется одного, нестерпимо, до умопомрачения хочется одного:

Чтобы рядом была она.

Та самая, чьи глазах прозрачней и чище неба.

Очнувшись, я увидел Марию-Терезию.

– Привет, – сказала она.

– Люблю тебя, – в ответ прошептал я.

Знаете, при обильной кровопотере, не то что рукой или ногой двинуть, языком пошевелить трудно.

– Люблю тебя, – еле слышно прошептал я.

– И я тебя, – она наклонилась и легонько коснулась моих губ поцелуем.

... иногда надо, – просто необходимо, – очутиться в шестнадцатом веке, в третьеразрядной гостинице, на тюфяке, набитом соломой, с кровоточащей дырой в плече, обвязанной оторванным от подола куском материи.

Чтобы очнуться и увидеть лицо.

То самое, единственное лицо.

И глаза, что прозрачней и чище неба.

– Люблю тебя, – прошептал я.

– И я тебя. Спи.

Есть и минус в шестнадцатом веке: из доступных лекарств лишь сон.

Есть и минус... но плюсов гораздо больше.

– Выходи за меня, – прошептал я.

Конечно, было б куда эффектнее стать на колено, протянуть колечко с бриллиантовой искрой, обручальное золотое кольцо в красивой коробочке красного бархата...

Увы, диаманты и искры остались в Харькове: до колечка – тысячи километров и четыре – чуть больше – столетия.

Я не стал ждать и откладывать.

Знаете, я не стал медлить с признанием... и правильно сделал.

Когда через пару недель мы с Марией-Терезией вышли из челнока... не то, чтобы я надеялся на более тёплый приём...

На фанфары, квартальную премию или, скажем, медаль Конгресса.

Нет, я не ждал, – клянусь, даже и в мыслях не было! – что коллектив Национального банка встретит меня аплодисментами.

Что Валерия Алексеевна...

Знаете, как в старых американских фильмах, когда мир спасён, зло наказано, все улыбаются и рукоплещут, а суровый, но справедливый начальник говорит, обращаясь к герою:

– Good job.

Где Непогодова и где Good job?

Нет, клянусь! я не рассчитывал, что Родина встретит меня с распростёртыми объятиями.

Но чтобы так...

Едва мы с Марией-Терезией вышли из челнока, откуда-то, будто черти из табакерки, выскочили спецназовцы,

– в кевларовых касках, в бронежилетах -

навалились со всех сторон, заломили за спину руки, клац! клац! щёлкнули на запястьях наручники.

– Вы имеете право на адвоката. Вы имеете право хранить молчание... – пижон в чёрных солнцезащитных очках и бейсболке с надписью НАБУ стал зачитывать мне права: "выходи за меня" или "мы будем жить долго и счастливо" в списке прав кавалера Хвалько не значились.

* * * * * * * * *

Поначалу я не воспринял своё задержанье всерьёз.

Ну взял без спроса челнок, ну отсутствовал пару недель на работе...

Ничего, ударным трудом наверстаю упущенное. Сверхурочно выйду.

Лишь на суде я осознал весь ужас своего положения.

Под присягой свидетель Немочка подтвердил:

На перегоне между Иркутском и Благовещенском, на богом забытом разъезде, в тайге, золото не обнаружено.

Нет груза, нет ста восьмидесяти двух тонн, – ни слитков, ни монет царской чеканки.

Ни-че-го!

Лучшие детективы страны усердно вели следствие, выезжали на место пропажи:

– Носом рыли, Ваша честь, землю. Вернее, снег... а его там по колено, по пояс...

– И что?

– Нету!

Бродят невнятные слухи о санном обозе, о мужчинах с офицерской выправкой. Старший у них в авиационных очках, похожих на консервные банки. Но обстоятельные расспросы местного населения каких-то зацепок не дали... сгинул обоз в ночи, канул бесследно.

– А ведь это не просто золото, – завизжала прокурорша Полонская. – Это будущее наших детей, мальчиков, девочек.

Да, да, дети, сердце моё оборвалось: нет теперь у наших детей будущего.

– А старики, – не унималась Полонская. – Наши немощные старики. В шортах и цветастых гавайских рубашках... они могли бы гулять по пляжам Флориды, пить мохито из высоких стаканов, снимать на фотоаппараты девушек. А теперь? Какова их судьбы нынче? Клянчить копеечку у супермаркета, разгребать мусорные бачки.

Стариков было особенно жалко.

Юрик-Юрик, что ты наделал?

Нет мне прощения, расстрелять гада и тело в прорубь.

... но меня не расстреляли, украинское правосудие всегда отличалось неумеренной либеральностью: сто двадцать лет заключения, долговая тюрьма, одиночная камера, – так гласил приговор.

Я был ошеломлён его беспредельной мягкостью, гуманность великодушной Отчизны меня воистину потрясла.

Что до выкупа – законодательство требует определить сумму выкупа – судья Каленчук сказал.

– Гроша ломаного ты, Хвалько, не стоишь. Но закон есть закон. Назначаю в качестве выкупа сто пятьдесят миллиардов! И плюс ещё две копейки. Чтобы даже Изя-вундеркинд не смог тебя выкупить у обиженной тобой нашей любимой Родины.

Так сказал судья и добавил:

– Тебе всё понятно, сынок?

Чего уж тут непонятного, гнить мне в стылых сырых казематах... до скончания века гнить.

Эпилог

Вот и всё.

Это конец истории.

Не спорю, не самый хороший конец.

С точки зрения беллетристики, вообще никуда не годится.

Для книги было бы куда лучше, если бы адвокат, величайший дока и умница, полыхнул на суде блистательную речь:

– Не в фактах, не в сложности их, заключается трудность этого дела...

И переглянулись бы люди в зале: куда клонит этот крючкотвор? ведь всё очевидно.

– Нет, милостивые государи, – не соглашается величайший дока и умница. – Не всё!

"Добро", "Справедливость", "Великодушие", заливается он соловьём, вопиёт и взывает к совести... и добреет на глазах публика, смягчаются очерствевшие сердца, пробуждаются заскорузлые в злобе дня души.

Крепко задумался судья Каленчук: "Ну что факты? Факты, конечно, фактами. Но человек-то Юрик хороший", и на бесстрастном его лице, сухом лице испорченного юриспруденцией профессионала, появляются проблески человечности.

Не останавливается защитник, ораторствует и витийствует златоуст, и странное дело: всё меньше находится в зале охотников крикнуть "Распни его!", всё больше появляется сторонников милосердия.

Человек – суть любовь, просто ему надо напоминать об этом.

– Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва, – с пафосом закончил бы адвокат, и даже прокурорша, по роду занятий стерва, но в сущности, обычная сентиментальная баба, пустила бы прочувствованную слезу.

И присяжные, тоже всхлипывая, торжественно бы объявили:

– Не виновен.

Вот это был бы финал... достойный американского фильма.

Или даже не так.

Пусть вердикт оглашён: сто двадцать лет одиночества. Ровно на двадцать лет больше, чем нужно нобелевскому лауреату для создания нетленного произведения.

Арестант пишет текст, – день, другой, третий... и вот текст написан, заключённый ставит финальную точку.

Впереди безнадёга и унылая необозримость, оглушительная тоска одинаково серых дней.

Но вдруг... я не знаю, пусть случится необъяснимое чудо... и вдруг провернётся ключ в замочной скважине, с лязгом отодвинется засов, тяжёлая железная дверь распахнётся, и надзиратель Онищенко скажет:

– Хвалько, с вещами на выход.

Да, вот это я понимаю: отличный финал.

Но у нас здесь не Голливуд.

Сто двадцать лет заключения, долговая тюрьма, одиночная камера.

Досрочное освобождение исключено.

Конец истории.

Я поставил финальную точку.

Лёг на койку, включил телевизор.

Ближайшие сто двадцать лет делать было абсолютно нечего.

В этот момент ключ в замочной скважине провернулся. Лязгнув железом, отодвинулся мощный засов. Дверь распахнулась. На пороге стоял надзиратель Онищенко.

– Эй, Хвалько, – буркнул он, – собирайся.

– Куда, начальник? – оторопел я.

Тюремщик осклабился:

– С вещами на выход.

Глава семнадцатая

Беспилотник начал снижение.

Мгновенным серебром блеснула река. Пятно зелени посреди мегаполиса обернулось уголком заповедного леса.

Будто талантливый декоратор взялся обставить моё возвращение с размахом не стеснённой бюджетом костюмированной постановки, – лужайки, цветы, дом... дворец королевской четы на фоне его выглядел бы жалкой безделицей.

Рядом с домом толпились люди: Изя-олигарх, Свят и Мыся, кто-то ещё.

Чуть осторонь – в одиночку – задрав голову, стояла Мария-Терезия.

Она с энтузиазмом махала рукой, будто гоняла в воздухе невидимую навозную муху, лицо её светилось неподдельной искренней радостью.

Дрон завис над бетонным пятачком посадочной площадки и, спустя мгновение, бесшумно опустился точно в её центр.

Я выбрался из салона.

– Привет, – закричала Маша и кинулась мне на шею.

Как я люблю пылкую непредсказуемость этой девушки, спонтанность душевных её порывов, эмоциональность и чувственность... просто люблю.

Я нежно прижал Марию-Терезию к сердцу.

Но что тут делает Изя? присутствие вундеркинда мне не нравилось.

Как бы это сказать, мешало полноте счастья.

– А этому что здесь надо? – буркнул я, даже не пытаясь изобразить учтивость.

– Вообще-то он заплатил за твою свободу сто пятьдесят миллиардов, – сказала Мария-Терезия.

– С чего бы такая щедрость?

– Ну, для неё есть достаточно веские основания, – моя любовь улыбнулась. – Изяслав, сынок, иди познакомься с папой.

Изя сделал пару шагов, вид он имел слегка смущённый.

– Мстислав, Святополк, все подходите, ребята.

Гурьбой меня обступили амбалы... все как на подбор: под два метра ростом, квадратные плечи, квадратные подбородки...

Я обнял своих будущих пока не рождённых детей и подумал: если когда-нибудь кинокомпания Уолта Диснея выкупит права на экранизацию моей книги, то в этот момент самое время зазвучать эпической музыке.

И чтобы шутихи, спрятанные в кустах, брызжа снопами искр, завертелись огненными кольцами.

Чтобы, свистя, разрезали воздух, взлетели ввысь кометы салюта и с грохотом лопнули небеса, горя и сверкая яркими всполохами фейерверков.

Но у нас здесь не Голливуд.

– Кхм, кхм, – деликатным покашливанием привлёк наше внимание крепыш с огненно-рыжей шевелюрой.

– Чего тебе, Трувор?

– Синеус вернулся из дальнего поиска, – проинформировал рыжий. – С гостями... Звать?

– Зови, – на правах старшего велел я.

Рыжебородый сделал знак.

Приблизились два высоких и статных старца, в белых посконных одеждах с посохами в руках.

– Земля наша велика и обильна, – зычным уверенным голосом объявил первый.

– Но порядка в ней нет, – со вздохом добавил второй.

– Это бывает, – находчиво и остроумно поддержал я дипломатическую беседу.

Однако пустые лясы точить не входило в намерения депутации.

– Приходи княжить и владеть нами, Рюрик, – предложили послы без экивоков.

– Я не Рюрик, а Юрик.

Старцы озадаченно переглянулись.

– Странно, – пробормотали они, – в летописях значится Рюрик.

– Я Юрик, – упрямо и непреклонно стоял я на своём.

– Ну не будем же мы в самом деле из-за одной буквы историю переписывать? – посланники робко и чуть растерянно улыбнулись.

Я принял позу, достойную войти в анналы.

– Будем! – твёрдо сказал я.