Текст книги "Бесовский Вестник"

Автор книги: Андрей Дудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Андрей Дудин
Бесовский Вестник

Об издании Вестника

Читатели часто спрашивают, неужели при нашей тематике хватает материала и на еженедельный журнал, и на ежедневную газету? Отвечаем: материала не только хватает, мы публикуем едва ли половину того, что попадает в редакцию! Подписчики могут быть спокойны, мы всегда найдем, чем порадовать!

В этом выпуске рубрики расположены не отдельными блоками, а перемешаны и выстроены в хронологическом порядке. Читатель получит возможность проследить логику произошедших событий, если таковая будет иметь место.

Вот список рубрик, представленных в свежем номере:

ПИСЬМА ОЧЕВИДЦЕВ

Люди со всех концов страны присылают истории о контактах с миром нечистой силы, мы выбираем лучшие и публикуем. С каждым годом число писем неуклонно растет, есть из чего выбрать!

СОВЕТЫ ЭКСПЕРТА

Верны ли были ваши действия при столкновении с представителем загробного мира? Как избежать подобных столкновений в будущем? Как уберечься, если встреча все же произошла?.. Здесь мы разбираем письма, опубликованные в предыдущем номере «Вестника», узнаем мнение людей, которые действительно в этом разбираются.

ИНТЕРЕСНЫЕ БЕСЕДЫ

Ученые, исследователи, служащие острогов – мы регулярно берем интервью у людей, изучающих нечистую силу или часто пересекающихся с ней. Обсуждаем самые разные вопросы, которые могут заинтересовать нашу редакцию.

СПЕЦКОМАНДИРОВКА

Время от времени мы внедряем одного из сотрудников в то или иное сообщество, кружок и т.д. с целью совместных экспедиций в места, именуемые как «всплески активности». Здесь публикуется подробный отчет корреспондента. Мы получаем много разочарованных писем по поводу этой рубрики, суть которых сводится к тому, что не хватает остроты материала. Как написал один из подписчиков: «Если бы я не верил в существование нечистой силы, то, прочитай я статьи этой рубрики за последние лет пять, моя позиция ничуть бы не изменилась!» Спешим обрадовать подписчиков, скоро их ждет сюрприз!

НОВОСТИ

Новая рубрика. Здесь мы размещаем самые важные статьи и заметки из одноименной ежедневной газеты. Напоминаем и подводим таким образом итог самым громким событиям.

Приглашаем вас в очередной раз шагнуть с нами в мир неведомый и непредсказуемый. В добрый путь!

БЕСОВСКИЙ ВЕСТНИК – неделя, № 25, 1 – 7 июля;

ПИСЬМА ОЧЕВИДЦЕВ, 2 июля, Н.Н. Хлыстов, дер. Топорово;

«НИЛЫЧ И ПАРФЕН»

«Дорогая редакция! Сам я ваших журналов и газет не читаю, зато мне есть что рассказать! Ежели у кого из вас нервы ни к черту, так я советую письмо мое сразу отложить. А кто похрабрей, тому я советую держать шапки крепче, ибо волосы на голове встанут дыбом. Как норовистая кобыла. Это уж как пить дать! Так-то!»

Н.Н. Хлыстов, д. Топорово.

В моей семье есть поверье: если не можешь заснуть в свое привычное время – жди беды. Так говорил мне – мой отец, ему – его, и далее к корню. Мужская линия наша не без некоторых необычных склонностей.

Я, Налим Нилыч Хлыстов, не мог сегодня заснуть в свое привычное время.

Лежу, ворочаюсь с боку на бок, смотрю в темноту – сна ни на грош, голова ясная. Настолько ясная, что думаю: все, мол, Налимушка, беда пришла такая, что тебе и не унести! Если кто фыркнул, мол, взрослый мужик, а хуже суеверной бабы! – тот может и не обратил бы внимания, что по соседству вдруг заголосила агафоновская собака. А я лишь покивал сокрушенно. Эта меня всегда на дух не переносила, ей ли теперь не радоваться.

За окном взвыли петли моей калитки. Я сел на лавке, гадая, не пора ли из сундука доставать белую рубаху.

Тут давайте начистоту: человек слаб, человеку хоть штык к горлу приставь – все будет верить: вдруг обойдется! А я разве не человек? Вот и я, пока шел на кухню и зажигал керосиновую лампу, нет-нет да подумывал: глядишь, не так все плохо, авось пронесет?.. Но сразу себя одергивал: а отца твоего пронесло? Деда пронесло? А ты что же, от соседа привнесенный?..

В окно раздался громкий стук, такой частый, будто молотили обеими руками. Снаружи донесся перепуганный, полный отчаяния мужской голос:

– Налимушка, милый, не спишь? Открывай, прощаться будем!

Я выглянул в окно, а там уже никого, зато в сенях бухнула входная дверь. Своих не боимся, не запираемся. Дверь в кухню распахнулась с протяжным зевом, будто проурчало в утробе дикого зверя. Внутрь ввалился пыльный, весь в заплатах ком. Петр Ильич Парфен собственной персоной. Тяжело дыша, он припал спиной к косяку, обеими руками вцепился в горло, словно решил покончить с жизнью через удушенье. Обычно быстрое, как таракан, лицо его застыло с выражением страха и обреченности.

– Парфен, да на тебе лица нет! – поразился я. – За тобой что, смерть гналась?

Тот замотал головой, не отрывая рук от горла:

– Не могу, Налимушка, дар речи пропал!..

Я молча кивнул. Болезнь известная, лечится традиционно. Пошарив рукой под лавкой, я треснул об стол громадную бутыль с мутной жидкостью.

Парфен даже сопеть перестал. Молча смотрел, как я вытираю кружки, а когда пробка с шумом отделилась от бутылки – стащил с головы картуз и ужом юркнул за стол. Я наполнил кружки наполовину, ноздри моего гостя мелко задвигались, поддергивая тонкую полоску усов.

– Матрены? – уточнил он.

– Ее.

Он кивнул одобрительно. Я поднял кружку:

– За дар речи!

– Спаси нас Бог, – вздохнул он.

Залпом опорожнили и как по команде зарылись носами в сгиб локтя.

– Ну как, полегчало?

Парфен помолчал, прислушиваясь к себе, посмотрел на бутылку. Потом постучал ногтем по кружке. Ну что ж, сказано – сделано, выпили по второй. Парфен со стуком поставил кружку на стол, полинялым картузом вытер вспотевшее лицо. Я продолжал смотреть выжидающе, не поторапливая, зачем торопить неизбежное. Мое терпение тут же было вознаграждено: Парфен вдруг уронил лоб в раскрытую ладонь.

– Последний день по белу свету хожу, Нилыч, – всхлипнул он. – На дворе ночь уже, возвращаюсь я до дому. Вижу, в темноте кто-то заворачивает к калитке Прокофьи. А она баба одинокая, ты же знаешь, кто это, думаю, к ней среди ночи вознамерился. Подхожу сзади: «Ноченька-то темная сегодня», – говорю. В ответ тишина. Ну, думаю, не расслышал. Повторяю громче: «Ноченька, говорю, сегодня хоть глаз выколи! Скорей бы до дому добраться!..» Тут он поворачивается – и я аж обмер, веришь ли, Нилыч, десять годков с меня за одно мгновенье сошло! Стоит передо мной самый настоящий мертвяк!..

– Ну?

– Вот те крест! Весь синющий, глаза в темноте как угли горят, а руки-то, только представь, руки обглоданы, где и кость белая торчит! Сам себя пожрал, что ли…

– С голодухи, – предположил я. – То его и потянуло на белый свет.

– Он ко мне наклонился, а у меня волосы на затылке дыбом встали, с места стронуться не могу! Он и хвать меня ручищей-то своей обгрызенной за воротник! Насилу я вырвался – и бегом по улице. Вот и конец истории. И мне тоже конец… – Он шмыгнул носом, обреченно помотал головой из стороны в сторону. – Я ж и не знал даже, куда бегу, ноги сами к тебе принесли. Видно, старая привычка, все помнят, как дед твой любого черта гонял, будто пса шелудивого.

– Ну, что было то было, – не стал спорить я, – при нем кромешники как шелковые ходили!

Парфен вздохнул.

– Царство ему небесное, святой был человек. Вот кого сейчас не хватает. Уходить тебе надо, Нилыч, – посоветовал он, – незачем нам обоим пропадать. Я уж тут как-нибудь сам…

– Своих не бросаем! – отрезал я. – Ежели сунется – будем держать оборону. С восходом мертвяк сам в свою могилу вернется, это уж ты мне поверь!

В глазах у растроганного Парфена заблестели слезы. Меня и самого, признаться, немного проняло. В такие моменты обычно тянет перевести разговор на какие-нибудь несущественные мелочи, но не случилось. Было затихшая агафоновская собака разразилась с новой силой. Парфен не придал значения, а я стал прислушиваться. И точно, сквозь лай отчетливо раздался скрип калитки.

– Парфен, – заговорил я тихо, – а ты дверь на засов запирал?

Бледность моментально залила лицо гостя. Ответа уже не требовалось, за окном, тихо покачиваясь, проплыла тень. Как совсем недавно за Парфеном, снаружи хлопнула дверь. Спустя миг за стеной послышалось назойливое шебуршание, будто в сени пустили собаку. Началась какая-то возня по доскам кухонной двери. «Я так ручку в темноте ищу», – пронеслось у меня в голове.

Только подумал – кухонная дверь провалилась в черноту сеней, ну точь-в-точь крышка гроба распахнулась! Парфен зажал рот рукой, мне показалось, с его стороны прозвучал еле уловимый, тоньше мышиного писк.

Ночной посетитель перешагнул порог.

Все как и говорил Парфен: глаза как угли, такими хоть дрова в печи поджигай, синющий, будто зиму пролежал в ледяной воде, руки изглоданы. Больших трудов стоило оторвать глаза от белых трубок костей, видневшихся в самых изъеденных местах. Одежда на нем почти вся истлела, небольшие лоскуты ткани едва прикрывали срам. Вместе с ним в дом хлынул запах сырой земли.

Пришелец постоял на пороге, давая получше себя разглядеть. На двух людей, окаменевших за столом, даже не взглянул. Не поворачивая головы, он поплелся мимо кухни в горницу. Если бы Парфен вытянул в его сторону ногу, мог бы коснуться наполовину голого бедра. Походка у нашего гостя была такой, будто у него вместо ног негнущиеся жерди. Видно, не расходился еще после долгого лежания.

Мы с Парфеном переглянулись и стали прислушиваться, боясь шелохнуться. Минуты тянулись медленно и туго, как резина, из горницы доносилось вполне обыденное копошение, как если бы я вернулся домой изрядно подвыпивши. Хлопнул ящик комода, загремела опрокинутая лавка, с деревянным стуком покатилось ведро. Тут на какую-то секунду звуки прекратились. Я было решил, происшествие с ведром заинтересовало покойника, но нет, тишину нарушил треск рвущейся ткани.

Мы с Парфеном вновь взглянули друг на друга. Одними глазами я указал на кухонную дверь. Если бежать, то лучшего времени не найти. Ночь пересидим у Парфена, а наутро поглядим, что осталось от моей хаты. Но тот испуганно замотал головой, да я уж и сам отбросил эту мысль – сиплое дыхание погромщика начало приближаться. Опять в ноздри ударил запах подземной сырости.

Погромщик и на сей раз не повернул в нашу сторону головы, поковылял прямиком к выходу. За ним, цепляясь за костлявые пальцы стопы, по полу волочилась добрая треть моего пледа. На пороге плед зацепился за гвоздь, соскользнул с синей стопы, и так и остался лежать, часть в кухне, часть в сенях.

Как за любым уходящим от меня гостем, за покойником сперва хлопнула уличная дверь, потом, через какое-то время, проскрипела калитка. После калитки его сопроводил лай соседской собаки.

Мы молча смотрели туда, где скрылась почти голая спина мертвеца. Парфен первым нарушил молчание:

– Что это было, Нилыч?

– Не иначе сивушный дух ему нюх перебил, – предположил я.

Парфен обрадовался простому объяснению. Как не радоваться, дедовская мудрость гласит: «Любая нежить вполовину не так страшна, ежели понимать ее поступки»! В честь освобождения от смерти в муках мы опорожнили еще по кружке. Я вытер губы рукавом, отставил кружку и долгим внимательным взглядом посмотрел на друга. Тот вдруг заерзал, заподозрив неладное, стал коситься на меня с тревогой. В такие минуты глаза мои не могли оторваться от его тонкой губы, по которой ус трепетной волной перебегал из одного уголка рта в другой.

– Не посрамим деда, Парфен? – наконец изрек я.

Тонкий ус дрогнул и остановился.

– Что ты имеешь в виду, Нилыч?

Я помолчал в задумчивости, потом хлопнул ладонью по столу.

– Вот что, – решил я, – там за печкой осиновое полено, тащи его сюда! А я в сени за топором.

– Зачем это, Нилыч?

– Будем осиновый кол делать!

– Осиновый? – переспросил он, поерзав на скамье.

– Только осиновый и подойдет. Кто кроме нас, Парфен?

Парфен нервно двинул плечами, оправляя блузу, глаза мышкой метнулись через плечо на дверь, затем вернулись на меня. Он посидел, заламывая руки, лицо забегало особенно шустро, выдавая крайнюю степень борьбы. Наконец он вздохнул покорно, натянул картуз на плешивую макушку:

– Ну, ежели некому…

Если у меня и были какие сомнения относительно задуманного, тут они рассеялись окончательно. Один я бы вряд ли справился, но теперь убедился наверняка, Петра Ильича Парфена соплей не перешибешь!..

Кол вышел знатный, длиной от плеча до запястья, толщиной с упитанную икру. Парфен с сожалением проводил взглядом скрывшуюся под столом бутыль. Я отряхнул с колен стружки, сунул кол под мышку.

– Возьмем у Агафона кувалду, – напутствовал я.

С огрызком пледа на пороге можно было не церемониться, я прошагал по нему в сапогах, все одно на выброс. Парфен обошел его бочком и пробкой выскочил в дверной проем, как будто плед пытался схватить его за пятку.

Стоило скрипнуть калиткой, в который раз за ночь разбрехалась соседская собака. В конце улицы разбуженные псы лениво подгавкивали. Мы с Парфеном приблизились к воротам Агафона и услышали за забором злой оклик:

– А ну цыц, холера! Ни сна, ни покоя от тебя!..

– Здорово, Агафоныч! – крикнул я.

Как известно, собака – отражение хозяина. Если собака соседа вас терпеть не может, вывод, что говорится, напрашивается. В случае с Агафоном правило сбоя не дает, он нас с Парфеном всегда недолюбливал. И тут уж два варианта: либо дело в нас, либо – в нем, третьего не дано.

Из-за низенького забора высунулся кряжистый мужик в ночной рубашке. Он смерил нас хмурым взглядом.

– Здоровей видали, – бросил неохотно. – Это вы здесь, что ли, по ночам шастаете, людям спать не даете?

– Как тебе сказать, – ответил я загадочно, – где мы, где не мы… Агафоныч, по-соседски, дай кувалду до завтра, во как нужна!

Сосед долго глядел на нас с подозрением. Парфен под его взглядом начал мелко возиться, словно червяк заполз ему под блузу, поскреб бок, поправил воротник.

– Зачем вам кувалда посреди ночи?

– Будем восстанавливать естественный ход вещей, – сообщил я деликатно.

– Мертвым место там, где им место, – добавил Парфен. Агафон снова остановил на нем тяжелый взгляд. Мой товарищ опустил голову, чуть отступил в темноту за моей спиной. Немного выждав, скажем ли еще что, Агафон раздраженно махнул на нас, пошагал к крыльцу. Долгую минуту он не показывался в темном проеме, я уж думал, придется будить кого-то еще, но тут он вернулся с огромной кувалдой. Такой не то что кол, бревно можно вогнать в любого покойника, боек размером с голову гимназиста-первоклассника.

– Вот это инструмент! – восхитился я. – То, что надо!

Агафон швырнул кувалду через забор.

– Завтра с утра жду обратно.

– Доставим в целости и сохранности, – пообещал я.

– Ты нас знаешь, – поставил точку Парфен.

Агафон поморщился. Уходя, бросил в сердцах:

– Глаза б мои вас не видели!..

А мы люди не гордые, ваш инструмент – наша исполнительность. Пошагали с Парфеном по дороге в ночь.

Хороша ночь в деревне! Воздух – что вода колодезная пахарю, невозможно насытиться. Невесомый, при том что густо унавоженный, тянешь его, тянешь – уж больше некуда, ребра трещат, а все мало! Кто в детстве не пробовал вдохнуть столько, чтоб насытиться? И как, получалось? То-то! Быстрей сознание потеряешь.

Особо люблю ясные ночи, почти как сейчас – как раз луна выглянула. Да еще если чуть подморозит… Это самое милое дело, когда подморозит! Попробуй в такую ночь дышать полной грудью – голова мигом пьянеет, как с доброй чарки. Поди потом разбери: то ли от опьянения в ушах у тебя звон, то ли сам воздух начинает звенеть хрустальной чистотой. Вот если воздух и может звенеть, то это пожалуйста, это к нам в деревню! Тут вам не город. В городе разве люди дышат? Раз дохнешь глубже – будь добр отхаркать пыль!

У меня сын в город уехал, женился там, меня звал. А то я не знаю, как их по молодости утягивает, знавали и мы ту жажду. Перебесится, вспомнит про родную природу, и прибьет его обратно, как бревно волной к берегу. Так что увольте-с, вы уж там как-нибудь сами, дорогая редакция, а Налим Нилычу и здесь неплохо дышится!..

Нас с Парфеном часто можно встретить на дороге в вечернее время суток. Ежели еще горячительного в меру употребишь – тут сам Бог велел сапоги на ноги – и в добрый путь, мир посмотреть, себя показать. К Матрене, опять же, заглянуть в соседнюю деревню, в Шапошное. Соседи, видя наши фигуры на фоне темнеющего неба, посмеиваются, мол, опять Нилыч ослика выгуливает. Рискну предположить.

Есть у Парфена такая особенность: как бы медленно мы ни шли, он все время оказывается позади, за плечом. То ли в силу коротких ног, то ли в пути его одолевает рассеянная сонливость, что ни делай, он неизменно начинал отставать. Когда отстанет изрядно, вдруг вскинет голову, словно опомнившись, засучит ногами, нагоняя. Несколько шагов еще чувствуешь плечом его дыхание, а потом все сначала. Прибавьте сюда гнутую колесом спину, которая распрямляется, только когда дело близится к середине бутылки. Тогда он весь преображается, расцветает, начинает щегольски подкручивать тоненькие кончики усов. Но в обычное время даже в теплую погоду вечно ежится, без нужды подтягивает воротник и оставляет руки висеть там, будто нарочно, чтобы они тянули голову к земле.

Черт его знает, может со стороны и правда похоже, что навьюченного осла то и дело подтягивают за уздечку. Но мы с Парфеном не обижаемся, мы натуры не мелочные, не злобивые.

Ближе к середине деревни я обнаружил, что от недавних унылых настроений не осталось следа. Теперь-то я точно знаю, что за беду напророчила бессонница, теперь поглядим, кто кого.

Сзади раздался запыхавшийся голос Парфена:

– Где искать будем, Нилыч? В голову к мертвяку не залезешь, чего он там себе думает, куда решит пойти? Может статься, всю ночь зря проходим, а его уж след простыл!

Сегодня Парфен отставал пуще обычного. Тяжеленная кувалда то и дело соскальзывала с щуплого покатого плеча. Как ни силился он прижимать ее подбородком и обеими руками, время от времени до меня доносился глухой удар об землю. В такие моменты бедный Парфен выгибался ужом, подставляя плечо под рукоять, и обеими руками, как рычагом, взваливал кувалду на место. Щадя его самолюбие, помощи я не предлагал, но все ж старался идти помедленней.

– Где, говоришь, ты его встретил? – спросил я раздумчиво.

– У Прокофьи. Но это ведь как, знаешь, как молния, которая дважды в одно дерево ни в жисть не попадет!

– Молния может и не попадет, – сказал я, замедляя шаг, – а мертвяк – с пребольшим себе удовольствием.

Я остановился и поднял руку, давая знак Парфену. Тот ткнулся макушкой в мою лопатку, следом послышался тяжелый стук об землю.

– Как заказывали, – кивнул я удовлетворенно.

Парфен проследил взглядом за моим указующим пальцем. На крыльце у Прокофьи явно хозяйничала какая-то тень. Она то подходила к окну и подолгу стояла, прижимаясь лицом к стеклу, то возвращалась к двери, и тогда в ночной тиши слышалось негромкое поскребывание, постукиванье дерева о дерево. Молодец Прокофья, заперлась.

Двигалась тень уже не так неуклюже, расходился покойничек, ночью от живого не отличишь. Пока в горло не вцепится.

Я кивнул на кусты вдоль забора:

– С огорода зайдем. Возьмем его врасплох.

– Заслышит небось, Налимушка?

– Не заслышит. Мы к нему тише воды, ниже прокофьиной картошки.

Продравшись сквозь кусты, я нащупал верхушку забора. В силу своего роста легко перемахнул на ту сторону. У Парфена прошло не так просто. Он сперва повесил с плеча на забор кувалду, за конец рукояти перекинул ее мне вослед. Сам потом долго подтыкал блузу, подтягивал поясок, проверял, не зацепляют ли ветки подол, руками пощупал, крепки ли доски. Наконец повис на заборе подбородком, сперва показалась худенькая нога, затем вдоль верхушки забора вытянулся он весь. Полежал там, словно нашел удобную лавку, и через мгновение с коротким писком шлепнулся бочиной в кусты по сю сторону.

Я медленно пополз между огородными рядами к крыльцу. Позади меня нагнал горячечный шепот с нотками паники:

– Нилыч, кувалду не могу найти. Кувалда пропала, Нилыч! Как же мы без кувалды? У-уй…

– Нашел?

– Нашел.

Я пополз дальше, пока не приблизился к крыльцу на расстояние четырех шагов. Сзади пыхтя и обливаясь потом подтянулся Парфен. От плетущейся вдоль стены фигуры послышалось хлюпающее сопение, будто дышать ей приходится через наполненное слюной горло. Фигура неторопливо прошла мимо нас, наполнив воздух могильной вонью, подошла вплотную к окну и замерла, вглядываясь в кухню Прокофьи. Мертвяку, насколько мне известно, положено быть слепым, этот себя как слепой не вел. Неужели и правда что-то видит внутри?

Я решил, что момент упускать нельзя, набрал в грудь воздуха и гаркнул:

– Глуши его, Парфен!..

Парфен с неестественно высоким взвизгом вскочил на ноги, обеими руками схватился за конец рукояти – и давай раскручиваться, постепенно задирая кувалду выше. От греха подальше, я растянулся в траве плашмя. Парфен маленькими шажочками подвигался к мертвяку, кувалда кружилась в воздухе, аки смертоносная карусель. Мертвяк сразу почуял неладное, отвернулся от окна, обгрызенные до кости руки потянулись к близкому обеду. Раздался влажный хруст, тело покойника отлетело, как кукла, врезалось в стойку навеса и бездвижным мешком шлепнулось на землю.

Молотобоец Парфен продолжал крутиться вокруг своей оси. С чувством тревоги за друга я вдруг понял, если остановится, кувалда под собственным весом переломает ему ноги. Понял это и Парфен.

– Нилыч! – взвыл он, продолжая крутиться. – Нилыч!..

Другого выхода не оставалось, пальцы на рукояти разжались. В ночной тишине звон бьющегося стекла прозвучал настолько оглушительно, что залаяли собаки в конце улицы. Из окна, в котором скрылась рукоять кувалды, вырвался пронзительный бабий вопль, способный мертвеца заставить поежиться.

Я неторопливо поднялся, отряхивая колени, приблизился к окну. Вопль и не думал прерываться. Кто бы заподозрил столько мощи в старом теле, ощущение такое, будто весь ее домина вопит от ужаса.

– Во глотка! – сказал я восхищенно. – Передохни хоть, Сирена! Хочешь, чтоб у нас кровь из ушей пошла?

Вопль оборвался. Какое-то время безмолвие ночи нарушало лишь далекое гавканье. В темный проем окна высунулась седая растрепанная голова.

– Налимка, ты, что ли?

– Ну!

Она похлопала глазами, глядя на меня, и вдруг взорвалась:

– Ах ты ж ирод ты проклятый! Что ж ты у меня под окнами ходишь скребешься, будто покойник с того свету! Я со страху чуть Богу душу не отдала, все, думаю, отмучилась Прокофья!..

Не ожидая такого напора, я попятился от окна.

– Вот дура баба, – изумился я, – мы ей душу бессмертную спасаем, она нас же еще мордовать! Хоть бы спасибо сказала. Выручай вас после этого! Давай заканчивать, Парфен.

Услышав последние слова, она высунула голову еще дальше:

– И этот заморыш здесь? Ну сейчас я к вам выйду, сейчас и за страх, и за окно, за все спрошу!..

И с решительным видом растворилась в черноте кухни. У меня мелькнула мысль, что зря Парфен стоит так близко к крыльцу. Прокофья баба категоричная, неделикатная, чужое чувство достоинства щадить не станет.

За дверью заскрипели половицы, со стуком откинулась деревянная задвижка. Петровна выстрелила наружу как бойкий кабанчик, выпущенный из загона. Мертвец спас многострадальную голову моего друга – взгляд старухи наткнулся на неподвижное тело под крыльцом.

– Ой, Х-х-хосподи!.. – со страху Прокофья даже присела, чугунная сковородка грохнулась на доски. – Это что же это? Ужель взаправду покойник?!

– Не самый образцовый, врать не будем, – признал я. Краем глаза я заметил, как начали шевелиться усы Парфена, постепенно разгоняясь. Это и в обычное время дурная примета, в наших обстоятельствах к подобным деталям следует относиться с особым вниманием.

Мои подозрения быстро оправдались.

– Нилыч, – тихо позвал Парфен, – кажется, он оживает. Как будто пальцем шевелит…

Я вгляделся в темноту, подтвердил:

– Палец определенно пришел в движение.

Прокофья не дыша следила, как я поднимаю с земли здоровенный кол, которым с успехом можно заменить одну из стоек ее забора.

– Парфен, тащи с кухни кувалду.

Парфен двинулся к избе, но здесь Прокофья медленно опустила руки, зажимавшие рот, чуть склонилась над головой покойника.

– Так то ж мой Федька! – внезапно вскрикнула она с такой болью, что и у каменной статуи сжалось бы сердце. – Федюненька мой!.. Родненький!.. – Она упала на колени, заголосила на груди у мертвяка. – И на том-то свете тебе покою нет!.. Что ж вы, ироды, всю голову-то ему разворотили!

Правая половина головы мертвеца действительно превратилась в месиво, ухо торчало на три пальца выше, чем положено. Богатырская сила прячется в тощих руках.

Я помолчал, отдавая дань уважения чужому горю. Парфен стянул картуз, скорбно опустил голову. Когда мертвец помимо сгибания пальцев принялся скрести ладонями по земле, ждать дольше стало опасно. Я сказал решительно:

– Ну, будет, Прокофья, дважды по одному покойнику не плачут.

Ответом меня не удостоили, даже ухом не повела. Уж не знаю, как бы мы выбирались из этой ситуации, если б не мертвяк. Он такого такта, как мы с Парфеном, проявлять не собирался, синяя рука поднялась на локте – и как хвать Прокофью за тучный бок. Та завизжала, отскочила к крыльцу. От ее визга с испугу подпрыгнул и Парфен, через мгновенье его коричневая блуза скрылась в сенях. А я теперь обдумывал, как при Прокофье кол забивать в грудь мертвеца? Жестокое зрелище получается, не по-людски.

– Прокофья, веревка есть? Да чтобы покрепче!

– Есть, есть, – закивала та, еще не оправившись от испуга, – сейчас принесу.

– И повозку свою тащи! – крикнул я вдогонку.

– Сейчас, миленький, сейчас! Все принесу! – донеслось уже из сеней. Затем услышал оттуда же: – На вот, возьми.

Из дверей показался втрое согнутый Парфен. Одно его плечо тянула к земле кувалда, другое – тяжелый моток пеньковой веревки. Я взял у него веревку, оглядел придирчиво бывшего Федьку Черепанова.

– И правда Федька. Как же мы его сразу не признали?..

Покойник воскресал на глазах. Руки нелепо месили воздух, ноги подгибались попеременно. Наверняка представлял, как преследует Прокофью, коли уж пощупал мягкий живой бок. Я соорудил петлю на конце веревки, набросил ее на дрыгающиеся ноги, потянул на себя. Ноги съехались вместе, замерли.

– Держи ему руки, – велел я.

Парфен, видимо, не расслышал, продолжал стоять с кувалдой на плече и бессмысленно пялиться на раскуроченную половину головы.

– Петруша, – позвал я громче, – руки!

Тот посмотрел на меня, моргнул, посмотрел на молотящие по воздуху руки. Кувалда бухнулась об землю. Он потянулся к синим ладоням так, будто это мухи на стекле, которых легко спугнуть неосторожным движением. Пальцы покойника ударили Парфена по руке. Он отдернулся – и в который раз, то ли Парфен издал такой звук, то ли мошка вжикнула у меня над ухом.

Парфен какое-то время с осторожностью следил за мельтешением рук, вылавливал момент. Наконец, собравшись с духом, отчаянным рывком вцепился мертвяку в оба запястья, стараясь не касаться мест с оголенной костью. Несколько мотков веревки – и руки оказались зажатыми, как в тисках. Что остается мертвяку? Руки-ноги не слушаются, а запах живой плоти – вот он, совсем рядом. Потянулся раскрытой пастью в мою сторону. И очень кстати, я заодно обмотнул и голову так, чтобы веревки залезли в рот. Мертвяк захрипел, не в силах сомкнуть острые, как у волка, зубы. Оставшийся конец веревки я протянул обратно к ногам и закрепил.

Вот и все, дорогая редакция, дело, можно сказать, решенное!

Из-за угла дома выскочила Прокофья, энергично таща за собой тяжеленную повозку о двух колесах. Деревянная громадина с грохотом остановилась возле крыльца. Мы с Парфеном погрузили обездвиженного мертвеца на крытые соломой доски, весил он не больше, чем при жизни. Говорю не понаслышке. При живом Федьке Прокофья нередко прибегала к нам поздними вечерами с этой самой тележкой, и мы, сами едва на ногах, грузили бесчувственное тело. Уж похоронили давно, теперь вот опять грузим.

Должен ли сей факт рождать чувство чего-то странного, противоестественного? По моим соображениям, еще как! Ан нет его, взяли, погрузили – и точка. Уж больно все по-настоящему, хочешь – руку ему пожми, хочешь – похлопай по спине. Я уж и трещину знакомую в ребрах нащупал, от падения на лавку, – спину тоже ничуть могила не изменила. Не знаю, как вы у себя в редакции, а я своим умом такую обыкновенность необыкновенного объяснить не могу! И кончим об этом.

– Вы уж там поаккуратнее, – напутствовала Прокофья, – не чужое все ж таки…

– Будь спокойна, Прокофья, – утешил я, – сделаем все в лучшем виде.

Она достала из сорочки платок, промокнула глаза, помахала вслед не то нам, не то мужу. Уже когда поднималась по ступенькам крыльца, вдруг вспомнила:

– Завтра жду вас окно чинить!

– Во баба, – услышала она мой восхищенный голос за воротами, – что с гуся вода! Будет тебе окно!

– Лучше прежнего, – ввернул голос потоньше и повыше.

Место захоронения Федьки на кладбище мы нашли быстро. Вместо земляной насыпи там зияла трещина с ровными краями, шириной как раз человеку пролезть.

– Как это он, Нилыч?

– Колдовство, – присвистнул я.

По усам Парфена метнулась волна.

Говорить вслух нам обоим расхотелось, какие-то странности творились со звуком в тишине кладбища. Слова звучали приглушенно, будто мы общались через толстую стену, да и сам себя слышишь словно бы со стороны. Я, когда сталкиваюсь с такого рода странностями, всегда прихожу к одному и тому же выводу: без нужды здесь лучше не задерживаться.

Не теряя времени, я стянул мертвяка за ноги с повозки, взял кувалду, Парфену сунул кол. Стараясь не замечать яростных извиваний покойника, Парфен на вытянутых руках наставил кол ему на грудь. Кувалда взлетела и ударила так, что острие кола расплющилось о камни на земле.

Честно признаюсь, был уверен, что этим все и закончится. Дед заверял, осиновый кол любого упыря успокоит на веки вечные. На деле же мы растерянно наблюдали, что мертвяк заизвивался еще бешеней, клыкастые челюсти заработали как молотилка, вот-вот перетрут веревки.

– Как будто не помогло, Нилыч?

– Как будто не кончился… Может, агония? Предлагаю прям так его в яму и сбросить. И делу конец!

Немалых трудов стоило поймать бьющиеся в припадке пятки. За веревки на ногах мы подтащили тело к расщелине и, не церемонясь, сбросили на дно. Я осторожно заглянул за край. Лежащий на поверхности свет луны не мог продавить черноту внизу.

– А ну как не помрет, Нилыч, что тогда?

Я с чувством выполненного долга отряхнул ладони друг о друга:

– С таким колышком, да с веревками на ногах, небось, далеко не убежит!

Вытянув шею, Парфен с сомнением глянул вниз.

– Закопать бы ямку…

– С петухами сама срастется, – заверил я убежденно. Бросил кувалду в повозку, еще раз отряхнулся и провозгласил торжественно: – Петр Ильич, поздравляю вас с успешно завершенным предприятием! Одному Богу ведомо, сколько невинных душ мы сегодня спасли! Предлагаю вернуться ко мне и закрепить победу так, как оно подобает подобным случаям!