Текст книги "Орден для поводыря"
Автор книги: Андрей Дай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
С чего бы начать-то? Где-то тут я письмо от Петра Данилыча Нестеровского откладывал, из Каинска. Созрел, поди, клиент. Раньше от него только ежемесячные отчеты в канцелярию поступали. А тут личное мне послание…
Только взял конверт в руки, ввалился один из Васькиных приказчиков. Удивленно вскинул брови, обнаружив его превосходительство сидящим на постели по-турецки, раскладывающим многочисленные бумаги на коленках. Выдохнул что-то похожее на «ух» и доложил, что их благородие господин Бийский городничий прямо-таки жаждет меня видеть.
Я тяжело вздохнул. Вот чего, спрашивается, этому неугомонному Жулебину неймется? Солнце уже за горизонт село, и синие сумерки вот-вот в ночь обратятся. По мне, так совсем неподходящее времечко для визитов. Однако пришлось подыматься и идти. Острый приступ любопытства уже сбил, остальные сообщения могут и подождать полчасика.
Оказалось, что титулярный советник явился, дабы меня к себе на подворье зазвать. И решить эту беду за полчаса никак невозможно.
– Отужинать-с, ваше превосходительство, – до конца так и не разогнувшись, глядя на меня от этого как-то исподлобья, пояснил Иван Федорович. – Так сказать-с, окажите честь, значицца.
М-да. Мои племянники не уставали приговаривать, что птица, прилетевшая поздно, пролетает мимо. Я уже часов пять в городе, а он только проснулся. Ладно, пока донесли, пока прислугу настропалил, пока список яств согласовали… Но пригласить-то давно уже мог, не тянуть до последнего.
Вечер был прекраснейшим, и тащиться куда-то на ночь глядя с перспективой испортить чудное мое настроение совершенно не хотелось. Однако и ссориться с покладистым, не обижающим местных купцов полицейским не стоило. Тем более что и вопросы к нему имелись… Этакие… Скользкие. Политические.
– Благодарю, господин городничий, отужинал уже, – чуточку улыбнулся я растерянному чиновнику. – А вот не выпить ли нам с вами, милостивый государь, водки? Артемка!
Подождал минуту, пока шустрый хлопчик вынырнул из боковой двери.
– Собери нам с Иваном Федоровичем вина хлебного где-нибудь на улице. Ну и к нему все что нужно…
– Сей момент, Герман Густавович, – понятливо кивнул казачок и исчез. И только по зычным командам распоряжающегося гилевскими слугами денщика как-то можно было отслеживать его перемещение.
– Там и на стол уже прибрали, – попытался возразить городничий.
– Да полноте вам, – отмахнулся я. – Я ведь не завтра отбываю. Успеем еще отобедать. Вот хоть бы и завтра приду. А сейчас вроде как вы у меня в гостях…
В дверях мелькнул успевший все приготовить Артемка, однако городничего пришлось тащить буквально силой.
– Там и Дионисий Михайлович дожидаются, – упирался настырный чиновник.
– А гм… Дионисий свет Михайлович у нас кто? – придерживая незваного гостя, чтобы не сбежал, поинтересовался я. Очень уж имечко у незнакомца… неожиданное.
– Это друган мой… мм… окружной врач, господин Михайловский. Ну, он… э-э-э… чина не имеющий, ваше превосходительство.
– Что же это вы так? – мягко пожурил я Ивана Федоровича. – Докторов и так мало, а вы приятелю вашему чин испросить постеснялись?
– А вот и нет, ваше превосходительство.
– Так ведь, похоже, таки да.
– Да нет же, ваше превосходительство. Я в прошлом годе Александру Ермолаевичу прошение отсылал в Барнаул. Так он резолюцию наложил, дескать, господина Михайловского, будучи на то его желание, назначить на Зыряновский рудник доктором. Даже майора сулил или коллежского асессора…
Обычный, принесенный из какой-то горницы стол поставили прямо под ветви, устало пригнувшиеся от тяжести поспевающих маленьких яблочек. Два плетеных кресла в тени. Запотевшая бутыль с парой рюмок на салфетке, плошка с горстью соленых огурцов, тарелка розового, с прожилками, сала. Не хватало лишь художника, способного запечатлеть в веках этот милый любому мужскому сердцу натюрморт. Осталось только шепнуть денщику, чтобы послал кого-нибудь в дом городничего пригласить этого доктора.
– …вот и остался Дионисий Михайлович без чина, ваше превосходительство, – не решаясь сесть вперед меня, стоя у кресла, закончил рассказ гость.
– Я так понимаю, вы с господином Фрезе общий язык найти не сумели, – подытожил я. Еще одна приятная новость за сегодня. Мой план как раз в том и состоял, чтобы под горилку, когда бийский начальник разговорится, выяснить его отношение к хозяину Алтайских гор.
– Так я ж и говорю, ваше превосходительство…
– Да что же вы все меня этими превосходительствами-то тычете, дорогой мой Иван Федорович? Давайте уже по-простому, по имени с отчеством, коли за одним столом сидим.
– Почту за честь, ваше… Герман Густавович.
– Так что там с нашим общим знакомцем? Я имею в виду барнаульского начальника.
Откуда-то из-за плеча материализовался Артемка. Коварно мне кивнул и умело разлил почти прозрачную жидкость по рюмкам.
– Будьте здоровы, Иван Федорович. – Едва-едва прикоснулись тоненькими стеклянными стеночками, обозначив требующееся по древнему ритуалу, выпили.
– Вот я и говорю, господин губернатор, что не захотел Дионисий на старости-то лет в дыру подземную лезть. Ему ведь этой Пасхой шестьдесят четыре случилось. Уже внуков боле двух дюжин…
– И что? Всю жизнь так нигде и не служил?
– В Бобруйской крепости, что в Минской губернии, гарнизонным лекарем служил. А в одна тысяча осьмсот шисят третим годе вывели его в войска Польшу усмирять. А там он пленного бунтовщика пользовать кинулся. Так нашелся скотина, донос жандармам составил. Дескать, сочувствует лекарь Михайловский…
– И вот он здесь, – кивнул я.
– Точно так-с, Герман Густавович. Точно так-с. Он мне еще из Казани послание выслал. Так я друга своего старого с пересыльной на Убинке и подобрал. Да надоть было б ранее. Не подумавши это я. Дионисий всегда к наукам стремился. И в Сибирь вот одни книги привез. Чуть голодом не пропал. Благодарение Господне, есть еще добрые люди, не дали пропасть христианской душе.
– Книги?
– Вашство! – отвлек меня Артемка, взглядом указывая на появившегося в раскрытой калитке низенького, удивительно похожего на скромного хоббита в очках, человечка. Сто против одного, он бы так и не решился переступить воображаемую границу, если бы кто-нибудь его не пригласил.
– Входите! Входите же скорее, Дионисий Михайлович, – от всей души забавляясь, крикнул я. И добавил про себя: «В сад! Все в сад!»
Жулебин вскочил, чуть ли не бегом кинулся к врачу. Пока они… блин, слово-то подходящее трудно подобрать… Дрейфовали! Во! Пока они дрейфовали к нашей яблоньке, приказчики успели притащить еще одно кресло, рюмку и добавить соленостей на стол. И были гилевские мо́лодцы, конечно, расторопны, ну уж никак не метеоры.
Потом нас представляли. Причем чувство у меня такое появилось в процессе, будто какому-то герцогу или принцу крови рекомендуют заштатного губернатора. В роли заштатного, конечно, я. И, как ни странно это звучит, был я этим весьма озадачен и…
Да какого хрена! Я в ярости был просто. Сам понимал, что грешно ревновать к убогому, что наверняка что-то очень старое и значительное связывает двоих этих людей, что этот старый лекарь местному городничему в миллион раз ближе и дороже, чем молодой да нахальный заезжий начальник. Понимал. И боролся с собой. Но в глазах было темно от гнева.
Я, клянусь бессмертной душой Германа, стал уже и к горлышку бутыли присматриваться, что на столе между нами стояла. Очень мне захотелось покровительственно похлопать ею по розовой, как попка младенца, лысине этого принца-герцога. Да замер на месте, пораженный размахом Божьего промысла. Потому что этот… гарнизонный лекарь вдруг выдал, ничуть не смущаясь моими чинами:
– А вы, хи-хи, подишко-сь, тот самый коновал, что извозного мужичка на тракте суровой ниткой шил? Ладно хоть спиритусом хватило соображения изъян обработать.
– Водкой, – поправил я веселящегося «хоббита», продолжая размышлять о том, как же чуден свет и как велик Господь, сподобившийся каким-то образом свести незнакомого мне каинского врача, этого ссыльного лекаря и меня.
– Что, простите?
– Это водка была, не спирт!
– Да? Григорий Федорович доносил весть о спиритусе… Но тем более, тем более… Хи-хи. Чудесно, что извозчику тому до округа живым добраться случилось. Сколь верст-то раненого к врачу везли?
– Двести с чем-то, – пожал плечами я. – Да и не нашлось в Усть-Тарской почте шелковых нитей. И из всего антисептика только хлебное вино.
– Так вы что же, сударь мой, – взглянул на меня поверх очков врач, – специально изъян гм… водкой? И зачем же, позвольте на милость?
– А вот это вы мне сами скажите, лекарь, – хмыкнул я, переходя в наступление. – Уж вам-то это должно быть известно. Зачем следует раны мыть и спиртом обрабатывать? Я еще и тряпицу с иглой да нитью в водке вымочил. И руки протер.
– Да-а-а? – растерялся Михайловский. – Экий вы оказывается… Быть может, вы и труды профессора Земмельвайса изучали?
– И Пастера, – кивнул я, судорожно пытаясь припомнить, кто таков этот профессор с именем, больше подходящим какому-нибудь повару. «Semmelweis» в переводе означает «витрина кондитера». За Пастера я не переживал. Что такое пастеризация и кто это открыл, в советских школах в шестом классе изучали.
– Вы имеете в виду его сообщение о мельчайших грибковых организмах, вызывающих эффект брожения в виноградном соке?
– Я имею в виду его работы о микробиологическом начале некоторых болезней.
Мамочка! Какому святому помолиться, чтобы француз что-нибудь подобное уже выдал?! Иначе этот хоббит меня разделает под… Сарумана… Или Саурона?
– Очень, фантастически интересно! – обрадовался Дионисий Михайлович. – А я, грешным делом, опасался, что нам решительно не о чем будет говорить. Что ж ты, милый друг Иван Федорович, не сказал мне, что молодой человек столь замечательно образован? Вы, юноша, простите, запамятовал, где имеете честь служить?
– При губернском правлении ошиваюсь, – улыбнулся я. – А вот откуда вы, гарнизонный врач, узнали о необходимости профилактического обеззараживания? Этот, как вы сказали?.. Григорий Федорович Седякин? Пусть будет Седякин. Он, подозреваю, у вас учился. А вот вы?
– Это Герман Густавович Лерхе, новый томский губернатор, – громко прошептал Жулебин на ухо Михайловскому.
– Ой, Ваня, перестань! Какая разница, новый наш молодой друг или старый! Разве же не чудно, не прелестно наблюдать, какие замечательные потомки следуют за нами! Какие образованные и интересующиеся люди! Это же превосходно, мой старый друг!
Одними бровями я велел Артемке наливать. Искренне вдруг захотелось выпить с этим удивительным старичком.
– Лет этак пятнадцать назад… Да, Иван Федорович? Сколько твоей младшенькой? Ну вот, значит, шестнадцать. – Маленькими глоточками, совершенно не поморщившись, старый доктор выпил рюмку водки и, даже не подумав закусывать, как ни в чем не бывало продолжил рассказ: – У жены нашего гарнизонного офицера, штабс-капитана Жулебина, подходило время родить дитя. А нужно сказать, мадам Жулебина – дама привязчивая. При прежних родах то горячка к ней привяжется, то еще какая напасть. Насилу отходили. Вот и стал я, значит, искать, как другие доктора с родильными горячками битву ведут. Тут и попало мне в руки известие молодого венского врача Игнаца Земмельвайса о том, что, дескать, следует руки и стол для родов раствором хлорной извести обрабатывать. Дабы инфекции не могли проникнуть в ослабленный организм. Время у госпожи Жулебиной подходило, так что я и решился испытать…
В общем, успешный исход испытаний австрийской методы доктор перенес на всю остальную лечебницу крепости. И сразу заметил, что осложнений после операций стало значительно меньше.
Ощутив реальную пользу от нововведений, Дионисий Михайлович принялся с энтузиазмом внедрять и другие научные открытия. Сначала – эфир для наркоза во время операций и кипячение инструментов и бинтовального материала. Потом, используя финансовую помощь от офицеров гарнизона, завел аптеку, где изготавливал небольшие партии описанных в медицинских журналах снадобий. В аптеку, нужно сказать, очень скоро стали обращаться и статские врачи округа и города.
За пятнадцать лет престарелый врач много чего успел. Выучил десяток молодых докторов – Седякин лишь один из них, – опубликовал несколько статей в специализированных изданиях. Вел обширную переписку. В том числе, кстати, с Пироговым, который даже пробовал зазвать гарнизонного лекаря в Санкт-Петербург. Безуспешно. Михайловский оказался жутким домоседом и совершенно нечестолюбивым человеком. Пользовать больных и добиваться в этом успеха – вот и все, чего он хотел. И сама мысль о суете переезда его донельзя пугала.
Вот и мне отказал, когда я его в Томск стал приглашать. Обещал целый медицинский центр ему выстроить, с больницей и лабораториями. Он только руками на меня махал. «Куда же я от дружочка своего?» – приговаривал. Я предложил и бийскому городничему пост в губернской столице найти, но тут уже и Жулебин в отказ пошел. Оброс, говорит, здесь родней да друзьями-приятелями. Был бы, говорит, помоложе…
А вот от заведования окружной больницей старый врач отказаться не смог. Плевать, что ее и нет еще вовсе. Построим. И учеников экспериментатору подберем. Жаль, конечно, что не в Томске, но медицинский НИИ у меня в губернии будет.
Пообещал описать все новое, что я будто бы вычитал, и честно писал два дня. Даже письма оставил невскрытыми, нечитаными. Народ праздновал Успение Пресвятой Богородицы. Колокола на каменной Успенской церкви, или, как ее называли старожилы – на Казачьем соборе, выли что-то заунывное. Меня, как лютеранина, православные обряды не касались, так что я занял время праздников работой.
Глава 5
Дороги и новости
Семнадцатого августа, в понедельник, мы покинули гостеприимный Бийск. Один из моих конвойных казачков оказался родом из этих мест и обещал торными, малоезжими дорожками вывести нас на Кузнецкий тракт. Пусть по узким тропкам не разгонишься и почтовые станции остались сильно западнее, зато таким макаром экономилось не меньше пяти дней пути. Разглядывать особенно оказалось нечего, горы остались на юге, так что я приспособился прямо на ходу, в седле изучать свою корреспонденцию.
Каинский окружной судья, как я и предполагал, писал по поводу угольных копей. Дескать, связался с уважаемыми людьми, которые и просветили, что печи топить углем не очень хорошо, ибо прогорают быстро. А вот для пароходов и кузнецов топливо весьма нужное и полезное. И даже будто бы, если уголь будет хорош, то и уральским металлистам его можно отправлять. Правда, как это сделать без железной дороги, Нестеровский не уточнял.
Зато хвастался, что нашел знающего человека на Урале, который согласился поехать в глухую Сибирь организовывать добычу минерала. Зимой этот маркшейдер может прибыть в Томск, где к тому времени мы, «ежели Ваше превосходительство уговор наш помнит», уже должны оформить регистрацию в Минфине нового товарищества. К весне же, до вскрытия рек, в Колывань должен прийти обоз с переселяющимися для работ на руднике крестьянами, которых ушлый чиновник попросту выкупил у российских помещиков.
Мы с Герой были в шоке! Крепостная повинность уже четыре года как отменена, а людьми продолжали торговать?! Следовало срочно, немедленно прояснить этот скользкий вопрос. Только сделать это из деревни Марушки, что верстах в тридцати на северо-восток от Бийска, было никак невозможно. Пришлось унять приступ любопытства, читая другие письма.
Проштампованные министерскими оттисками послания отложил подальше. Никакого желания вникать в официальные бумаги не находилось. К ним же добавил конверты, подписанные Фризелем и Фрезе.
Размытая печать на письме от Пестянова утверждала, что принято оно к отправке из Колывани. Это и оказалось самым интересным в послании. Остальная, доводимая до моего сведения информация была вполне предсказуема.
Горное начальство воровало в совершенно беспредельных количествах, с совершенно фантастической изобретательностью. Урожайные годы решением Горного совета объявлялись неурожайными. Крестьянам будто бы выдавалось вспомоществование из казенных продовольственных магазинов. На самом деле государственное зерно продавалось купцам и закупалось новое для пополнения запасов. Естественно, в связи с неурожаем – существенно дороже.
Выделенные на геологические изыскания средства делились прямо в Барнауле. Фрезе выписывал требование к старостам поселков и деревень оказывать всяческое содействие горным инженерам, и те попросту грабили крестьян. Сообщалось о многочисленных фактах вымогательства мзды за «неподкоп». Это когда геологи с большой дороги утверждали, что требуется рыть шурфы прямо под домом какого-нибудь излишне дерзкого земледельца, и тому не оставалось ничего иного, как платить, чтобы избежать слома строений.
Приписывались объемы пустой породы в серебряных рудниках. Бралась дань за «перевес» сдаваемого старателями золотого песка. Приписывалась стоимость доставки на заводы древесного угля, как и сама цена на уголь. Егеря казенных лесных дач требовали плату с туземцев за сбор сухостоя в лесах, а сами егерские должности продавались горными начальниками.
Межевые начальники обманывали крестьян при землеотводах. А при любых проявлениях недовольства в дело вступали Барнаульский батальон и Горная Стража, набранная из кого попало, – лишь бы кровь не боялся лить и приказы выполнял не обсуждая.
Варежка приводил список свидетелей и перечень документов, которые ему удалось каким-то образом добыть. Этого было, даже по мнению скептически настроенного Германа, достаточно, чтобы отправить большую часть барнаульских лиходеев осваивать просторы целинного Сахалина.
Сам чиновник по особым поручениям испрашивал моего дозволения отбыть в Каинск, дабы встретить возвращавшуюся из Первопрестольной супругу и организовать доставку всей семьи в губернскую столицу. Кроме того, мой уникальный сыщик просил пока не нагружать его дополнительными заданиями, потому что намерен был заняться подготовкой старшего сына к сдаче вступительных испытаний в томскую гимназию.
Интересно, как бы я мог ему запретить? Особенно учитывая тот факт, что лишь приблизительно знал, где нахожусь, а он все равно уже на пути в Каинск. Да и не стал бы я этак-то вот благодарить одного из самых ценных своих сотрудников. На первом же привале, у Верх-Яминской деревеньки, записал в блокнотик напоминалку – выделить Варежке премию. За ценнейшие сведения и на обустройство семьи.
Наугад вытянул следующий конверт. Не глядя на обратный адрес, вскрыл. Оказалось, от Менделеева.
Пробежал глазами шапку. А то я не знаю, что сейчас положено писать «во первы́х строках» любого письма. Мы с Герочкой и сами поднаторели уже. Особенно когда выяснилось, что все пишут с ошибками. Вообще – все. Есть несколько слов, которые положено писать с «феты», а не с «эф». Слава Всевышнему, их не так много. «Ятями» тоже кашу не испортишь. После «мягкого знака» эти символы ставить не принято, а в остальном – кто во что горазд. Складывалось стойкое впечатление, что учебники по русской грамматике только учителя грамматики изучают, остальные корябают что-то относительно читаемое, и всех все устраивает. Теперь уже я вспоминал свои переживания с грустной улыбкой. Стоило из-за пустяков нервы тратить…
В основной части своего послания Павел Иванович сообщал мне о результатах переписки с целым рядом господ, занимающихся прикладными науками. Все-таки высокой организации ума этот Менделеев. Не поленился свести основные вопросы, задаваемые потенциальными переселенцами, в единый список. Особенно отметил ту информацию, которую уже довел до сведения ученых. То, что касалось условий их проживания и размера жалованья, мы еще в Томске тщательно обговорили.
Большинство изъявивших желание развивать сибирскую науку молодых господ интересовались оборудованием обещанных лабораторий, возможностью закупок за рубежом приборов, требующихся им для исследований, и укомплектованностью персонала. Павел Иванович считал, что начинающие профессора опасаются ехать в неизвестную Сибирь: им было бы легче, дозволь мы им захватить с собой помощников и лаборантов.
Так почему нет?! Невелики расходы. Другой вопрос – хватит ли квартир во втором доходном доме и как быстро смогут построить лабораторные корпуса. Да и вообще – принято ли сейчас вести строительство зимой, с тем чтобы к приезду ученых здание Томского технологического института было готово.
И почему я раньше не озаботился поисками достойного администратора на должность директора этого моего научного центра? Такого, чтобы и в исследования нос лишний раз не совал, и слишком большой воли не давал. Чтобы четко следил за исполнением моего «госзаказа». А мне в голову один Хныкин, каинский окружной казначей, шел. Я решил, что пока время терпит. Не найдется кто-нибудь более… подходящий – хорошо. На крайний случай буду иметь в виду этого донельзя назойливого Хныкина. Так-то мужик вроде деятельный и организатор неплохой, по-хранцусски шпарит. Вдруг получится у него найти общий язык с учеными?
Я поймал себя на мысли, что так и не могу поверить в возможность переезда сколько-нибудь толковых деятелей науки ко мне в Томск. Быть может, Герин сарказм заразным оказался или просто здравый смысл подсказывал, только мнилось мне, что прикатят непризнанные гении, станут грудь колесом выгибать – вот, мол, мы какие, не побоялись в Тьмутаракань дремучую приехать, а вместо так необходимых губернии, да и чего уж там – всей стране открытий станут эти залетные изобретать перпетуум мобиле[2]2
Perpetuum mobile – вечный двигатель.
[Закрыть] за мои деньги. Контракты, что ли, с ними заключить на конкретные изыскания?
Кстати, про деньги. Понятно уже, что всю эту научную ораву я из не слишком толстого губернского бюджета не прокормлю. А значит, нужно сразу настраиваться на то, что тратить придется свои кровные, тяжким трудом заработанные. Хорошо бы, конечно, хоть какую-нибудь скромную прибыль с этого института получать, но и баланс без убытков меня бы устроил… А еще лучше кого-то еще, какого-нибудь богатенького буратину к делу привлечь. Хотя бы в порядке братской помощи. Неужто у нас меценаты перевелись? А я бы уж и на премию имени Господина Толстосумовича Спонсорова расстарался…
Было у меня где-то письмецо от золотопромышленника Асташева. Все у старого прохиндея есть, а вот научной премии его имени – нет… Но он следующим станет. Я тут еще у Менделеева интересные новости вычитал о моих ненаглядных тринитротолуоле и гексагене.
Мои дилетантские выкладки Павел Иванович отправил своему младшему брату Дмитрию. Он от предложения попробовать синтезировать два новых вида взрывчатых веществ отказался, но все-таки передал мои сведения директору Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, профессору Николаю Николаевичу Зинину. Тот, по словам Дмитрия Ивановича, как раз проводит изыскания с соединениями нитроглицерина и вообще интересуется мощными взрывчатками. Совместно с Василием Фомичом Петрушевским они изобретают способ сделать нитриты менее восприимчивыми с детонации… Это, как я понял, они динамит пытаются сделать. Менделеев-младший и адрес профессора дал, чтобы мы могли далее уже напрямую переписку вести. Подсказать, что ли? А то как-то нехорошо выходит. Изобретают динамит двое русских ученых, а патент получит какой-то Нобель…
Или уже ну его? Тол, по моему скромному мнению, куда удачнее и практичнее динамита. Обязательно нужно профессору написать. В идеале Суходольскому к новому строительному сезону на Чуйском тракте пудов пять взрывчатки не помешали бы. Я сделал пометку в блокнотике.
Вокруг – елки, совсем не похожие на те, что придают новогодним праздникам характерный запах. Вдоль едва-едва наезженной колеи высятся настоящие гиганты елочного царства. Елки-императрицы. Высотой метров двадцать, с размахом нижних ветвей по меньшей мере метров шесть. При этом суперлапы многократно переплетались с такими же соседскими, образуя совершенно непроглядную, непроходимую черную тайгу. Урядники покрикивали на молодых казаков, чтобы те и не думали заходить в глубь этого леса дальше чем на десяток шагов – можно и не выйти потом. В этом буйстве жизни очень быстро пропадает чувство направления, а густая хвоя глушит все призывы о помощи.
Кавалеристы с тронутой сединой бородой пугали молодежь жуткими байками о найденных в сибирских джунглях скелетах. Рассказывали, что даже временами случающийся в этих местах совершенно тропический ливень можно спокойно переждать, забравшись к самому стволу охраняющих дорогу елочек. Там всегда сухо, всегда чуточку теплее, чем снаружи, и даже зимой не бывает снега.
Моя Принцесса с узкой дороги никуда уйти и не стремилась. А я – тем более. Так что можно с чистой совестью бросить поводья и заняться чтением.
Пакет от Асташева оказался неожиданно толстым. Письмо, написанное крупным, почти детским почерком, было аж на трех листах беленой, толстой, дорогущей бумаги. Даже неловко как-то стало браться за эти украшенные вензелями листы грязными руками, испачканными еловой смолой и воняющими конским потом.
Высокий стиль канцелярской переписки. Послание томского миллионщика логично и последовательно, как «в ответ на исходящее послание за номером… довожу до Вашего сведения». Текст, даже на мой неискушенный взгляд, переполнен ошибками, но содержание на высоте. Опыт – он и в Африке опыт.
Иван Дмитриевич извещал меня о том, что его сын Вениамин Иванович прислал в Томск письмо, в котором снова поднял тему об организации собственного кредитно-финансового института. Вениамин пытался убедить родителя, что собственный банк вовсе не станет бессмысленным замораживанием средств, а, напротив, позволит, не используя собственные вложения, еще более расширить изыскательские и промысловые возможности семейного предприятия.
Вот хитрый золотопромышленник и подумал, что «коли Вы, милейший Герман Густавович, и далее фабрикациям сибирским попечительствовать намерены, так банк и вам вельми полезен станет. У Вас и людишки знающие имеются, и капиталом Господь Всемилостивец не обидел. О чем мне доподлинно от столичных знакомцев известно».
Вот так вот. Не у одного меня своя разведка имеется. Разузнал обо мне все, вычислил, взвесил и признал годным. Но чтобы меня окончательно добить, добавил: «Я же по-родственному Вам содействие всеми силами оказывать стану, ведь Вы как сын мне стали. И к заявленному Вами капиталу столь же великий за сына положу».
Как хочешь, так и понимай. Или – смотри, я твои деньги удвоить готов, строй свои заводы, приятель. Или – строй что хочешь, только половину отдавать не забывай. Впрочем, мне как раз все равно, так или этак. Если бы я поставил себе цель просто мошну набить, так давно бы бюджет в лучших традициях «сверхновой» русской истории попилил. И встречные финансовые потоки бы устроил, и дефицит, и откаты, и прочие стихийные бедствия…
«…Давеча проездом бывал у меня красноярский купец и золотодобытчик Михаил Константинович Сидоров. Он-то все с прожектом носится соединить Сибирь с Европами через Ледовый океян. Вот и в этот раз из Англии, что ль, через Томск в родные пенаты ехал. Так я ему о Вас самые наилучшие рекомендации дал. И о банке, что отпрыску моему заместо светлой мечты, также сказывал. Так и Миша в участии согласился. И столь же готов серебра отсыпать, сколь и другие в складчину. Вот и Вам, Герман Густавович, я раба Божиего Михаила рекомендую. Он ведь с Вами и идеями схож. Сказывали, он генерал-губернатору нашему дар обещался в двадцать тыщ серебром, коли тот помощь окажет в Тюменском университете. Только мнится мне, Александр Осипыч денег не взял. Он и Вам предложит, коли весть до него кто донесет, что Вы в Томске губернском за науки радеете».
Ай молодца! Прямо кот Базилио и лиса Алиса в одном флаконе. Я еще только подумал Асташева на софинансирование научных поисков взлохматить, а он уже стрелки перевел. Мол, есть и дурнее меня буратины.
Что-то такое, связанное с этим самым Сидоровым, в голове крутилось. Что-то этакое, мной подмеченное, уже сотворил… А не Михаил ли свет Константиныч, красноярский купчина, хвалился передать несколько золотоносных приисков для финансирования строительства университета в Сибири? Василина, мой пресс-помощник, точно откопает, нужно только не забыть ей задание дать. Нам такие Сидоровы очень нужны. И идея его с Северным морским путем к сибирским рекам – тоже. Нам есть что предложить европейцам, и кое-какие их товары морским путем заметно дешевле обойдутся. Те же паровозы, например. Когда еще мы сами их клепать научимся…
Мысли поскакали монгольскими ордами. Сам собой стал образовываться список совершенно необходимого. Того, что хорошо было бы морем привезти в Сибирь. Мне вот вооружение казачьего полка не нравится. Те же карабины Спенсера хоть и капризные, да патроны к ним дорогущие, а куда как лучше. И пушки на бастионах моей крепости – допотопное убожище. Туда бы пяток пулеметов… И еще десяток на тачанки… Дюжину штук скорострельных полевых пушек для Томского батальона. Блин! Да так можно было бы половину Монголии у Китая отобрать…
И паровые экскаваторы, бульдозеры. Разборные мостовые конструкции… Оплачивать все мехами, по цене мягкого золота в Европе… Перспектива выполнения пятилетнего плана за два года.
Усилием воли заставил себя перестать фантазировать. Тем более что стоило поразмыслить о моем участии в организации банка.
Вообще участие сибирских губернаторов в учреждении кредитно-финансовых институтов в мое время было чем-то вполне обыденным. И двое новосибирских, и кемеровские областные начальники, так сказать, не брезговали. Это был один из трехсот относительно честных способов заработка «левых» денег в конце двадцатого – начале двадцать первого века. Так называемые бюджетники – учителя, врачи, менты и мелкие чиновники – были рады тому, что зарплату вообще дали. И не капризничали по поводу того, что выплаты случились, например, на неделю позже обычного.
Тут расчет прост. Представьте, что жителей области, получающих жалованье из каких-либо бюджетов, – миллион. Средняя зарплата – двадцать тысяч. Имеем денежную массу двадцать миллиардов! Существенно? Несомненно! И тут включается другая экономика, воровская.
Так называемые короткие кредиты достаются нуждающимся, обремененные чуть более высоким кредитом. Берете миллион на год – добавите к займу процентов пятнадцать. Ну, во всяком случае, в то мое время так было. А если нужно миллиончик на недельку перехватить – долги по налогам оперативно прикрыть или делегацию в Штаты по-быстрому организовать – двадцать, а то и все двадцать пять готовьтесь отдать. В год, конечно. За неделю всего-навсего полпроцента накапать успевает. А с двадцати миллиардов эти полпроцента – это знаете сколько? Сто миллионов! Чуть больше тридцати миллионов немецких марок, по тем временам. И всего-то для этого нужен свой банк и покладистый финансовый департамент областной администрации.
