Текст книги "Орден для поводыря"
Автор книги: Андрей Дай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
И ведь они правы были на сто процентов. Серебро в мое время стоило копейки. Дешевле ввозить его тоннами из арабских стран, в обмен на пшеницу, чем на край земли технику тащить и общежития для рабочих строить. Другое дело сейчас, в семидесятых годах девятнадцатого века. Белый металл в цене. Больше того! Курс русского рубля привязан к его стоимости.
Но и это еще не все. Думаю, вряд ли его императорское величество обрадуется перспективе гнать в Чуйскую степь рабочих, инженеров и сильный военный отряд для охраны. По той же самой причине, по какой отказались от разработки жилы в двадцать первом веке. Дорого. Себестоимость металла приблизится к цене золота. И на фига оно такое нужно?
А вот мне пригодится. Хотя бы уже потому, что в сопредельном Китае есть много чего вкусного, продаваемого за бесценок, но весьма востребованного в Санкт-Петербурге. А еще в Поднебесной наблюдается явный дефицит драгметаллов. Гилев рассказывал, что, если покупать товары у китайцев за серебро, цена сразу на треть падает. Так что купец сразу мою идею ухватил, стоило лишь заикнуться. И тут же на иконе поклялся, что не разболтает секрет.
Так вот мы с ним и договорились. Я рудознатцев привезу и место покажу, а он добывать станет, в слитки сплавлять и с соседями торговать. Мужички надежные с нами в караване шли. С прибыли же треть мне причитается. Рублями. Я же, со своей стороны, от внимания губернской администрации стану наше предприятие беречь. И даже если что-то как-то куда-то просочится, то опять-таки я и следствие направлять буду. И даже уже знаю, куда нити преступления меня выведут. Ну конечно на Зыряновский рудник. Откуда же еще неучтенному серебру взяться?!
Богатства Чуи, кстати, купчины без всякого разрешения уже использовали. С дровами в степи совсем плохо, а к северу от выстроенного Васькой лабаза, верстах в трех холм есть. Чуть копни – и уголь бурый руками собирай. Так что было там и на чем серебро плавить, и чем дома отапливать.
У штабс-капитана тоже свои задачи имелись, отличные от моих и от торговых дел. Он ведь при Генеральном штабе состоял, а в нынешнее время это вроде военной разведки. Русское географическое общество, кстати, под патронажем этой уважаемой организации состоит. Ни на какую мысль не наводит?
О целях вояжа к китайской границе Андрей Густавович особо не распространялся, но и общего положения дел не скрывал. Я ему сразу письмо Дюгамеля показал. Хотелось получить объяснение необычайного энтузиазма, даже жесткости генерал-губернатора, обычно достаточно мягкого и нерешительного господина. Ну и получил целую лекцию, которая в мое студенческое время называлась политинформацией.
А заодно я капитану помог. Причем совершенно случайно.
Дело в том, что 10 июня прошлого, 1863 года, или, как выразился Принтц, – седьмого числа пятой луны второго года правления императора Тунчжи династии Цинь, китайское правительство обратилось к поверенному в делах России в Китае графу Николаю Глинке с просьбой уведомить генерал-губернатора Западной Сибири Александра Осиповича Дюгамеля о незаконности выставления русских караулов в верховьях реки Чуя. Что поверенный, вынужденный следовать международному протоколу, и сделал. Правда, прежде чем отправить генерал-лейтенанту послание, Глинка отписал в цзунлиямынь – это вроде Министерства иностранных дел в Китае – бумагу. «Не нахожу ни малейшего нарушения в том, чтобы наши подданные или даже и пограничные гражданские власти не могли пребывать в местностях, – писал граф, – долженствующих отойти к Российской империи согласно трактату». Имелся в виду Пекинский трактат 1860 года, определивший отношения двух обширных империй, на основании которого должна быть проведена демаркация границ.
Так вот, представьте теперь степень недоумения Дюгамеля, которому высочайшим повелением от 17 марта 1862 года назначалось организовать и привести к удовлетворительному результату переговоры с китайской стороной о разделении земель. Особенно если учесть, что после экспедиции полковника Радлова на Чую в 1861 году нога русского офицера туда более не ступала.
А тут мои инициативы. Нужно сказать, что, не имея ни малейшего понятия о ведущихся переговорах и уж тем более об их приостановке в начале осени 1862 года, я со своей экспедицией оказался потрясающе к месту. Циньские комиссары требовали от России территориальных уступок, утверждая, что на спорных землях расположены их военные пикеты, а русских войск там нет. И мой отряд становился как бы противовесом их военному присутствию. Тут уж Дюгамель и пушек не пожалел, к тому же на это старье времен наполеоновских войн желающих больше не находилось.
И раз уж к моему походу положено было прикрепить офицера Генерального штаба, то генерал-губернатор попросил Андрея Густавовича заодно разобраться на месте с неведомыми «русскими караулами» на Чуе.
– Да какая же это загадка, господин штабс-капитан, – хмыкнул я. Разговор велся на носу медленно ползущего против течения Бии, отчаянно дымящего парохода. До Бийска оставался всего один дневной переход. Неторопливо проползающие мимо однообразные виды берегов южносибирской реки изрядно надоели, и мы развлекали друг друга разговорами. – Позапрошлой зимой калмыки поломали гилевские лабазы на Чуе да приказчиков побили. Васька в начале лета туда с караваном пришел да и обиделся шибко. Мужики с ним суровые ходят… Взяли, поди, топоры да и пошли в политику… Империи объяснять.
Принтц, невысокий, сухощавый, очень похожий на Суворова в молодости, как генералиссимуса обычно изображают на картинах, с минуту на меня смотрел, а потом звонко и заразительно рассмеялся. Я тоже улыбнулся. Смеяться не мог. Как припомню вмиг заледеневшие серо-стальные глаза Гилева, когда он рассказывал о хулиганствах тамошних туземцев, волосы на спине дыбом встают. Такой лютой ненавистью и жестокостью от купца пахнуло.
Мое предположение подтвердилось за ужином в доме Гилева. Купец смущенно пожал плечами и лаконично поведал, как наказывал разбойников:
– Там от лабазов в Кош-Агаче на север летнее стойбище зайсана Могалока. Этот хоть и жаден без меры, но татьбой не забавляется. А вот зайсан Турмек, его юрты к югу, совсем другой. Он синский знак носит – бирюзовый шарик на шапке с перьями. Как объездное начальство из-за хребта приходит, Турмек прямо на пузе перед офицером ползать готов. Китайцу только намекнуть достаточно было, чтобы зайсан лавки мои громить кинулся. Так ить и не только мои. И кузнецовские, и хабаровские, и мальцевские, и Шебалиных…
– Так толпой того Турмека по горам и гоняли? – невинно поинтересовался Принтц.
– Какое там, – почувствовав, словно зверь, даже не высказанную угрозу, покаялся купец. – Скажете тоже, ваше благородие, «гоняли». Нешто его там, в степях, догонишь. Пуганули только. Я да шестеро охотников…
Такой вот дипломатический инцидент, повлекший за собой целую череду политических демаршей. В апреле 1863 года Азиатский департамент МИД прямо предложил Дюгамелю, с одной стороны, не поддаваясь на провокации китайской стороны, установить караулы на землях, которые должны были отойти к Российской империи, с другой – не торопиться эти самые переговоры продолжать. «Нам следует выказывать совершенное равнодушие к окончанию пограничного вопроса», – указывалось в депеше.
Александр Осипович, обычно вялый и нерешительный, тут вдруг раздухарился. Уже к началу лета 1863-го были развернуты стационарные заставы на плато Укок и у перевала Бахты в Тарбагатае, по южному и северным берегам озера Зайсан. В Иртыш вошел пароход «Уфа» с ротой солдат, прошел спорное озеро и к осени сумел подняться по Черному Иртышу до урочища Ак-Тюбе. Этим простым ходом Дюгамель продемонстрировал циньским чиновникам возможность быстрой переброски войск из внутренних областей Сибири на китайскую территорию. В том плавании, кстати, участвовал и штабс-капитан Принтц. Так что известия я получал, так сказать, из первых уст.
В мае прошлого года китайская императорская армия атаковала отправленный для рекогносцировки вдоль будущей границы русский отряд. Капитан Голубев отвел отряд к удобному для обороны перевалу и запросил помощи, которая немедленно была ему оказана. Усиленный казаками, капитан немедленно перешел в наступление и выдавил противника за реку Борохудзир. После дознания, проведенного еще одним офицером Генерального штаба, подполковником Турьиным, выяснилось, что некие неназванные силы подговаривают переселяемые из Центрального Китая племена солонов и сибо. Какие-то люди явно европейской наружности утверждают, что Россия хочет отобрать их земли и именно для этого стягивает к границе войска.
– И кто же это может быть? – удивился я.
– Англичане, конечно, – скривился Андрей Густавович. – Наши заклятые друзья. Они же и нападение на наше консульство в Кульдже организовали. Господин Колотовкин, когда ему удалось к нашей заставе пробиться, докладывал, что китайцев в толпе и не было вовсе. Только мусульмане. И по некоторым признакам – выходцы из афганских провинций.
Герин брат Мориц тоже в этих приграничных стычках отличился. Это я уже от него слышал. Подполковник Лерхе на усиление голубевской заставы роту пехотинцев привел и сотню казаков. А как занимающего должность русского консула в Кульдже с документами и казной представительства от погони отбил, так и в запале боя границу перешел. Погромщики в китайском форте Борохудзир укрылись. Что, впрочем, не остановило бравого вояку. Одним пограничным пикетом больше, одним меньше – никто бы и не заметил. Но неподалеку ошивался пятитысячный корпус генерала Хабцисяня. И когда два сильных отряда встретились у реки Чалкады, случилось настоящее сражение. Четыре сотни русских солдат против пяти тысяч китайских.
Мориц рассказывал, что дым стоял такой, словно туча опустилась на землю. Ветра совсем не было, и стрелять пришлось наугад. Правда, после наших четырех залпов Хабцисянь благоразумно отступил. Брат так и не смог ответить на вопрос, стреляли китайцы или нет. Потерь среди его подчиненных не оказалось, а циньцы своих, если они и были, унесли с собой.
Осенью российская делегация по просьбе китайских чиновников, напуганных восстаниями в северо-западных мусульманских провинциях, вернулась за стол переговоров. Но дело так и не стронулось с мертвой точки. Теперь соседи настаивали на том, что Чуйская степь принадлежит все-таки им. К началу зимы наши делегаты возвратились в столицу.
– Можем ли мы ожидать провокаций, Андрей Густавович? – не мог не уточнить я. – И что нам предпринимать, коли английские агенты и тут начнут…
– По нашим сведениям, Герман Густавович, – любезно поделился секретами капитан, – губернатор из Кобдо, амбань по-ихнему, вполне разумный человек. Это не кульджинский наместник Чан Длинный Мешок, прозванный так за непомерную жадность и мздоимство. Кобдинский начальник должен понимать, что, когда на западе неспокойно, затевать что-либо на наших границах весьма чревато. Что же касается наших островитян… Их позиции крепки на Ближнем Востоке и в Индии. Афганский эмир их только терпит, а кокандские и бухарские беи не воспринимают обещания всерьез. В Китае же англичане – такие же варвары, как и прочие европейцы. Как и мы с вами, ваше превосходительство. Император Поднебесной всерьез полагает свою страну центром вселенной, единственной державой, несущей свет цивилизации отсталым племенам. И ничто не способно его в этом переубедить. Поражение в последней войне с британским экспедиционным корпусом списали на халатность военачальников и никаких выводов не сделали… Впрочем, вы, Герман Густавович, имеете возможность сами ознакомиться с состоянием китайской армии. Почти на границе, к югу от купеческих лавок, располагается их постоянный пограничный пикет, который мы просто обязаны посетить.
– Конечно, – хихикнул я. – Это будет весьма любопытно.
– И полезно, – совершенно серьезно кивнул Принтц.
«Полезно» оказалось любимым словом офицера Генерального штаба. Очень ответственно относясь к своему, хоть и временному, назначению командиром пехотно-артиллерийской роты, он тем не менее управлял унтер-офицерами скорее с помощью собственного авторитета, чем криками и руганью. «Полезно», – говорил он, выслушав доклад о размещении караулов и секретов вокруг вставшего на ночной отдых каравана, и Цам отходил разрумянившийся, словно его похвалили. Или молча качал головой, наблюдая шумную ссору томского и барнаульского солдат, и фельдфебель Казнаков, крякнув, в смущении бежал наводить порядок. Каждый раз я поражался этакому таланту и каждый раз думал, что бы я делал, не случись в моей экспедиции этого спокойного, образованного и опытного офицера.
Но во всей полноте скрытые прежде способности штабс-капитана раскрылись уже на берегу, у переправы.
По широкой долине Урсула – одной из самых красивых, неожиданно голубого цвета, рек Алтая – мы спустились до малого Ульгеменя. Верст через десять, перевалив большой Ульгемень, прямо по гребню хребта поехали до бирюзовой царевны горного Алтая – Катуни.
В селе Муюта, или, как его называли туземцы, Мыюта, кончилась накатанная телегами колея. Там стояли лагерем целых четыре дня – перекладывали грузы, разбирали пушечные лафеты.
Дальше шли медленнее: лошади быстро уставали и отказывались тащить непомерный груз. Шестнадцать верст до деревни Шебалина заняли целый дневной переход. Потом, правда, приспособились. Вошли в ритм. Восемьдесят верст до Онгудая – неряшливого поселения, замечательного только тем, что там располагался самый южный стан Алтайской православной миссии, преодолели за четыре дня.
В длинной, узкой, но богатой травами и веселыми, скачущими по камням ручьями долине отдыхали два дня. И, честно говоря, когда караван таки тронулся, я испытал облегчение. Уж очень приставучим оказался протоирей Стефан Ландышев – руководитель миссии. Ни на минуту меня в покое не оставлял – все трындел о предназначении цивилизованного человека, о христианском долге и благодарных потомках. Я думал, у меня стойкий и абсолютный иммунитет к любым видам рекламы. Ан нет. Когда ходит за тобой бородатый хмырь в рясе и поминутно дергает за рукав, поневоле обратишь внимание.
Пришлось клятвенно пообещать заложить в новой крепости храм. Стефан кивнул и через полчаса привел молоденького иеромонаха. Представил двадцатилетнего парнишку с широко распахнутыми, блестящими голубыми глазами как отца Павла и исчез. Больше я Ландышева и не видел. А Павлик, в миру Павел Морозов, отправился с нами.
Пару раз порывался на привалах пригласить черного монашка в священничьем сане к своему костру да выпытать, что же подвигло-то его, молодого и жизни не видевшего, на служение, но так как-то и не вышло. Все что-то другое занимало.
В Хабаровку – вотчинную деревеньку инородческой купеческой семьи Хабаровых – пришли к обеду. И снова остановиться на сутки пришлось. Пока на многострадальные спины лошадей примеряли новый груз – тщательно упакованные в кожи маральи панты, лакомились медом. Алтай стал слегка более похожим на ту волшебную страну, которую я помнил по прошлой жизни.
Предложили искупаться в бочке, наполненной кровью. Отказался, хотя Гилев и утверждал, что это очень полезно для здоровья. Как представил себя всего в… в этом, даже передернулся. Отшутился, что лютеранская вера не позволяет. Принтц удивился, но ничего не сказал. Гера-злыдень еще полдня ржал, гад.
После Хабаровки широкая, хоть и непригодная для повозок дорога превратилась в узкую тропку. Отряд растянулся так, что безсоновским казакам можно было спать лишних часа три, пока наступала их очередь выдвигаться. Каменистая ниточка вилась и изгибалась, обходя препятствия. Случалось, что авангард мог свободно переговариваться с пушкарями, находясь тем не менее верстах в трех впереди. Так продолжалось два дня, пока тропа не вывела нас на берег Катуни, к переправе.
На берегу буйной реки жил хитрый русский мужичок. Ловил рыбку, ковырялся в огородике, держал несколько ульев. А еще владел двумя лодками. Возможно, самыми большими по размеру плавсредствами от Бийска до Пенджаба. Не знаю, где в этих неприветливых горах предприимчивый дядька нашел два столь толстых бревна, но размеры выдолбленных суденышек действительно впечатляли. По семь или восемь метров длиной и не меньше полутора шириной. Только я плохо себе представлял мою нервную кобылку, пересекающую Катунь на шаткой посудине.
Гилева занимали совсем другие мысли. На первую ярмарку в верховье Чуи мы уже опоздали, она прошла в первых числах июня. До начала второй – с середины июля до середины августа – оставалось три недели, а путь впереди еще лежал долгий. Одна только переправа через неприветливую и жутко холодную реку почти тысячи человек и вдвое большего числа груженых лошадей могла растянуться минимум на пару недель.
У бийского купца был вариант: в первую очередь перевезти торговый караван и, не дожидаясь отягощенного пушками и запасом провианта воинского отряда, рвануться к Кош-Агачу. Этим своим планом он и поделился с нами у костра в лагере, разбитом на берегу. Пришлось Принтцу приоткрыть завесу секретности и поведать отважному первооткрывателю о возможном нападении подконтрольных китайцам племенах аборигенов. И снова были упомянуты английские эмиссары как потенциальные виновники.
– И чего им на своем острове не сидится! – в сердцах брякнул я, даже не потрудившись задуматься.
– Торговля, – пожал плечами штабс-капитан, вычерчивая что-то прутиком на песке. – Как у всех. Мы в Коканд тоже не пустынями любоваться вторглись. Купцы генералам гешефт сделали и о сильной потребности в хлопке намекнули.
– Хлопок – это да, – легко согласился я. – Стратегическое сырье.
– Как вы сказали? – удивился разведчик. – Простите, Герман Густавович, вы сказали – стратегическое? Отчего же?
Черт меня, что ли, за язык дернул. Пришлось выпутываться:
– У меня в присутствии господин Менделеев служит. Брат известного химика из Санкт-Петербургского университета. Так вот, мой чиновник утверждает, что сейчас ведутся опыты по созданию пороха на основе хлопка. Оттого я и сказал – стратегическое сырье.
– Интересно. Очень интересно. О таком аспекте нашей среднеазиатской кампании я не задумывался. Спасибо, ваше превосходительство.
– Да пожалуйста, – отмахнулся я. – Вы, Андрей Густавович, лучше поясните вашу мысль. При чем тут наши заклятые друзья и торговля в Монголии.
– Монголии? О! Прошу меня простить, Герман Густавович. Одну секунду. – И, повернувшись к купцам, жадно ловящим каждое наше слово, совершенно по-военному приказал: – Организуйте людей. Мне нужно три дюжины хороших бревен в пять сажен длиной. Если есть возможность, отыщите бочки. Хотя бы десяток десятиведерных. И соберите по каравану веревки. Чем больше, тем лучше.
– Никак мост строить зачнем, ваше благородие? – обрадовался кто-то из компаньонов Гилева.
– Мост? – прищурился офицер. – Нет, мост – это дело будущего. Сейчас займемся паромной переправой. Коли все нужное сыщется, послезавтра начнем переправляться. Дня в три управимся.
– Благодетель! – забавно глотая окончания слов, вскричал узкоглазый Хабаров и перекрестился. – Год молить Господа за вас стану!
– Перестаньте, Фадей Аргалыкович. Идите готовить бревна. Общее дело делаем.
Василий Алексеевич, как начальник над купеческой братией, быстренько раздал каждому указания, и обрадованные перспективой торговцы убежали исполнять. Сам Гилев остался у костра, продолжая чутко вслушиваться в наш с офицером Генерального штаба негромкий разговор. Казалось, даже уши любопытствующего бийчанина по-волчьи шевелились.
– Знаете ли вы, Герман Густавович, что пекинские мандарины исчисляют подданных китайского императора никак не менее чем в четыреста миллионов душ?
– Много, – кивнул я.
Конечно, много. Пусть и не два миллиарда, как в той моей жизни, ну так и в Российской империи не сто сорок миллионов жителей, а чуть больше шестидесяти.
– Кто-то из британских промышленников сказал, что, если каждый китаец купит у него по одному гвоздю за медный фартинг, ему не нужно будет заботиться о будущем своих детей.
– Логично. Это огромные деньги. Если бы наши торговцы сбыли циньцам четыреста миллионов аршинов сукна, императорская казна наполнилась бы до самого верха.
– Эка, – не утерпел Гилев и хлопнул себя по коленкам. – Не зря я в Омске суконную мануфактуру выкупил. Зимой в Бийск перевезу. Кабы не вы, Герман Густавович, ни в жисть бы не догадался!
– Как это – выкупил? – удивился я, пропустив мимо ушей похвалу. Сразу заметил – нынешние купчины вообще на лесть не скупятся.
– Так они заводик годов пять назад построили. На нужды воинские применить хотели. Только не вышло. Думали, им киргизы овечьей шерсти натащат, ан нет. Дикие они, одно слово – кочевники. Шкуры – и то кислые, в дело непригодные. А стричь не умеют как следует. Кошмы свои катают из того, что само на колючки цепляется…
– Закрыли завод, что ли?
– Закрыли, ваше превосходительство. Людишек распустили, а избу досками заколотили. Только механизмы и остались пропадать. А я вот выкупил. Сейчас разбирают да к перевозке готовят. Как на тракте снег ляжет, так и повезут.
– А ты где же сырье брать думаешь?
– Я-то? – хитро прищурился Васька, став вдруг отчаянно похожим на кота, укравшего кусок колбасы со стола. – Я у монгольцев и буду. Они верблюдей разводят и сарлагов. Сарлаги – это коровы такие китайские, сильно лохматые. Шерсть ажно до земли свисает. Они как весной линять начинают, по полпуда скидывают зараз.
– Яки, что ли?
– Яков не знаю. Теленгиты зверей этих сарлагами кличут. Я и с Корниловым говорил уже. Землица-то по Чуе бедная, лето короткое. Зерно может и не родить. А коли казачки овец да коров этих лохматых разведут, так я у них на сукно шерсть куплю. Взамен, как их благородие инженер Суходольский дорогу достроит, зерно телегами возить стану…
– А от чего же ваша, Василий Алексеевич, мануфактура работать станет? – заинтересовался Принтц. – Ручей какой-нибудь плотиной перекрывать станете?
– Так я, господин капитан, и паровую механику с Урала выписал, и с городничим нашим договорился. Бийск-то нынче к земству причислен да к губернии. И законы горные на нас более не действуют. Еще слышал – по Томи где-то горючий камень рыть начали. Мне бы съездить глянуть. Дров-то на машину, поди, не напасешься. Ну да зима длинная – успею.
– Молодец, – искренне похвалил я предприимчивого торговца. – Разбогатеешь и железо сам плавить начнешь. Я места покажу, где руда есть.
– А и начну, – обрадовался похвале Гилев. – Калмыки китайские хорошо железную утварь берут.
– Да, – протянул капитан. – Полсотни гвоздей сейчас бы к месту пришлись. Построить паром несложно, только в следующий сезон чинить придется.
– Починят, – хмыкнул я. – А потом сюда майор дойдет. Он и постоянную переправу организует.
Не знаю, что именно изобретет Суходольский – на обратном пути я встретил его строительную орду только-только выходящей из Мыюты, – но у Принтца паром получился отличный. Две дядькины лодки, которые он сразу отдал, уяснив для себя, что за перевоз все равно будет заплачено, несколько бочек и пару чудных плотиков связали между собой. Поверх наложили расколотые вдоль бревна. На корме и носу «корабля» установили треноги с собранными по типу кандалов зацепами для перекинутого через реку троса. А справа, ежели смотреть с этого берега, присоединили прямо-таки огромное весло-руль.
– Это же какого богатыря нужно при перевозе держать, чтоб этаким веслищем грести, – замысловато расписался в собственном бессилии Безсонов. Даже он, с его-то мощью, браться за жердину не рискнул.
– А и не нужен нам гребец, Астафий Степанович, – разулыбался довольный Принтц. – Пожалуйте, господа, на борт. На испытания. Если уж мы, начальники сего похода, без страха на тот берег переедем, так и другие легко подтянутся.
Сам паром опасения вовсе не внушал. Почти квадратная, со стороной метров десять-двенадцать платформа, огороженная перилами для привязывания лошадей. Центр занят тросом, но места вполне достаточно, чтобы разместить человек сорок сразу. А вот река – бирюзовая, холодная, дикая, шипящая в прибрежных камнях стихия, была настоящим испытанием для нашей отваги. Казалось, что тонкий, в руку взрослого человека, трос – не более чем ниточка в руках своенравной алтайской богини. И полностью в ее воле оборвать эту связь легким движением особенно буйной струи.
В первое плавание отправились мы с Андреем Густавовичем, Миша Корнилов с тремя казаками и, как ни странно, Фадейка Хабаров – неофициальный хозяин этих мест.
Сходни затянули на плот, шестами оттолкнулись от берега и, сильно выгибая натянутый между берегами трос, вдруг оказались уже саженях в пяти от земной тверди.
– Убрать руки! – рявкнул, напугав казаков, Принтц. – Не трогайте канат, коли руки целыми хотите оставить!
Пока разглядывали обычно спокойного, рассудительного и вежливого штабс-капитана, плот сам по себе отъехал уже на середину реки. И продолжал медленное, но безостановочное движение. У повернутого под углом кормила вскипал рычащий от ярости бурун воды. Но это буйство стихии служило только на пользу, подталкивая «корабль» к правому берегу Катуни.
Еще пятью минутами позже долбленки заостренными носами выползли на прибрежную гальку. Трап был сброшен, и мы спрыгнули на правый берег Катуни. Штабс-капитан сразу отправился к толстенной лиственнице осматривать состояние каната, а Хабаров с Корниловым, переложив «руль» в другое положение, поплыли обратно.
Через час и на этом прежде пустынном берегу появился лагерь. Сначала переправилась полусотня авангарда с лошадьми. Потом часть пехоты с пушками и десятком шустрых мужчин, взятых в караван для хозяйственных нужд. Так что обед готовили сразу на обоих берегах Катуни.
К вечеру с одним из последних рейсов прибыл сияющий как новенький пятиалтынный Гилев. «Принтцевская переправа» работала без остановок и за половину дня перевезла столько, насколько обычно у чуйских первопроходцев уходило не меньше трех дней. «Кандалы» на пароме притерлись, и плот перестал дрожать, как загнанная лошадь. Предприимчивый Хабаров для сохранения дорогого троса приказал обильно смазывать его дегтем. Амбре над рекой поплыло то еще, но инородца это нисколько не смущало.
Весь следующий день паром сновал туда-сюда, но ужинала экспедиция уже в одном лагере.
Очень не хотелось уходить от прибрежной прохлады. Стоило отъехать на полверсты – и озверевшее солнце вступало в свои права. Удушающая жара вкупе с высокой влажностью вытягивала силы быстрее, чем даже самая долгая ходьба по горным тропкам. Герману, лишенному доступа к органам чувств, было все интересно. Он поминутно дергал меня, требовал посмотреть направо или налево. Я же обливался потом и не смел ему отказать. По большому счету, это я – оккупант. Я захватил его тело, лишил его даже самых простых прелестей жизни.
От «принтцевской переправы» караван отправился вверх по маленькой речке – скорее даже ручью – Сальджарке. Там, где последние ее ручейки спрятались под неряшливыми валунами, перешли к следующей – Елагушке, следуя за которой попали в заросшую еловым и лиственничным лесом долину реки Айгулак.
Берега этого потока, заросшие высокой травой и утопающие в грязи, стали нам еще одним испытанием, но тем радостнее было выйти к широкой, спокойной, темной, как дождевая вода в бочке, Чуе.
– Осталось восемь бомов, ваше превосходительство, – скалился Гилев, – и мы на месте. Всего-то неделя пути.
Но у остальных купцов лежащий впереди путь вызывал наибольшее опасение.
– Половина – еще ниче, батюшка енерал, – тараторил Хабаров. – А другие – ну чисто дьяволовы зубья. Сколь там народу порасшибалось насмерть – не счесть. Тропиночка узенька. Коники идти не хочуть. Тянешь его, тянешь, да и под ноги не смотришь. Раз – и даже не кричит никто.
Действительность оказалась еще хуже рассказов. Им ведь прежде не доводилось перетаскивать через нависшую над рекой скалу двадцатипудовые пушки. И тридцатипудовые лафеты, даже в разобранном виде, – сущее наказание. Огромные тюки с товарами так раскачивали низкорослых коняшек, что их приходилось обвязывать арканами и придерживать, чтобы они не свалились в пропасть. Случалось, что животные выдыхались вперед людей и отказывались идти. Тогда весь караван останавливался на несколько минут, замирая в самых причудливых позах.
К вечеру все так уставали, что не было сил ставить палатки и разжигать костры. Падали кто где стоял и молча жевали твердые, как подошва, куски сушеного мяса, тупо глядя на шелестящую рядом реку. Драгоценные бронзовые орудия оказывались брошенными просто на землю, и никто не возражал.
Но не тяжесть, не неудобство и не опасность разбиться стали для меня настоящим чистилищем. Самым трудным, почти невыносимым, была совершеннейшая невозможность слезть с надменно посматривающей Принцессы и помочь рычащим от напряжения людям.
Я богохульствовал и стонал, ругался матом на Бога и всех его ангелов и святых. Но только про себя. Молча. Несколько раз за эту проклятую неделю думал: «Все! Плевать на их отсталые, идиотские, замшелые традиции и порядки!» Я, здоровый молодой мужик, должен смотреть, как такие же люди тащат через непокорные скалы пушку, без которой вполне бы обошлись! Смотреть и ничего не делать. Потому что никто не понял бы. Потому что я – генерал, а это недосягаемая высота практически для всех, за исключением пары человек в этой экспедиции. И еще потому, что это я стронул всю эту массу с места и отвечаю и перед государем, и перед Богом за них всех и за каждого в отдельности.
Но когда проклятые бомы кончились, когда мы вброд перешли Чую и проводники объявили перед ужином, что к завтрашнему полудню мы войдем в Кош-Агач, я опустился на колени и от чистого сердца, может быть первый раз за обе жизни, возблагодарил Господа, что Он позволил всем этим людям остаться в живых.
И Гера смолчал. А отец Павел тут же пристроился рядом. А потом и все остальные.
