Текст книги "Орден для поводыря"
Автор книги: Андрей Дай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Послание дяде моего Герочки я отправил, но ответа по понятным причинам еще не получил. И майор о таковом в своем докладе не упоминал. В то, что письмо затерялось в недрах почтового ведомства, я совершеннейшее не верил. Не то еще время, чтобы к переписке граждан страны совершенно наплевательски относиться. Пока, слава Господу, там все четко. Сдал, принял, роспись…
В крайнем случае мне ничто не мешало повторить запрос. До конца зимы, когда ямщик Евграф Кухтерин, хочется верить, исполнит свое обещание и придет в Томск, еще полно времени.
Вот странная это штука – время. Как хотелось его подтолкнуть, заставить тропы ложиться под копыта Принцессы быстрее и быстрее на пути к Чуе! Казалось, оно издевается. Казалось, аршины и сажени размножаются, растягивают гуттаперчевые версты, изо всех сил удлиняя дорогу.
А на обратном пути – все наоборот. Покачивался, не обращая внимания на окружающие дорогу красоты, в ставшем родным и удобным низком седле моей лошадки, сочинял отчет для генерал-губернатора, и километры мелькали мимо с невообразимой быстротой. Поневоле поверишь, что дорога домой всегда короче…
К отчету подошел… творчески. Во главу угла поставил мои потребности, а не историческую правду, хоть Герман и вопил о какой-то «лжи». Наивный, я бы даже сказал – дремучий человек. Где я соврал? То, как я факты местами переставил, в мое время называлось субъективным подходом к реальности. Написал: «Как мне стало известно, родовой старшина Турмек, имея намерение вывести свое племя из подданства Государя нашего Императора, породнился с комендантом китайского караула, тайджи Гуцином. Оттого выстроенная штабс-капитаном А. Г. Принтцем паромная переправа через реку Катунь, изрядно сократив время отряда в пути, приобрела политическое значение. Лишь благодаря его инженерному таланту экспедиция успела прибыть в Чуйскую волость до момента отхождения упомянутого родового старшины».
Что неправильно? О желании Турмека перейти под руку императора Поднебесной я уже после смерти этого самого разбойного зайсана узнал? А разница есть? Причинно-следственная связь не нарушена? Нет. Значит, я правильно все преподал? Ты еще учитывай, Герочка, жирный плюсик в личном деле Андрея Густавовича. И то, какое отношение появится у Дюгамеля к списку представлений к наградам. Помешает господину штабс-капитану Святой Георгий четвертой степени? Ничуть! И я искренне считаю – он этот весьма почитаемый в войсках орден полностью заслужил. Хотя бы тем, что успел бастионы отстроить и атаку туземцев выдержать. Потому и оборону форта в ярких красках описывал, и о героизме моих казаков и солдат распинался.
Цам – еврей, но разве он не достоин солдатского Георгия? Я считаю, что и Сашенька Геберт, у которого кожа с ладоней чуть не до костей слезла, когда он раскаленные выстрелами пушки голыми руками ворочал, висюльку какую-нибудь должен получить. И унтер-офицер Казнаков, что, зная о неисправных, по мушку забитых пулями ружьях балбесов-стрелков, как ни в чем не бывало продолжал командовать стрельбой – тоже должен. И Корнилов с Безсоновым – просто обязаны. Хотя бы Аннинские медальки.
А под победные реляции, глядишь, и моя идея с созданием на ручье Бураты нейтральной торговой зоны более лояльно станет восприниматься. Неужто царю жалко станет десятка верст бесполезной дикой пустоши на дальнем краю необъятной империи ради благосостояния и торговых преимуществ его подданных? Зато выигрыш каков! Китайские купцы смогли бы, не получая в консульстве паспортов, приезжать на ярмарку и торговать с нашими, бийскими. Бумажно-визовой волокиты – ноль. А таможни сопредельных государств получат возможность пошлины собирать и за вывоз товаров, и за ввоз. При объеме товарооборота полмиллиона рублей за сезон сумма немаленькая может получиться.
И капельку дегтя для наших китайских товарищей – границу в верховьях Чулышмана нужно спрямлять. От горы Суйлегеш к озеру Джувлукуль напрямую, без всяких странных изгибов. Написал генерал-лейтенанту, что долина, которую мы китайцам отдать готовы, весьма для заставы пригодна и доступ к ней с нашей российской стороны куда как удобнее, чем из Монголии, через горные перевалы. О крупных залежах серебра писать не стал. Рано еще. Не пришло время тому металлу на свет появляться.
Тщательно и подробно расписал пленение Цинджабана Дондугона. И причины, по которым нарушителя границы по-хорошему отпустили. В конце концов, задания от наместника Западной Сибири на развязывание маленькой победоносной войны с Китаем у меня не было. А продемонстрировать военную мощь Российской империи – было. Вот я командиру пикета Юстыд и предъявил: «Вышеупомянутый тайджин долгое время провел, осматривая земляные укрепления Чуйской крепости, и особенно пушки». А что? Истинная правда! Не знаю, сколько времени пленный провалялся у колеса лафета, пока я его не нашел, а Безсонов не опохмелил. Думаю, для Цинджабана, в его-то состоянии, это было сравнимо с вечностью.
Упомянул о том, что отправил Принтца с купеческой делегацией к амбаню Кобдо. Так слова подобрал, чтобы казалось, будто бы это и моя инициатива, и искреннее желание штабс-капитана. Пусть попробуют потом наезжать, если что. Всегда можно отговориться необходимостью глубинной разведки.
Ответственность за принятые решения с себя не снимал, но и особенно не выпячивал. Что тоже вызвало бурю протестов со стороны моего неразлучного товарища и брата Германа Густавовича Лерхе. Вот тут он как раз легко готов был несколько исказить истину. Кричал мне в ухо, что раз самый распоследний еврей, по моему мнению, должен вознаграждение получить, то отчего же идейный вдохновитель, организатор и командир экспедиции не может на скромную Святую Анну надеяться? Есть при дворе индивидуумы, шептал, что за вовремя придержанное для самодержца стремя орден получали.
Вот как ему объяснить? Что мы с ним еще и не губернатор вовсе, а так – исправляющий должность. Вот будет именной императорский указ – вот нам и награда. А за скромность, быть может, повнимательнее к моим прожектам отнесутся. Ни с какой другой не связанная железная дорога в центре Западной Сибири – дело нешуточное. Могут просто за фантастику посчитать и в архив прошение отправить. Не хотелось бы…
В Онгудае, смыв пыль и пот в бане, решился. И сбрил к чертям собачьим эти ненавистные бакенбарды. На загорелом лице две оставшиеся белыми полоски смотрелись… забавно. Ну да не страшно. До Бийска путь длинный, выбритая кожа успеет сравняться по цвету с остальным лицом.
Не очень разобрался в вопросе модных стрижек и фасонов, но скажите на милость – если у человека верноподданнические лохмы вдоль скул выглядят, словно обвисшие уши спаниеля, это добавляет чести государю? Смешно, право слово. Да и не настолько мне требуется это обезьянничество. Великие князья Константин Николаевич и Николай Александрович тому живой пример. Первый еще и по-фрондерски бородат, а второй просто чисто выбрит и коротко стрижен. Видел уже литографии: стиль Никсы этому моему новому лицу, простите за тавтологию, к лицу. А бакенбарды а-ля Александр Второй – нет. И как говорят в Одессе – «таки за ради чего мне тогда мучиться?».
Вот казаков же никто не принуждает ни бороды сбривать, ни баки отращивать. Усы – они и в Африке усы. Теперь у всех, кто хоть какое-нибудь отношение к армии имеет, над губой поросль. Как бы знак принадлежности к касте. Слава Господу, мне отращивать не нужно. Я статский. А батюшка, как военный юрист – усат. У Морица так и вообще гусарские лихие загнутые вверх кончики.
Вот в Онгудае, поджидая, пока местный кузнец проверит подковы лошадей моего заметно сократившегося отряда, я отчет Дюгамелю из черновиков на чистую бумагу и перенес. Быстренько так получилось. За один вечер. И чтобы как-то себя занять, накорябал еще подобные доносы Валуеву – вроде как своему непосредственному начальнику, министру МВД, и Буткову Владимиру Петровичу – директору Сибирского комитета. Попросил обоих озаботиться организацией таможенного контроля на новом тракте, почтовых станций и телеграфного сообщения. Директору, метившему на пост моего «папы», дополнительно намекнул, что неплохо бы во время переговоров с китайцами предложить им провести телеграфную линию от Кош-Агача до Кобдо. А потом и до Урги. Пусть попробует влезть с инициативой в МИД. Думаю, чтобы хорошо ко мне относиться, преференций от этого проекта ему и без «ясака» достанет. Зря, что ли, на всех осмотренных телеграфных аппаратах значок Сименса присутствует. Если шустрый немчик без отката этакую сумасшедшую концессию заполучил – я свою фуражку съем. А, блин. Картуз. Как бы не брякнуть на людях что попало…
Хотел было уже чисто от безделья взяться за письма отцу, Морицу, княгине Елене Павловне и старому слуге Гинтару, но пришел протоиерей Стефан Ландышев – руководитель Алтайской православной миссии. Оказывается, штаб-квартира алтайских миссионеров вообще-то в Улале находится. Это они так забавно будущий Горно-Алтайск обозвали. А в Онгудае поповский командир оказался по той причине, что сдали церковники меня с потрохами. Оповестили коллег о будущей экспедиции, и миссионеры под шумок и на волне наших воинских успехов затеяли в устье Чулышмана монастырь основать. Ну и отправили по нашим следам два десятка мужичков с несколькими крещеными туземцами-проводниками. Сидел теперь отец Стефан и переживал – а не случилось ли чего, не напали ли дикие инородцы, не съели ли монахов звери, не бросили ли их в дремучей тайге ненадежные проводники.
Прямо в присутствии протоиерея я написал распоряжение Корнилову отправить десяток казаков в компании десятка мангдаевских теленгитов к тому месту, где Чулышман в Телецкое озеро впадает. Найти монахов, в случае надобности оказать помощь и о результатах доложить. И мне, и руководителю миссии. Велел Безсонову отправить двух казаков из караула обратно в Кош-Агач.
Ландышев расчувствовался, растрогался. Слезу даже пустил. За церковь на Чуе благодарить стал. Благословлять на новые подвиги во имя торжества православной церкви. Я даже испугался его напора сначала. Хотел напомнить, что я, собственно, лютеранин по паспорту.
Хотел, да не стал. Почувствовал что-то такое. Вроде как словно кто-то невидимый теплым одеялом в зябкое утро укрыл. Понял – все верно, все правильно делаю. Одобрямс с Самого Верха получен. Продолжай, мол, в том же духе.
Двадцать седьмого июля наконец-таки смогли двинуться дальше. И снова мерное покачивание в седле, солнце, ветер и мысли. Мысли, мысли, мысли…
Не терпелось. Как-то даже страх перегорел. Хотелось уже, чтобы все прояснилось. Снимут так снимут – запишусь в золотопромышленники. Благо от золотых жил, которые только в Стране Советов начали разрабатывать, едва ли больше чем в пятидесяти верстах проезжали. Еще пару-тройку месторождений я и из списка госрезерва помнил. Нарыл бы себе золота на миллион серебром да на Ампалыкском железорудном месторождении металлургический комбинат бы строить начал. Потом – пароходную верфь в Томске. С Тецковым вместе – пристань в Черемошниках. А при ней механическую фабрику, чтобы машины собирать и ремонтировать.
Губернатора бы нового взятками купил. Так бы к себе привязал, что из-за его спины и краем мог бы править. Только интриг да наветов больше не опасаясь. Сам себе хозяин, сам себе господин. Красота!
Жаль, конечно, что с идеей создания Томского университета придется распрощаться. И скорее всего – с консалтинговым научным центром. Не поедут в холодную Сибирь ученые, если их не начальник губернии, а рядовой фабрикант позовет…
В общем, успокаивал себя как мог. Смирился с неизбежностью. Тут ведь ни от кого, кроме царской семьи, ничего не зависит. Решат, что полез не в свое дело, – репрессируют. И никакие связи не помогут. Никакая «крыша». Не зря же в старых, советских еще учебниках писали – «царское правительство». Не «российское», не «имперское», а именно «царское». Вот ведь действительно – идеально подобранный термин. В эти времена никому еще и в голову не придет отделить страну от самодержавия. Декабристы и те всего лишь за конституцию ратовали. Плевать, что девяносто девять процентов населения России понятия о таком звере не имели. Солдатам, что на Сенатскую площадь с этими «революционерами» вышли, офицеры сказали, что Конституция – это имя невесты великого князя Константина. Вот они глотки и надрывали, вопили: «Да здравствует матушка Конституция!»
Россию вообще без царя декабристы и представить не смогли. Как же это? А кто тогда?! И министры с директорами, и армия с флотом назывались императорскими, а не имперскими. Русское географическое общество – и то… императорское. Все тут его. Он тут всему хозяин и самодержец. И все люди, все крестьяне, мещане и купцы, все, кто хоть как-нибудь, где-нибудь служил – его величества подданные. Под данью, значит. С кого – три шкуры соболями, с другого – голову с плеч.
И все равно, как бы потом со мной ни обошлись, тянуло к людям, к цивилизации, к делам и суете. Сто раз пожалел, что нет еще хотя бы телеграфа в Бийске, не то что спутниковых или сотовых трубок с Интернетом. Душа изнывала от ощущения бездарно истраченного на дорогу времени.
И наконец вечером тринадцатого августа, все-таки зацепив самую строгую часть поста, перед Успением Богородицы, мы въехали в Бийск.
Прелесть маленьких городков – все на виду. В том же Барнауле появление незнакомых людей, даже в сопровождении казаков, такого ажиотажа бы не вызвало. Вот и побольше Каинска будет самый южный из губернских городов, и люди другие. Любопытные, живые какие-то. Смешливые. Активные. Неспокойные. Такие же, как их далекие потомки вроде Шукшина или Евдокимова.
Мальчишки словно ждали нас возле парома. А потом бежали следом, успевая на ходу задавать тысячи вопросов расслабившимся конвойным. «Откуда?.. Кто такие?.. Куда?.. Че, правда?..» К вечеру новость разбежится по аккуратным хатам и подворьям, изогнется причудливыми вывертами слухов, исторгнется мнением какого-нибудь особенно уважаемого в городке человека. И в пятитысячном, по сути, селе не останется ни одного жителя, не ведающего, что в Бийск вернулся шальной, где-то потерявший почти всю армию губернатор.
Как и во время первого посещения городка, я остановился в усадьбе Гилева. И первым делом отправил к городничему посыльного. За письмами. Нужно было как можно быстрее накормить любопытство. Некормленое, оно растет как-то пугающе быстро. Может и напрочь сожрать. Так люди и становятся знаменитыми путешественниками и исследователями всего подряд. И в географическое общество начинают статейки пописывать. Жуть-то какая! Еще не хватало мне, рядовому поводырю, в какого-нибудь Пржевальского превратиться… Лошадь Лерхе… Брр.
Успел отмыться и отужинать. Повезло снова в пост вернуться, так что – рыба. Пассерованный судак после опостылевшей в походе каши со шкварками показался пищей богов. Жаль, в Васькином доме кофе не нашлось. Не очень-то жалую этот арабский напиток, чай больше нравится, но тут так захотелось, аж во рту приятную горечь почувствовал.
Безсонов принес пиво. Тоже хорошо. Жаль, везли его из Барнаула в обычных сосновых бочках. За сто пятьдесят верст по жаре напиток приобрел какой-то… резкий смолистый привкус. Ну да первую кружку выпил – вкуса вообще не почувствовал. В охотку. Потом уж смаковал глоточками.
Велел Апанасу тащить водку в бутылках. Не менее пяти-шести штофов. Потом – сухие, похожие на пластиковые оплавки, корни родиолы розовой на мелкие куски рубить. Не случится, не получится Николая свет Александровича настойкой золотого корня побаловать – сам употреблять буду. Мало ли. При нынешней медицине сам себе не поможешь – можно и копыта отбросить. Коновалы, блин. Кровопускатели, едрешкин корень…
Вспомнился вдруг каинский доктор. Тот, что, по словам Кухтерина, меня коновалом обзывал. Имя совершенно из головы вылетело. А может, и не говорил никто мне его имя… Но ведь что странно! Он, этот безымянный врач, хвалил мои антисептические водочные примочки. Говорил извозчику, будто бы этим я раненого от лихорадки уберег. Гера?! Было такое? Вот и я припоминаю – было. А другой «типа дохтур» из Томска об антимикробных свойствах спирта ведать не ведал. Странно! И непонятно. А все, что непонятно, настораживает. Как бы с этим… да как же его имя-то, блин… Как бы с ним познакомиться да побеседовать на медицинские темы?!
Пацаненок принес письма. Полмешка. Э-хе-хе! Дела-то налаживаются! Четыре месяца назад моя популярность и востребованность едва в два послания оценивалась. Растем, Герунчик. Развиваемся!
Бросив сотника, понес добычу к себе в комнату. Вывалил коричневые, шуршащие, словно осенние листья, конверты на постель. Следовало разобраться, какое из посланий нужно изучить немедленно, а какие могут подождать. Дорога до Кузнецка дальняя. Чтобы было чем заняться, можно удовольствие и растянуть.
Как кот с пойманной мышью, как коллекционер с ворохом этикеток от спичечных коробков, как ребенок с блестящими конфетами, извлеченными из новогоднего подарка, я – с письмами.
Отделил пятнадцать штук. Пять из Санкт-Петербурга, пять из Томска, по два из Каинска и Барнаула и одно от Дюгамеля, из Семипалатинска. Остальные подождут. Даже дядя Эдуард Васильевич Лерхе, новгородский губернатор. Я его советов дольше ждал. А остальные… Их авторы мне совсем незнакомы и особенного всплеска любопытства не вызвали.
Решительно вскрыл депешу генерал-губернатора. Честно пытался вчитываться, вникать в смысл. Какого черта! Кого я обманываю?! Что пытаюсь оттянуть?! К дьяволу! Вот единственный конверт, в котором прячется приговор всем моим начинаниям, – от великой княгини Елены Павловны. Ах как хочется надеяться, что писано оно по следам моего призыва о помощи, а не просто так… ради поддержания отношений.
Дрожащими от нетерпения – хочется думать, не от страха – руками рву аккуратную, чуточку пахнущую духами оболочку. Дышу глубоко, прежде чем начать читать.
«Милый Герман. Изрядно же ты меня напугал своими подозрениями…»
Ура!!! Письмо по делу, а не просто так. О как ее задело-то, что она даже обычные для себя приветствия пропустила.
«…О таких вещах принято извещать совершенно других господ. Однако я могу тебя понять. Если даже я, хорошо тебя знающая, не сразу поверила в самую возможность такого изощренного злодейства, другие господа и до того могут не дойти. Тебе же, мой милый друг, видно, нужен был некто, способный добиться хотя бы проверки попавших тебе в руки страшных новостей. И тут я тебе первый друг и соратница.
Волею судеб Его Высочество уже отбыл в Европы. Газеты сообщают всякое, так что и сказать нельзя, где же наследник ныне. Однако же ко дню Ангела матушки своей, Императрицы Марии Александровны, неужто он не воссоединится с пребывающей в Дармштадте Семьей? Вот и приходится мне, дабы неверной бумаге столь вопиющие известия не доверять, собираться в дорогу. Надеюсь к восьмому августа быть в Югенгейме и изыскать возможность обсудить с Государыней твои подозрения. Оттуда уже и писать тебе стану, ибо знаю, как ты озабочен и мечешься духом в дикой Сибири.
Однако же придется мне открыть источник своей заботы, о чем ты, мой милый Герман, не обессудь. Как-то мне еще объяснить? Мне хоть Государь наш и дал прозвание «придворного ученого», однако не оракул же я дельфийский.
Верю, что все станет хорошо. Чай, есть у нас еще достаточно умелые медики, коим в руки судьбу государства доверить не страшно. Верь и ты.
Ну вот я и успокоила наружу рвущееся сердце. Милостию Господней вовремя мы узнали, и есть еще время все изменить…»
Ага! Значит, голову мне в темном переулке не проломят, если что. Потому что тогда и Елене Павловне тоже нужно будет. А на Аляске тоже, поди, люди живут… Как у нее там? «Верь и ты». Едрешкин корень, а что мне остается-то?
Ладно! Дело сдвинулось с мертвой точки. День рождения императрицы вроде восьмого. Значит, княгиня уже больше недели назад должна была переговорить с матерью Никсы. Добавим еще неделю – народ нынче неторопливый. Если нужно за час все решить, за пару дней точно управятся… Сколько фельдъегерь до Бийска будет добираться? Месяц? Ну пусть будет месяц. Итого – середина сентября. Скорее даже последняя декада. Значит, до двадцатых чисел могу рулить губернией спокойно.
Царская семья, значит, в германских землях. Поближе к сыночке… А я императрице в Питер писал. Станут ее секретари мое послание ей пересылать или оно так и валяется где-то в канцелярии? От безвестного губернатора дьявольской Тьмутаракани?! Сто против одного – валяется. Дай бог, если какой-нибудь ушлый секретарь вскрыть конверт с указанием «лично в руки» осмелится. А если нет?
На Победоносцева тоже надежды мало. Кому он писать станет? Царю? Ха-ха три раза. Скорее всего – в Третье отделение. А там князь Долгоруков сидит, которому эта суета на фиг не нужна.
Есть небольшая надежда на расторопность графа Строганова. Человек вроде уважаемый и в судьбе наследника прямо заинтересованный. Любимый же воспитанник. Только пока он обо мне справки наведет, пока Александру Второму отпишет, пока почта доставит. Как раз конец августа настанет. И то при условии, что Сергей Григорьевич поверит и поторопится.
Остается Мезенцев. Ему медицинский консилиум – повод выслужиться. Выпрыгнуть выше ленивого шефа. Тот, дескать, мышей не ловит и безопасностью Семьи пренебрегает. А я вот каков… И томский жандарм Кретковский Николаю Владимировичу здорово угля в топку подбросит.
Только если все по самому плохому сценарию пойдет, мне конец. Не Семья, так жандармы раздавят. И папа с княгиней не помогут. Вот тогда не видать мне ускоренной индустриализации и заселения края как своих ушей…
Да что ты говоришь, Гера? Действительно так? И правда не принято отменять постановления предыдущих губернаторов? А, сразу отменять? Чуть погодя, значит, все равно отменят? Ладно. Пусть так. Но пара лет у людей будет? За два года те же Ерофеевы много чего в своем Каинске настроят. Ломать, поди, не заставят…
Я, кстати, не просто так каинских купцов вспомнил. Среди тех пятнадцати конвертов, что я отобрал к немедленному изучению, было и послание, подписанное Венедиктом Ерофеевым. Помню, даже слегка удивился – почему не главой семьи? Потом уже вспомнил, что Петр Ефимович при всей своей исключительной деловой хватке грамоты не знает. Так что вполне возможен был вариант, что диктовал один, а буквы выводил другой.
Впрочем, этот секрет легко раскрывался. Всего-то – открыть желто-серый, стандартный почтовый конверт.
«Доброго здоровьичка благодетель наш батюшка Герман Густавович от отца нашего Петра Ефимыча братьев моих и от меня верного вашего слуги Веньки Ерофеева сына Петрова шлю вам приветы…»
О-бал-деть! Вот это да! Вот это Веня загнул. Ну-ка, ну-ка…
«…Люди добрые сказывают будто вы батюшка наш благодетель войско великое собрамши Божией помощью и с благословения Всевышнего китайца воевать поехали. О воинском счастье вашем отец наш Петр сын Ефимов молебен в церкви нашей заказал и свечи нам с братьями велел ставить и за здоровье и за…»
Тут почерк резко менялся. Похоже, мужик списывал откуда-то.
«…и за успех предприятия вашенского и за заступничество Божие. Чему и были мы с братьями рады без меры и все исполнили как батюшка наш Петр сын Ефимов говорил.
А писано сие того ради чтоб известия вам батюшка генерал Герман Густавович о делах наших обсказать. Машину мы купили. И человека с машиной с Урала выписали. У человека того имя нерусская, можа и вы знакомы, с тем человеком – Ижинер – имя. Сказано было из ссыльных он и надобно власти о евойном новом месте жития известить. А кто же в губернии окромя вас батюшка благодетель исче власть? О том и писано что нерусь этот с Урала выписанный ныне у нас станет жить и за машиной смотреть.
Паровик батюшка сказывал на крупорушку пока ставить. Свекла хоть и здорова да ядрена выросла но Дорофей Палыч знакомец ваш и половину урожая на брагу не дал. Ругался учеными словами отца нашего Петра сына Ефимова напугал. Так отец сказывал что рано еще туда машину ставить. В следующем годе тока. А там и новую можно взять.
Две десятины зерном засеяли что Дорофейка с собой привез. Хороший хлеб выйдет. Еще не жали не молотили а хозяева ужо ходють к семени приценяются. Поклон вам великий от нас всех за Дорофея Палыча.
Однако ж муж сей хоть и премудрый да к наукам способность имеет. Просил как весть писать сяду поклон вам от него передавать да напомнить будто бы вы об ученье егойном говорили.
Отец наш Петр сын Ефимов еще велел сказывать что с иудеями все сладилось. От Куперштоха вам также большой привет. Строительство мы затеяли великое. Вы батюшка генерал поди ж и Каинск наш не узнаете. На всех окраинах шум да гам. Фабрики торговый люд строит. Мясниковы людишки в степи у инородцев шерсть скупают. Он и сам к киргизам уехал. Волочильни вдоль реки понаставил а народишко и ругать опасается сказано ведь губернским генералом что можно.
На том и кланяемся и молимся за вас батюшка благодетель Герман Густавович».
После исключительно правильного, изящного и легкого языка княгини депеша от Ерофеевых показалась кирпичом на накрахмаленной скатерти. Но и такие новости очень важны для меня. Особенно порадовала кооперация с иудеями. В кои-то веки вместо того, чтобы брать деньги в долг, каинские купцы затеяли с евреями совместный бизнес.
Хорошо бы, конечно, чем-то еще занять Куперштоха с компанией, кроме виноторговли. Какой-нибудь переработкой… Чего-нибудь этакого… Чего много – в то, что нужно… А чего там действительно много? Скота! А скот – это кожа и мясо. Ну и молоко, конечно, но технологию производства сыра я не знаю. А вот… А вот консервы! И плевать, что нет жести на классическую консервацию. Стекло – тоже нормально. Даже в двадцать первом веке часть тушенки производили в стеклянных пол-литровых банках. А крышки… Бумага, залитая воском. Почему нет? Этакий деликатес может здорово пригодиться армии или путешествующим Сибирским трактом. А Исаев, владелец стеклофабрики в окрестностях Томска, еще жаловался, что покупают плохо. Строят мало и водку в бутылках не покупают. Так почему бы не совместить предприимчивость евреев с исаевским стеклом и каинским мясом?
Тут же, чтобы не забыть, сел писать письмо Куперштоху. Пусть посчитает, рынок исследует. Про Исаева с его стеклом написал. И главное, чтобы меня не забывал, спросил о «нашем деле». Так, кажется, давно… После Пасхи я ему писал уже. Просил, чтобы тот связался со своими родственниками в России да поискал мне специалистов. По большей части геологов, по какой-то причине не служащих в Горном ведомстве, и металлургов.
Просил, да что-то ответа до сих пор дожидаюсь. Непорядок. Об этом тоже написал. Что, я ведь могу и огорчиться. А огорченный губернатор сразу начинает беспорядки нарушать и наказывать кого попало. Оно ему таки надо? В общем, выразил свое недоумение фактом откровенного игнорирования нужд законной власти.
Блин. Как же я о власти-то мог забыть. Обрадовался отсрочке неминуемой расплаты за попытку изменить историю и о Дюгамеле забыл. Так бы и сунул непрочитанным письмо в архив вместе с другими.
Ух ты! Свеженькое. Отправлено из Семипалатинска первого августа. За две недели послание генерал-губернатора сумело добраться. Что же там такого срочного-то?
«Милостивый государь, Герман Густавович. Волею Государя нашего, Александра Второго, переговоры с китайским цзиньдзяном велено продолжить. А посему…»
Бла-бла-бла, мол, давай отчет, чтобы знать, чем на заграничных делегатов давить. Да пожалуйста. Давно готово. Что там еще? Многочисленные столкновения китайских поселенцев из инородческих племен солонов и сибу с русской армией. Провокации и попытки штурмов укрепленных пикетов. Сколько-нибудь успешных атак не случилось. Эх, как бы мой Андрей Густавович под раздачу не попал… Хотя все описанное генерал-лейтенантом вроде к Синьцзяну относится, а Принтц по внешней Монголии сейчас путешествует. Другая провинция совсем. Дай ему Бог удачи! А купцам – прибытку. Чтобы захотели торговлю в Кобдо вести. Чтобы Суходольский не зря дорогу строил.
Насчет прибытку. Что там отец Германа Густавовича пишет? Чем сынулю любимого обрадовать хочет?
Старый генерал и по совместительству доктор права не подвел. Лаконично, практически сухо, без каких-либо сантиментов он извещал двуединого в одном теле своего сына о предпринятых действиях, расходах и доходах.
«Из вырученных за акции 387 тысяч рублей на твою долю, Герман, приходится 247 590 рублей серебром, – отчитывался отец с замашками бухгалтера. – 45 тысяч, с твоего письменного разрешения, я счел необходимым вложить в оформление привилегий и организацию опытного производства. 30 тысяч дополнительно вложил я, и с позволения Морица еще 20 тысяч взято из средств, ему принадлежащих. Учтено в Министерстве финансов товарищество на вере «Лерхе». Заявлен капитал в 80 тысяч рублей серебром.
По учетным книгам товарищества, на 1 августа всего изготовлено писарских товаров на сумму 278 тысяч ассигнациями. Отправлено заказчикам – на 213 тысяч. Получено расчетов на 176 тысяч. Твоя, отпрыск, часть составила 49 115 рублей ассигнациями.
Получено дополнительных заказов, сверх имеющихся, на 79 тысяч. Нанимаем новых ремесленников. Кроме того, московские и нижегородские мещане просят уступить им право на производство писарских прилад за 50 и 70 тысяч серебром соответственно. Однако, следуя твоим, Герман, указаниям, я велел управляющему менее ста тысяч не отдавать. И не более чем на год.
Опытного стряпчего я в Лондон отправил. Выдал полторы тысячи рублей из кассы товарищества. Отпишу, как телеграфирует о состоянии дел.
Тобой интересуются жандармы. Будь внимателен к сказанному. Ты всегда отличался несдержанностью».
Ну, блин, спасибо. Порадовал! Жандармы его спрашивали… Спрашивали, значит, Мезенцев начал работу работать. Значит, воспринял рапорт Кретковского всерьез. Дай-то Бог! И с деньгами супер! Выходит, у меня есть чуть больше двухсот тысяч рублей серебром. И деньги продолжают прибывать. Это просто отлично! Это же меняет дело. Это же теперь можно строить…
Как все-таки замечательно, что можно что-то делать, не оглядываясь на всякие там бюджеты, фонды и дотации федерального центра. Как же они меня еще там достали – не вышептать! Шаг влево, шаг вправо – побег. Прыжок на месте – попытка улететь. Лишний миллион в смете – повод для прокурорского преследования. Тогда, правда, тоже имел возможность за свои кровные что-нибудь сделать для родного края. Возможность-то имел, желания – нет. Мошну все больше и больше набивал. Благо сейчас другой вопрос. Много ли мне, одинокому губернатору, надо? Дом у меня, надеюсь, уже есть. Жалованье – дай бог каждому. А дикие, я бы даже сказал – халявные, тыщщи оставить некому. Почему бы и не поспособствовать расцвету губернской промышленности?!
