Текст книги "Дело о спасении телезвезды (Сборник новелл)"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Тогда поехали,– сказал я.

Всю дорогу до Питера я проспал как ребенок.

***

Сдерживая хохот, я смотрел на Мишку Модестова в камуфляжной форме. Со злобным выражением лица он тщательно прицеливался. По лицу его катились крупные капли пота, пока он прищуривал то один, то другой глаз. Наконец, закрыв оба, он стрельнул и выматерился.

Слева на него скептически поглядывала супруга – Нонка Железняк (тоже в камуфляже) – и качала головой. Потом, приникнув к прицелу и лихо дунув на мешающую прядку, она тоже выстрелила. Ее мишень упала.

Еще левее стрелял Кононов – после каждого выстрела он удивленно смотрел на не шелохнувшуюся мишень и озабоченно осматривал автомат.

Еще левей Каширин методично сажал одну пулю за другой – губы его шевелились:

– За Родину!.. За Обнорского!.. За двадцать восемь панфиловцев! За Зою Космодемьянскую... За янтарную комнату!..

Рядом с ним лежал Соболин – он жевал резинку и явно играл кого-то вроде Лимонадного Джо. Пытаясь стрелять небрежно, он попадал через раз. К тому же ему очень мешала раскинувшаяся в изящной позе Завгородняя, которая нежно внимала указаниям молодого старлея, показывающего ей, как нужно правильно целиться.

И, наконец, рядом со мной лежал Спозаранник. То и дело поправляя очки, он все делал по правилам, аккуратно сбивал все мишени и после каждого выстрела снисходительно смотрел на коллег.

К сожалению, Глеб Егорыч не замечал, что я внимательно слежу за его движениями и стреляю синхронно с ним, причем по его же целям. Инструктор, стоявший за моей спиной, усмехался в усы, но, повинуясь красноречивым жестам мстительной Агеевой, молчал.

Вся эта "войнушка" была плодом моих титанических усилий. Две недели я убеждал Обнорского, что журналистам необходима боевая подготовка. Но он, так и не сумевший простить мне "васкеловской кампании", только орал и брызгал слюной. Потом, когда я его все-таки уломал и с невероятным трудом договорился о стрельбах на Ржевском полигоне, возмутились все остальные. Но и их удалось успокоить административными методами. И вот теперь все получали удовольствие. Кроме, пожалуй, Горностаевой. С ней в последнее время творилось невесть что.

То и дело вздрагивая от канонады, она мучилась за стоявшим неподалеку столом, разбирая автомат. Над ней, совершенно озверевший, нависал Обнорский. Рядом, посмеиваясь, стоял Зудинцев.

– Ай!..– кричала моя "невеста", пытаясь вытащить застрявший палец.– Что за черт! Мне его не вытащи-ить!

– Горностаева, ну что же ты такая тупая?!– горячился шеф.– Это же в пятом классе на НВП делают!

– А я болела!– хныкала Валентина.

– Показываю последний раз!– вырывал у нее из рук автомат Обнорский.Рожок!.. Газоотводная!.. Защелка!.. Крышка!.. Пружина!.. Затвор!.. Теперь обратно!..

Горностаева ревела, обхватив голову руками:

– Я никогда этому не научусь! Лучше пристрелите меня, Андрей Викторович!

Я подошел к ним и мужественно сказал:

– Не троньте девушку, шеф. Не женское это дело...

– Да?!– издевательски воскликнул Обнорский.– А всяких мудаков из подвалов вынимать – женское?

Ответить мне было нечего. Выручил Модестов, который подошел к Обнорскому и практически уперся стволом ему в живот.

– Андрей, у меня что-то с прицелом, кажется...– сказал он невинно.

– Охренел?!– завопил Обнорский, отскочив в сторону и резко нагибая вниз Мишкин автомат.– Кому сказано – ствол должен смотреть в землю?!

Зудинцев утер слезы. А мы с Валей пошли к автобусу.

– Леш,– сказала она.– Я ухожу из Агентства.

– Да ну?– не слишком удивился я.– А куда?

– Не знаю,– призналась Горностаева.

– Может, замуж за меня пойдешь?– пошутил я.– А что, я прокормлю...

Она снова посмотрела на меня очень странно. Так, как смотрела все последнее время. И мне ничего не оставалось, как крепко ее поцеловать. С линии огня донеслись аплодисменты. А она снова заплакала.

***

Ночью, глядя на ее неуловимо изменившееся в последнее время лицо, я дал себе слово разобраться с этим. В смысле, с тем, что происходит с ней в последнее время. Не чужой же человек, в конце концов...

Я тихонько погладил Горностаеву по щеке, а она, не просыпаясь, прижалась ко мне и пробормотала:

– Пойду...

– Куда,– шепотом спросил я.– Куда ты пойдешь, дурочка?

– Замуж... Замуж за тебя пойду,– сказала она и, уткнувшись носом в мое плечо, сладко засопела.

ДЕЛО О СМЕРТИ НА ПРЕЗЕНТАЦИИ

Рассказывает Валентина Горностаева

"Горностаева Валентина Ивановна, 30 лет, сотрудница архивно-аналитического отдела "Золотой пули". Квалифицированный журналист, но обладает неуживчивым характером. Эмоционально неуравновешенна, склонна к непредсказуемым поступкам. Язвительна, но в глубине души романтична. Периодически возникают слухи о нетрадиционной сексуальной ориентации Горностаевой, однако при том она уже давно поддерживает внеслужебные отношения с замдиректора Агентства Алексеем Скрипкой..."

Из служебной характеристики

Этот день не задался с самого утра.

Сначала убежал кофе, потом закатила скандал пятилетняя племянница, которую сегодня именно мне предстояло отвести в детский сад.

– Не хочу эти колготки,– вопила Машка,– они противные и к юбке не подходят.

– Живо одевайся,– железным голосом говорила я.– Мала еще выкаблучиваться.

Но Манюня не желала считаться с моими доводами, она размазывала слезы и причитала:

– Не люблю тебя, хочу, чтобы мамочка-красавица вела меня в садик.

Но Машкина мамочка – а моя сестра – благополучно убежала под предлогом того, что "опаздывать на практику по хирургии ни в коем случае нельзя". При этом она успела напялить на себя мой любимый свитер и прихватила мобильник, бросив на прощание: "Я же врач и не могу без телефона".

Моя сестрица всегда отличалась исключительной наглостью. Дотащив Машку до сада, я с трудом втиснулась в переполненную маршрутку, а в метро обнаружила отсутствие кошелька. То ли я потеряла его сама, то ли кто-то помог мне в этом, но подобные истории повторялись с завидной регулярностью. Количество потерянных и украденных у меня кошельков счету не поддается.

К тому же в этом, как назло, была магнитная карта, и в поисках мелочи на жетон мне пришлось трижды обшарить сумку.

Словом, когда я добралась до Агентства, настроение было окончательно испорчено.

Но неприятности продолжались. На столе меня ждал многострадальный синопсис для очередного сборника новелл "Все в АЖУРе", который по настоянию Обнорского я переписывала уже в пятый раз. На сей раз шеф вернул мне его, щедро украсив страницы жирными вопросительными знаками, а каждый второй абзац сопровождала ремарка:

"Не верю!" "Тоже мне Станиславский",– в сердцах подумала я. Он, видите ли, не верит!

Да если бы еще год назад кто-нибудь сказал, что мне придется писать новеллы, я бы тоже ни за что не поверила. Но тем не менее сборники издаются, и их даже читают. Теперь вот режиссер Худокормов снимает по ним сериал, и герои новелл обретают кровь и плоть на экране. В жизни чего только не бывает.

С отвращением откинув ненавистный синопсис, я включила компьютер и приготовилась заводить в него очередную сводку криминальных событий, которую ежедневно выпускала "Золотая пуля". Но погрузиться в "увлекательный" мир убийств, разбойных нападений, ограблений и других не менее приятных событий мне помешало явление Железняк.

– Модестов не заходил?– спросила она, окидывая нашу комнату подозрительным взглядом.

После недавнего переезда здесь творился форменный кавардак, и субтильный Модестов теоретически вполне мог спрятаться внутри одного из шкафов, содержимое которых в беспорядке валялось на полу. Сегодня он еще не удостаивал нас своим посещением, но это не помешало мне, не моргнув глазом, солгать:

– Был, но недавно ушел.

Нонна посмотрела в мою сторону с выражением гадливости на лице и выразительно хлопнула железной дверью.

Агеева поморщилась на этот отвратительный лязг и, не отрываясь от монитора, сказала, что заводить романы с женатым мужчиной, у которого к тому же трое детей,– последнее дело. Вообще-то подобные сентенции не в стиле Марины Борисовны, но после того, как Марк, о котором она мне столько рассказывала, предпочел Марине ее собственную дочь, Агеева временно пребывала в угнетенном состоянии духа. Мне стало стыдно. Потом я разозлилась на Модестова, который, в очередной раз устав исполнять роль заботливого отца и мужа, не придумал ничего лучшего, как обратить свое внимание на меня.

Самое смешное, что никакого романа между нами не было. И если я позволяла Мишеньке изображать из себя плейбоя, так это только потому, что Скрипка уехал в отпуск, вновь заявив, что общение со мной плохо сказывается на состоянии его нервной системы. Нервная система Модестова, очевидно, требовала чего-то экстремального. Во всяком случае он всерьез решил, что мои рыжие волосы и строптивый характер помогут ему ощутить себя настоящим мужчиной и выйти из состояния творческого кризиса, в котором он пребывал в последнее время. Наверное, я не должна была поощрять его ухаживания, но чего не сделаешь назло Скрипке. При мысли о Леше мне сделалось совсем грустно. "Небось там, в своем отпуске, даром времени не теряет.

Вот возьму и соблазню Модестова, и пусть тогда у Нонки появится законный повод беситься, а еще лучше – у Обнорского".

От этих грандиозных планов меня отвлек Спозаранник, которому срочно понадобились статьи Ольги Харитоновой.

– Вам хватит получаса для выполнения этого задания?– обратился он ко мне.

– Что за спешка?– спросила я, недоумевая, с чего это вдруг Глеб заинтересовался творчеством моей бывшей сокурсницы.

Спозаранник снял очки, укоризненно посмотрел на меня и отчеканил:

– Сегодня ночью корреспондент газеты "Зелень лета" Ольга Харитонова погибла на презентации в оранжерее заповедника "Белые ночи".

Это известие сразило меня наповал. Я хорошо знала Ольгу. Когда-то нас связывала тесная дружба, но после окончания университета наши пути разошлись: она не разделяла моего тогдашнего восхищения Обнорским и считала расследовательскую журналистику делом грязным и ненужным. Впрочем, это не помешало нам чрезвычайно обрадоваться друг другу, когда неделю назад мы случайно встретились на пресс-конференции. В тот день Ольга спешила, но за короткое время, которое понадобилось нам, чтобы выпить кофе, она успела рассказать мне, что наконец нашла себя в "Зелени". Выглядела Харитонова просто классно и даже обещала навестить меня в "Золотой пуле".

Отказываясь верить в ее гибель, я пошла в комнату выпускающих, чтобы почитать сегодняшнюю сводку, где должна была появиться информация о ночных происшествиях. Все было так, как сказал Глеб; в сухом изложении репортеров эта смерть выглядела еще более нелепой: "В 23.10 на презентации Фонда в поддержку биологической науки, проходившей в оранжерее заповедника "Пальмира", металлическая рама со стеклом упала на голову журналистке Ольге Харитоновой. Полученные травмы оказались несовместимыми с жизнью. Обстоятельства уточняются".

"Кошмар!" – подумала я. И нахлынули воспоминания...

***

Харитонова была самой яркой девушкой на нашем курсе. Она приехала откуда-то с Казахстана и жила в крошечной квартире на улице, которая в те годы носила имя Куйбышева. Сюда мы умудрялись набиваться всей нашей группой и под гитару и водку ночи напролет грезили о будущей журналистской славе. Ольга была не похожа на нас. Она вообще не была похожа ни на кого и выделялась из любой толпы своей утонченной восточной грацией. С чьей-то легкой руки за ней закрепилось имя Хлоя, и хотя смуглая, острая на язык Ольга менее всего походила на наивную пастушку из древнегреческой пасторали, оно странным образом шло ей. Эстетка и театралка Хлоя не пропускала ни одной премьеры у Додана и собиралась стать театральным критиком. Любили Ольгу не все, но я восхищалась ею безоглядно. Всякий раз, когда она входила в аудиторию, привычным жестом поправляя волнистые волосы, мое сердце готово было выскочить из груди. Это была самая большая и самая чистая любовь в моей жизни. Во время наших ночных посиделок Хлоя обыкновенно садилась на пол и, обхватив руками колени, читала Цветаеву, а потом свои собственные стихи. "Ах, зачем свечи, ведь они не вечны? Как не вечны плечи у меня в ладонях, как не вечны губы, что словами гонят. Убегу в радость и назад ни разу..."

***

Такие вот воспоминания роились в моей голове, когда ровно через тридцать минут я принесла Глебу извлеченные из Интернета статьи Харитоновой. Он удовлетворенно кивнул и сказал, что я – птица на ветвях его души. В устах Спозаранника этот лингвистический изыск означал высшую похвалу и конец аудиенции, но я продолжала в растерянности стоять перед ним, словно ждала чего-то.

– Глеб, ты думаешь, что смерть Харитоновой не была случайностью?

– Скорее это похоже на четко спланированное убийство,– не отрываясь от чтения, ответил он.

– Я хорошо знала Ольгу, мы учились с ней на одном курсе. Кому и зачем понадобилось убивать ее?

– Вот это нам и предстоит выяснить,– многозначительно изрек Спозаранник.– И вместо того, чтобы стоять здесь, обратившись в соляной столб, именно вам, Валентина Ивановна, следовало бы поехать в "Пальмиру" и уточнить обстоятельства смерти вашей сокурсницы.

Я ощутила мерзкий холодок где-то внутри, и первым моим желанием было немедленно отказаться от этого предложения. Но Глеб испытующе смотрел на меня сквозь очки, и под этим взглядом я внезапно ощутила себя трусливой дрянью, готовой предать Хлою. Именно поэтому я согласилась поехать в заповедник.

***

В коридорах "Золотой пули" сновали киношники. Режиссер Худокормов распоряжался операторами, которым предстояло снимать интерьер кабинета Обнорского.

Мимо меня пробежал актер, приглашенный на роль Спозаранника, который был удивительно похож на Глеба. С тех пор как начались съемки фильма, актеры появлялись здесь часто, стараясь лучше узнать тех, кого им предстояло играть.

– Может, покурим?– подскочил невесть откуда взявшийся Модестов.

– Да отстань ты,– отмахнулась от него я.– И без тебя тошно. Иди вон лучше к жене, она с утра тебя ищет.

Обиженный Миша подошел к окну и галантно поднес зажигалку Асе Барчик. Этой роскошной девице предстояло воплотить на экране Снежану Прибрежную, от лица которой писала Завгородняя. Я искренне пожалела актрису, которой суждено было исполнять роль моей героини, Куницыной, и направилась в буфет.

Там сидели Завгородняя и Железняк, они пили морковный сок и о чем-то оживленно сплетничали. При моем появлении Нонка дернулась и, прихватив с собой недопитый стакан полезного напитка, демонстративно удалилась. Я взяла горячий беляш и молоко, пить которое приучил меня Скрипка, и подсела к Завгородней.

– Слушай, что у тебя с Модестовым?– спросила Светлана.

Отметив про себя, что Железнячка успела поплакаться ей в жилетку, я поковыряла свой любимый беляш, есть который мне почему-то расхотелось, и с раздражением ответила:

– Да ничего нет, на фиг он мне сдался.

– Ну на фиг не на фиг, а помнится, когда-то давно ты жалела о том, что выбрала Скрипку, а не Модестова,– сказала Светка.

– Нашла о чем вспоминать,– фыркнула я.– Надеюсь, ты не поделилась этим фактом моей биографии с Железняк?

– Нет, конечно, но все-таки зря ты ее дразнишь.

– Да Нонка сама заполошная!– взорвалась я.– Вспомни, как она домогалась Спозаранника.

– А что, Скрипка опять взял таймаут?– задала вопрос Завгородняя, оставляя без внимания мою реплику.

Светкина проницательность делала ей честь, но обсуждать с ней наши со Скрипкой взаимоотношения мне не хотелось. Поэтому я встала из-за стола, сказав Завгородней, что уезжаю в "Пальмиру".

В автобусе меня неожиданно укачало, и я подумала, что не следовало запивать молоком беляш. Почему-то вспомнился прошлый год, когда я отравилась в буфете, и Скрипка отвез меня домой, а потом, вместо того, чтобы посидеть со мной хоть полчасика, помчался к своему мальчику-стажеру из Эстонии, который потом оказался девочкой, что не помешало им с Лешкой целый месяц спать валетом на одном диване. Этот ни слова не говорящий по-русски мальчик-девочка поссорил нас тогда в очередной раз. Хотя надо признать, что стажер был любимцем всего Агентства и здорово помог тогда Скрипке, который занимался делом об отравлениях в буфете.

После ночного происшествия заповедник был закрыт для посетителей, и, чтобы попасть туда, мне пришлось предъявить удостоверение "Золотой пули". Оперативники уже разъехались, и единственный, кого я встретила в злополучной оранжерее, был высокий парень в комбинезоне, который наводил здесь порядок. Он недовольно посмотрел в мою сторону и вновь принялся складывать в пластиковый мешок бутылки, недоеденные бутерброды и пластиковые стаканчики, в избытке валявшиеся среди пальм и цветов. Я подняла голову вверх, туда, где рядом с банановой пальмой зияла огромная дыра, оставленная выпавшей рамой, и невольно содрогнулась. "Нет, это не могло быть убийством",– думала я, стараясь не смотреть на осколки стекла и примятую влажную зелень. Было душно, неприятные цветы, похожие на огромные хищные кувшинки источали слабый аромат, и я вновь почувствовала тошноту. Потом со мной начало происходить нечто странное: в ушах загудели тысячи сирен, а земля стала стремительно уходить из-под ног.

– Вам лучше?– донесся до меня чей-то голос.

На корточках передо мной сидел парень в комбинезоне. У него были синие глаза, какие бывают только на картинах художника Глазунова.

Мне действительно было лучше, и о недавнем обмороке напоминал только слабый шум в ушах.

– Долго я так провалялась?

– Не больше минуты,– сказал синеглазый парень, помогая мне подняться.

– Ты давно здесь работаешь?

– Третий год.

– И часто в оранжерее проходят презентации?

Его голос стал суровым:

– Такого безобразия, как прошлой ночью, на моей памяти еще не было. Мало того, что оранжерея превращена в свинарник, так еще и рама со стеклом упала прямо на хризантемы и погубила новые сорта.

К тому же все эти любители халявной выпивки растоптали несколько кустов орхидей. Вот взгляните.

Он поднял с земли цветок с черными, уродливо изогнутыми лепестками и посмотрел на него с видимым сожалением.

– Вчера здесь погибла журналистка,– попыталась я придать его мыслям другое направление.– Ты не знаешь, как это случилось?

Но, похоже, что сломанная орхидея интересовала парня куда больше, чем бедная моя Хлоя. Он насупился и забормотал, что устраивать пьянки среди редких растений – кощунство, затем понес какую-то околесицу про то, что каждому грешнику своя кара, и, схватившись за мешок, вновь принялся швырять в него остатки ночного пиршества.

– Скажи хотя бы, кому в голову пришла мысль устроить в оранжерее это безобразие?

– Это вы у начальства поинтересуйтесь, а я – человек маленький, что велят, то и делаю.

Он поднял с земли кусок белого мрамора, который показался мне подозрительно похожим на кисть человеческой руки, и, сокрушенно покачав головой, отправил его в свой мешок. Судя по всему, этот странный уборщик не был настроен на продолжение разговора. "Псих какой-то",– подумала я и вышла в сад.

После душной оранжереи оказаться на свежем воздухе было наслаждением. Осень только начиналась, и заповедник еще не утратил своей пышной красоты. Я медленно пошла по пустынным дорожкам, думая о Хлое и этом странном парне, как вдруг услышала чьи-то приглушенные рыдания.

На скамейке под сенью огромного дерева сидела девушка и плакала, уткнувшись лицом в колени. Так безнадежно и горько умеет плакать Манюня, когда ей отказываются покупать очередную Барби. Внезапно под моей ногой хрустнула ветка, девушка подняла голову, и на меня глянуло симпатичное зареванное личико с черными дорожками слез. Чтобы не смущать эту юную особу, я поспешила уйти.

В дирекции "Пальмиры" мне сообщили, что в связи с ночным происшествием увидеть сегодня кого-либо из тех, кто имеет отношение к презентации, невозможно.

Услышав это, я с облегчением вздохнула: события этого дня вымотали меня настолько, что больше всего на свете мне хотелось лечь и закрыть глаза, а может быть, плакать, как эта девушка в парке.

***

Выслушав мой отчет о поездке, Спозаранник поморщился и сказал, что из меня никогда не выйдет хорошего расследователя.

Сам он за то время, что я была в заповеднике, успел не только изучить статьи Харитоновой, но съездил в морг, выяснил имена учредителей Фонда в поддержку биологической науки и поговорил с журналистами "Зелени лета".

– Ну и что тебе удалось узнать?– спросила я.

– А то, что председатель Фонда – Эраст Бамбук, личность одиозная и сомнительная, а Харитонова сумела вскрыть серьезные нарушения в его работе,с этими словами Глеб положил передо мной Ольгину статью "Бизнес на соцветиях".– Между прочим, в момент наступления смерти в крови Харитоновой содержалось большое количество алкоголя. Не иначе, как ее специально заманили на презентацию, напоили и подстроили убийство – в этом убеждены и в "Зелени лета".

– На презентациях не пьешь только ты,– заметила я.– Что до сотрудников "Зелени", то гибель любого журналиста всегда пытаются преподнести как убийство борца за правое дело. Пойми, Глеб, я хорошо знала Ольгу. Она могла быть какой угодно – бесшабашной, веселой, язвительной. Могла выпить столько, что тебе и не снилось, сплясать канкан на столе, выкинуть любой финт.

Единственное, чего она категорически не могла, так это быть борцом против коррупции в биологической науке.

Мой вдохновенный монолог, конечно же, не убедил Спозаранника, который с маниакальным упорством отстаивал версию убийства. Согласились на том, что завтра я снова поеду в заповедник и поговорю с организаторами презентации. Выйдя от Глеба, я схватилась за сигарету, но после первой затяжки почувствовала, что курение не только не доставляет мне привычного удовольствия, но напротив – вызывает отвращение.

– Валентина, ты плохо выглядишь,– сказала Агеева, когда я вошла в нашу комнату.

– Устала, как собака,– пожаловалась я.– Да еще мутит целый день.

– Меньше надо беляши в буфете лопать,– резонно заметила Марина Борисовна.– Выпей вон лучше кофе, я только что заварила, и собирайся, пора идти.

– Куда идти?– спросила я, думая о том, что кофе мне почему-то тоже не хочется. Не иначе, как меня сразила неведомая болезнь.

– Ты что, забыла о сегодняшнем празднике?– возмутилась Агеева.

Тот факт, что "Золотая пуля" отмечает сегодня свой очередной день рождения, действительно вылетел из моей головы.

– Я не пойду, сил нет, да и настроение совсем не праздничное.

– Не выдумывай, пожалуйста,– сказала Марина Борисовна,– тебе надо развеяться, а то совсем захиреешь в ожидании Скрипки.

Она закрутилась перед зеркалом, оглаживая длинное черное платье, и, глядя на нее, я подумала, что лучшим лекарством от любви является другая любовь.

***

В маленьком кафе было шумно и весело. Звучали здравицы в честь "Золотой пули", хлопали пробки шампанского. Приглашенные на праздник актеры создавали забавную неразбериху, где реальные люди путались с вымышленными персонажами, и все это тонуло в оглушительном хохоте.

– Куницына, иди к нам,– кричала Ася Барчик, которая сидела радом с Завгородней,– выпьем за успех нашего предприятия.

Видеть их вместе было странно, наверное, одна красавица – хорошо, а две рядом – это уже много. Я поискала глазами Агееву. В толпе любителей пения она стояла у караоке и отчаянно фальшивила в микрофон: "Я отдала тебе, Америка-разлучница, того, кого люблю". Стоявший рядом с ней Гвичия всем своим видом показывал, что готов заменить Марине Борисовне не только американцев, но и всех прочих иностранцев взятых вместе.

– Зурабчик, посмотри, как я похудела,– жаловалась она.– Ничего от бедной девушки не осталось.

– Асталось, очень асталось,– с придыханием говорил Гвичия, смыкая руки на ее тонкой талии.

Они пошли танцевать, и в объятиях грузинского князя Марина Борисовна забыла своего неверного Марка. Понаблюдав за ними некоторое время, я почему-то вспомнила стихи Хлои: "...только эта радость для чужого глаза, только этот голос слишком преднамерен, я сама не знаю, где себе поверить". Мне было грустно, и, чувствуя себя больной и усталой, я пошла домой.

Сашка сидела на кухне, уткнувшись в учебник по хирургии.

– Ужин на плите,– буркнула она.

– Не хочется,– сказала я и достала из холодильника пакет молока.

Зная, что обыкновенно я не страдаю отсутствием аппетита, сестра покосилась на меня и спросила:

– Что-то случилось?

Благоразумно умолчав об утрате очередного кошелька, я рассказала ей о Харитоновой и о том, как грохнулась в обморок в оранжерее, и что, наверное, заболела, потому что весь день отвратительно себя чувствую. В глазах сестры вспыхнул профессиональный интерес. Она измерила мне давление и тут же принялась собирать анамнез, задавая идиотские медицинские вопросы.

Выслушав симптомы, Сашка полезла на антресоли и извлекла оттуда детский микроскоп, который мать подарила ей в школьные времена.

– Это еще зачем?– испугалась я, подумав, что сейчас она начнет колоть мой палец.

Мне уже приходилось бывать подопытным кроликом, когда сестрица отрабатывала технику внутривенных вливаний. К счастью, до иглы дело не дошло. На сей раз Сашке потребовалась от меня всего лишь слюна, которую она стала изучать под микроскопом.

– Ну что, Склифосовский, каков диагноз?– ехидно поинтересовалась я.

Сашка оторвалась от окуляра и, внимательно посмотрев на меня, сказала:

– Твоя болезнь называется ранний токсикоз беременности.

– Ты с ума сошла,– выдавила я, когда после минутного шока обрела дар речи.

– Если из нас двоих кто и сумасшедший, так это ты,– обиделась Сашка.Можешь для верности сходить к гинекологу, но, если учесть объективные симптомы, сомневаться не приходится. Видишь, глыбки?

Я посмотрела в окуляр микроскопа и не увидела там ничего, кроме голубоватосерых разводов.

– И что ты собираешься делать, если мой диагноз подтвердится?– спросила Сашка.

– Рожать, конечно. Пусть у Машки будет братик...

– У которого тоже не будет отца,– продолжила сестра.– Насколько я понимаю, отец ребенка – Скрипка, который жениться на тебе не собирается.

– Ты правильно понимаешь,– сказала я.– Но это ничего не меняет, у меня будет ребенок.

Так закончился этот сумасшедший день.

***

Директор заповедника Станислав Петрович Вересов встретил меня с великой симпатией. Это был высокий, хорошо сложенный мужчина, не старше сорока лет, с тонкими чертами лица, тонким запахом дорогого парфюма и светлыми, слегка вьющимися волосами. Его костюм был безукоризненным, манеры – тоже.

– Чем "Пальмира" смогла заинтересовать ваше уважаемое Агентство?вежливо поинтересовался он и, перехватив мой взгляд, устремленный на крупные гроздья диковинных цветов, пояснил: – Этот сорт орхидей называется фаленопсисы. Они названы так за свое сходство со стайкой летящих бабочек.

Название показалось мне неблагозвучным, никакого сходства с бабочками я не увидела, но Станислав Петрович тут же спросил:

– Вы любите орхидеи?

Сказать по правде, я не люблю орхидей.

Мое отношение к ним сформировалось под впечатлением прочитанного в детстве рассказа Уэллса "Цветение странной орхидеи".

С тех пор эти причудливые цветы вызывают во мне неприятное чувство. Но Вересов уже забыл о своем вопросе и заговорил о том, сколько новых открытий сулит научная орхидология. В течение нескольких минут мне пришлось слушать его вдохновенный рассказ о количестве тычинок в орхидных, успехах гибридизации и прочем, пока, наконец, воспользовавшись возникшей паузой, я не смогла объяснить Вересову цель своего визита.

– Это ужасно,– произнес Станислав Петрович, и лицо его потускнело.Конечно, не следовало устраивать презентацию в оранжерее, но Бамбук надеялся с ее помощью привлечь журналистов и инвесторов.

Заповедник очень многим обязан этому человеку. Именно благодаря Эрасту Леонидовичу "Пальмира" смогла получить гранты и выбраться из экономической ямы. Ведь и Фонд этот Бамбук создавал для того, чтобы помочь нам. Потому что совсем обнищал заповедник, вот уже и рамы вываливаются прямо на людей. И это, заметьте, не первый случай: несколько дней назад рама уже падала, правда, тогда пострадала только мраморная статуя. Бедная девушка... Мы, разумеется, возьмем на себя все расходы, связанные с ее похоронами, но поверьте – и я уже говорил это, давая объяснения милиции,– в том, что случилось, бессмысленно искать виновных. Это рок, фатум.

Я верила Станиславу Петровичу. Этот обаятельный интеллигентный ученый был мне симпатичен, несмотря на свое пристрастие к орхидеям и парфюму, от запаха которого меня мутило.

В отличие от элегантного Вересова председатель Фонда в поддержку биологической науки Эраст Бамбук был коренастым и плотным, с явно наметившимся брюшком и примечательной прической: волосы, подстриженные спереди "под ежик", оставались длинными на затылке. Экстравагантная стрижка удивительным образом шла ему.

Вообще во всем его облике чувствовалась некая притягательность. Обычно мужья ревнуют таких к своим женам. Кабинет Эраста Леонидовича был увешан всевозможными дипломами, благодарственными письмами и фотографиями. Очевидно, Вересов успел предупредить его о моем визите, потому что Бамбук заранее приготовил папку с учредительными документами Фонда.

ИЗ

– Прошу вас,– сказал он, подавая ее мне.– Вы журналисты – люди дотошные и привыкли во всем сомневаться.

Я листала папку, заранее зная, что найду в этих аккуратно подшитых бумагах лишь свидетельство того, что руководимый Бамбуком Фонд может отчитаться в каждой копейке, поступившей на его счет.

– И все-таки проводить в оранжерее презентацию было нельзя,– сказала я, возвращая ему документы.

– Видите ли,– начал Бамбук,– мне казалось, что необычность обстановки позволит приглашенным журналистам увидеть проблемы нашего заповедника иными глазами. Наверное, меня подвела некоторая склонность к зрелищности. Мои родители были провинциальными актерами, и детство прошло рядом с театральными подмостками. Своим именем я обязан матушке, которая обожала Гарина. Вы помните короля в "Золушке"? Как он просил доброго волшебника сделать что-нибудь этакое, приятное всем присутствующим...

– Ваша любовь к необычному стоила человеческой жизни.

– Я глубоко сожалею о случившемся,– развел руки Эраст Леонидович,– но если вы пришли затем, чтобы обвинить кого-то из организаторов презентации в смерти журналистки, то это полная чушь. Сегодня в Интернете уже появился пасквиль, который порочит Фонд и называет гибель журналистки убийством. Харитонова приходила ко мне брать интервью, и, насколько я успел заметить, проблемы биологии ей глубоко безразличны. Ее статья "Бизнес на соцветиях" содержала массу нелепостей, и мы пригласили на презентацию Ольгу Харитонову специально для того, чтобы она поняла это и увидела, как увлекателен может быть мир растений.