Текст книги "Рыцари пятого океана"

Автор книги: Андрей Рытов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– Рыбалко! – окликнул Семенов стрелка-радиста по переговорному устройству. Не получив ответа, решил, что тот уже выпрыгнул. Потом посмотрел вниз и увидел в воздухе два раскрывшихся парашюта. Теперь надо было прыгать самому.

Приземлился Семенов недалеко от упавшего самолета на неубранном ржаном поле. Навстречу ему катилась огненная волна – горела рожь. Нужно было спешить, но летчик при падении подвернул ногу и быстро идти не мог. Шел он в полный рост, уверенный, что находится на своей территории. Вдруг ветер донес немецкую речь. Семенов инстинктивно наклонился и на четвереньках пополз в сторону.

Выбравшись на поросший кустарником пригорок, летчик видел, как фашисты скрутили стрелку-радисту руки и втолкнули в автомашину. А штурман был уже мертв. Они обшарили его карманы и уехали.

Солнце клонилось к западу. По тропинке, проложенной через ржаное поле, неторопливо шел старик с косой на плече. Семенов выпрямился. Заметив, что крестьянин от неожиданности растерялся, прошептал потрескавшимися губами:

– Не бойся, дедушка, я свой.

– Это не с того ли? – кивнул головой старик в сторону догорающего бомбардировщика.

– С того самого. Сам-то ты местный?

– Из Маховцев мы. Вон деревушка наша виднеется, – протянул он руку в направлении нескольких избушек с соломенной крышей.

– Немцы у вас есть?

– Нет, бог смилостивился.

Вечером дед принес Семенову лопату, кринку молока и небольшой узел.

– Насчет лопаты хорошо догадался, – сказал летчик. – Как только начнет темнеть, похороню своего штурмана. Убили его, хороший был парень...

– А вот тут, сынок, – протянул узел старик, – хлеб с солью да одежонка. Не обессудь, что маленько рваная. Другой нет. – И, помолчав, добавил: – Ну пойду. Если понадобится, заходи – третья хата справа.

Первая попытка перейти линию фронта Семенову не удалась. Фашисты обстреляли его. Пуля пробила мякоть ноги ниже колена. Пришлось вернуться и зайти в деревню.

У старика за иконой сохранился пузырек с йодом. Жена его быстро нагрела воды и достала чистое полотенце.

Когда летчик обрабатывал и перевязывал рану, на востоке громыхнуло.

– Никак, гроза собирается, – высказал предположение старик.

– Нет, дед. Это наши наступают.

– Помоги им бог германца выгнать, – перекрестился старик.

Канонада становилась все сильнее. Вал войны с востока катился на запад. А через три дня в деревню вошли наши. Семенов представился командиру стрелкового подразделения.

– Может, с нами останетесь? – спросил тот,

– Нет, хочу найти свою часть.

– Что ж, не неволю. Через час пойдет в Кромы машина. Поезжайте.

От Кром до авиаполка было рукой подать. Вечером Семенов уже сидел среди друзей и взволнованно рассказывал о своих приключениях.

Из того полета, в котором участвовал Семенов, не вернулся и экипаж младшего лейтенанта Сунского. Из горящего самолета удалось выпрыгнуть лишь стрелку-радисту Владимиру Стукачу.

Приземление оказалось неудачным. От сильного удара стрелок-радист потерял сознание. Очнулся он в автомашине. Рядом сидел немецкий офицер, впереди за баранкой – солдат. Вдруг над головой пронесся гул моторов, затем послышался завывающий свист бомбы. Впереди машины взметнулся сноп дыма, по ветровому стеклу хлестнули комья земли. Заметив растерянность конвоиров, Стукач выхватил торчавший за сиденьем шофера тесак и с размаху рубанул опешившего офицера по шее. Обернувшийся на крик шофер тоже получил сильнейший удар по голове и замертво свалился на сиденье. Неуправляемая машина соскользнула в кювет и перевернулась набок.

К дороге подступало конопляное поле. Стукач выпрыгнул из машины и бросился туда. Немецкий кинжал он на всякий случай прихватил с собой. Другого оружия у него не было.

За конопляным полем начинался лес. Здесь стрелок-радист почувствовал себя в безопасности. Не разбирая дороги, он шел на восток. Но вот лес начал редеть, а затем перед взором Стукача открылась степь. На горизонте виднелась деревушка. Есть там немцы или нет?

Справа на дороге показались мужчина и женщина. Стукач подождал, пока они подойдут, положил на землю свое оружие, чтобы не напугать людей, и пошел им па-встречу. Незнакомцы не удивились появлению советского воина. Они знали, что недалеко идут жестокие бои.

– Мы учителя. Идем из Павловского, – отрекомендовался мужчина. – Зовут меня Николай Степанович. Фамилия Орехов.

– А я со сбитого самолета, – сказал Стукач. – В живых остался один. Подскажите, как лучше пройти к линии фронта?

– Дорогой товарищ, – ответил Орехов. – Кругом степь. Где ты схоронишься? Идем с нами. Найдем укромное местечко. Подождешь до прихода Красной Армии.

Супруги Ореховы скрывали стрелка-радиста с 5 до 13 августа 1943 года. Когда в деревню вошли наши войска, Стукач распрощался с друзьями, сердечно поблагодарив их за помощь и заботу.

Он вернулся в свою часть. Но летать ему пришлось недолго. Во время налета на сильно защищенный вражеский объект Стукач был убит осколком зенитного снаряда.

Не знаю случая, чтобы кто-либо из авиаторов, оказавшись по воле судьбы на территории, занятой противником, изменил Родине и стал служить врагу. Люди шли на все, чтобы вернуться в свою часть и продолжать борьбу с гитлеровскими захватчиками.

Многих товарищей в начале войны мы считали пропавшими без вести: заместителя командира эскадрильи старшего лейтенанта Калугина, командира звена младшего лейтенанта Бардынова, штурмана звена младшего лейтенанта Пиядина, штурмана экипажа младшего лейтенанта Фомина, стрелка-радиста старшего сержанта Фролова. Однако в конце 1943 года все они вернулись в свои части и до победы сражались с врагом.

Обратный путь у некоторых авиаторов был очень нелегким. Вот какая судьба постигла, например, летчика младшего лейтенанта Агафонова. Вражеский зенитный снаряд угодил в левый мотор его самолета. Винт остановился. С трудом развернув машину, летчик попытался довести ее до своей территории. В этот момент на него набросились два вражеских истребителя. Кормовая установка молчала.

– Мальцев, что с тобой? – окликнул Агафонов стрелка-радиста.

Но тот не отвечал. Он был убит. Отражая атаки фашистов, штурман младший лейтенант Обидин сбил одного из них. Но второй истребитель продолжал наседать. Умолк пулемет и сраженного пулей штурмана. А через минуту бомбардировщик загорелся. Пламя подбиралось к центральному бензобаку. Потом отказало управление рулями высоты. Самолет потянуло к земле. Летчик попытался сбросить фонарь, но его заклинило. Что делать? Самолет вот-вот взорвется. Огромным усилием Агафонов выровнял машину у самой земли, и она плюхнулась на "живот". Летчик выбил головой фонарь, перевалился через борт кабины и отбежал в сторону. И тут сознание покинуло его. Он уже не слышал, как взорвался самолет.

Очнулся Агафонов от боли во всем теле. Он лежал связанный в тряской коляске мотоцикла.

– В местечке Семеновка, – рассказывал потом летчик, – меня бросили в сарай, где находились другие пленные, а 14 сентября нас перегнали в гомельский лагерь. Однажды ночью я впервые услышал, как рвутся наши бомбы. Бомбили станцию. Кто-то из пленных мечтательно сказал:

– Эх, ударили бы по немецкой комендатуре. Мы, узники, мечтали о побеге. Удобный случай вскоре представился. Боясь окружения, немцы начали срочно эвакуироваться из города. Запылали дома, многих жителей расстреливали прямо на улицах.

Погнали и нас куда-то. Возможно, на расстрел. В лагере я подружился с одним из летчиков. Мы перелезли с ним через забор, когда колонна проходила по глухому переулку. Фашисты открыли стрельбу, но в нас не попали. Где-то мы с дружком разминулись. Я оказался во дворе какого-то дома. Постучался в дверь. На мое счастье, там проживали две добрые женщины – Новикова и Харикова. У них я и прятался до прихода наших.

За рекой Березиной

Наступление советских войск продолжалось, и нашему авиационному корпусу работы хватало. Мы бомбили оборонительные укрепления, возводимые противником на промежуточных рубежах, скопления танков и пехоты, переправы, вели воздушную разведку.

На станции Новозыбков наши разведчики обнаружили одиннадцать вражеских эшелонов с войсками и техникой. Четыре из них находились под разгрузкой. Мы с командиром корпуса приняли решение немедленно нанести по ним удар. Каравацкий позвонил в дивизию и отдал предварительное распоряжение. Затем он связался со штабом 16-й воздушной армии и попросил выделить истребителей для прикрытия девятки бомбардировщиков.

– Когда летите? – спросили его.

– Через час, – ответил командир корпуса.

– Хорошо. Истребители будут.

Новый звонок. На этот раз из штаба истребителей.

– Кто летит ведущим?

– Командир эскадрильи майор Павел Субботин.

– А штурманом?

– Андрей Крупин.

Девятка пикировщиков подошла к станции со стороны солнца. Этот тактический прием обеспечил внезапность удара. Зенитные батареи противника открыли огонь с запозданием. Два звена с первого же захода сбросили бомбовый груз точно по эшелонам. Штурман же третьего звена допустил небольшую ошибку, и бомбы упали с недолетом, в расположенный рядом со станцией лес. Каково же было удивление членов экипажей, когда под ними взметнулся огромный взрыв. Там у гитлеровцев находился крупный склад боеприпасов, о котором мы ничего не знали.

Позже партизаны сообщили: взрывы продолжались в течение двух суток, все одиннадцать эшелонов сгорели.

Вторая группа бомбардировщиков полка Якобсона в тот же день произвела налет на вражеский аэродром. Там стояло около тридцати "фокке-вульфов", только что совершивших посадку. Гитлеровцы не успели их даже рассредоточить. Все самолеты были уничтожены. Нашим бомбардировщикам повезло. Фашистский аэродром на этот раз оказался без зенитного прикрытия. Мы с Каравацким съездили в полк и поздравили летчиков с успешным выполнением боевого задания. Все ведущие групп были представлены к награде. И они вскоре получили ордена Красного Знамени.

...Проиграв битву под Курском, немецко-фашистские захватчики продолжали судорожно цепляться за каждый выгодный рубеж. Особенно большие надежды возлагали они на реки Сож, Днепр и Березину. Мощные оборонительные узлы были созданы в районах Гомеля и Речицы.

Наши наземные войска очень тщательно готовились к новой наступательной операции. Усиленную подготовку вели и авиаторы. Над полигонами, оборудованными с учетом основных особенностей вражеской обороны, экипажи отрабатывали навыки бомбометания с пикирования точечных и линейных целей, изучали по картам и фотопланшетам разветвленную сеть оборонительных сооружений гитлеровцев.

В августе активность нашей бомбардировочной авиации по ряду причин несколько снизилась. Тем не менее мы продолжали держать противника в постоянном напряжении, уничтожали его живую силу и технику в районах Кромы и Шаблыкино. Почти каждую ночь бомбардировщики появлялись над железнодорожными станциями Михайловское и Брасово, где нередко скапливалось большое число вражеских эшелонов.

В пункте Игрицкое экипажам удалось с пикирования разбомбить мост через реку Усожа. На дорогах образовались пробки. Командование корпуса не замедлило этим воспользоваться. По колоннам гитлеровцев было нанесено несколько массированных ударов.

Наступление советских войск продолжало развиваться.

Войска 1-го Белорусского фронта правым флангом продвигались к Гомелю, а на центральном участке – к Речице. Овладев этими опорными пунктами, они должны были развить успех на бобруйском и жлобинском направлениях.

В боях за Речицу особенно отличились авиаторы 241-й бомбардировочной авиационной дивизии. Приказом Верховного Главнокомандующего от 17 ноября 1943 года ей было присвоено наименование Речицкой, а всему личному составу объявлена благодарность. 5 декабря 1943 года командир дивизии полковник Куриленко получил от правительства Белорусской ССР приветственное письмо. Во всех частях оно было зачитано перед строем. Сразу же обсудили и одобрили ответное послание. В нем авиаторы поклялись: "...Пока наши руки держат штурвал, а глаза видят землю, будем беспощадно уничтожать гитлеровцев и заверяем, что не пожалеем ни сил, ни самой жизни для освобождения белорусского народа и всей священной советской земли".

В боях за Гомель хорошо проявила себя 301-я бомбардировочная дивизия. Приказом Верховного Главнокомандующего от 26 ноября 1943 года ей было присвоено имя этого города, а всему личному составу объявлена благодарность. Экипажи летали в любую погоду, произвели 616 самолето-вылетов.

Снова отличился полк подполковника А. В. Храмченкова. Он уничтожил несколько артиллерийских и минометных батарей противника, три воинских эшелона на станции Костюково.

6 декабря мы получили обращение правительства БССР и ЦК КПБ "К воинам Красной Армии, вступившим на территорию Белоруссии" и "Обращение Военного совета Белорусского фронта к летчикам".

В этих документах отмечалась доблесть, проявленная советскими воинами при разгроме отступавших немецко-фашистских войск, выражалась твердая уверенность в том, что Красная Армия скоро вышвырнет гитлеровцев со священной советской земли и доконает фашистского зверя в его собственном логове.

Обращения обсуждались во всех частях и подразделениях. Командир эскадрильи майор Карабутов сказал на митинге:

– Центральный Комитет Коммунистической партии и правительство Белоруссии обращаются к нам, воинам, с призывом ускорить разгром врага. Военный совет Белорусского фронта призывает нас лучше помогать наземным войскам в уничтожении противника, сильнее бить по его коммуникациям, не давать ему возможности уходить живым. Задачи эти нам по плечу, и мы их выполним.

Вскоре личный состав 301-й бомбардировочной авиационной Гомельской дивизии и 779-го бомбардировочного авиационного полка обсудил и направил на имя правительства и ЦК КП Белоруссии ответное письмо. В нем говорилось, что, обсуждая обращение, авиаторы еще больше прониклись сознанием своего долга перед Родиной, что этот документ воодушевляет их на новые боевые подвиги во имя освобождения Белоруссии и всей советской земли.

Письмо заканчивалось словами: "...Мы слышим голоса родных братьев белорусов, еще томящихся под игом немецких захватчиков. Мы слышим дыхание белорусских городов: Витебска, Минска, Рогачева, Жлобина. Мы идем на помощь, мы спешим сполна отомстить врагу..."

В начале 1944 года погода несколько улучшилась. Войскам Белорусского фронта предстояло провести наступательную операцию, вошедшую в историю под названием Калинковичско-Мозырской. Пробивать брешь во вражеской обороне должны были части 61-й армии, затем в прорыв вводились два конных корпуса и танковая бригада.

Накануне наступления командующий 16-й воздушной армией поставил нашему корпусу боевые задачи: разрушать коммуникации противника, и в первую очередь вывести из строя железнодорожный узел Калинковичи, отрезать врагу пути отхода на запад, подавлять его очаги сопротивления. Штаб незамедлительно разработал план боевых действий и отдал боевой приказ частям. Полки получили карты целей, штурманские указания и таблицы сигналов взаимодействия. Летчики и штурманы хорошо изучили район предстоящих боев.

Наш воздушный противник располагал довольно значительными силами. На его аэродромах было сосредоточено около четырехсот пятидесяти самолетов, в том числе двести двадцать бомбардировщиков.

Однако превосходство в воздухе оставалось за нами. Только наш корпус к началу боев имел сто четырнадцать хорошо подготовленных экипажей. А ведь в распоряжении Белорусского фронта находились и другие авиационные соединения.

Труженики авиационного тыла заблаговременно подвезли на аэродромы все необходимое для напряженной боевой работы. Горюче-смазочных материалов они доставили на семнадцать полковых вылетов, а боеприпасов – на сорок три.

Примерно за месяц до наступления рационализатор инженер-майор Кутенко предложил новый способ подвески небольших осколочных бомб. Они укладывались подобно поленьям дров в вязанку, стягивались тросом и укреплялись на замки.

Новую "упаковку" первым опробовал на полигоне командир эскадрильи Герой Советского Союза Пивнюк. Полоса сплошного поражения оказалась равной пятидесяти квадратным метрам. Стало ясно, что предложение Кутенко позволит резко повысить эффективность бомбовых ударов по врагу, особенно при штурмовке автоколонн и скоплений пехоты. Решено было широко использовать новинку во всех частях.

Днем 6 января десять наших эскадрилий нанесли удар по железнодорожному узлу Калинковичи. Они налетали, последовательно сбрасывая связки бомб. Ни одному из семи находившихся на станции эшелонов уйти не удалось. Покореженные и сгоревшие вагоны так и остались на путях. Под развалинами вокзала были заживо погребены семьдесят фашистских солдат и офицеров. Но самое главное прекратилось снабжение вражеских войск в наиболее напряженный для них период боев.

Особенно сильный налет на железнодорожный узел Калинковичи был осуществлен 12 января. Семнадцать групп, по шесть – девять самолетов в каждой, прикрываемые истребителями, нанесли противнику такой урон, от которого он долго не мог опомниться. Наши пикировщики уничтожили пятьдесят два вагона с военным имуществом, пятнадцать автомашин с войсками и грузами, разрушили около двадцати различных станционных построек, подавили огонь нескольких зенитных батарей.

Общий итог вражеских потерь от налетов авиации корпуса выглядел так: пять танков, один паровоз, сто восемьдесят четыре вагона, сто сорок девять автоцистерн, пятнадцать автомашин, тридцать четыре повозки, двадцать восемь пулеметов, двенадцать складов с боеприпасами, двести семьдесят строений. Подавлено восемнадцать артиллерийских батарей, разрушено восемь складов. Во время бомбежек возникло сорок восемь очагов пожаров. Урон, нанесенный противнику в живой силе, превысил тысячу человек.

Наш корпус за время Калинковичско-Мозырской операции потерял девять самолетов, в том числе пять в воздушных боях. Это не идет ни в какое сравнение с потерями противника. Сказалось и количественное превосходство в технике, и то, что весь летный состав имел уже хорошую боевую выучку и высокий моральный дух.

779-му полку, особенно активно действовавшему в этой операции, было присвоено наименование Калинковичский. Экипажи этой части, выступившие инициаторами увеличения бомбовой нагрузки, оставались верными своему правилу. Они сбросили на голову врага сотни тонн "внеплановых" бомб.

Радость, вызванная успешным налетом на Калинковичи, была омрачена трагической гибелью командира 54-го бомбардировочного полка подполковника Кривцова и его экипажа. Эту печальную весть нам в тот же день, 12 января, сообщил командир 301-й бомбардировочной дивизии полковник Федоренко. Генерала Каравацкого в штабе не оказалось, и разговаривать с комдивом довелось мне.

– Нет больше Михаила Антоновича, – печально доложил Федоренко. – Погиб наш Миша.

– Не должно быть! – вырвалось у меня. Сознание никак не могло примириться с тяжелой утратой. – Может быть, ему удалось выпрыгнуть с парашютом и он еще вернется? – старался успокоить я Федоренко.

– Если бы было так, – со вздохом отозвался Федоренко. – Мне бы тоже хотелось надеяться на лучшее. Но чудес на свете не бывает.

К горлу подступил горький комок. Трудно стало дышать. Еще вчера я видел Михаила Антоновича, бодрого, энергичного, разговаривал с ним. И вот его нет.

– Я отговаривал его лететь сегодня, – продолжал Федоренко. – Он неважно себя чувствовал. Но вы же знаете характер Кривцова – настоял.

Положив трубку, я долго сидел в горестной задумчивости. Сколько замечательных людей уже сгорело в ненасытном пламени войны! Горбко, Бецис... И вот теперь – командир 54-го полка. И все за очень короткий отрезок времени.

"От прямого попадания зенитного снаряда в левый мотор, – вспомнились мне только что слышанные слова Федоренко, – самолет Кривцова загорелся и штопором пошел к земле. Ни штурману Сомову, ни стрелку-радисту Павлову, ни самому командиру экипажа выпрыгнуть с парашютом не удалось. Пылающий пикировщик врезался в" скопление вражеских эшелонов".

Советские войска освободили Калинковичи 14 января. В тот же день мы послали туда команду на розыски останков погибших. Среди искореженных вагонов и тлеющих досок нашли наконец останки их обгоревших тел и привезли на аэродром Песочная Буда, где стоял тогда 54-й бомбардировочный полк.

Я был на похоронах, видел, как плачут люди, и сам смахивал непрошеную слезу. Состоялся траурный митинг. В братскую могилу, вырытую рядом с бывшей церковью, опустили несколько гробов. Прозвучал троекратный ружейный салют. Послышались удары комьев мерзлой земли о гробовые крышки. И вскоре все стихло.

На свежей могиле был установлен наскоро сколоченный из досок обелиск с надписью: "Здесь похоронены командир полка подполковник Кривцов, штурман полка майор Сомов, стрелок-радист старшина Павлов и другие воины, геройски погибшие в Великой Отечественной войне".

Женщины поселка изготовили венок из бумажных цветов и положили его на могильный холмик.

О подполковнике Кривцове и членах его экипажа хочется рассказать подробнее. Михаил Антонович родился в 1904 году в Николаевской области, в бедной крестьянской семье. В шестнадцать лет он добровольно вступил в Красную Армию, дрался против Деникина, участвовал в ликвидации банд Кваши.

После гражданской войны Кривцов работал откатчиком на руднике. В 1926 году снова был призван в армию. В том же году вступил в ряды ВКП(б). В 1939 году воевал с маннергеймовцами.

В автобиографии Михаил Антонович писал: "Всегда ненавидел и вел борьбу с теми паразитами, какие шли против большевизма, против партийности, кривили душой".

В личном деле М. А. Кривцова сохранилась его характеристика, написанная бывшим командиром 301-й бомбардировочной авиадивизии гвардии полковником И. С. Полбиным. Иван Семенович был скуп на похвалу, но Кривцова он аттестовал как отличного, волевого командира, искусного и храброго летчика.

О Михаиле Антоновиче мне приходилось слышать много хорошего еще в начале войны. 9-й скоростной бомбардировочный полк, в котором он служил командиром эскадрильи, стоял на аэродроме в Паневежисе. В первый же день войны Кривцов в составе полка летал на бомбежку немецкого города Тильзит.

Потом, получив назначение в 57-ю армию, я на время потерял Михаила Антоновича из виду. Но товарищи с прежнего места службы писали мне, что Кривцов жив-здоров и воюет отлично.

Один из полетов чуть не стал для него роковым. Это случилось глубокой осенью 1941 года. Эскадрилья капитана Кривцова бомбила скопление вражеских танков. У фашистов тогда истребителей было много, и они гонялись за каждым нашим бомбардировщиком.

Самолет Михаила Антоновича атаковала пара "мессеров". Стрелок-радист сбил одного, но второму удалось зайти в хвост нашему бомбардировщику и дать прицельную очередь. Машина Кривцова загорелась. Пришлось посадить ее в поле, на территории, занятой противником. Штурман и стрелок оказались убитыми. Кривцов взял их оружие, документы и пошел к линии фронта. Неделю он добирался до своих. Идти было тяжело: раненая нога опухла. Но все же он дошел. Положили его в госпиталь. В строй летчик вернулся лишь через три месяца.

Миша Кривцов... Вот и сейчас он словно живой стоит перед моими глазами: крупные черты лица, черные волосы, строгий взгляд из-под густых бровей. Но он только с виду казался суровым. На самом деле у него была большая душа и доброе сердце, не знавшее покоя в борьбе за справедливость.

Под стать командиру были и члены его экипажа. Много хорошего рассказывали мне о майоре Иване Ивановиче Сомове, замечательном русском парне со Смоленщины. Потомственный хлебороб, он мечтал о преображении бедных сел своего родного края, выучился на агронома. Но война изменила планы юноши. Агроном стал боевым авиационным штурманом. За время войны Сомов совершил двести сорок боевых вылетов, сто пятнадцать из них ночью. Он был награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени и орденом Отечественной войны I степени.

Не раз этот исключительно смелый и находчивый человек спасал экипаж от верной гибели. Однажды во время бомбометания осколки вражеского снаряда ранили Кривцова в грудь и левую руку. Летчик выпустил штурвал. Самолет потянуло к земле. Катастрофа казалась неизбежной. Тогда штурман взял управление боевой машиной и привел ее на аэродром. О том, как он сажал самолет, очевидцы рассказывали потом с дрожью в голосе. Но отсутствие летных навыков компенсировалось волей. Боевая машина и все члены экипажа остались невредимыми.

Три боевых ордена сияли и на груди стрелка-радиста Николая Александровича Павлова. Как и Сомов, он был потомственным хлебопашцем. И теперь вот земля, которую он любил, навсегда приняла его прах.

Пока наши бомбардировщики помогали пехоте громить врага в районе Калинковичи, Мозырь, вышестоящие штабы разработали план новой наступательной операции, получившей название Жлобинско-Рогачевская. Он выглядел так: утром 19 февраля 3-я армия 1-го Белорусского фронта внезапно без артиллерийской подготовки форсирует Днепр на участке Папчицы, Гадиловичи. Затем овладевает городом Рогачевом, перерезает главные транспортные коммуникации противника, связывающие Бобруйск, Рогачев, Жлобин, и выходит на оперативный простор.

Наступление развивалось так, как и было задумано. К девяти часам утра 22 февраля 3-я армия штурмом овладела Рогачевом и вышла на восточный берег реки Друть.

Советские наземные войска действовали в тесном контакте с военно-воздушными силами. Наш авиакорпус наносил штурмовые и бомбовые удары по мостам и временным переправам через Днепр южнее Рогачева и восточное Жлобина, подавлял огонь артиллерии противника.

Снайперами бомбометания показали себя многие экипажи. Девятка Пе-2, ведомая капитаном Паршиным, получила задачу разрушить мост через Днепр юго-восточнее Рогачева. Погода стояла плохая, низкая облачность затрудняла поиск цели.

Бомбометание с пикированием считается наиболее эффективным при атаке точечных и линейных объектов. Но в данном случае оно исключалось. Экипажам пришлось бросать бомбы с горизонтального полета, с небольшой высоты.

Для разрушения моста даже опытным экипажам дается не менее шестидесяти самолето-вылетов. Девятка капитана Паршина намного сократила эту норму. Прямым попаданием бомбы ФАБ-250 с горизонтального полета мост был выведен из строя. Прижатые к берегу, гитлеровцы потерпели жестокое поражение. Наша пехота захватила тысячи пленных и богатые трофеи.

Перед 1-м Белорусским фронтом противник сосредоточил около семисот самолетов. В их число входило и большое количество истребителей. Поэтому в воздухе часто завязывались жаркие схватки. В этих боях хорошо показали себя летчики из 6-го смешанного авиационного корпуса и 234-й истребительной авиационной дивизии. Они надежно прикрывали свои наземные войска, а также сопровождали на задания штурмовиков и бомбардировщиков.

Шестерка Пе-2, ведомая командиром эскадрильи капитаном Золотухиным, при налете на мост восточное Быхова была атакована двенадцатью "мессерами" и четырьмя "фокке-вульфами". А наших истребителей прикрытия было всего четыре.

Но даже при таком численном превосходстве гитлеровцам не удалось добиться успеха. Действовали они неуверенно и, потеряв три самолета, вынуждены были отступить. Видимо, это были неопытные юнцы. Старые летные кадры фашистской авиации сильно поредели.

Картина повторилась, когда над целью появилась другая группа бомбардировщиков, ведомых майором Фадеевым. Их у цели атаковали десять "мессеров". Наши истребители вступили в бой. Одному гитлеровцу все же удалось прорваться к "петлякову", замыкавшему колонну. Однако стрелок-радист гвардии сержант Радишевич быстро поймал его в прицел и открыл огонь. "Мессер" загорелся и врезался в землю. Бомбардировщики без потерь вернулись на аэродром.

В период, когда воздушный противник стал проявлять особую активность, командующий воздушной армией приказал выслать в район целей истребителей-охотников. Они приходили туда за пять – семь минут до появления бомбардировщиков и очищали небо от фашистов.

Стало чаще практиковаться и совместное базирование бомбардировщиков и истребителей сопровождения. Это позволяло им четче, детальнее отрабатывать вопросы взаимодействия.

...В марте стало сильнее пригревать солнце. Почва на аэродромах начала оттаивать. Это доставило нам немало хлопот. При взлете самолетов грязь попадала на бомбы наружной подвески. На высоте она замерзала, и ветрянки взрывателей часто не отвинчивались. В результате некоторые бомбы при падении не взрывались.

Что делать? Мы собрали инженеров и техников обсудить этот вопрос. Обмен мнениями позволил найти правильное решение, и трудность была преодолена.

В бытность мою комиссаром, а затем заместителем командира по политчасти и начальником политотдела 3-го бомбардировочного корпуса мне приходилось встречаться со многими интересными людьми – боевыми командирами, бесстрашными летчиками, талантливыми политработниками. Это были истинные патриоты Родины, настоящие рыцари пятого океана. Многих из них уже нет в живых. Они отдали свою жизнь за народное счастье, за честь, свободу и независимость Советского государства. Пусть эта книга, не претендующая на полное освещение их благородных дел во имя нашей победы, послужит своего рода памятником им.

Одной из бомбардировочных эскадрилий командовал Герой Советского Союза капитан Николай Степанович Мусинский. Простой и душевный, стойкий и храбрый, он достоин того, чтобы о нем писали книгу.

Родился Николай в 1921 году в деревне Ведерниково, Устюгского уезда, Архангельской губернии, в семье крестьянина-бедняка. Суровый край, нелегкие условия быта закалили волю паренька, подготовили его к преодолению всяких невзгод.

Мечта стать летчиком привела Мусинского в сталинградскую авиационную школу. Он окончил ее в 1940 году.

Когда на Родину напали немецко-фашистские захватчики, Николай в числе первых встал на ее защиту. В 1942 году он вступил в ряды ВКП(б).

О боевых подвигах Мусинского на фронте ходили легенды. Обычно ему поручали самые трудные задания, требующие исключительной смелости и боевого мастерства. И он выполнял их безупречно, был награжден Золотой Звездой Героя, двумя орденами Ленина, орденами Красного Знамени и Красной Звезды, многими медалями.

В августе 1942 года командующий 3-й воздушной армией Калининского фронта поставил задачу: нанести удар по аэродрому, расположенному близ Смоленска. Там, по данным разведки, скопилось около семидесяти вражеских самолетов. Аэродром сильно прикрывался зенитными средствами.

Командир дивизии вызвал Мусинского, указал на карте объект для бомбометания и сказал просто:

– Надо...

– Раз надо – будет сделано, – без рисовки ответил капитан. – Когда вылет?