Текст книги "Не-птица (СИ)"

Автор книги: Андрей Дёмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава 12. Несчастная

Наступили дни головной боли. Февраль оборвался, как сверкнувший по небу хвост молнии, и Новосибирск вступил в первую весеннюю оттепель. На улице приветливо светило солнышко, но коренные жители прекрасно знали: заглянувшее на пару дней тепло – лишь краткая передышка, за которой зима грянет с новой силой.

Из квартиры исчез уют. Закончились травы, купленные осенью. Горы книг частью полетели в мусорку, частью – обратно в библиотеку (моими стараниями). Их место заняли пепельницы и пустые бутылки, которые Иволга раскидывала по всему дому. У неё недавно закончился запой.

Сначала Ива молчала. Два дня прошло почти без слов и музыки, в течение которых мелкая только ела, таращилась в окно и спала. Ну, как «спала» – ворочалась, не в силах заснуть, не давая себя обнять и успокоить. Потом она пропала на три дня – вещи не забирала, на звонки не отвечала, ночевать не являлась. Когда я уже начал серьезно переживать, вдруг обнаружил Иволгу в кровати, вернувшись с работы. Девушка была смертельно пьяна: уронила на пол недопитую бутыль вина, не смогла до конца раздеться. Я уложил её и прибрался дома.

С того дня Ива пила две недели. В одиночку. Дома. Сидела на кухне, на койке или в углу комнаты, курила сигарету за сигаретой и глушила литрами дешевое пойло. Потом её тошнило. Такой я подругу еще никогда не видел. Волосы превратились в грязные патлы, макияж смылся, кожа побледнела, как при болезни, приобретя какой-то даже желтоватый оттенок.

Приходил Рус, попытался поговорить. Иволга швырнула в него бутылкой. Продолжила пить, но через три дня, наконец, остановилась. Сидела, глядя перед собой абсолютно пустым взглядом. Потом засмеялась – тихо, страшно, отвратительно. Я уложил её спать, и, впервые за это время, Ива уснула сразу и спокойно.

Проснувшись, подруга поплелась в ванную. Оттуда она выбралась часа через полтора, зато уже более-менее похожей на себя: держалась прямо, смотрела агрессивно и колко. Нашарила в кармане куртки помятую пачку сигарет и села на кровать, закурив любимый «Чапман рэд». Я печатал, делая вид, что не замечаю её взглядов. Сценарий на экране ноутбука подходил к концу.

– Она просто слабая, – сказала Иволга, – А свободу я найду. Да же?

Я посмотрел подруге в глаза. Соврать не получилось – просто пожал плечами.

– Ты пропила почти все деньги, которые мы откладывали.

Мелкая вздохнула и невесело улыбнулась.

– Придется потерпеть меня на пару месяцев дольше.

– Больше не пей.

– Не буду. От одного вида тошнит! – призналась Ива.

Остаток дня прошёл в настороженном ожидании, но красноволосая действительно пришла в себя – выпила литров пять воды, ныла на трещащую голову, а ночью обняла меня, как плюшевую игрушку. Я же лежал без сна, размышляя. Именно этот запой Иволги что-то оборвал внутри, причиняя тянущую, ноющую боль. Чувство было такое, будто струна на гитаре лопнула, хлестнув по пальцам, но последний её звук ещё висит в воздухе, медленно угасая. Больше всего мучила собственная бесполезность, невозможность помочь подруге. Хотелось быть значимым, тем, за чью спину Ива сможет спрятаться от происходящего. Проблема состояла в том, что прятаться красноволосая не собиралась.

***

На следующий день пришлось выбраться на работу, оставив Иволгу досматривать хрупкие утренние сны. Сердце было не на месте, тем более, что пришлось позвонить Руслану, сообщив, что с Ивой уже можно разговаривать. Вспомнив Милу, я уверился, что ни к чему хорошему визит Руса не приведет.

Работалось из рук вон плохо: погруженный в собственные тревоги, я путал столики, невнимательно слушал клиентов и вообще – всячески невольно саботировал работу кафе. Лена тоже ходила не в себе. Она, кажется, окончательно рассорилась со Светлицким, и теперь он обрывал телефон девушки. Лена попросила проводить ее домой, отказать было неудобно. Теперь, ожидая подругу у входа, я думал, как буду, в случае чего, отгонять её взбесившегося бывшего.

Накаркал. Из-за поворота с визгом вылетел «Hyundai», и одновременно с ним хлопнула входная дверь кафе. Леночка и Пашенька практически столкнулись носами, и помешать этому могла лишь моя незавидная фигура.

Он выбрался из машины, такой же, как и всегда: бородатый, хмурый и неимоверно хищный в этом своём спортивном костюме. Захлопнул дверцу и, сунув руки в карманы, сделал три шага, преодолев расстояние до крыльца. Там остановился, глядя на Лену. Она прижалась спиной к холодному стеклу двери, и смотрела на Светлицкого испуганным взглядом. Я стоял посередине, опершись на перила, делая вид, что изучаю ступеньки. Молчание затягивалось.

– Поехали, – наконец, приказал Светлицкий.

Лена не двинулась с места.

– Поехали, сказал! – и он сделал первый шаг вверх.

Общение с Иволгой неслабо раскрутило гайки в моей голове. Исчезла скованность в движениях, притихли комплексы, вечно шептавшие на ухо, а некоторые фобии так и вовсе вымерли. Именно об этом я думал, загораживая Светлицкому дорогу.

– Езжай один.

Это стоило сделать хотя бы ради выражения его лица. Напряженное недоумение быстро сменилось удивлением, потом осознанием и, наконец, яростью. Узловатые пальцы сомкнулись во внушительный кулак.

– Так и знал, что ты к ней примазался!

– Не трогай Глеба, – Лена, судя по стуку каблучков за спиной, оторвалась от двери и подскочила ближе.

– Заткнись, шлюха!

Следующим ощущением стала резкая острая боль в животе. Воздух мгновенно покинул легкие, а сверху, по спине, уже летел второй удар. От него я полетел вниз, считая плечами и спиной ступени. Их оказалось немного, но достаточно – выкатившись на асфальт, я понял, что прямо сейчас встать на ноги не могу. Нужно было хотя бы восстановить дыхание.

Устранив единственное хиленькое препятствие, Светлицкий преодолел оставшееся расстояние и схватил Лену за запястье.

– Давай, давай! Дома побазарим!

– Нет! – взвизгнула девушка и рванулась, пытаясь освободиться, но безуспешно.

– Пошли, я сказал!

– Надо же! Он сказал!

Мы втроем повернули головы на знакомый наглый голосок. С моей позиции Иволга выглядела почти по-архангельски – залитый заходящим солнцем кусочек усталой силы, посланный для защиты смертных. В аккуратной руке догорал окурок, а отросшая челка слегка прикрывала глаза девушки. Короче, эффектно, если смотреть снизу вверх. Очевидно, что с позиции Светлицкого она смотрелась иначе.

– Чё ты там вякнула?

– Уши помой, если глуховат, – мелкая подошла ближе. Носки кроссовок замерли у моей щеки. – Чего деревья бьешь? Природу надо беречь, раз уж она на тебе отдохнула!

– Чё? – он отпустил Лену и развернулся всем корпусом. – Тебе чё надо? Это – моя тёлка, не лезь!

– Бабуина спросить забыли! – Иволга подошла к машине и с размаху врезала по бамперу, – Где тут надо стукнуть, чтобы всё сломалось, а?

– Э!

Точка давления выбрана была идеально – Светлицкий потерял голову, едва нога Ивы коснулась его обожаемого «Хёндая». Сорвавшись с лестницы, он ринулся в атаку, как разъяренный носорог.

– Отошла от машины, шлюха!

Иволга предусмотрительно отскочила в сторону, так что схватить её за ворот куртки парню не удалось. Светлицкий, не ожидавший такой прыти, слегка помедлил, пытаясь разобраться в ситуации. Этого-то мелкая и ждала – точно поставленный пинок прилетел парню прямо под колено. Светлицкий взвыл отболи и сразу уменьшился в размерах, припав на поврежденную ногу, а Ива довершила начатое – в челюсть обидчику врезался маленький кулачок. Паша пошатнулся, но упасть не успел – с другой стороны красноволосая поймала его за ухо.

– Пошли, учиться будем! – и мелкая потащила Светлицкого к машине. Прижав его щекой к капоту, Иволга начала инструктировать: – Сейчас ты сядешь в эту гробовозку, нажмешь на педальку – и ни я, ни Кедр, ни Лена тебя больше не увидим, понял?! Вкурил, спрашиваю?!

Парень молчал, предпринимая попытки вырваться, но Ива пнула его, в последний на сегодня раз, в пах, и Светлицкий заорал от боли.

– Если хочешь сохранить яйца – кати их отсюда подальше, – и красноволосая, наконец, отпустила свою жертву.

Поверженный самец отполз за машину, потом, наконец, взял себя в руки и, забравшись внутрь, дал по газам. И всё это – не произнеся ни слова. Проводив Светлицкого взглядом, Иволга повернулась ко мне.

– Надеюсь, тебе отбили скучную часть мозга!

– Мечтай, – прохрипел я, поднимаясь на ноги, чтобы немедленно оказаться в объятиях Лены.

– Ты живой? Сильно болит?

– Да все хорошо, – я невольно обнял девушку и вдруг снова оказался во власти ее сладковатых губ, запаха апельсиновых корочек и тепла, спокойного ровного тепла.

Теперь Лена целовала меня, а не пашезаменителя. Это было приятно.

– Вот так всегда! – фыркнула Иволга. – Самое сладкое – деревянному!

В ответ Лена молча обняла её, прижав к груди. В этих объятиях было столько сестринского, что мне стало больно. Кажется, Иве тоже. Перед глазами опять стояли угловатое лицо, синие глаза и неровное каре.

– Ну будет, будет, – мелкая похлопала подругу по спине, – Всё уже хорошо, красавица. Сейчас мы тебя так проводим, опомниться не успеешь! А про бабуина забудь, хотя бы на сегодня. Ему теперь лечиться придется!

– Ты ему, вроде, ничего существенного не повредила, – заметил я.

– Это ты так думаешь! – Ива, приобняв Лену за талию, повела нас вперед по тратуару. – Я отбила самое дорогое – обезьянье самолюбие! Кстати, об отбитом! У тебя ничего не отваливается?

Я прислушался к ощущениям тела.

– Пока, вроде, нет. Болит, конечно, но терпимо. Жить буду!

– Расти большой! – добродушно хихикнула подруга.

***

С Леной попрощались без происшествий. Напоследок девушка одарила меня многообещающим взглядом, на который я смог ответить лишь виноватой улыбкой: Ива уже тащила прочь, и отказать ей сегодня мы не имели права.

– Хорош оглядываться, Мак-Грегор комнатный! Я ж могу и отпустить тебя к вожделенной жемчужине!

– Как мы высокопарно угрожаем! – расхохотался я.

– Ну а то ж! – ухмыльнулась мелкая. – От тебя да книжек понахваталась!

Мы шли рядышком по тротуару, так что, поддавшись порыву, я быстро обнял Ивушку. Та уткнулась носом в плечо, потом пихнула ладошками.

– Не буду с тобой обниматься, пока не переоденешься! За километр Ленкой несёт!

– Прям уж! Слушай, а как ты вообще у кафе оказалась?

– Погулять выползла! – отмахнулась подруга. – Две недели в четырех стенах квасила, с ума сойти можно!

Некоторое время мы оба молчали.

– Рад, что ты справилась, – наконец, признался я.

Маленькие пальчики тут же сжали мою ладонь.

– Я тоже. Ничего, прорвёмся!

***

А дома ждал Рус. Я еще год назад вручил ему запасные ключи от квартиры – на всякий случай (Иве мы тоже сделали комплект, не так уж давно), так что, когда мы ввалились в прихожую, на кухне уже шипел чайник, а друг ждал на диване со словарем немецкого.

– О! Скорая помощь! – обрадовалась Иволга. – А я тебе пациента доставила! Врачуй!

Меня бесцеремонно пихнули в руки «специалиста», попутно пересказывая события недавно начавшегося вечера. Руслан, серьезный до невозможности, только цокал языком и качал головой, ощупывая и осматривая мою многострадальную тушку.

– Вполне здоров, – заключил, наконец, друг. – Будьте осторожны. Этот индивидуум совершенно неадекватный, а ты, Ив, его здорово унизила. Не думаю, что на этом всё закончится.

– Я тоже! – мелкая прислонилась к дверному косяку и уставилась на книгу, которую Рус отложил на время. – Решился-таки?

Руслан посмотрел ей в глаза.

– Нам надо поговорить.

– Ну ещё бы! В последнее время всем чего-нибудь надо от несчастной девушки! Ладно, пойдем на кухню. Кедр, а ты сиди и мужественно тупи в стенку!

– Слушаю и повинуюсь, – проворчал я, вытягиваясь на диване. – С каких это пор у вас появились секреты?

– Не обижайся, – Рус покраснел и потупился. – Мне просто будет удобнее говорить наедине. Если хочешь, Ива потом расскажет.

– Даже если не захочу – все равно расскажет!

– Началось! – протянула Ива и потащила Руслана за собой. – Давай быстрее, а то все кости мне перемоете!

Я прислонился к стене и прикрыл глаза. Уйти в другую комнату – отличная идея, особенно, когда двери не закрываются, а перегородки стен из гипсокартона. В общем, если они не будут говорить шепотом, разговор я услышу.

– Ну? – Ива, судя по звуку, плюхнулась на стул. – Как твоя программа по обмену умниками?

– Собираюсь принять участие.

– Ну и красавчик! Должен же хоть кто-то из нашей шайки пользоваться мозгами!

– Ага.

– И ты решил поговорить, чтобы что?

– Чтобы прояснить ситуацию, – тяжело вздохнул Рус.

– Как по мне, ситуация вполне ясная. Но ладно, попробуй.

Несколько секунд они молчали друг на друга.

– Ты мне сильно нравишься, – наконец, признался Руслан.

– Я в курсе, – хмыкнула Иволга. – Надеюсь, это не помешает твоим планам?

– Не знаю. Возникает конфликт интересов.

Ива не выдержала и звонко расхохоталась.

– Русь, ты прелесть! Вот уж чего я еще никогда ни у кого не вызывала, так это конфликта интересов!

– Пожалуйста, отнесись к этому серьезнее.

– Ну не дуйся, солнышко! Просто ты забавно сказал. Давай налью чаю?

Должно быть, Руслан кивнул, потому что отчетливо звякнули чашки.

– Вот так. Теперь обрисуй проблему, пожалуйста.

Рус снова вздохнул.

– Я должен уехать. Но мне не хочется. Страшно и за себя, и за тебя, и за Глеба.

– Чего бояться-то?

– Ну, за себя страх самый естественный. Чужая страна, чужие люди. Одиночество. Страх не справиться.

– Ладно, допустим. А остальные?

– Пару месяцев назад я тебе рану зашивал. А что, если бы в тот момент я уже был в Германии?

Я представляю взгляд Руслана. Тревожный, прямой из под блестящих прямоугольных стекол. Взгляд мужчины, знакомого ответственностью.

– Ну, отправили бы меня в больничку. Думаешь, Кедр бы не сподобился?

– Ага. И что потом? Тебя находит отец, везет домой. Глебка снова закрывается в себе, находит, наконец, нормальную работу… И умирает. В смысле, как человек, как творец, как личность.

– Че это он умирает?

А Ива, наверное, стоит, опираясь на раковину тонкими руками, заведенными за спину. Челка падает на глаза, и мелкая то и дело её сдувает. Красавица.

– А ты не заметила, сколько Глеб стал писать, с тех пор, как ты появилась? А, ну да. Как бы ты заметила. Так вот, он никогда ещё столько не сидел со сценариями. И, насколько я мог заметить, получается всё лучше. Ты вдохнула в тексты Глеба новую жизнь, глубину. Боюсь, что, когда ты уедешь, этот огонь постепенно угаснет, так же быстро, как вспыхнул.

Они замолчали надолго, и тишина отдавалась в ушах осколками прозвучавших слов. В этот момент я впервые увидел самого себя со стороны. Каждую ночь за ноутбуком. Раньше бродил по Сети, теперь пишу. Пишу сцены, сочиняю истории, создаю и разрушаю жизни выдуманных людей. В стол. Почему?

– Я не знала, – сухо сказала Иволга. – Думала, он всегда так много пишет. Ладно, теперь у вопрос.

– Слушаю.

– Почему ты вообще рвешься в Германию, если и тут, в сущности, неплохо?

– Я уже говорил…

– Да, да, я помню. Синдром там какой-то открыли.

– Не открыли, а продвинулись в его изучении, – в голосе Руса прорезались неожиданно агрессивные нотки.

– И что? Почему ты решил объявить вендетту конкретно этой болячке?

В ответ Руслан как-то невесело рассмеялся.

– Чего ржёшь?!

– Просто ты очень точно выразилась, – наконец, успокоился он. – Это действительно вендетта. Взгляни на мои руки. Как тебе?

Я посмотреть не мог, но постарался припомнить. Обычные аккуратные ладони, бледные и мягкие. Средней длины пальцы, двигаются очень точно и быстро – Рус в детстве играл на пианино.

– Обычные лапы, чё, – подтвердила мои соображения Иволга.

– Вот именно, – в голосе друга я различил тот же надлом, что и в памятную ночь, когда он штопал Иве плечо. – Абсолютно обычные, среднестатические, нормальные. Каждодневное напоминание о моем обещании.

– Русь, я не понимаю…

– У мамы были очень длинные тонкие пальцы. До уродливости длинные, знаешь. Один из симптомов генетического заболевания. Синдрома Морфана. Еще один симптом, гораздо более неприятный – врожденная патология сердечно-сосудистой системы. Мама умерла от инфаркта, когда мне было двенадцать. И тогда я поклялся сделать всё возможное, чтобы ни один ребенок в мире больше не пережил такую боль и ужас. И сейчас клятва велит ехать в Германию, где я смогу понять синдром Морфана лучше и глубже.

Он проговорил весь свой короткий монолог очень быстро, поэтому в конце задохнулся и некоторое время молчал, восстанавливая дыхание. Иволга тоже не сразу решилась что-то сказать.

– Я тебе соболезную дважды. Во-первых, по поводу матери. А во-вторых – тому, как ловко ты похоронил собственную свободу под грузом прошлого.

– Тебе не понять, что это такое – каждый раз просыпаться с чувством вины за то, что вот он ты: умнее и здоровее всех, такой замечательный и обеспеченный, в то время как мать, давшая тебе жизнь, уже десять лет в земле. Эти отвратительные мысли, мерзкие шепотки в голове: «Тебе просто больше повезло». Не хочу больше видеть кошмары, в которых она обвиняет меня!

– Мама мертва, Русь. И ей уже нет дела до твоих психологических травм.

– У тебя нет права так говорить!

– Моя погибла в автокатастрофе. И ничего, не набрасываюсь на автолюбителей!

– Потому, что тебе плевать. Ты ищешь свободу, но поиски – лишь предлог для бегства, для ухода от ответственности и проблем!

– Я хотя бы вижу разницу между ответственностью и одержимостью!

Они перешли на крик, потом Рус вскочил и вылетел в прихожую. Я поднялся с дивана, Ива осталась на кухне – краем глаза заметил её силуэт со скрещенными на груди руками.

– Рус, погоди!

– Потом, – он схватил с вешалки куртку, шапку и шарф. – Не могу сейчас. Потом!

И хлопнул перед носом дверью.

Несколько секунд мы стояли, оглушенные неожиданным скандалом. Первой в себя пришла Иволга.

– Ну вот, поругались. Хоть совсем о свободе не разговаривай, обязательно с кем-нибудь расстанешься.

– Ты была очень жестока.

– Как и все, кто говорит правду, – дернула плечами красноволосая. – Ладно, раз нас тут больше никто не ждёт, предлагаю оттянуться. Поехали в клуб?

Я посмотрел ей в глаза.

– Ты же только что обидела Руса. Неужели совсем не жаль?

– Я лишь открыла ему глаза. Лгать себе и другим, чтобы никого не обидеть – вроде, твоя тактика?

– Что?!

– Пошла тусить. Ты – как хочешь!

На этом разговор оборвался. Иволга отправилась переодеваться, а я, прибитый резкими словами, оперся спиной на стенку. Конечно, ехать с ней никуда не хотелось, но оставаться одному, наедине с черными мыслями, было страшнее. Так что, когда красноволосая вышла в прихожую за курткой, я поплелся следом, чувствуя, как истончилась нить моего терпения.

Глава 13. Неверная

Никогда не был до этого в ночных клубах. Концерт «Би-2» в счет не идет – все-таки, это был концерт, а не просто тусовка. Так что, оказавшись посреди моря танцующих, пьющих и кричащих друг на друга людей (музыка гремела так, что крик превратился в необходимость), я растерялся. Настроение, и без того не радужное, окончательно обрушилось куда-то на пол, чтобы беснующаяся вокруг толпа его торжественно растоптала.

Протолкавшись к стойке, заказал первый попавшийся коктейль и, взгромоздившись на табурет, мрачно наблюдал за происходящим. Иволга, разумеется, попыталась вытащить меня на танцпол, но ей быстро надоело, и теперь красноволосая скакала там одна. Меня это вполне устраивало.

Танцевала Ива со вкусом, но как-то неправильно, не так, как раньше. Движения её, нарочито рваные, нервные, могли бы показаться красивыми, но я, не раз видевший, на что подруга способна, сейчас Иволгу не узнавал. Она словно специально делала как можно больше движений, выпадов, прыжков, чтобы побыстрее устать, чтобы выполнить какую-то программу.

Впрочем, я никогда не понимал, что творится в этой пустой голове. Принесли коктейль, и пришло время для моей «программы». Цель была проста: напиться, как никогда прежде, смешивать коктейли и забыть, хотя бы на одну ночь, что рядом существует одна мелкая невыносимая пакость. Я сделал глоток и стал думать.

Что мы в ней нашли? Ну, вот, посмотрите, господа присяжные, скачет эта неизвестно кто, несуразная, недоросшая, ярко размалеванная, какая-то вся нескладная и несформировавшаяся. А глаз не оторвать, голова кружится… Ну, положим, голова от коктейля и усталости, но ведь смотреть – одно удовольствие. Почему? Почему, когда Ива говорит, хочется слушать, когда танцует – хочется смотреть и запоминать, когда улыбается и смеется – любить?

А мы и рады любить. Ходим за ней по пятам, вывалив языки. У Руса хватило ума ехать подальше, Мила осознала и испугалась. А я? Что я делаю здесь, в клубе, ведь хочу домой, хочу в свой привычный, нормальный мир!

Выпил ещё, прислушался к ощущениям. Вообще-то, домой не хочется. Мне теперь нормально и на улице, и в клубе, и черт ещё знает, где. И ведь это тоже её работа, Иволга что-то во мне изменила. К лучшему, наверное.

Сделала свободнее.

– Налейте какой-нибудь другой.

Бармен загремел шейкером, а я прикрыл глаза, позволяя цветным вспышкам софитов заполнить голову. Свобода. Казалось бы, фундаментальное, простейшее понятие. А попробуешь сформировать для себя определение – с ума сойти можно. Раньше я считал, что свобода – это право оставаться в своем коконе, в квартире. Чтобы никто не трогал. Но Иволга пришла, распахнула окна, впустила в дом шальные сквозняки, выветрила пыль стереотипов и затхлые взгляды на мир. Вот только закрыть форточки после забыла, а ведь так и простудиться недолго.

Свобода – это сложно. И ведь мы уже полгода этой идеей живем, а всё ещё не знаем, есть ли вообще мифическая «свобода». Для Милы, например, её абсолютно точно не существует, но распространяется ли это на меня или Иволгу? Не знаю. Ива её бросила. Убежала.

Бармен, наконец, поставил передо мной следующий бокал. Этот коктейль оказался крепче предыдущего. Иволга уже скрылась из вида, совершенно ассимилировавшись с пестро-одинаковой человеческой массой. Я сделал еще один хороший глоток, чувствуя, как обжигающая ледяная жидкость прокатывается по горлу.

А потом Рус. Он наглядно продемонстрировал: человек может жить, сознательно отказавшись от свободы в пользу собственных убеждений и обязательств. И жить, улыбаться, засыпать спокойно. Значит, можно быть связанным по рукам и ногам, но оставаться в целом довольным своей жизнью человеком. Ива этого принять не смогла.

Она вынырнула из толпы, запыхавшаяся и шальная, веселая каким-то нехорошим, болезненным весельем. Улыбка до ушей, а глаза неживые, стекляшки. Плюхнулась на табурет рядом, сделала знак бармену.

– Сидишь?

– Сижу.

– Зачем тогда за мной поперся?

– Чтобы подобрать твою тушку, когда ты выдохнешься, и повезти домой.

– Да? – не дожидаясь своей порции, мелкая отобрала мой бокал и допила его содержимое. Потом наклонилась ближе к уху. – У меня план получше. Давай мы сейчас пойдем в одну из туалетных кабинок и сделаем там что-нибудь страшно некультурное? А потом вместе отправимся домой и продолжим уже культурно, под одеялком.

Мне стало противно. Подали третий за сегодня коктейль, который я демонстративно забрал и стал пить, глядя Иволге в глаза. Та подождала некоторое время, потом озорной огонек, заблестевший во взгляде еще минуту назад, растворился совершенно.

– Как хочешь, дерево. Я сама.

Что она там сама, мне было не интересно. Мелкая снова нырнула в ритмично двигающееся море, а я попросил повторить. Коктейль Ивы мне понравился сильнее всех.

Ну хорошо, Иволга – это свобода, Мила – невозможность свободы, а Рус – отказ от свободы. Кто же тогда ты, Глебушка? А Лена? По всему выходит, что Лена – человек, никогда не стоявший перед выбором между свободой и обязательствами. А я? Какую сторону этой философской проблемы составляю я?

«Дерьма в проруби. Плаваешь посередине, куда ветер подует. Ты у нас – контрольная единица. Человек, на которого в эксперименте судьбы не оказывалось влияния, и его суть – остаться таким же унылым и неизменным куском постоянства, на фоне которого можно будет определить изменения других, более интересных образов».

Как всегда. Глебка на обочине, Глебка хороший, он очень положительный, вы что, наш мальчик никогда ни во что не ввяжется. Примерный.

На пятом коктейле начало мутить, так что я решил закончить на сегодня. Итак, сосредоточимся, хотя бы постараемся. Говоря математическим языком, свобода представляется величиной переменной, подстраивающейся под конкретного человека. К примеру, для Милы свобода – быть с Иволгой, чем бы это ни закончилось. Для Руслана – избавиться от чувства вины перед мамой и самим собой. Для Лены свобода и безопасность – вещи примерно равные и друг из друга проистекающие.

А для Ивы? Я невольно поискал подругу взглядом и неприятно удивился: красноволосая уже пристроилась к какому-то высокому худощавому типу, с которым теперь танцевала почти в обнимку. Укол ревности я пропустил, было не до того. Глядя на девушку, я впервые по-настоящему задумался, что же ей нужно от жизни.

Отсутствие ответственности. Иволге нужно, чтобы за все её поступки отвечали другие. Она отлично научилась это делать: вроде, и Мила сама не захотела бежать с ней, неизвестно, куда, и Рус предпочел долг велению сердца. А Ива и ни при чем, совсем ни в чем не виновата. Очень выгодно.

Она все время бежит. Не только от отца – этому хотя бы есть оправдание. Есть ещё бегство от проблем, как давешний запой из-за Милы. Как там Иволга говорила? «Быстрые ноги помогают бежать от неприятностей, голова – расширять сознание, сердце – искать верный путь». Вот, в чем состоит её жизненный принцип.

Свобода Ивы – постоянный, не прекращающийся полет едва оперившегося птенца из клетки. Пигалица кричит от страха, машет крыльями чаще, чем нужно, едва успевает огибать препятствия – и всё время стремится вперед, подальше оттуда, где её так долго удерживали.

Птенец не задумывается, что за пределами клетки опасностей больше, чем внутри, его не волнует, что будет, когда невеликие силы закончатся, и придется где-нибудь сесть. Важно лишь убраться как можно дальше, что бы ни ждало впереди.

Ну, а что же делаю я сам? Почему до сих пор следую за этим птенцом, как слепой? Я люблю её? Не знаю. Говорят, любовь – это прекрасное и удивительное чувство. Предполагается, что, едва влюбишься по-настоящему, ты это поймёшь, ощутишь всей кожей, ударами крови в сосудах. Ничего подобного за собой не замечал. Сильные чувства вообще не для меня, всё выходит как-то вскользь, не глубоко. Не умею я ни любить, ни ненавидеть по-настоящему. Обижаться – всегда пожалуйста, дружить – тоже неплохо. Да и девушки мне всегда «нравятся». Слово противное, порожденное именно нашим бездушным и пустым веком. Нравится человек. Будто вещь или погода, никакой серьёзности.

Но ведь мы все – дети своего времени. Кого винить за собственную неспособность сосредотачивать чувства? Родителей, воспитавших сына по принципу «как бы чего не вышло»? Общество, лишившее меня и ровесников свободы поступков? Самого себя, слизняка бесхребетного?

По большей части, всё равно. Поиск виноватых – это почти что размашистые удары по воздуху, когда избивший тебя противник уже дома сидит и чай пьёт. Главное – что теперь делать?

«А ничего с этим не сделаешь, Глебка. Ты – продукт мира вокруг, сам себя вылепивший таким, каким стал. Мир виноват, ты виноват, все вокруг виноваты, а плохо сейчас только одному конкретному парню, потому что он перепил и совершенно расстроился. Ты не герой этой истории, лишь резонёр-летописец. Плетешься вслед за блистательной красноволосой бестией, фиксируя её похождения. С Иволгой по ходу повествования может что-то случиться, у неё будут терзания и какой-то внятный финал, а ты так и останешься никем. История закончится, и для всех вокруг ты опять перестанешь существовать».

После этой мысли меня, вроде, отпустило. Черт, не зря говорят, что коктейли – зло! Пора завязывать, здесь стало совершенно нечем заняться! Я огляделся, чтобы выловить Иволгу. Её нигде не было – ни на танцполе, ни около него, ни рядом со стойкой. По спине пробежал нехороший холодок, но в этот момент Ива вышла из боковой двери, за которой располагался мужской туалет. Вышла не одна, а в компании все того же худощавого урода. Глянула на него липким, масляным взглядом, стёрла что-то с губ и протянула раскрытую ладонь. Хмырь что-то отдал девушке, и на этом они расстались. Красноволосая направилась ко мне.

Внутри будто запустили ледяной душ. Я смотрел на её легкую, даже пляшущую походку, и уже не чувствовал ничего. Меня тошнило от коктейлей, от клуба вокруг, от самодовольного выражения лица Иволги. Но я стиснул зубы и заставил себя сделать вид, что ничего не видел.

– Ну чё, накидался? – она оперлась на стойку, не оборачиваясь ко мне. – Бармен, тащи какую-нибудь крепкую дрянь, на посошок!

Расплатившись, Иволга разжала кулачок, где обнаружился маленький пакетик с единственной таблеткой. Посмотрела на него, быстро вытряхнула себе в рот и залила прозрачным коктейлем. Поморщилась и сглотнула. Вокруг загремела какая-то особенно отвратительная музыка.

Я смотрел. Время будто совсем перестало идти, и я смотрел. Что Ива только что приняла? Это же… Это то, что я думаю? Пожалуйста, пусть это будет не то, только не то!

– Воротит уже от твоей рожи! – она тряхнула бардовой челкой и уставилась куда-то в пространство. – Мы домой сегодня поедем, или ты корни пустил?

– Что это?

– Клуб, дерево!

– Что ты приняла?!

– Витаминку! – огрызнулась мелкая. – Короче, я валю. Делай, что хочешь.

***

Естественно, ушли мы вместе. Поймали такси. Я сел на переднее сидение, Иволгу уложил на заднее. Потихоньку поехали, благо, основные пробки в городе уже рассосались.

Накрывать её начало примерно на полпути к дому. Красноволосая издала какой-то странный звук – не то хихикнула, не то откашлялась – и заговорила. Больше она уже не затыкалась, пока не уснула, гораздо, гораздо позже.

– Ты скользкий и мерзкий. Я вот лежу, расплескалась по салону, а тебя не коснусь, противный. От тебя можно плесенью испачкаться.

Таксист глянул на неё в зеркало заднего вида. Я покачал головой: перепила, не обращайте внимания. Ива же продолжала:

– Ты виноват, всё ты. Зачем отпустил, что ты столбом стоишь, дерево, дерево, глупое, пустое, трухлявое! Стоит, дупло разинул, смотрит на меня, а мне плохо, тошно от глаз, от взгляда бессмысленного. Ну скажи хоть слово, сдох там что ли?

– Дома поговорим.

– Не буду говорить, я с тобой не разговариваю!

Она помолчала секунды три, потом опять стала ругаться. Я уже не отвечал, просто смотрел в окно, где опять растягивался и проносился мимо заледенелый Новосибирск. Сегодня мы с Иволгой сломали что-то важное, чего ещё сами не успели осознать и попробовать. В груди саднило, в голове царила звенящая, оглушительная пустота. Никаких мыслей, лишь чувство потери.