Текст книги "Будни банкира (СИ)"

Автор книги: Андрей Хомченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Иногда им пугали капризничающих младенцев, и седели младенцы, росли молчунам с трясущимися головами, многие заикались.

Удивительно... я не поджаривал пленных на вертелах из сырых жердей, не скармливал их акулам. Не рубил десятками головы и не резал людей живьём, медленно, кусок за кусочком...

Должно быть, просто иным слишком мучительно расставаться с богатством, – отсюда и репутация: без устали обчищали мы трюмы, караванами приводили в гавани захваченные суда, чтобы сбагрить трофей по дешёвке, и снова в море,

– туда, где всякий вымпел добыча хищнику, -

И бледнели, завидев нас, отчаянные мореходы.

Ужас охватывал их бестрепетные сердца, губы шептали:

– Юрик! Юрик!

Знали отчаянные мореходы: не будет спасения.

Будто голодный волк, будет преследовать капер, – не успокоится, не отстанет, пока не перекочует из рук в руки груз необработанных кож или пеньки... да, давно миновали времена, когда армадами шли в Европу испанские галеоны, набитые под завязку драгоценным металлом, когда даже на палубах, словно поленья дров, лежали слитки золота и серебра...

Теперь не чаще одного раза в год появляется в море столь ценный приз, да и тот под охраной целого флота.

Вот и приходится рыскать по бескрайним просторам каперу в поисках чего бы покушать, клацать зубами от голода, слишком много расплодилось лихих людей, конкуренция.

... неустанно летала наша «Лахудра», как чаечка; гонялась за каждой мелочью; палила из пушек по воробьям, – за одиннадцать месяцев усердных трудов нам удалось сколотить кое-какой капиталец.

Челнок, который я использовал в качестве сундучка, уже наполовину наполнился звонкой монетой, и стали посещать меня мысли.

Не пора ли наведаться на работу?

Заскочить в отдел, отчитаться о командировке... а там, глядишь, и на малую родину удастся вырваться.

Обнять папу и маму, прогуляться пыльными улочками маленького шахтёрского городка, с аппетитом отведать вареников с вишнями.

Будто воочию я видел миску, наполненную с горой, жарко дышала эта гора паром, искристые сахарные крупинки щедро осыпали её бока и вершину.

Рядом сметана в глубоком блюдечке, густая, домашняя, – м-м-м...

Вот я выбираю самый большой – здоровенный! – вареник, неспешно и обстоятельно макаю его в янтарно-жёлтую лужицу растопленного масла, вот подношу ко рту...

В миг, когда сжал я челюсти и пахучий сок брызнул во все стороны, на капитанский мостик поднялся Морис.

– Хорошая погода, сэр, – сказал он.

Вареник, к несчастию моему, тотчас исчез, взамен явилось безбрежие.

На небе ни зги, ни облачка. Властвовал штиль. Солнце пекло нещадно. Билл Кардиган с неусыпным вниманием оглядывал в подзорную трубу горизонты, горизонты были чисты, сверкал перламутрами океан...

– Да, – отметил я бесспорную наблюдательность Мориса. – На шторм не похоже.

Однако, с чего бы это мой большой друг заделался вдруг синоптиком?

– Давай без предисловий, Морис. Зачем пришёл?

Гигант помялся и брякнул:

– Команда ропщет, сэр.

– Во как? – изобразил я удивление. – И что хотят?

– Женщин.

Его ответ не застал меня врасплох.

Прямо скажем, я предполагал возникновение подобного разговора.

И дело не в инстинкте самца, не в здоровой потребности организма... было одно обстоятельство...

Давненько уже старушка Европа узрела в наших краях свалку для преступного мусора.

Всякий, не сумевший доказать свою благонадёжность, – то есть половина населения континента – имел все шансы отправиться за океан.

Англия, Франция, Голландия тысячами, десятками тысяч заковывали в кандалы беспутных своих сыновей, будто негодный мотлох, грузили отребье в тесные душные трюмы и отправляли сюда, на край света,

Чтобы здесь эта шваль стала на путь праведный,

– ковыряя кирками скальный грунт в каменоломнях, на плантациях под палящим безжалостно солнцем, собирая хлопчатник, -

за миску похлёбки, за маисовую лепёшку, в трудах обретёшь ты своё Спасение...

А когда срок кабалы истекал, сбивались в стаи бывшие каторжане, добывали мушкеты, добывали пушки и начинали воевать с Испанией.

А что? Не домой же возвращаться? – там нищета, там голод.

Там дотла выжженная земля, испепелённая бесконечными войнами лютеран и католиков.

То ли дело Карибы... армадами снуют туда-сюда галеоны, с брюхом, раздувшимся от несметных сокровищ, как поленья, на палубах лежат золотые слитки: Испания – богатейшая страна, от неё не убудет,

– Не убудет, – согласились Англия, Франция, Голландия, и выписали бумаги, узаконивающие грабёж.

Я и сам капитан королевской милостью, каперский патент имею в кармане.

Так вот.

Однажды прокатился слух: Франция вспомнила о забубённых своих подданных и направила на Тортугу тысячу двести женщин, чтобы стали они жёнами флибустьеров.

Слух изобиловал умопомрачительными подробностями: голубые глаза, белокурые волосы, ляжки... короче вся Тортуга жила ожиданием.

На днях слух блистательно подтвердился: голубые глаза, белокурые локоны, ляжки... – другое дело, что все дамы по прибытию предпочли свадебному венцу более выгодное занятие... ну так это и на руку: Тортуга погрузилась в праздник.

Гуляла Тортуга, жрала и бражничала Тортуга, веселилась до изнеможения, – только мы, будто проклятые, бороздили океан...

Зачем? Непонятно.

Море вымерло.

Вот уже неделю у нашего толмача не было повода раскрыть клюв, чтобы взбодрить нас воинственным кличем:

– Пиастры! Пиастры!

Бестолку с неусыпным вниманием вглядывался в горизонты Билл Кардиган, – никого.

Команда скучала, маялись бездельем джентльмены удачи, подлые мысли стали посещать бедовые головы, голубые глаза и белокурые локоны овладели бесхитростными сердцами... этот разговор не мог не состояться.

– Ты что же, Морис, веришь, что эти пройдохи из метрополии прислали сюда что-то стоящее внимания?

– Вот и ребята говорят, надо спешить, пока девки не утратили остатки привлекательности.

Это да, здешние нравы таковы, что даже свежие цыпочки в два счёта превратятся в заезженных кляч, лучше не медлить.

– Курс на Тортугу! – скомандовал я. – А мне притормозите вон возле того безымянного островка, хочу о вечном подумать.

* * * * * * * * *

Ах, что за прелесть эти безымянные острова... растянуться во весь рост на песочке и нежиться, наслаждаться тишиной и покоем, – глядишь и впрямь явилась бы какая-то мысль.

Но некогда, товарищи, дела.

Тщательно обследовав свои владения, присмотрел я укромный уголок.

Зажатая между морем и скалами полоска земли, песок и прибой, на недосягаемом для волн расстоянии одинокий высится тамаринд – подходящее место.

Я усадил на нижние ветви Арчи.

– Сторожить будешь.

– Пиастры? – уточнил мой пернатый товарищ.

– Да.

Поплевав на ладони, я вырыл приличных размеров яму, сгрузил в неё содержимое челнока, засыпал песком, утрамбовал, сверху водрузил камень.

Хорошо бы, конечно, карту нарисовать.

С широтой, с долготой, со скелетами. С акулами, щерящими жуткие пасти из толщ океана. С витиеватой красивой надписью в картуше "Остров сокровищ".

Хорошо бы... но я не Репин, живописец из меня сомнительный.

– Ну, всё. Давай прощаться, Арчи.

– Пиастры, пиастры, – с надрывом закричал попугай, со слезой закричал, с невыносимым сердечным страданием.

Что ж, дело известное: долгие проводы – мука.

Не мешкая ни секунды, я прыгнул в челнок и рванул на Родину.

– О, явился, не запылился, – неподдельно обрадовался Жора. – А где это ты шлялся почти одиннадцать месяцев, позволь поинтересоваться?

– Вот! – я высыпал перед ним горсть золотых монет.

Радость Жоры померкла.

– Это всё?

Скепсис начальника вернул меня на грешную землю. Несколько унций золота, и впрямь не густо для столь длительного отсутствия.

– Там ещё есть, много.

– Хотелось бы уточнить где это там, – ледяным тоном процедил Жора. – Но, видишь ли, Юрик, банально некогда. Непогодова вызывает. И, судя по тону, не коржики кушать.

Он посмотрел на доставленную мной добычу:

– Похоже, судьба отдела предрешена.

И такая в словах его была обречённость, что мгновенно наполнились влагой коровьи глаза Мадлен, даже Влад и Тимоха, чьими помыслами владычествовал S.T.A.L.K.E.R, на миг оторвались от компьютерного экрана и тяжко вздохнули:

– Да, беда.

Я обвёл взглядом пригорюнившихся коллег, атмосфера уныния не пришлась мне по нраву.

– Эй, народ, – воскликнул я с энтузиазмом и уже собирался было толкнуть энергичную речь, способную вернуть соратникам дух победителя, но вспомнил: банально некогда.

Поэтому спич мой вышел несколько скомканным:

– Я сейчас, я мигом, я исправлю сложившуюся ситуацию.

– Да, да, давай, Юрик, исправь, – коллектив отдела немедленно успокоился: Жора взялся листать иллюстрированный журнал, коротая время в ожидании приемлемого результата, Влад и Тимоха вернулись в реалии ядерного апокалипсиса, Мадлен отправилась готовить кофе.

Я рванул за сокровищами.

Тысяча чертей!

Вместо сокровищ я обнаружил пустую яму.

Следы ног на прибрежном песке вели к океану, несколько перьев, – ярко-малиновых пятен в белой пене кружев прибоя – свидетельствовали о развернувшейся здесь недавно беспощадной неравной битве.

– Пиастры, пиастры, – с ветвей тамаринда горестно причитала безутешная птица, мой бедный Арчи с безжалостно ободранным хохолком.

На горизонтах виднелись знакомые паруса, на всех парусах летела "Лахудра" прочь, летела, стремительно исчезая.

– Вот, значит, как, – злобно прошипел я. – Ну погодите, товарищи.

Я прыгнул в челнок.

– О! – изумился Немочка. – Ты так быстро.

– Я буквально на минуточку, за пистолетами.

– За какими ещё пистолетами?

В кратких словах я поведал эту трагическую историю, полную подлых злодейств и гнусных предательств.

– И главное кто вор? Билли! Морис! Те, кого считал я друзьями... – так восклицал я с горечью и сквозило в этих словах отчаянье, бессилие человека перед устройством мира.

Внимательно выслушал Жора моё не лишённое пафоса выступление.

Не проронив ни звука, долго морщил он лоб, тщательно подбирая слова.

Наконец, подобрал.

– Нет, мы не можем рисковать тобой, Юрик, – рассудительно молвил начальник отдела. – А тем более челноком... Нам нужен более безопасный способ пополнять фонды страны.

– Интересно, кто же согласится расстаться с золотом без пистолетов?

– Это да, по доброй воле расстаться с деньгами охотников маловато. Ну, ничего... Ты отдохни, Юрик. А я что-нибудь придумаю.

Глава одиннадцатая

Лучший отдых – смена занятий.

Кричали, смеялись дельфины, высоко выпрыгивая из бассейна, и дружно рукоплескала артистам дельфинария публика, восхищённая детвора, маленькие – от горшка два вершка – мальчики и девочки. С ними двадцатипятилетний дылда, весь в шрамах, просоленный ветром южных широт, пропахший дымом сражений, аплодировал и громкими криками выражал наивысшую степень восторга ловким трюкам дрессированных виртуозов, прыжкам через обручи и попаданиям носом в большой надувной мяч.

Затем шарик пломбира на добрые полчаса полностью завладел моим вниманием, с гранатовыми зёрнышками и кокосовой стружкой... отпад!

Речи экскурсовода слушал в музее изящных искусств, голографическая девушка со знанием дела толковала чем отличается цветовая композиция N 8 от цветовой композиции N 13, с умным видом кивал в такт воркующих её интонаций.

Пялился на чёрный квадрат работы Малевича, – проездом гостил у нас сей образец беспредметности – эстеты и снобы толпились вокруг, цокали языками и закатывали глаза, внезапно я почувствовал себя вполне отдохнувшим, потянуло на старое, к опиумным курильням и йо-хо-хо... пошёл я в ночной клуб.

Сел за стойку, взял бутылочку рому, осматриваюсь.

Дискотека была в самом разгаре.

На танцполе бесновались какие-то люди.

В тесном помещении совершенно отсутствовал воздух. Казалось, это двухвёдерная алюминиевая кастрюля стоит на огне, и в ней кипит, булькает, бурлит пузырями тёмное колдовское варево. Мужчины и женщины тёрлись друг об друга жаркими, раскалёнными телами, кричали, дёргались, извивались. Ослепительные светодиодные вспышки выхватывали из тьмы перекошенные, будто в пароксизме болезненного припадка, лица, толпу ломало и корёжило, трусило судорогами в пляске святого Витта. Смердело дезодорантом и потом. Децибелы разрывали перепонки. Бумць! Бумць! Бумць! гремели на полную мощность динамики.

Во всполохах цветомузыки я вдруг увидел её...

Нет некрасивых женщин, а красивые есть... в алых и синих всполохах я вдруг увидел её... В такт прыжкам взметались длинные белокурые локоны, руки подняты вверх,

– Гей-го, – кричала она, подскакивая, будто мячик.

Внезапно – не самое точное слово... не успел я опомниться, как неведомая сила сорвала меня с места и швырнула к блондинке.

– Гей-го, – заорал я с энтузиазмом и как необузданный жеребец взялся гарцевать около.

Дерзость моего появления ничуть не смутила девушку.

Поощрительная улыбка, чуть видимое движение губ... и этот взгляд, о! этот взгляд, в котором не разбери что: то ли флирт, то ли твёрдое обещание,

– то самое "мы будем жить долго и счастливо" -

Я наподдал жару.

Мне хотелось вопить и смеяться.

Вертеться, скакать, махать и трясти руками.

Будто артист дельфинария, дрессированный виртуоз с отключенным тренировками мозгом, я готов был сигать через обручи, тыкать носом в большой надувной мяч.

Я плавился в этих синих очах, я тонул в них... безумства и сквозняки.

Какой-то тип попытался втиснуться между нами.

Поставив корпус, я пресёк эти потуги.

Тип проявил настойчивость, он схватил меня за плечо.

Я круто развернулся... ба! да это Чиба.

Олег Чичибабин, мой однокашник, хохмач и душа любой компании, преферансист, прогульщик, повеса и лоботряс.

– Мы отойдём, – крикнул Чиба блондинке.

Она мотнула головой, ух... взметнулись белокурые волосы... я просто в угаре от этой девушки.

Я влюблён.

Мы протолкались к бару.

Йо-хо-хо, бутылочка рома дожидалась нас в целости и сохранности.

На Тортуге нравы простые, бесхитростные. Пиратский этикет вполне позволял джентльмену приложиться прямо к бутылке. Но здесь, в третьем тысячелетии, негоже приличному человеку глушить "из горла".

– Эй, бармен, дружище, организуй посуду.

Парень за стойкой поставил перед нами два высоких стакана, на треть плеснул в них спиртное.

– Ну, за встречу, – чокнувшись, два старинных товарища выпили... можно переходить к разговорам.

– Как ты? – спросил Олег.

– В Национальном банке работаю.

– Ого, – Чичибабин уважительно покачал головой.

– Ничего интересного, – заверил я, – бумажки туда-сюда перекладываю. А ты?

– Без изменений. Всё по-старому.

Чиба – парфюмер.

Несколько раз в неделю он мотается в Париж семнадцатого столетия, туда тащит одеколоны и туалетную воду, обратно – закладные на недвижимость и векселя... мелкая сошка в империи Изи.

– Клёвая у тебя подружка.

– Это ты о ком? – не понял Олег.

– О ней, – я взглядом указал на блондинку.

– А-а-а, – протянул Чиба. – Понятно.

Он драматически, по-актёрски вздохнул:

– Хорошо бы, конечно, но Мария-Терезия мне не подружка. Не того я полёта птица, чтобы в друзьях у Жмудской ходить.

Чичибабин поднял указательный палец вверх и со значением потыкал им в воздух:

– Очень большой начальник. Правая рука вундеркинда. Если хочешь, его мозги...

... вот оно как... что ж, значит, быть вскорости без мозгов олигарху, – отобью я у него Марию-Терезию, украду, отвоюю...

Чиба наполнил стаканы алкоголем.

– Повторим?

– Повторим.

Мы выпили.

– Так что же это выходит, брат, ты с посторонней девушкой шляешься по ночным клубам?

– Почему с посторонней, – возмутился Чиба. – Мы с Марией-Терезией приятельствуем. По Парижу. Она камеристка у Анны Австрийской, а я поставщик Её королевского величества: пудры, помады, всё на мне... Прикинь, у меня связи.

Да, завидная карьера. Взлетел.

– Познакомь меня с ней, – попросил я.

– С кем?

– Сейчас как дам в лоб.

– Шучу, шучу. Конечно, познакомлю. Легко.

У Чибы и впрямь всё легко: "это Юрик", "это Мария-Терезия", анекдот рассказал, сам же и посмеялся... – "ну всё, мне пора, погнал".

А у меня проблемы.

Эти глаза, я плавился в них, я тонул.

Я мялся, смущался, пыхтел и кряхтел, мои руки... куда мне девать свои руки?

Был бы я живописцем, схватил вдохновенно кисть: давай, художник, дерзай, малюй предмет своего обожания.

Был бы поэтом, рассекал бы кулаком воздух:

"Любимая – жуть! Когда любит поэт, влюбляется бог неприкаянный".

Но я не живописец.

Кулаком махнуть, конечно, могу, но декламировать... жуть!

К счастью, Мария-Терезия разбиралась в поэзии:

– Хочешь меня проводить?

– Хочу.

Звёзды, крупные, яркие, бутафорские, высыпали на небо.

Эх, был бы я звездочётом, я бы сказал ей:

– Смотри, это созвездие Бенетнаш. А это Волосы Вероники. Гидра, Лев, Волопас. Две звезды, воспринимаемые, как одна: это Альфа Центавра. Имеет также собственные имена: Бунгула, что означает "копыто". И Толиман – "страусы".

К счастью, моя спутница разбиралась и в астрономии:

– Хочешь подняться на чашечку кофе?

– Да!

Лестница вверх, – сколько ступенек до рая? – раз, два, три... мы оказались в её квартире.

В прихожей буйствовала, неистовствовала сирень.

Чуть слышно вздыхал ветер, нежно лохматил он эти лиловые пряди. Щёлкал и насвистывал соловей... эх, если б я был программист, если б хотя бы чуть-чуть понимал в виртуальной реальности.

К счастью, Мария-Терезия разбиралась и в этом.

– Хочешь принять душ?

Ещё бы. Я метнулся в туалетную комнату... никаких тебе водопадов в девственных джунглях: кран, вода.

Я быстренько намылился, быстренько смыл с себя пену.

Не мешкая, выскочил из кабинки, быстренько вытерся насухо.

Одеться? Или в чём мать родила пошлёпать к любимой?

Выбрал среднее: обмотал вокруг бёдер банное полотенце.

Ну, пора...

Задержался ещё на миг, – не избежав суетного искушения, наспех протёр запотевшее зеркало и с удовольствием оглядел своё отражение: Аполлон!

Ну, пора... я открыл дверь.

Ночь и цветущий май: сирень кружила, дурманила голову.

Плеск ручья и шелест листвы, невидимый в густых зарослях заливался, захлёбывался самозабвенными трелями пернатый маэстро.

В одной из комнат – должно быть, это гостиная – тихо играла музыка.

Я пошёл туда, на звуки фортепиано.

Электрический свет был выключен.

Теплились зажжённые свечи, в углах копошилась мгла.

На низеньком столике у дивана стояли фужеры, холодной сверкающие красотой, в серебряном ведёрке со льдом покоилась бутылка шампанского.

Дымился кофе, в вазе – виноград... возле вазы лежал исписанный лист бумаги.

Я взял его, пробежался глазами по строчкам.

"Срочные дела требуют моего присутствия в Париже, – сообщала мне Мария-Терезия. – Но, если ты не против продолжить наше знакомство, давай встретимся через неделю, в пятницу, в "Пузатой хате", с часу до двух.

Твоя МТ".

Имелся у послания и постскриптум:

"Устрицы в холодильнике, шампанское на столе. Ешь, пей, веселись, будь, как дома".

Трижды перечитывал я записку.

Что значит "будь, как дома"?

Вытереть пыль? Пропылесосить ковёр?

Быть, как дома, я могу и дома... я оделся и пошагал к себе.

Глава двенадцатая

Цвела липа, до одури пахла липа. В этом цветении, как околдованные, шлялись влюблённые парочки, в вязком сиропе июльского воскресения барахтался Юрик Хвалько, – без аппетита глотал я мороженое, с видом абсолютного равнодушия сидел на лавочке дельфинария. Где другие видели шедевр супрематизма, я видел голубые глаза и белокурые локоны... это лицо преследовало меня, оно мерещилось мне повсюду.

Кап, кап, кап, с невыносимо-тягучей медлительностью истекали секунды, падали в небытие, отсчитывая расстояние до нашей с Марией-Терезией встречи, – оставалась почти неделя, оставалась без малого вечность.

Отмаявшись выходные, с надеждой, что производственная текучка хоть немного ускорит течение времени, явился я в понедельник с утра на работу и не ошибся.

– Есть дело, – сообщил мне Георгий Немочка и заговорщицки подмигнул. – На без малого двести тонн.

– Очень интересно, – обозначил я сдержанный интерес.

– Подсаживайся ближе, рассказывать буду.

Я подсел, Жора взялся рассказывать.

– Из Википедии нам стало известно, что с началом Первой мировой войны встал вопрос о сохранности золотого запаса Российской империи, находившегося в Петрограде. Для гарантии безопасности была запланирована эвакуация государственных сокровищ.

– Ну это логично. От Питера до западной границы всего ничего. Неделя ходу немецким конным драгунам.

Жора проигнорировал моё на удивление меткое замечание.

– К делу приступили в начале 1915 года. Из Петрограда ценности вывезли поездом в Казань. Туда же перевезли золото из других городов: Воронежа, Тамбова, Самары, Курска, Могилёва и Пензы. В итоге в Казани сосредоточилось более половины золотого запаса Российской империи. Как ты думаешь сколько?

Я пожал плечами.

– Восемьдесят тысяч пудов ценностей! – победно выпалил Немочка.

– Ого! – невольно воскликнул я.

Жора остался доволен произведенным эффектом.

– Продолжаю. После октября 1917 года золото досталось захватившим власть в стране большевикам. Кольцо фронтов, Республика в опасности, по поручению Ленина главный комиссар народного банка Т.И. Попов в середине июня 1918 года предписал Казанскому банку подготовиться к возможной эвакуации ценностей. 27 июня, в разгар работ, управляющего Казанским отделением Народного банка Марьина вызвал к себе главком Муравьёв. Он обвинил финансовых работников в паникёрстве и трусости. Наутро у здания банка встал усиленный наряд из личной охраны Муравьёва. В первых числах июля Муравьёв попытался захватить власть в Казани и овладеть кладовыми Казанского банка. 27 июля Совнарком создал группу по эвакуации золотого запаса из Казани в составе: К.П. Андрушкевич (руководитель), Н.В. Наконечный, С.М. Измайлов. Вечером 28 июля 1918 года группа была в Казани. Она имела в своём распоряжении несколько барж и пароходов, снаряжённых в Нижнем Новгороде.

– Слышь, Жора. А зачем ты цитируешь мне содержание Википедии. Ты хочешь, чтобы я стал энциклопедически образованным человеком?

– Да нет, это я тебе для понимания ситуации излагаю.

– Для понимания ситуации я тебе так скажу: чекисты народ серьёзный, тут пистолетами не обойдёшься. Понадобится бронепоезд и хотя бы сотни две офицеров. Да не хлыщей штабистов, а опытных фронтовиков, нюхнувших пороху, знающих почём фунт лиха.

– Есть такие, – заверил меня начальник. – Нашлись. Стремительной атакой добровольцы полковника Каппеля овладели городом. Начав движение из Симбирска на пароходах, разгромили вышедшую навстречу флотилию красных, высадили десант на пристани и к седьмому августа полностью очистили Казань от большевиков.

– Да, – разочарованно протянул я. – У этих парней золото отобрать ещё сложнее. Разве что расположить гаубичные батареи на господствующих высотах да жахнуть из всех стволов. А потом пустить кавалерию, пройтись весёлым аллюром, лихим наскоком решить дело.

– Какой стратегический талант пропадает, – иронически усмехнулся Жора. – Пока ты свою артиллерию пёр на господствующие высоты, золото погрузили в вагоны и фьють, поминай как звали, оно уже в Омске.

– Как в Омске?

– Вот так. Захваченную в Казани часть золотого и серебряного запаса Российской империи в количестве не менее пятисот тонн золота и не менее семисот пятидесяти ящиков серебра на пароходах под охраной отправили в Самару – столицу КОМУЧа. Из Самары золото на некоторое время перевезли в Уфу, а в конце ноября 1918 года золотой запас Российской империи был перемещён в Омск и поступил в распоряжение правительства адмирала Колчака.

– Так что, пора нанести визит адмиралу?

– Он-то тут при чём? Восемнадцатый год, в Сибири главные – чехи.

– Белочехи?

– Ну да. Белые чехи и белые русские как раз неслабо так наваляли красным латышам и красным китайцам. Поэтому обстановку вдоль Транссибирской магистрали полностью контролируют чехи. Они сила. Но время идёт, большевики оказались живучи. А чехам не особо и надо парадом пройтись по Москве, им бы выбраться побыстрее из этой кровавой каши да на Родину. А через Владик оно как бы и сподручнее. Сел на железку и катись беспрепятственно. Они и покатились. Делать нечего, пришлось и Колчаку паковать чемоданы. 31 октября 1919 года золотой запас под усиленной охраной офицерского состава погружен в вагоны и чух-чух паровозик: Верховный правитель с казной драпанул на восток. К концу декабря штабной поезд и поезд с золотом прибыли на станцию Нижнеудинск, где представители Антанты вынудили Колчака подписать приказ об отречении от прав Верховного правителя России и передать эшелон с золотым запасом под контроль Чехословацкого корпуса. 15 января 1920 года чешское командование выдало Колчака эсеровскому Политцентру, тот – большевикам, те – немедленно шлёпнули. Тело – в прорубь.

– Жалко Александра Васильевича.

– Сам скорблю. Теперь самое интересное: 7 февраля чехи возвратили советским властям четыреста девять миллионов рублей золотом в обмен на гарантии эвакуации корпуса из России. В июне 1921 года Народный комиссариат финансов РСФСР составил справку, из которой следует, что за период правления Колчака золотой запас России сократился на 235,6 млн рублей или на 182 тонны. В некоторых ящиках, где когда-то хранились золотые слитки были обнаружены кирпичи и камни.

– На сколько уменьшился?

– На сто восемьдесят две тонны!

– И где я подложил эти камни и кирпичи?

– Думаю, здесь.

Жора встал, подошёл к карте, занимающую чуть ли не всю стену, и ткнул пальцем куда-то в безоглядные пространства Сибири, где снега и где страшные воют метели, где мороз минус тридцать, а воздух стыл, прозрачен и хрупок, где...

Я зябко поёжился:

– Не забыть бы тёплые шерстяные носки и фляжку жгучего рому.

– Лучше французского коньяка, – осклабился Жора. – Чайник.

– Можно и коньяка, – не стал я перечить начальству.

Жора положил передо мной фотокарточку.

– Смотри.

На светло-коричневом местами выцветшем картоне я увидел парня в авиаторском шлеме, и больших, похожих на банки из-под консервов, очках.

– Капитан Бричкин, – сказал Жора. – Он командует офицерским конвоем интересующего нас груза.

Я покрутил в руках фотокарточку: открытое лицо, располагающая улыбка... Хороший парень,

– И какой план?

– План такой. В понедельник ты знакомишься с Бричкиным на балу у княгини Ишимовой. Рождество, святки, гадания. Вы наперегонки ухаживаете за его кузиной. Она решительно предпочитает вам графа Верейского. Вам пришлось довольствоваться сёстрами Аксаковыми, Дашей и Машей, обе хорошенькие. Танцы, фанты, беззаботное веселье юности... в общем, и вальсы Шуберта, и хруст французской булки.

– Шуберт не сочинял вальсы.

– Да мне пофиг. Вторник... Ты в Петербурге, в Петербурге одна тысяча девятьсот десятый год. На Комендантском аэродроме по инициативе Императорского всероссийского аэроклуба под председательством графа Стенбок-Фермора проходит праздник воздухоплавания. В программе полёты на дирижаблях и аэропланах различных систем. Бричкин участвует. В Гатчинской школе лётчиков он получил диплом авиатора N 4. Хорошо бы, если б и ты крутанул петлю Нестерова.

– Но я не смогу.

– Нет? – усомнился Жора.

– Нет, – твёрдо ответил я.

– Тогда значок купи, – пошёл на попятную Немочка. – В Петербурге прямо на улицах продавались значки с изящным изображением летательных аппаратов, привезенные специально из Парижа. С аэропланом в петлице ты будешь похож на художника... Чёрный квадрат нарисуешь?

– Не хуже оригинала, – заверил я.

– Отлично, ты модный художник, только что из столицы. Заходишь в загородный ресторан, а тут Александр Бричкин, лётчик-ас и твой старинный приятель, веселится в компании дам. Радость встречи, похлопывания по плечам. Поэтически настроенные девицы засыпали тебя вопросами, что да как? надо будет произвести на них впечатление.

– Гаркнуть "Боже царя храни"?

– Смешно... очаруешь их каким-нибудь футуристическим манифестом.

Я расправил богатырские плечи и громовым голосом произнёс:

– Мы пришли! Родились мощные люди будущего!

Жора одобрительно кивнул:

– Годится. Ну а потом, как обычно, девиц в охапку и в номера: дюжина шампанского, чижик-пыжик на рояле, полный разврат...

– Вообще-то у меня дама сердца имеется, – напомнил я руководству.

– План требует жертв, – Немочка безапелляционно отверг мои потуги соблюсти нравственность. – Хотя, следует признать, чижика-пыжика на рояле маловато для того, чтобы угнать эшелон золота. Одной попойки недостаточно...

– Выпить дважды?

– Нет, нужно что-то другое...

Внезапно Жорин взгляд сверкнул озарением:

– Ты спасёшь ему жизнь.

Глава тринадцатая

Пулемётная очередь пропорола аэроплан.

Полетели ошмётки фюзеляжа, двигатель закашлял, потянуло дымом.

Неимоверным усилием Бричкин удержал управление, бросил самолёт вправо, ушёл из-под обстрела.

Из мотора рвалось пламя, движок хрипел.

"До своих не дотяну", – отчётливо понял Бричкин.

Он направил машину вниз.

Поле, небольшое картофельное поле, зажатое меж оврагом и редколесьем, рытвины, неровности... искать более подходящее место посадки просто некогда, – плюхнулся с высоты.

Подскакивая на кочках, аэроплан покатился по земле. Как в страшном сне, неумолимо, приближался край оврага, поросший кустарником, ближе, ближе, ух! Будто брадобрей погрузил свою стрекочущую машинку в давно нестриженную шевелюру, аэроплан сунул пропеллер в зелёную гущу и остановился на самом краю обрыва.

Бричкин заглушил мотор и, не выбираясь из кабины, огляделся.

Чёрт! Из редколесья вылетели на рысях с десяток конных.

Уланы! Баварцы!

В овраг и попытаться уйти? Принять бой?

Бричкин не успел опомниться, как кавалеристы были уже совсем рядом. Хрипели разгорячённые скачкой кони, сверкали сабли, бешеной злобой горели вражьи глаза.

Секунда, другая, всадники окружили аэроплан.

– Вот и всё, – осознал Бричкин, нащупывая в кармане штанов браунинг.

И тут из кустов внезапно и веско затарахтел пулемёт.

Будто сама смерть косой прошлась по нападавшим, будто ангел божий махнул мечом.

Как бог войны, огромный, стремительный, выскочил из ниоткуда детина с револьвером в руке: Бах! Бах! Бах! мгновенно закончил дело.

– Эй, авиатор, ты как? – обернулся детина.

– Юрик?

– Саня?

... пили в блиндаже спирт, кляли войну, вспоминали вьюжный вечерок у Ишимовой, сестёр Аксаковых, господи, как давно это было... расстались утром, до завтра, на долгие три года...

В четверг этой сумасшедшей недели, спустя три года беспрерывной кровавой бойни и хаоса, на перегоне между Иркутском и Благовещенском, на богом забытом разъезде, с точностью дежавю:

– Юрик, ты?

– Саня?

Пили коньяк, пили ханжу, дым в потолок штабного вагона, кляли войну, кляли царя, кляли большевиков...

В ночь на пятницу я уже разгружал вагоны, десять теплушек на богом забытом разъезде.

Эшелон укатил на восток, к неизбежному, увозя в деревянных ящиках камни и кирпичи, а я, как проклятый, разгружал вагоны: золото, золото! золото!!!

По колено, по пояс в снегу, километры таёжным беспутьем... план был такой: сгрузить добычу в укромном местечке, а потом без спешки и суеты переправлять в хранилище Национального банка, – совершенный план!