Текст книги "Дело о картине Пикассо (Сборник новелл)"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Порадоваться за своего друга Кулыгин не мог по одной причине – материал своей диссертации Твердохлебов попросту нагло свистнул у него, Кулыгина! И самое главное – похоже, в этом деле не обошлось без участия Ирины Сергеевны, которая, будучи профессорской женой, успела закрутить роман с Твердохлебовым. Профессор, правда, в то время об этом еще не знал наверняка – лишь подозревал.

Лишившись в одночасье и жены, и друга, Кулыгин сломался окончательно: ушел из аспирантуры, связался с кладбищенской мафией, а вскорости стало известно о его смерти. Когда же некие злопыхатели подсунули профессору злополучную книгу "Кости для Запада", он понял, что написать ее мог только один человек – Кулыгин. Видимо, обиженный на профессора, он решил таким образом отомстить Румянцеву, выставив научное светило в глазах медицинских бонз циничным бандюганом и законченным мошенником.

Румянцев не стал никому говорить о своих догадках, но, прочитав в книге о романе жены профессора Ротвангига с Сухарниковым, начал присматривать за Ириной Сергеевной с удвоенной энергией. Ведь именно она настояла на том, чтобы Румянцев взял Твердохлебова на работу старшим санитаром.

Дальше – больше: оказалось, новенький "БМВ" Твердохлебова есть не что иное, как подарок мадам Румянцевой на сорокалетие своему возлюбленному. Этого Николай Гаврилович вынести уже не мог и потому однозначно указал своей супруге на дверь. Но тут как раз случилось это непонятное убийство Умнова, а еще через день застрелился и Твердохлебов. Отныне им с женой вроде как делить стало нечего. Тем более что она со слезами вымолила у него прощение. Да и сам профессор уже не слишком настаивал на разрыве – остаться на старости лет одному, это, знаете ли, не очень-то приятно.

Теперь мне все было более-менее понятно: этот самый злосчастный ствол времен "казанских" войн, который не давал покоя Резакову, всплыл по причине возвращения своего законного владельца. Кулыгин замочил из него своего бывшего соратника по лопате Умнова, а потом из этого же ствола грохнул и Твердохлебова, изящно инсценировав самоубийство последнего. Непонятным оставалось только одно: почему Ирина все-таки решила избавиться от профессора (раз уж он ее простил)? Где я мог видеть этого мужика из салона? И вообще, правильно ли я понял суть их разговора?

ПО

Румянцев рассказал, что сегодня Ирина действительно к трем часам собирается приехать к профессору в морг, после чего они на его "мерее" должны поехать на дачу. Так что, в принципе, все сходится. Однако Николай Гаврилович категорически отказывался верить тому, что его машина должна взлететь. Я даже предложил профессору вызвать парочку своих знакомых экспертов, дабы они пощупали машину на предмет наличия взрывных устройств, но он категорически был против. Устав убеждать Румянцева, я понял, что проверить мои догадки можно было лишь одним способом – практическим.

– Николай Гаврилович, ваша машина застрахована?

– Да, а почему вы спрашиваете?– профессор еще не догадывался, к чему я клоню.

– Знаете, иногда для того, чтобы убедиться в истинности тех или иных фактов, следует заплатить. Причем достаточно высокой ценой. Впрочем, простите, я немного увлекаюсь.. Николай Гаврилович, подскажите, где у вас находится дача?.. В Комарове? Отлично. У меня к вам большая просьба: не могли бы вы с супругой подбросить меня до Черной Речки? Кстати, Ирине Сергеевне вы можете представить меня, ну, скажем, как старого знакомого. Договорились?

Явно ничего не понимающий профессор лишь молча кивнул.

Насколько я смог понять, взрывное устройство должно было привестись в действие после поворота ключа зажигания. После этого у Ирины Сергеевны было две минуты на то, чтобы удалиться на безопасное расстояние, сославшись на некую женскую рассеянность. Ну что-нибудь типа "прости, милый, я забыла сходить по-маленькому, сейчас вернусь, а ты пока прогревай машину".

Слава богу, сегодня машина профессора покоилась на служебной стоянке одна. Когда профессор с женой подошли, я уже поджидал их рядом с машиной.

– Вот, Ириночка, познакомься. Это мой знакомый, Георгий Михайлович, журналист,– заученно произнес Румянцев. Голос его немного дрожал, но в целом со своей ролью он справился.– Подбросим его на Черную Речку, нам ведь все равно по пути.

Ирина Сергеевна испуганно посмотрела на меня, молча протянула руку и, обращаясь к мужу, вопросительно спросила:

– Милый, мы же с тобой сначала собирались поехать по магазинам. Холодильник на даче совершенно пустой. Удобно ли будет Георгию Михайловичу делать такой круг?

– Что вы, Ирина Сергеевна,– любезно встрял я.– Я ни в коей мере не хочу быть для вас обузой. Бог с ней, с Черной Речкой, просто выбросьте меня где-нибудь у ближайшей станции метро.

Румянцева злобно сверкнула глазами, на мгновение задумалась, после чего решительно тряхнула головой.

– Хорошо, если вы так хотите, поехали.

Она пискнула брелком сигнализации, открыла салон и уселась на водительское сиденье. Рядом пристроился профессор, я, соответственно, разместился сзади. Сердце предательски колотилось. Неужели я ошибся? А если нет? Такие эксперименты, Жора, могут ой как хреново закончиться. Ирина вставила ключ в замок зажигания и повернула его. Мотор затарахтел – обратный отсчет пошел. Ну и?..

– Ой, любимый,– повернулась Румянцева к не менее напряженному профессору.– Я забыла у тебя в кабинете свою сумочку. Дай, пожалуйста, ключ – я сбегаю. Извините, Георгий Михайлович,– это она уже обратилась ко мне.– Я быстро.

С этими словами она стремительно выпорхнула из машины.

– Милый, не выключай, пусть салон немного прогреется – сегодня так холодно.

Вот сука! А я, признаться, надеялся, что присутствие постороннего человека послужит уважительной причиной для отсрочки приведения приговора в исполнение.

– Выключайте зажигание,– рявкнул я профессору.

Однако тот сидел "как статуй".

– Да выключайте же, мать вашу.– Я с трудом сумел дотянуться до передней панели и повернул ключ. Виртуальный обратный отсчет, надеюсь, прекратился.

Но тут все испортил Румянцев, который, как обиженный капризный ребенок, которого постоянно шпыняют родители, решил взбунтоваться и обозначить свою независимость.

– В конце концов, что вы себе позволяете?– с негодованием взревел профессор и вернул ключ зажигания в прежнее положение.

Я снова явственно ощутил, как застучали невидимые часы, отсчитывая заданные две минуты.

Вот ведь придурок! Я выскочил из салона, распахнул дверцу и за шиворот выволок Румянцева из машины. Он упирался – тогда я вырубил его несильным ударом в бок и, подхватив обмякшее, довольно грузное тело, потащил его в безопасное место. Мы успели добежать до здания и свернули за угол. И в это время раздался взрыв...

Я осторожно выглянул из-за угла – черт, а ведь и правда – "мерседесы" действительно летают. Интересно, сколько Ирина Сергеевна заплатила за то, чтобы испытать подобное ощущение? За спиной раздался приглушенный вскрик профессор Румянцев медленно оседал, снова схватившись руками за сердце. Я присел на корточки и стал массировать старику область груди. Н-да, сегодня явно был не его день...

***

"Что случилось? Георгий Михайлович, что случилось?" – это над нами склонилась госпожа Румянцева. Надо отдать ей должное – держалась она молодцом.

– Нашлась сумочка?

– Да,– Ирина Сергеевна продолжала демонстрировать полнейшую неосведомленность по поводу произошедшего.– Объясните же наконец, что происходит?..

– Нитроглицерин, валидол, что там еще – есть?

Румянцева порылась в сумке и протянула мне пластиковую коробочку. Я достал таблетку и сунул профессору под язык. Румянцев рефлекторно зашевелил губами. "Да, ты еще крепкий старик, Розенбом!" – подумал я, поднялся и достал папиросу.

– Огоньку не найдется, Ирина Сергеевна? А то я, похоже, оставил зажигалку в вашей машине,– и я кивнул в сторону красиво полыхающего "мерса".

Вокруг уже вовсю сновали высыпавшие из здания морга люди в белых халатах и случайные прохожие. Кто-то кричал "Пожар!", кто-то звал милицию. Словом, царила обычная в таких случаях суматоха.

Между тем Ирина Сергеевна, не сводя с меня пылающих ненавистью глаз, молча протянула мне позолоченную "зиппо". Я с наслаждением сделал пару затяжек и взял ее под локоток.

– Нам надо поговорить. Думаю, несколько минут у нас с вами еще есть.

Она покорно дала отвести себя в сторону, подальше от активно делающего сосательные движения профессора, и вопросительно взглянула на меня.

– Значит так, Ирина Сергеевна. Мне известно, что вы заказали убийство своего мужа... Прошу вас, не перебивайте. Ваше счастье, что профессор не пострадал. (Кстати, можете за это поблагодарить меня... Не хотите? Не надо.) Теперь у вас есть два варианта: первый – вы немедленно сдаете мне киллера, то есть адреса, явки, пароли. А также удовлетворяете мое любопытство по части того, зачем вы вообще решились на такой, мягко говоря, некрасивый поступок. В этом случае я оставляю вас в покое, вы забираете своего мужа и окружаете его заботой и вниманием. В которых он,– я посмотрел на привалившегося к стене профессора,– в настоящее время остро нуждается.

– А второй?– нервно перебила меня Ирина.

– Второй вариант очень простой. Сейчас сюда приедет милиция, и я сдам вас как предполагаемого заказчика убийства. Возможно, впоследствии каким-то образом вы и сумеете выкрутиться, но длительную экскурсию в изолятор временного содержания с питанием и проживанием я вам гарантирую твердо.

– Дайте сигарету!

– К сожалению, у меня только "Беломор".

– Все равно.– Она схватила папиросу и дрожащими пальцами стала щелкать зажигалкой.– Хорошо, я все расскажу. Но поверьте, я... действительно его не знаю...

До приезда милиции Румянцева успела рассказать мне, что частное расследование, которое профессор провел после прочтения небезызвестного бестселлера, действительно увенчалось уличением Ирины Сергеевны в супружеской неверности. Испугавшись перспективы остаться на бобах и лишиться не только статуса профессорской жены, но и собственного салона, она решила организовать убийство мужа.

К разработке способа и деталей убийства Ирина подключила Твердохлебова, заявив, что хватит тому сидеть на шее любовницы – пора что-то сделать своими руками. Для общего, так сказать, счастья.

Твердохлебов, естественно, поначалу испугался, но Ирина была неумолима. Поскольку совершить убийство самостоятельно Саша был не в состоянии ("кишка тонка"), он обратился за советом к единственному среди его подчиненных судимому – санитару Умнову. Тот пообещал помочь и через некоторое время свел Твердохлебова с человеком, с которым был знаком еще со времен работы на Южном кладбище. Этот человек, имени которого Ирина не знает, взялся за решение проблемы, пообещав взорвать машину профессора. Все контакты проходили через Твердохлебова. Именно через него Ирина передала аванс на исполнение заказа – десять тысяч долларов. Заказ должен был быть исполнен еще позавчера, однако неожиданно застрелили Умнова, а на следующий день погиб Саша. Ирина была в шоке, она не знала, что подумать и что делать дальше. Но этот самый человек неожиданно появился вчера у нее в салоне, и она... дала согласие на доведение первоначального замысла до конца.

Твою мать! То, над чем я столь долго и безуспешно ломал голову, объяснялось до идиотизма банально и просто: в сложившейся ситуации ее в большей степени устраивала роль богатой вдовы, нежели перспектива в скором будущем стать женой-сиделкой (профессору-то ведь было уже далеко за шестьдесят).

В этот момент почти одновременно показались пожарные, "скорая" и милиция. "Что-то мои сегодня на удивление оперативно подъехали",– подумал я, поймав себя на мысли, что снова называю ментов "своими".

***

Поскольку на место происшествия прибыла в том числе и группа Резакова, со всеми положенными в таких случаях ментовскими формальностями я расправился довольно быстро. Правда, все равно с меня взяли расписку о том, что я обязуюсь прибыть "куда надо" по первому зову доблестных правоохранительных органов. Покидая кабинет профессора, на время превратившийся в штаб проведения первоначальных оперативно-розыскных мероприятий, я поймал благодарный взгляд Ирины Сергеевны. Что ж, я действительно умолчал о ее роли во всей этой истории. Однако уверенности в том, что ей гарантировано счастливое и безоблачное будущее, у меня, честно говоря, не было.

Наверняка Винт (а теперь я понял, что это именно его разговор с Румянцевой я вчера подслушивал) или сам Кулыгин были где-то неподалеку и видели, что "мерседес" отправился в полет без пассажиров. Какие выводы они сделают и что предпримут, оставалось только гадать. Я вспомнил вечер в "Тройке": нет, только Шах мог словить такой "фарт" – договориться о встрече с двумя убийцами и целый вечер жрать с ними водку ни о чем не догадываясь. Хорошо еще, что тогда мы только начинали влезать в тему. Не удивлюсь, что владей Витька чуть большей информацией, его могла бы постигнуть участь тех же Умнова и Твердохлебова. Но версию они ему подкинули красивую – разборки санитаров, большие бабки, замешан профессор. "Н-да, но ты-то, старый опер, куда смотрел? Купился, как последний придурок".

***

Во внутреннем дворике перед входом в Агентство царила та особая суета и неразбериха, которую умеют создавать исключительно киношники. Многочисленная толпа зевак наблюдала за тем, как Ян Геннадьевич Худокормов совершал спринтерские рывки от камеры к ассистентам, от ассистентов к звукооператору, от звукооператора к осветителям, сопровождая свои перемещения потоками красноречивой брани. Полностью отвести душу Худокормову, скорее всего, мешали лишь наблюдающие за съемкой зрители.

Сгрудившаяся под аркой группа поголовно куривших актеров наблюдала за этим с неприкрытой иронией. Мол, "папа сегодня опять не в духе". Я потянул за рукав Юру Птичкина, оживленно болтающего с Мишей Беляком, на чьи плечи был возложен тяжкий груз увековечить светлый образ самого Спозаранника.

– Здорово, Юра! Как продвигается ваше убийство?

– А, Георгий Михайлович! Привет! Да вот сам видишь – никак не продвигается. Третий час не можем снять пустяковую сцену: Худокормов ждет каких-то особенных, зловещих сумерек, а они все никак не наступают. Осветители ему говорят: погода не та сегодня, пасмурно, а он, видишь, тучи руками разгоняет.

Действительно, глядя со стороны на жестикуляцию режиссера, можно было усмотреть нечто подобное. Но в этот момент Худокормов поймал, наконец, нужный свет.

– Так. Все по местам. Начинаем работать. И побыстрее – времени мало, скоро совсем стемнеет. Олечка,– обратился он к миловидной ассистентке,– ну, и где у нас покойник?.. Я же просил вас... Нет, все, что вы мне до этого показывали,– это тихий ужас. Неужели нельзя найти достойный типаж?

Неожиданно Птичкин подбежал к режиссеру, что-то пошептал ему на ухо, и они уже вдвоем подошли ко мне.

– А что, очень даже недурно. Только вот куртку надо снять и заменить на плащ. Такой, знаете ли, бежевый.– Худокормов повертел по сторонам и взглядом выхватил из группы статистов нужный предмет гардероба.– Вот этот... Олечка, распорядитесь!

Подскочила находившаяся поблизости Олечка, стащила с бедолаги-статиста плащ и решительно направилась ко мне.

– Юра, какого черта! Что здесь происходит?

– Михалыч, выручай! затараторил Птичкин.– Мы все уже здесь просто закоченели... Ну чего тебе стоит? Сыграешь маленькую роль, в ней и слов-то почти нет. Подойдет киллер, стрельнет в тебя – и ты упадешь. Ничего сложного. Вот и плащ тебе несут, так что даже куртку свою не запачкаешь. Опять же, жена по телевизору тебя увидит. Да и гонорар заплатят.

– Да идите вы со своим гонораром, знаете куда!– рявкнул я, но было уже поздно.

Заботливые, но настойчивые женские руки меня сначала раздели, затем приодели, а потом бог весть откуда подскочившая старуха принялась пудрить мне нос и расчесывать металлическим гребешком.

Рядом стояла вездесущая Олечка со сценарной папкой и бубнила:

– Значит так. Выходите из подъезда. Неторопливо. К вам подходит человек, спрашивает: "Узнал?" Вы вздрагиваете. Испуганно спрашиваете в ответ: "Кто вы?" Человек отвечает: "Я – смерть твоя" и достает пистолет. Камера отъезжает. Крупный план. Вы что-то говорите ему, он отвечает (что говорить – не важно, план идет со спины). Затем вы поворачиваетесь и бежите. В вас стреляют. Вы падаете. Всё. Запомнили, или еще раз повторить?

– Запомнил,– проскрипел я, и старуха умудрилась сыпануть пудры мне на язык. Видимо, чтобы не говорил лишнего.

Между тем проблемы киношников одним покойником явно не ограничивались.

– Где киллер?– носился по площадке разъяренный Худокормов.– Где этот чертов Хозиков? Опять в пивной? Уволю, уволю к едрене-фене! Ну что вы все стоите? Ищите его!

Актеры, ассистенты, статисты и прочие разом пришли в движение, изображая активный поиск. Однако желанные сумерки сгущались, а неведомый мне актер Хозиков не находился.

– Все, хватит!– раздался властный голос Худокормова.– Ждать больше нельзя. Киллером будет... киллером будет...– он обвел глазами толпу заворожено следящих за происходящими на съемке событиями зевак,– киллером будете... вот вы,– и он ткнул пальцем в стоящего несколько позади остальных блондина в темной куртке. В отличие от меня, не испытывавшего ни малейшего желания участвовать во всей этой лабуде, приглянувшийся режиссеру мужик весьма охотно стал пробираться сквозь толпу на съемочную площадку. К нему тотчас же подбежали Ирочка со старухой и потащили под прожектора.

– Гримировать и переодевать не будем, так сойдет!– прокричал им вдогонку Ян Геннадьевич.– И не забудьте дать ему револьвер... Так, всем готовность – пять минут...

...Мотор, хлопушка – начали!

Выждав пару секунд (как учили), я вышел из родного агентского подъезда и побрел (опять же как учили) в сторону арки. Откуда-то из-за спины вынырнул блондин-киллер.

– Узнал?

Я обернулся. Нагло ухмыляясь, на меня смотрел... человек из "Тройки" тот самый Сева, который сидел за столиком с Винтом и Шахом. Человек с обложки книги "Кости для Запада". Человек, убитый в 1997 году во время разборок на Южном кладбище. Сам Кулыгин – собственной персоной...

– Как же, узнал, Алексей Владимирович,– ответил я.

– Я – смерть твоя,– ерничая и явно входя в образ киллера, произнес Кулыгин.

– Да, вижу,– в тон ему ответил я, скосив взгляд на оружие, которое он держал в руке. Однако это был не бутафорский револьвер. Чего-чего, а боевого оружия я в своей жизни перевидал немало. Это был настоящий ТТ.

– Объясни мне, Алексей, зачем ты все это делал? На тебе два трупа и две искалеченные жизни? Не слишком ли много для банальной мести?

– Три.

– Что три?– не понял я.

– Три трупа,– нагло ухмыляясь, пояснил Кулыгин.

– Я так понимаю, третий – это Винт. Господи, его-то за что? Допустим, Умнова ты убрал как нежелательного свидетеля, чтобы зачистить следы. Твердохлебова ты ненавидел уже давно, и тому были причины. С Румянцевыми тоже вроде бы понятно. Но Винт? Это ведь он помог тебе тогда выкарабкаться и остаться в живых?

– Вот за это я его и убил,– ответил Алексей, бешено сверкнув глазами.Лучше бы я умер тогда, чем такая жизнь, как сейчас. Ты знаешь, сколько мне пришлось перенести, пока эти тут развлекались, сорили бабками, жрали водку и трахались?.. Я хотел убежать от себя. Я провел год в клиниках – сменил внешность. На мне нет ничего своего – все, что ты видишь, пересажено с чужих задниц...

"Да он просто спятил,– догадался я.– Он же самый натуральный псих... Сейчас он застрелит меня, а потом продолжит выслеживать профессора и его жену. И уж на этот раз он не станет выдумывать изощренные хитроумные комбинации. Просто подкараулит и прихлопнет обоих".

– Ты болен, Алексей. Тебе надо в больницу.

– Это вы все тут больные, понял?– Ствол пистолета уткнулся мне в живот.– А теперь давай. Поворачивайся и беги. Тебе же прочли сценарий классный получится кадр. Ну, быстро...

– Олечка, ну где вы набрали таких дилетантов!– это к нам подлетал разъяренный Худокормов.– Вам же все русским языком объяснили: встретились, две-три фразы, повернулся, стрельнул, упал. Все. Неужели так трудно запомнить? Что вы мне тут устраиваете диалог Чацкого с Фамусовым?.. И позвольте,– обратился он к Кулыгину,– где вы взяли эту игрушку? Где нормальный револьвер, который вам выдали?

– Пошел на хер отсюда,– коротко бросил Кулыгин и на мгновение повернулся к режиссеру.

Этого самого мгновения мне было достаточно, чтобы рубануть его по руке, в которой он держал ствол. Вторым ударом, в который я вложил всю свою ненависть к маньяку, я отправил его в глубокий нокдаун. Кулыгин медленно завалился на асфальт.

– Объясните мне, что здесь, в конце концов, происходит?– вскипел Худокормов.– Это не съемки, это какой-то цирковой балаган. Черт меня дернул связаться с этой "Пулей", здесь же все сумасшедшие.

"Ну все не все, а один-то точно",– про себя отметил я и попросил подбежавшего к нам Юру Птичкина:

– Вызови, пожалуйста, милицию.

И тут раздался выстрел. "Ствол! Какой же я идиот, я же не подобрал ствол!",– сверкнула в мозгу догадка, и я понял, что сейчас умру.

Однако прошла секунда, другая... Я обернулся и увидел, как вокруг головы Кулыгина расплывается темно-красное, отвратительного вида, пятно.

– Юра, и "скорую", пожалуйста, тоже,– произнес я и устало опустился на холодную землю.

***

После нескольких часов переговоров, заслушиваний и собеседований моя кандидатура получила благословение высшего руководства Главка.

Я ехал в "Пулю" со смешанным чувством радости и отчаяния. Я все-таки сделал шаг, о котором так долго и тайно мечтал. Но теперь мне предстоит расстаться с людьми, с которыми я без малого четыре года проработал бок о бок и спина к спине. Зураб, Каширин, Безумный Макс, Спозаранник с его штабной культурой, даже Шах, будь он неладен... А еще... Еще я очень боялся разговора с Обнорским. Я не представлял, как смогу сейчас подойти к нему и, глядя в глаза, сказать: "Извини, Андрей, я наконец решился". Я боялся даже не самой этой фразы, а того, что он может вдруг расценить этот мой поступок как предательство. Ну в самом деле, не буду же я, оправдываясь, объяснять, что все эти годы тосковал по ментовке?

Андрей протянул мне руку и по выражению лица я понял, что ему уже все известно.

– Ну что ж, Михалыч, поздравляю. Как говорится, большому кораблю...

– Знаю – большая торпеда,– попытался сострить я. Получилось плоско, отчего на душе стало еще гаже.

– Надеюсь, теперь у Агентства будет прямой устойчивый выход на ИЦ ГУВД и гаишную базу, а также ежеквартальные распечатки с паролями в ЦАБ?

– Насчет этого, Андрей, обещать не могу. Но бессрочная аккредитация в пресс-службе УУР всем репортерам "Пули" будет обеспечена. Это я гарантирую.

– Ну и на том спасибо,– устало сказал Обнорский, достал из стола початую бутылку коньяка и две рюмки. После этого он выглянул за дверь: Ксюш, если будут спрашивать – сегодня меня уже не будет.

– Андрей, уже два раза звонил Худокормов, он хотел с тобой срочно встретиться, что-то обсудить по поводу сценария,– донеслось в ответ из приемной.

– А ты пошли его, пожалуйста, от моего имени в жопу... Хотя нет, переключи его на меня. Я сделаю это лично.

И тут я расхохотался. Обнорский обернулся и удивленно посмотрел на меня:

– Ты чего, Михалыч?

– Андрей, знаешь, какими словами заканчивается моя последняя новелла?

– Ну?

Я на секунду зажмурился, мысленно представил себе компьютер, на котором вчера вечером допечатал последние строчки своего многострадального творения, и на память процитировал:

– "Собравшись с духом, Олег Дудинцев сжал кулаки и, не отводя глаз от проникающего в душу взгляда Болконского, твердо произнес: "Я ухожу. Ухожу обратно в милицию. Так мне велят мой долг и моя совесть".– "Да иди ты хоть в жопу!" – рявкнул Болконский и вышел, хлопнув дверью. Так мною окончательно были сожжены все мосты".

Андрей улыбнулся:

– Вот что я тебе скажу, Жора. Ты был отличным расследователем и мог стать неплохим репортером. Но вот писатель из тебя – дерьмовый.

Он разлил коньяк, и мы чокнулись за удачное будущее.

Причем в этот раз, как это ни печально, каждый за свое.

ДЕЛО О КАРТИНЕ ПИКАССО

Рассказывает Анна Лукошкина

"Лукошкина Анна Яковлевна, 34 года, закончила юрфак СПбГУ, работала судьей, член Городской коллегии адвокатов. Работает юристом в агентстве "Золотая пуля". Осуществляет юридическую экспертизу материалов перед публикацией и представляет интересы Агентства в судах.

Разведена. С бывшим мужем – сотрудником УБОП Сергеем Лукошкиным поддерживает приятельские отношения. Воспитывает сына-школьника.

Экспрессивна, но справедлива...

К начальству относится без должного пиетета".

Из служебной характеристики

* 1 *

– Аня! Котомкина! Котомкина, тьфу, Лукошкина!– председатель городского суда Петербурга Полуночников рисковал сорвать голосовые связки. Услышав свою фамилию, я, наконец, оглянулась.

– Недозваться тебя. Ладно я, человек пожилой, плохо слышу, ну а ты-то?!– Виктор Петрович был явно раздосадован тем, что так долго гнался за мной по коридорам горсуда и что происходило это на глазах у коллег, подсудимых и адвокатов.

– Сами виноваты, Виктор Петрович. Зовете меня каким-то несуществующим именем.

Если честно, то, заслышав фамилию "Котомкина", я, конечно, поняла, что окликают меня. Но отождествление меня и моей литературной героини, приключения которой я вынуждена была описывать по требованию Обнорского для наших сборников "Все в АЖУРе", порядком мне осточертело. В общем-то Котомкина, выходившая из-под моего пера, имела, конечно, некоторое портретное и жизненное сходство со мной. Но не до такой же степени, чтобы перипетии ее судьбы воспринимались как мои собственные! Между тем, даже хорошие знакомые, прекрасно осведомленные о том, что я воспитываю сына Петра, то и дело, зачитавшись сборниками "Все в АЖУРе", интересовались, как поживает моя прелестная дочурка. Первое время подобные вопросы ставили меня в тупик – я лихорадочно начинала соображать, какая дочь и как именно она поживает. Но это еще цветочки. В УБОПе и в суде, где я по-прежнему была частым гостем и где меня знали как облупленную, всерьез недоумевали, как это факты и детали жизнеописания Котомкиной, изложенные в пресловутых сборниках, доселе оставались неизвестными. Подруги даже ставили мне это в укор – мол, скрытная ты какая, Котом... Лукошкина!

Хуже всего было то, что я и сама потихоньку начинала страдать раздвоением личности. Придя домой, я несколько минут раздумывала, кого окликнуть – "дочь" Катюшу или сына Петрушу. Я ждала звонков от несуществующих людей и жутко злилась, что они не звонят. Я путала Нонну Железняк с Норой Молодняк, тем более, что и та, и другая (актриса Таня Коробкова, играющая героиню Нонки в телесериале по нашим новеллам) попеременно бродили по коридорам Агентства и обращались ко мне с разными вопросами. Я впадала в замешательство, встречая в кабинете Обнорского популярного киноактера Андрея Беркутова, воплощавшего в том же сериале образ нашего Классика, и подчас даже пыталась высказывать ему претензии, предназначавшиеся Обнорскому...

Короче, жизнь моя превратилась в кошмар, который усугублялся тем, что актриса, игравшая Котомкину,– Алена Каракоз, совершенно не соответствовала образу моей героини. Она скорее напоминала Светку Завгороднюю. Этакая надменная секс-бомба. Каракоз ни во что не ставила меня как автора новелл и всячески старалась дать мне понять, что если книжную Котомкину с реальной Лукошкиной путают, то уж киношная будет сама по себе. Никаких прототипов! Только в одном Каракоз совпадала с Котомкиной и в конечном счете с Лукошкиной – она претендовала на благосклонность Обнорского. Причем не в исполнении Беркутова.

С другой стороны, этот кошмар меня просто спасал. В захлестнувшей меня круговерти я была почти лишена возможности предаться воспоминаниям о Хуго, который со времени нашего расставания позвонил мне только один раз – с тем, чтобы сообщить, что остается с беременной женой, и уверить меня в совершеннейшем своем почтении. Нет, конечно, я утрирую – Хуго говорил много и долго, проникновенно и очень искренне. Просто на результате это никак не сказалось... Мне оставалось только повторять за модной певицей Ализе, которую мы с Хуго слушали в Гааге: "Je ne sais pas ce que se passe. Mais je sais pourquoi on m'appelle "mademoiselle pas de chance"" – "Я не знаю, что происходит. Но я знаю, почему меня называют "девушка-неудачница""...

Если бы я еще и ушла из Агентства, как собиралась сперва по возвращении из Гааги, то следующим местом моего жительства стала бы клиника неврозов. Но я дала себе слово, что переживу всю эту несостоявшуюся любовь. Более того, я решила, что останусь в "Пуле" – с набившими оскомину Обнорским, Спозаранником, с приторной Завгородней и другими персонажами Агентства. Я буду править их тексты, буду до хрипоты спорить с Глебом, буду ходить на дурацкие летучки и, черт возьми, буду писать новеллы, как того хочет Обнорский!

– Анечка!– Голос Полуночникова вернул меня в действительность.– Ваша "Явка с повинной" пользуется популярностью. Я бы хотел опубликовать в ней свои мысли по поводу нового УПК. Ты могла бы составить мне протекцию?

Я вспомнила всю нецензурщину, которую употребляли в связи с новым УПК знакомые оперативники и следователи, и поспешила уточнить:

– Надеюсь, мысли будут выражены в корректной форме?

Полуночников усмехнулся и заверил меня:

– Несмотря на сложность задачи, я постараюсь избежать ненормативной лексики.

* 2 *

С предложением Полуночникова я пошла в кабинет к Обнорскому. Распахнув дверь, увидела уже ставшую привычной картину – Андрей Беркутов, точь-в-точь как Обнорский, возлежал на диване и что-то вещал в потолок. Я в замешательстве осмотрелась, но, кроме меня, только что вошедшей, в кабинете никого не было.

– Простите!– Я поняла, что помешала творческому процессу вхождения в образ.

Беркутов легко (в отличие от Обнорского) поднялся с дивана и галантно поцеловал мне руку.

– Вы мне ничуть не помешали. Даже напротив. Говорят, вы хорошо знаете Обнорского с неформальной, так сказать, стороны. Давайте поговорим об этом. Мне для образа пригодится.

– Ну судя по тому, что вы так непринужденно употребили слова-паразиты, которыми грешит Обнорский, вы уже почти вошли в образ. Даже вжились.

– А... Это вы насчет "так сказать"?– Похоже, Беркутов был наиболее адекватным из всей съемочной группы и совершенно не обижался на мои выпады.

– Верно.

В этот момент в кабинет влетел возбужденный Повзло. По-моему, он отождествил Беркутова с Обнорским, потому что обратился сразу к нему. Похохатывая, он рассказал потрясающую по своему идиотизму историю.