Текст книги "Убийство на улице Чехова"

Автор книги: Андрей Гуляшки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

– Нет «вас» и «нас», – сказал я. – Мы действуем сообща, преследуя одну цель.

– Это, безусловно, верно, мы преследуем одну цель, но согласитесь, товарищ майор, по пути к этой цели вы с Манчевым отправились в одном направлении, а я, с вашего позволения, избрал другое.

У меня не было настроения разговаривать, поэтому я только кивнул и попросил его докладывать.

Вот суть его рассказа.

Уже в самом начале предварительного следствия он усомнился в побуждениях, которые мы с Манчевым считали лежащими в основе преступления, – материальная заинтересованность Кодова и корыстная любовь к славе доктора Беровского. Исследовав способ, каким было осуществлено убийство, он пришел к заключению, что оно было совершено спонтанно, а такие убийства, по его мнению, обыкновенно обусловливаются «дикими страстями» и более или менее «дикими» по складу мышления людьми.

Дичайшая «месть», жажда отмщения вспыхивает якобы чаще всего у ревнивцев – у людей, которые считают свою честь «украденной», или «попранной», или «задетой» – и прочее в том же роде. А профессор, с какой стороны на него ни посмотри, не был способен ни «украсть», ни «попрать», ни «задеть» чью-либо честь. Следовательно, он не был и не мог быть объектом отмщения.

Тогда Данчеву пришла в голову мысль, что в данном случае обстоятельства говорили о какой-то фатальной ОШИБКЕ. Просто мститель убил профессора по ошибке – и все.

Тогда кто же был ПОДЛИННЫМ ОБЪЕКТОМ отмщения? Как был профессор отождествлен (то есть спутан!) с настоящим виновником?

Даже самый посредственный криминалист знает, что такие ошибки происходят, когда ОБСТАНОВКА, в которой живут и мнимый, и настоящий виновники, сходна. Сходная обстановка в наибольшей степени благоприятствует ошибкам.

Итак, Данчев поставил перед собой задачу провести расследование, не существует ли в непосредственном соседстве с профессором обстановка, сходная с его.

Эта задача была решена успешно. Позади дома № 80 по улице Чехова возвышался блок-близнец № 26 по улице Дзержинского, параллельной улице Чехова. Вход «Б» блока № 26 по улице Дзержинского смотрел на дом № 80 по улице Чехова, а дорога между № 80 по улице Чехова и № 26 по улице Дзержинского проходила через открытый двор длиной самое большее в двадцать шагов.

Так, в эту темную и снежную ночь с седьмого на восьмое января мститель спутал дом № 80 по улице Чехова с блоком № 26 по улице Дзержинского.

И поскольку жилые блоки были близнецами, второй этаж, где обитал профессор Астарджиев, был похож как две капли воды на второй этаж, где проживал некий инженер Чохмаджиев.

Профессор Астарджиев был принят мстителем за этого самого инженера Чохмаджиева и потому убит.

В чем же состояла вина Чохмаджиева?

Будучи директором одной из шахт в Барутине, Чохмаджиев был заподозрен в изнасиловании некой Франки. Расследование не установило вины Чохмаджиева, но брат Франки, некий Ралчо, поклялся прахом всех своих предков, что непременно зарежет этого инженера. Дважды пытался он сделать это, но Чохмаджиеву все время везло. Наконец он уехал в Софию. Однако, когда уже грузили его вещи, появился Ралчо и во всеуслышание поклялся, что, даже если тот уедет не только в Софию, а и на тот свет, он все равно его разыщет и перережет горло, так и заявил.

Данчев ничего не знал об этих делах, но он пошел в районный участок и спросил, не было ли чего-нибудь, касающегося Чохмаджиева. Там ему сказали, что Чохмаджиев обратился с жалобой на некоего Ралчо из села Барутин, который угрожал ему убийством.

– Вот как я добрался до сердцевины этого преступления! – сказал торжественно Данчев. – Приезжает Ралчо, путает дом и вместо того, чтобы отомстить Чохмаджиеву, убивает профессора! После этого происходит путаница, жертвой которой являются Красимир Кодов и доктор Беровский.

– А есть у тебя, дорогой коллега, доказательства, что этот Ралчо был с седьмого на восьмое в Софии? И есть ли у тебя свидетельские показания и вещественные улики, что он совершил убийство? – спросил Манчев.

– Я позаботился об этом, дорогой коллега! – скромно, однако скептически улыбнулся Данчев, и уголки его тонких губ торжествующе поползли вверх. Он посмотрел на свои часы. – Мне в управлении обещали ровно в шесть часов тридцать минут дать справку. Разрешите позвонить, товарищ майор?

Было шесть часов тридцать минут.

Манчев хмуро сосал сигарету, а я с грустью думал, смогу ли при вполне возможном успехе Данчева как-то заштопать свою собственную неудачу…

Но Данчев возвратился от телефона мрачный, уголки его губ уныло опустились вниз.

– Какой-то дьявол глумится над нами, – сказал он. – И я, по всей вероятности, сел на мель.

– А как же иначе! – отозвался Манчев.

Данчев, немного помолчав, сказал:

– Этот Ралчо вместо того, чтобы убивать, плясал хоро на свадьбе своей сестры Франки… Изнасиловал ее какой-то местный шахтер. Он совершил это, видите ли, чтобы старики согласились отдать ему Франку в жены…

– Вот тебе на!

– И все же – кто убийца? – спросил я.

Я ждал ответа, медленно натягивая пальто, но мне никто не ответил.

Улица встретила меня леденящим ветром и снегом.

6

В приемной генерала я немного подождал, и в восемь часов адъютант пригласил меня в кабинет.

Генерал стоял у стола – крупный седой человек со строгими светлыми глазами.

Я попросил разрешения доложить, он кивком предложил мне сесть, а сам начал медленно ходить по кабинету, меряя шагами толстый ковер темной, даже мрачной расцветки.

Закончив доклад, я ждал, а генерал ходил и ходил мимо меня, точно огромный бесшумный маятник. Наконец, остановившись возле стола, он устремил на меня свои суровые глаза.

– Ну? – спросил он. – Что с обстоятельствами – они тебе не помогли? Ведь согласно твоей теории обстоятельств, Красимир Кодов и доктор Беровский уже сейчас были бы в капкане, ловко тобою расставленном?

– Теория обстоятельств, сопутствующих убийству, рухнула в ходе расследования, товарищ генерал.

– Странно. Роскошная вилла в Бояне – для Кодова, научное открытие плюс большая часть городской квартиры для Беровского – уж это ли не «обстоятельства»?

– Сожалею, товарищ генерал…

– Сожалеешь? Я бы на твоем месте радовался, товарищ следователь!

Поскольку я молчал, не понимая, он продолжал:

– Я бы радовался, что убийство не продиктовано материальными интересами… Ты меня хорошо понимаешь?

– Да, но ведь еще не известно, КАКИМИ интересами оно вызвано, – возразил я.

– Поверь, – сказал генерал, – когда материальная выгода становится целью жизни, когда лишь она руководит действиями человека – страшней этого ничего нет. Поэтому я и говорю, что буду рад, если в этой афере не замешаны материальные интересы.

Генерал сел к столу. Было слышно, как за окном свистит ветер, засыпая снегом запотевшие изнутри стекла.

– Товарищ генерал, – сказал я, – разрешите мне уйти на старое место. Преподавательская работа все-таки…

Он задумчиво протянул руку к пачке второсортных сигарет без фильтра, но тут тихонько зазвонил один из телефонов.

Генерал поднял трубку. Как видно, ему сообщали что-то приятное – лицо его постепенно светлело, взгляд серо-голубых глаз становился все мягче.

– Передайте ему, пожалуйста, мои поздравления и благодарность! – сказал генерал. – Жду его через час! Или нет – когда ему будет удобно. Я здесь, на месте. – Положив трубку, он сообщил мне, не скрывая ликования: – Убийца профессора Астарджиева только что задержан.

Я вскочил, будто подброшенный пружиной. Перед моими глазами стали вдруг расплываться какие-то красные кружочки. В ушах зашумели водопады.

– А вы идите пока отдохните, – донесся до меня голос генерала, еле слышный сквозь шум низвергающейся на камни воды. – Завтра обсудим ваш вопрос. Спокойной ночи!

РАССКАЗ ДОКТОРА АНАСТАСИЯ БУКОВА

1

В воскресенье, в полдень, мы похоронили профессора. Я говорю «мы», потому что похороны были организованы коллективом Центра эпидемиологических исследований, а не членами семьи. Указывая на это обстоятельство, я не хочу быть понятым превратно – в том смысле, что Надя или Радой отказались проявить последние заботы о своем отце. Ничего подобного! И Надя, и Радой, и Кодов, зять профессора, – все были готовы выполнить свой долг перед покойным. Радой, например, настаивал на том, что надо непременно купить самый дорогой гроб (люкс) и договориться с дюжиной специальных такси для участия в похоронной процессии, а Кодов – великодушный и благородный человек! – предлагал устроить после похорон торжественные поминки в конференц-зале какого-нибудь современного отеля. Но эти исполненные скорбной любви пожелания (в особенности касающиеся торжественных поминок) были самым решительным образом отвергнуты нашей дирекцией, которая организовала все за счет института, и, хотя гроб был обычный (не люкс), и в похоронной процессии принимали участие только четыре такси (обычные), и после того, как дорогого покойника опустили в могилу, две уборщицы из института роздали всем по бутерброду (в общем, все скромно, очень скромно), погребение выглядело величественным. Как бы то ни было, похороны, организуемые от имени коллектива института, – честь, которую не станут оказывать покойнику просто так, за здорово живешь.

Когда мы тронулись к месту, где уже было выкопано в земле вечное обиталище профессора, непосредственно за гробом шли Надя, Радой и Красимир Кодов. Дора Басмаджиева сделала попытку присоединиться к ним, но Надя обернулась к ней, точно рассвирепевшая дикая кошка (разве что в волосы ей не вцепилась), и Дора, сконфузившись, благоразумно отстала.

За близкими покойного выступали члены руководства института, среди них и доктор Петр Беровский в элегантном черном пальто, с белым шарфом и в итальянской шляпе «Борсалино». Справа от главного директора шел, слегка прихрамывая, человек среднего роста и средних лет, с выражением лица, настолько далеким от всего обыденного, что, если бы сторонний наблюдатель всмотрелся в его лицо более внимательно, он сразу бы ощутил в нем нечто необыкновенное. Как ни необычно такое сравнение, все-таки скажу, что лицо это было похоже на физиономию дьявола: с острой козлиной бородкой, с сильно выступающими вперед костлявыми скулами и тревожно горящими светло-зелеными глазами. Это был профессор Марков, почетный доктор Пастеровского института (в последнее время поговаривали, что он намеревается возглавить отделение специальных исследований в нашем институте).

Кто тогда знал, что именно профессор Марков всего лишь через два года сотворит чумоподобную бациллу и что это вынудит Аввакума снова надеть свою шапку-невидимку бойца тайного фронта!..

Слава богу, я начисто лишен сентиментальности, и даже такие печальные события, как похороны знакомых, не слишком выбивают меня из колеи. Но тишина безлюдных аллей, по которым следовала процессия, повеяла на меня холодом – таким же, какой царит днем и ночью в просторной квартире профессора, в его гостиной, где мы, бывало, играли с ним в шахматы. Каждый раз, когда пешка случайно падала на шахматную доску, мы, вздрогнув, поднимали головы – будто на пороге появлялся нежданный гость…

Мы наконец подошли к свежевырытой могиле. На куче полузамерзшей коричневой земли лежал букет белых хризантем. Обойдя яму, Кодов поднял хризантемы и отдал их мне, хотя должен был подать их Наде. Но она была до такой степени расстроена, что он посчитал благоразумным передать цветы мне. На визитке, торчавшей между пышными белыми цветами, я прочел настоящее имя Аввакума: такой-то, кандидат математических и историко-филологических наук, археолог… Он тоже отдал последнюю дань уважения своему другу, но ушел, почему-то не дождавшись похорон.

Этот лежащий на мерзлой земле букет белых хризантем, это мрачное зимнее утро надолго сохранятся в моей памяти. Может быть, еще и потому, что я обратил внимание на жалкую фигуру женщины, одиноко стоявшей в стороне. Она была в пальто рыже-кирпичного цвета и в черном платке. (Ни одна из сотрудниц нашего института не носила такого жалкого пальто, купленного в самом дешевом магазине готового платья.) Женщина всхлипывала и вытирала слезы ладонью – такая манера выражать свои чувства считалась в нашем коллективе просто недопустимой. Всмотревшись более внимательно, я узнал в загадочной этой фигуре привратницу из дома № 80 по улице Чехова – тетю Мару. Она всегда первой провожала профессора утром и первой встречала его вечером. И вот теперь она одиноко стояла в стороне, среди засыпанных снегом могил, словно единственное живое существо, оставшееся на этом свете… Повторяю, у меня такое чувство, что этот образ навсегда запечатлелся в моей душе.

После похорон я попросил Любенова (приехавшего на своем «трабантике») высадить меня где-нибудь около Орлова моста – это было ему по пути. Он охотно меня подвез – я заметил, с похорон люди не любят возвращаться в одиночество.

Потеплело. Похоже было, что скоро снова повалит снег. В парке мелькали редкие прохожие. Кое-где в снегу были протоптаны дорожки, и, когда навстречу нам попадались мужчины, кто-то ступал в сторону, в снег, пропуская встречного, и хмурым выражением лица давал понять о своем недовольстве. Но если навстречу попадалась женщина (а здесь обычно ходят обитательницы студенческого городка), я уступал место очень охотно, кивая при этом: «Проходите, прошу, проходите!» Одни говорили мне спасибо, другие улыбались, некоторые и улыбались, и благодарили (на последних я, вероятно, производил впечатление). И я подумал: если опять встречу какую-нибудь, непременно с ней заговорю. Скажу примерно так: «Ну и снега намело, правда?» Она мне ответит: «О да, ужасно много!» И, наверное, улыбнется еще раз. Две улыбки менее чем за полминуты – думайте что хотите, но это большой успех. Ну-ка, скажите мне, пожалуйста, бывало у вас, чтобы красивая девушка дважды улыбнулась вам менее чем за полминуты?

Так что лучше помолчите и послушайте, что произошло дальше, ибо я не из тех мужчин, которые оставляют без последствий первый маленький успех. После того как она мне скажет: «О да, ужасно много!» – и улыбнется второй раз, я рассеянно посмотрю в пространство перед собой и вдруг вспомню нечто очень важное. Потом, не колеблясь ни секунды, сделаю на месте «кругом» и отправлюсь рядом с моей новой знакомой.

«А почему вы возвращаетесь? – спросит она, крайне удивленная. – Ведь вы шли в сторону озера с красными рыбками…» – «Признаюсь, что я туда шел, – отвечу я. – К озеру с красными рыбками. Это мое любимое место. Но я вдруг вспомнил, что оно замерзло. Засыпано снегом! Имеет ли смысл, – спрошу я мою новую приятельницу, – тащиться по снегу к озеру, которого совершенно не видно?» – «Разумеется, нет смысла!» – скажет она. И я тоже скажу: «Вот именно!» Тогда она, посмотрев на меня, вдруг спросит обеспокоенно: «Ради бога, почему вы идете по снегу? Вы простудитесь, так нельзя!» – «Третьего не дано!» – скажу я загадочно. «Почему же „третьего“?» – спросит она заинтригованно и остановится. Непременно остановится и посмотрит мне в глаза. И я остановлюсь и тоже посмотрю ей в глаза. Наверное, веселые искорки в ее глазах произведут на меня глубокое впечатление. И щечки ее, порозовевшие от холода, и две вьющиеся пряди волос, шаловливо выскочившие из-под берета и покрытые тонкой, как паутина, изморозью… Признайтесь, не так уж часто можно увидеть такую картину, даже в художественной галерее подобных картин не так уж много… «Увы, третьего не дано! – пожму я плечами. И, приблизив лицо к ее лицу, объясню: – Первый способ – идти по дорожке ВПЕРЕДИ вас. Этого я бы не сделал ни за что на свете!» – «Так идите за мной!» – скажет она просто. «За вами? Извините! – возражу я. – Я знаю, как себя чувствует женщина, когда за ней по пятам идет мужчина!» Ее глаза увлажнятся, и она приблизит свое личико еще ближе к моему. Я вдохну ее дыхание, а она – мое, и мы почувствуем себя еще более близкими. Потом она звонко, лукаво (а может, и вызывающе?) засмеется и положит руку мне на локоть. «Я придумала, – скажет она, – ТРЕТИЙ способ. А ну-ка, поделим дорожку, вот так!..»

Не надо большого воображения, друзья мои, чтобы догадаться, что получилось: она взяла меня под руку, и мы зашагали вместе по дорожке, протоптанной в снегу, она – правой ногой, я – левой. Неудобно? Наоборот, очень удобно, потому что такой способ ходьбы вынуждал нас плотно прижиматься друг к другу. Хорошо было, черт возьми… Похоже на новогоднюю сказку…

Я сочинял себе самые разные сказки. Потому что гулял по парку один, и мне было скучно.

А в общем я не признаю сказок. Каких сказок, извините, ждать от такого сухаря, как я!

2

Я застал у Аввакума страшный беспорядок. Книги, рукописи, папки с документами были разбросаны повсюду – на стульях, на диване и даже на полу. В камине потрескивал слабый огонь. На столике перед камином смиренно стояла бутылка коньяку. Рюмки не было – он отпивал, наверное, прямо из бутылки. Беспорядок этот, меня поразивший, был необычен для моего друга, который не терпел, чтобы книга была не на своем месте, ненавидел тусклый огонь, а питье прямо из бутылки считал признаком поздней стадии алкоголизма или по меньшей мере проявлением дурного тона.

– Что-то не похоже, чтобы ты был так уж опечален! – улыбнулся мне Аввакум, освободив от сваленных в кучу книг кресло у камина. – Или ты бодришься?

Он раздул огонь, принес из столовой две рюмки и поставил их на столик.

– К профессору я не испытывал ни симпатии, ни антипатии, – сказал я. – Этот человек был мне чужим.

– Так я и думал. Ты – резонер, он – мечтатель. Что общего могло быть между вами?

Пропустив вопрос мимо ушей, я спросил его в свою очередь:

– Ты надумал делать ремонт? Или ищешь какой-то документ невероятной важности?

– Нет! – Аввакум пожал плечами. – Я освобождаюсь от кое-каких вещей, потому что решил полностью посвятить себя научной работе.

– Ты решил уйти ОТТУДА? – воскликнул я удивленно.

Он уже намекал мне об этом, да я все равно не ожидал, что это произойдет так скоро.

– Я остаюсь ТАМ, в их распоряжении. Но это условие – только так, для соблюдения деликатности. Мы ведь говорили об этом? Некоторым людям там я уже кажусь старым – я не имею в виду, разумеется, главных руководителей… А кроме того, настало время закончить – НАКОНЕЦ-ТО! – второй том моей истории фракийской культуры. Просто душа исстрадалась по работе… А за двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь… Я хочу в начале весны уехать в Италию. Меня волнует одна вещь, одно интересное сопоставление: ни этруски, ни фракийцы не оставили письменных памятников, оригинальной азбуки, оригинальных текстов о своей истории. Не озадачивает ли тебя это обстоятельство?

Я сказал, что ЭТО обстоятельство меня очень озадачивает, но пусть он меня извинит, в данный момент меня все-таки неизмеримо больше интересует другое обстоятельство, не такое древнее, а именно: как он смог найти ВСЕГО ЛИШЬ за один день убийцу профессора Астарджиева?

– Дело в том, – вздохнул Аввакум и протянул руку к бутылке с коньяком, – дело в том, что в этом убийстве нет ничего загадочного. Печальный факт, не более, а загадочности – никакой…

3

– Прежде всего я хочу рассеять плохое впечатление, сложившееся вокруг личности Доры Басмаджиевой.

Муж ее, кандидат биологических наук Стефан Басмаджиев, был первым помощником профессора Астарджиева. Профессор, Басмаджиев и доктор Петр Беровский были неразлучными друзьями. Их связывала любовь к микробиологии и общая цель – найти универсальную вакцину против гриппа. Работали вместе, но впереди всех в этих поисках шел, разумеется, наш профессор. Из троих женат был только Басмаджиев; жена профессора давно умерла, а разведенный доктор Беровский вел жизнь старого холостяка. Так что душой этой троицы ученых мужей стала Дора. Она была, как говорится, тем огоньком, который согревал их душу, когда они поднимали голову от своих пробирок и микроскопов. И замечали тогда, что на этом свете есть и иной компот – кроме их биологического «компота», в котором они выращивали своих отвратительных бацилл.

Когда Басмаджиев умер от инфаркта, профессор стал для Доры объектом номер один. (Объектом ее забот, а может быть, и ее женской нежности.) Спустя некоторое время профессор начал замечать, что, кроме качеств отличного друга, она обладает и качествами отличной женщины. Предложил ли он ей вступить в брак или нет – не знаю, но однажды вечером она у него осталась. Их дело, конечно. Но потом Дора, выскользнув из постели, начала безудержно рыдать. И призналась, что любит профессора как человека, но он ей не по сердцу как мужчина… Он отвечает ей, что очень ценит ее как друга, как женщину, но она не подходит ему по человеческим качествам.

Эту историю рассказал мне сам профессор.

Потом отношения улаживаются: Дора поступает к нему экономкой, профессор платит ей, и все. Никакого секса.

Спустя некоторое время Дора увлеклась Беровским и стала его любовницей. Они не скрывают этого от профессора – живут все дружно, как и прежде. Когда у профессора заболело сердце, когда он почувствовал, что долго не протянет, он обещал Доре переписать на нее часть своей квартиры. И поделился этими намерениями ее мной – помнится, примерно за полгода до того, как был убит.

Так что Дора – вполне порядочная женщина.

4

В свое время говорили, да и сейчас некоторые думают, что я в своей профессиональной деятельности веду себя как «супермен». То есть что я якобы в одиночку проникаю в тайны шпионских афер и всегда выхожу из них целым и невредимым. Это утверждение – глупость от начала и до конца. Некоторые контрразведчики (например, Ким, да и многие другие) длительное время действовали в одиночку и в обстановке значительно более сложной, чем та, в которой действовал я. Но что значит «в одиночку»? Когда я говорю, что они действовали в одиночку, я не утверждаю, что они были какими-то «робинзонами»: и Ким, и все они имели свою технику, свои связи, своих помощников. В какой из своих миссий против шпионов я действовал, как Робинзон, без помощников, без связей, без техники – по крайней мере такой, какая имелась в данный момент и какая была мне необходима? Так что напрасно утверждают, будто я действовал как «супермен», в одиночку. Говорят: он всегда выходил победителем и при этом невредимым. А разве Ким, действуя в одиночку, не выходил победителем в течение многих лет? С каких это пор, спросил бы я, нужны провалы и с каких пор неблагоприятный исход стал признаком «антисуперменства»?..

Но вернемся к нашей истории: я нашел убийцу потому, что, во-первых, не искал его там, где он не был и НЕ МОГ быть. Потому, что я не исходил из предположения, что МАТЕРИАЛЬНАЯ ЗАИНТЕРЕСОВАННОСТЬ могла быть двигателем преступления. Во-вторых, потому, что я правильно расшифровал данные, которые мне давала техника. Ничего больше – к великому сожалению тех, кто и в данном случае хотел бы видеть подвиг «супермена»…

5

Я узнал об убийстве на рассвете – сообщили со службы. Ничто не указывало на политический умысел в данном случае, но из-за характера научной деятельности профессора мне дали распоряжение посмотреть на вещи параллельно и независимо от расследования, которое вел уголовный розыск. Когда ты пришел ко мне, я, естественно, не мог тебе ничего сказать. Не имел права.

Помощником мне определили инспектора Динкова, о котором я слышал до тех пор много хорошего.

Мне надо было дождаться результатов экспертизы, а он не мог быть готов ранее десяти-одиннадцати часов. Я уже знал о том, что Кодова временно задержали, о подозрении, павшем на доктора Беровского, и о том, что группа криминалистов совещалась в доме профессора.

И задержание Кодова, и подозрения в отношении Беровского казались мне абсурдными. Во многих семьях переплетаются всевозможные материальные интересы, но чтобы в наши дни человека убили из-за какой-то виллы? Чтобы зять убил тестя – то есть чтобы управляющий модерного отеля вонзал нож в спину пожилому профессору? Чтобы ученый участвовал в убийстве, желая присвоить научное открытие своего шефа? Эти гипотезы казались мне неправдоподобными, несостоятельными. Они, казалось мне, заимствованы из действительности, где материальные интересы и авантюризм накладывают отпечаток на поведение людей, в остальном вполне достойных.

Однако ведь не призрак же убил профессора, живой человек, наш с вами современник… Я пошел в институт. Там знали, что я друг профессора Астарджиева, и не удивились моим расспросам о нем. От швейцара я узнал, что профессор вышел из института на двадцать минут раньше – ведь в тот день он праздновал свои именины. Шофер служебной машины сказал мне, что отвез Астарджиева к универсаму, находящемуся на перекрестке бульвара и улицы Чехова.

Я вызвал такси, которое через пятнадцать минут доставило меня в универсам. Недалеко от входа продают электроприборы и канцтовары. Мы часто там останавливались с профессором, чтобы купить какой-нибудь блокнот, шариковую ручку или батарейку для электрического фонарика, а иногда просто глазели – ну просто так. Продавщица знала нас обоих, а в тот день, потрясенная известием об убийстве Астарджиева, встретила меня взволнованными расспросами. Я, однако, прервал их и сам спросил, что купил у нее профессор по случаю дня своих именин.

– Да ничего особенного, – ответила девушка. – Только нож.

– Смотри-ка, – сказал я с видимым безразличием, – что пришло в голову моему другу! Какой нож?

– Средний – не то кухонный, не то охотничий. Таким удобно колбасу резать. Он был в кожаном чехле…

– Что еще купил профессор?

– Четверть килограмма маслин и четверть килограмма сыра.

– Как это вы запомнили? – похвалил я ее.

– Ох, как не запомнить? Произошел такой скандал!

– Скандал? Профессор поднял скандал?

– Да какой! Из-за двадцати стотинок!..

Я хорошо знал моего друга и поэтому не удивился.

– Он любил во всем точность, – примирительно сказал я.

– А уж кассир переживал, бедняга. Кто не ошибается, верно? И Милкову нашему случалось ошибаться, но в тот раз управляющий отстранил его от кассы до конца рабочего дня. И вынес ему выговор – «с последним предупреждением».

– Жаль! – сказал я.

И отправился дальше по магазину.

Я взял пакетик печенья, а когда подошла моя очередь платить, подал кассиру (он работал здесь недавно, я его не знал) двадцатилевовую купюру. Подняв голову от кассы, он враждебно взглянул на меня. Это был курчавый красавец лет двадцати пяти, с водянисто-голубыми холодными глазами.

– Нет у вас денег помельче? – спросил он хриплым голосом.

Я покачал головой.

– Из-за сорока стотинок меняй двадцатилевовую! – пробормотал он со страдальческой усмешкой. – Потом, если случится что, опять я буду виноват! Да вам на это наплевать!..

Давая мне сдачу, парень глубоко вздохнул.

Выйдя из магазина, я попросил Динкова разузнать, чем занимался этот молодой человек после того, как он покинул супермаркет, вечером между семью и восемью часами.

А сам, взяв такси, поспешил в канцелярию, где оформляли протоколы экспертизы. Получив там копию нужного мне заключения, я зашел в ближайшую кондитерскую, чтобы прочесть его. Небрежно пробежав глазами строки, где речь шла о следах, оставленных Кодовым, Беровским и Басмаджиевой, я остановился на абзаце, содержание которого потрясло меня, как удар тока:

«…что проба, взятая перед входом в квартиру, содержит кровь группы Астарджиева (АБ) и кровь домашней птицы…»

Из ближайшей телефонной будки я позвонил Динкову и попросил его немедленно узнать, в чьей кладовке в подвале дома № 80 была зарезана домашняя птица с седьмого на восьмое января. Сразу же, как только он установит это, взять разрешение на обыск, произвести его и все, на чем есть следы крови, отправить в дежурную лабораторию. Жильцов, которым принадлежит кладовка, допросить. Дальше действовать в зависимости от обстоятельств.

Потом я пошел на работу и сел у телефона ждать вестей.

6

Я ждал недолго. В подвале, принадлежавшем медицинской сестре Калинке, вечером с седьмого на восьмое был зарезан гусь. Динков спросил у Калинки фамилию человека, который зарезал гуся. Она сказала, что это сделал ее друг Иван Милков, кассир из универсама, – он решил отметить день рождения у нее. При обыске мы нашли кухонный нож охотничьего типа и мужскую рубашку с пятном крови на правой манжете. Экспертиза показала, что кровь имеет группу АБ – ту же, что и кровь убитого профессора.

Полчаса спустя Ивана Милкова арестовали.

7

В чем признался он на первом же допросе?

Он показал, что до глубины души был оскорблен тем, что профессор учинил ему скандал из-за каких-то двадцати стотинок. Иван знал профессора – встречал его несколько раз в кооперативном доме, где жила его любовница, Калинка. Но профессор, «важная персона», на него никогда и не посмотрел и потому не запомнил его. Если бы запомнил – кто знает, поднял бы он скандал из-за этих идиотских стотинок… После скандала Ивана Милкова отстранили от кассы. Он совсем пал духом, когда получил еще и взыскание. И все это – в день его рождения! Как побитый, дотащился он до кооператива, что недалеко от улицы Чехова, выпил около трехсот граммов водки, пошел к Калинке, где «для успокоения» выпил еще рюмку вина. И заснул. Калинка позволила ему немного поспать, а потом разбудила, чтобы он зарезал гуся – время шло, а у них ничего не было готово.

Иван спустился в подвал и кухонно-охотничьим ножом зарезал гуся. Поднимаясь по лестнице, увидел, что дверь в квартиру профессора полуоткрыта, а сам хозяин болтает по телефону. Тогда что-то вдруг вспыхнуло в сознании Милкова – он оставил противень с зарезанным гусем на лестнице, толкнул ногой дверь и вонзил нож в спину профессора.

Кто-то поднимался по лестнице. Схватив противень с гусем и нож, Иван бросился бежать.

Утром, перед уходом, оставляя рубашку Калинке, он сказал, что испачкал рукав, когда резал проклятого гуся.

8

– Вот что случилось на улице Антона Павловича Чехова из-за двадцати стотинок, – заключил Аввакум и невесело улыбнулся.