Текст книги "Интерферотрон Густава Эшера"

Автор книги: Андрей Черноморченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Неужели эти тексты нельзя заказать по "ящику"? – изумилась Эвелина.

– В том-то и дело. Ваш супруг наверняка знает, насколько ненадежны холовизионные книги.

– Гуги, это действительно так?

– К сожалению, да. Я не могу назвать себя крупным знатоком истории, но меня временами раздражает то, как "ящик" бодро переделывает наше прошлое. Одна и та же книга, заказываемая неоднократно, выглядит всякий раз иначе. Франц, а что именно вам хотелось бы найти?

– Во-первых, Библия, – не каноническая, а апокрифы. Во-вторых, полное издание "Свитков Мертвого моря". И еще хотелось бы отыскать что-нибудь по демонологии. Естественно, я веду речь о старинных изданиях.

– Гм, я так далеко в своих исторических изысканиях не углублялся. Мне как-то хватало относительно недавней литературы и, откровенно говоря, я даже смутно представляю, что? происходило с человечеством до нынешнего тысячелетия. Для меня вс° до XXI века – глухое, дикое средневековье.

– Распространенное заблуждение. Если достаточно внимательно просмотреть литературу, то складывается впечатление, будто люди застыли в развитии. Десятый, пятнадцатый, двадцать второй век – всего лишь вариации на одну и ту же тему. Меня и интересуют поэтому базовые, с позволения сказать, источники, так как, на мой взгляд, именно в них можно найти указания на исходный дефект цивилизации.

– Вы считаете, что человечество пошло по неправильному пути?

– Человечество никогда не было свободно в выборе, а путь следования был ему навязан чьей-то порочной фантазией. В конце концов, если продолжить вашу теорию, Густав, мы – всего лишь комок возмущений, бьющийся внутри неизменной событийной клетки. Разве кто-нибудь может изменить свою траекторию?

– Нет.

– Но кто, в таком случае, запустил возмущение вдоль его трассы?

– Я не склонен считать, что здесь проявляется чья-то воля. Для меня "слоеный пирог" и все, в нем происходящее, – данность, с которой следует смириться. Однако, судя по всему, вы ведете речь о Боге?

– Пока что я пытаюсь сопоставить свои наблюдения с той информацией, которую получил от вас утром. У меня зреют в голове кое-какие выводы, но я еще не готов их изложить. Чуть позже, если можно.

– Конечно, мы не смеем вас торопить. Вы не проголодались? Я быстро накрою обед, – вмешалась Эвелина.

– С удовольствием чего-нибудь перекусил бы, спасибо.

– Я тогда вас оставлю с вашими умными разговорами и пойду возиться на кухню.

Эвелина встала и, оформив через холовизор обеденный заказ, удалилась на кухню. Богенбрум обратился к Густаву:

– Насколько я понял из ваших слов, к интерферотрону имеются детальные инструкции, и достаточно подготовленный пользователь может его сравнительно быстро освоить.

Густав улыбнулся.

– Это не совсем так. Даже если опустить изучение теории, минимальные практические навыки можно приобрести в лучшем случае месяца за три. Интерферотрон – не вполне традиционный аппарат и в том смысле, что не имеет привычных органов управления, и к нему требуется долго привыкать.

– Такое ощущение, будто вы изначально решили ограничить доступ к вашему изобретению.

– Естественно, если всякий сможет им овладеть, последствия будут труднопредсказуемые. Я не ставил целью массовое распространение интерферотрона.

– Почему?

– Люди лишатся привычки обманывать друг друга, даже по пустякам. Каждый в любой момент сможет легко узнать, как все было на самом деле. Представляете, какой удар это нанесло бы по нравам? Человечество не сможет существовать на столь высоком моральном уровне – без лжи, ставшей второй натурой.

– Действительно, я как-то упустил это соображение из виду. Однако же остаются другие, специализированные применения: история, археология, этнография, не говоря уже о сыске. Всегда есть необходимость установить истину. В этом смысле у интерферотрона могло бы быть большое будущее.

– Это тоже весьма маловероятно. 99% всех историков и детективов сразу бы остались без работы. Какой смысл содержать целую армию доморощенных следопытов, когда за пять минут можно узнать все? Кстати, кафедра истории моего университета, как я подозреваю, приложила руку к сокращению ассигнований на развитие интерферотрона, – очевидно, почувствовав угрозу. Да и в судейских инстанциях к аппарату относились с подозрением. Интерферотрон опасен тем, что ставит все точки над i. Нет больше места для бесконечных дискуссий в среде историков и схваток между обвинителем и защитой в суде. Успевай только считывать и складировать информацию, а для этого особого ума не требуется.

– А какова дальность действия – или глубина считывания – у интерферотрона сейчас?

– Три месяца.

– А практический предел?

– Я не прикидывал, но это не суть важно. Всегда по цепочке можно добраться до любого интересующего события, – Густав произвел в уме какие-то подсчеты. – Мне кажется, двести тысяч лет – вполне достижимый порог. Нужно только нарастить ресурсы аппарата.

– И что для этого требуется?

– Я думаю, около шестисот жидкостных процессорных блоков, порядка двух тысяч модулей памяти и несколько вспомогательных устройств сопряжения. Впрочем, есть один сдерживающий фактор.

– Какой именно?

– Реконструкция возможна только при наличии исходных материальных элементов и, желательно, на месте действия. Сидя здесь, я не смогу, например, узнать, что творилось в Древнем Риме. Мне нужен хотя бы камешек из Колизея или кусок колесницы. Или же расставить датчики на дне морском – там, где когда-то была Италия.

– И эту особенность нельзя никак поправить?

– Нет. Она зависит от конструкции датчиков, а лучше тех, что я использую сейчас, мне пока не встречались.

– Густав! – Богенбрум набрал в грудь воздуха и замолчал. Густав уже знал, что он сейчас обратится к нему с просьбой, и догадывался, в чем она будет заключаться.

– Да, Франц.

– Я хочу вас попросить об одной вещи, но боюсь злоупотреблять вашей добротой.

– Вы хотите взглянуть на интерферотрон?

– Да.

– Никаких проблем. Нужно только спуститься в подвал. До обеда еще минут двадцать, и нам этого времени вполне хватит. Пойдем?

Богенбрум оживленно закивал головой. Они проследовали через кухню, где хозяйничала Эвелина, и, в ответ на ее вопросительный взгляд, Густав пояснил:

– Эви, мы спустимся вниз – я хочу показать Францу аппарат. Позовешь нас, когда все будет готово.

Дверь в подвал была тут же, на кухне. Открыв ее и спустившись вниз по невысокой лестнице, они оказались в маленьком помещении с занавешенными книжными стеллажами, гимнастической стенкой, гирями, штангой, какими-то коробками и образцами антиквариата, очевидно, не вписавшимися в интерьер коттеджа. Густав направился в дальний угол и, отдернув занавеску, достал с полки чемоданчик.

– Вот и мои "бесплодные усилия любви".

– Странно, я почему-то представлял ваш аппарат более массивным.

– Я постарался облегчить себе существование. Бегать по городу с грузом – не самое приятное занятие, а мотаться по Оливаресу мне приходилось часто. Но, смею вас уверить, эта штука напичкана компонентами очень плотно.

Густав откинул замки на крышке и постучал по панели. Экран интерферотрона тускло засветился.

– Посмотрим, какие тайны кроются в нашем подвале, – с этими словами он достал датчики и расставил их по углам комнаты.

Богенбрум, не отрываясь, смотрел на монитор. Густав по ходу дела комментировал свои манипуляции:

– Сейчас вы видите событийную сетку, где сгруппировано все, что происходило на этом месте за последние три месяца. Сфокусируем аппарат на гимнастических снарядах, – кажется, этот пучок относится к ним. Выделим некоторые зависимости. Так, эта ячейка, судя по всему, ведет к Эвелине. Координатные показатели в углу говорят, что действие происходило месяц назад. Уберем некоторые посторонние наводки. Между прочим, Франц, – обратившись к Богенбруму, Густав увидел, что тот в оцепенении уставился в экран и на внешние раздражители не реагирует, – эй, Франц, очнитесь! Самое интересное – впереди.

Богенбрум вздрогнул и помотал головой, приходя в себя.

– Простите, Густав. Я немного задумался.

– Так вот, Франц, искусство владения интерферотроном и заключается в том, чтобы знать, какие именно цепочки выбрать из огромного множества. Без ложной скромности скажу: интуиция и накопленный мною опыт позволяют мне практически безошибочно получать требуемую картинку. Пожалуйста: сейчас мы узнаем, чем занимается моя супруга по утрам, когда я принимаю морские ванны.

На экране появилось двухмерное, но достаточно четкое изображение. Эвелина, зацепившись ступнями за перекладины гимнастической стенки, висела вверх ногами. Из встроенных в корпус интерферотрона динамиков доносилось ее тяжелое дыхание: она, очевидно, отдыхала после очередной дозы физкультурных мучений. Повисев так с полминуты, Эвелина принялась подносить свой корпус к ногам, делая упражнения для мышц живота.

– Видите, Франц, для меня семейных тайн не существует, – Густав провел пальцем по краю чемоданчика, сняв толстый слой пыли. – На любую попытку отпирательства или обмана всегда готов неопровержимый аргумент.

На экране интерферотрона Эвелина уже с видимым трудом продолжала сгибаться и разгибаться. Ее спортивный купальник намок от пота.

– Я встроил возможность контекстуальной помощи по вызову, так что при возникновении затруднений у начинающего пользователя он сам найдет ответ на некоторые вопросы. Но, впрочем, наиболее подробные разъяснения находятся здесь, – Густав достал с полки толстую папку. – Это и есть руководство.

Богенбрум бросил на Густава быстрый взгляд:

– А я смогу как-нибудь взять его посмотреть?

– Разумеется. Как профессионал, вы наверняка откроете там для себя интересные...

Слова Густава были заглушены потоком грязной ругани, исторгавшейся из чемоданчика. Эвелина, не удержавшись на перекладине, упала вниз головой, и, потирая ушибленное темя, сидела у основания стенки.

– Подумать только, я никогда не подозревал за своей женой таких способностей к брани, – задумчиво сказал Густав. сверху. Густав и Франц подняли головы и увидели стоявшую в дверях Эвелину. – Обед готов. Милости прошу к столу.

x x x

После обеда Эвелина, сославшись на необходимость ежедневного косметического сна, удалилась в спальню. Франц Богенбрум и Густав Эшер решили провести несколько часов, оставшихся до похода к Эстевесам, за бутылкой псевдопортугальского портвейна и ученой беседой. Расположившись возле камина, они скрылись в мощных облаках дыма, исторгавшихся из особо вместительных трубок с яванским табаком. Густав чувствовал себя умиротворенно: во-первых, жена на этот раз решила не мучить вегетарианским обедом и закормила их отбивными; во-вторых, он утер Францу нос интерферотроном и таким образом отомстил за поругание своей музыкальной и книжной коллекции. Богенбрум был задумчив. Судя по всему, работа интерферотрона действительно произвела на него сильное впечатление.

– Скажите, Густав, – я хочу вернуться к тому вопросу, что задал вам у Стива – насколько осуществима возможность влияния на событийные ячейки посредством вашего аппарата?

– Вполне осуществима. Я умышленно не фиксировал на бумаге свои мысли по этому поводу и никого в них не посвящал. Сейчас, впрочем, это не играет особой роли.

– Почему именно сейчас?

– В принципе кто-нибудь – после того, скажем, как информация о преступлении уже считана и принята за рабочую версию – мог бы, воспользовавшись интерферотроном, залезть в прошлое и перетасовать или подправить события. Но теперь уже нет полиции и нет преступников, и я могу говорить об этом без опасений. Да, интерферотрон позволяет обработку ячеек. И, опережая ваш вопрос: для реализации этой функции почти ничего особенного не требуется. Те же самые датчики могут выступать в качестве рабочего инструмента. А обработка ячейки сводится к обычному графическому редактированию – закрасить одним цветом, подрисовать другим, изменить текстуру, отсечь пару стрелок или приделать новые. Важно лишь четко представлять, что именно последует за той или иной манипуляцией. Я не берусь давать никаких гарантий относительно окружающего мира даже после минимального воздействия. И, откровенно говоря, у меня нет ни малейшей охоты проводить такого рода эксперименты. Мало ли что – я ненароком сдвину какую-нибудь малозаметную стрелку, а завтра наступит конец света. Однако, Франц, по направленности ваших вопросов мне показалось, что вас интересует, условно говоря, творческое применение интерферотрона?

– О нет, нет, что вы, – поспешил с опровержением Богенбрум. – Я всего лишь ищу подтверждение нескольким идеям, пришедшим ко мне в Яркенде. И в этом смысле знакомство с вами – необычайно кстати. Я думаю, из нашего общения вы поняли, что у меня есть склонность к неординарным социологическим выводам.

– Да, кажется, Эвелина была слегка озадачена вашими рассуждениями. Насчет меня можете быть спокойны – после чтения литературы по истории у любого появится здоровый цинизм.

– Следовательно, мы можем считать друг друга единомышленниками. Так вот, возвращаясь к началу своего рассказа: работая в университете над проблемами мини-интеллекта, я столкнулся с одной трудностью. Искусственный мозг в крупноразмерном стационарном варианте был реализован давно и успешно применялся в технических вычислениях. Наша лаборатория ставила перед собой другую задачу: создание емкого – не больше черепной коробки человека – устройства, адекватно реагирующего на внешние раздражители и, самое главное, способного к проявлению эмоций. Высшей целью было привитие чувства юмора, хотя бы в примитивной форме. Занимались мы этим по заказу Стоматологической ассоциации Тянь-Шаня и конечным – в отдаленной перспективе – результатом должно было стать создание мозгового протеза. Однако во время отладки нас постоянно преследовали неудачи. Казалось бы, во всей технологической цепочке отсутствовали изъяны, каждый элемент был по сотне раз перепроверен, но любая попытка установить контакт с андроидом заканчивалась неудачей. Наш мини-интеллект при включении моментально замыкался в себе и на вопросы не реагировал, как бы мы его ни тормошили. Нельзя сказать, чтобы он был слишком умен – его коэффициент развития не превышал 120. Мы не стали слишком фаршировать его информацией, оставив зазор для самообучения и любопытства. Но почему-то андроид совершенно не интересовался внешним миром. Кроме того, не имея возможности общаться, мы никак не могли установить, есть ли у нашего подопечного хотя бы минимальные проявления эмоций. Бились мы таким образом над практически готовым прототипом около двух месяцев, просрочив время сдачи первого этапа. Заказчик уже начинал нервничать. И вот однажды меня осенило: а может быть, наш умник потому ничем не интересуется, что слишком доволен собой? Или – выражаясь более корректно – его система оказалась настолько правильна и стабильна, что он совершенно самодостаточен и не испытывает ни малейшего желания выходить за собственные рамки? С точки зрения андроида, контакт с непредсказуемым и хаотичным внешним миром означал бы нарушение внутреннего покоя – вещь, нежелательная для любого ума, в том числе и искусственного. Так как сроки поджимали, я решил проверить свою догадку на практике: внести искажение или ошибку в интеллект андроида. Для начала я чуть-чуть повредил верхние системные слои. Андроид при запуске отозвался на наше приветствие, но проявил крайнее высокомерие и по-хамски нас обругал – каким-то загадочными "собачьими свиньями". Я внес дополнительные искажения в те же слои. Наш мини-интеллект в состоянии, близком к истерике, стал жаловаться на то, что его преследует кровь замученных им младенцев. Стало ясно: требуется воздействие на другие участки сознания, но, по крайней мере, мы получили хоть какие-то проявления эмоций. Я решил пойти ва-банк: внести программный вирус в самое ядро системы, управляющее всеми психическими функциями. Вирус после внедрения в андроида развивался по своей программе в течение трех дней, заражая мозг. Все это время мы были как на иголках – вдруг после запуска наш мини-интеллект окажется дебилом? К счастью, все завершилось благополучно. Андроид, включившись, вежливо с нами поздоровался, потребовал завтрак, свежую газету, сигару, список лучших ресторанов и публичных домов в городе – и это несмотря на полное отсутствие тела. Он даже умудрился отпустить двусмысленный комплимент нашей лаборантке. Короче говоря, перед нами был полноценный мужчина в расцвете духовных сил. Последующие испытания подтвердили, что присутствие встроенного изъяна в системе ей нисколько не повредило. Заказчик был доволен; убывая на Меркурий с андроидом в охапке, он пообещал связаться немедленно по прибытии и продолжить сотрудничество. К несчастью, известный нам казус оборвал всякую возможность дальнейшего финансирования работ. Полученный мною опыт, однако, навел на некоторые размышления и обобщения. Во-первых, как я убедился, залогом саморазвития любой стохастической системы является наличие изначального глубинного дефекта.

– Извините, Франц, – прервал его Густав. – Следует ли понимать, что ваши выводы основаны лишь на счастливой случайности – выживании андроида после вирусной атаки? А если бы он действительно проснулся идиотом, какова бы в этом случае была достоверность ваших умозаключений?

– Стопроцентной. Из оставшихся материалов я соорудил еще двух небольших андроидов: одного с нулевым, а другого – с отрицательным коэффициентом умственного развития. Оба до имплантации вируса были столь же замкнуты и неразговорчивы. Но стоило только слегка нарушить им ядро интеллекта, как начался бурный процесс познания и саморазвития.

– Еще раз извините, Франц, что прерываю вас, – Густав был слегка озадачен, – но я как-то с трудом понимаю, что из себя может представлять нулевой или отрицательный коэффициент. Вы не могли бы объяснить поподробнее?

– Здесь нет ничего сложного, – пожал плечами Богенбрум. – Отрицательный интеллект аналогичен нашему, только имеет противоположную направленность. Нулевой разум же представляет собой сознание в чистом виде, не замутненное никакой информацией. Вот и все.

– А-а, – протянул Густав. Он все равно не уловил концепцию отрицательного разума – мозги набекрень, что ли.

– Между прочим, оба этих андроида в своем развитии устремились не в положительном, а в отрицательном направлении, причем темпы их интеллектуального роста значительно превысили показатели предыдущего, утраченного, экземпляра. В кратчайшие сроки они могли уже претендовать на проявления гениальности. Отсюда второй вывод: стохастические системы тяготеют к отрицательному развитию и именно в этом направлении достигают наибольшей эффективности. Положительный рост для них чужд.

– У вас имеются обоснования подобным выводам?

– Пока что нет. И именно здесь я возлагаю большие надежды на ваши теорию и изобретение, уважаемый Густав. В настоящее время меня более всего интересует в качестве объекта для исследований окружающий мир. Божественный акт творения: вот, на мой взгляд, классический пример создания стохастической системы со встроенным дефектом.

– Отсюда и ваш интерес к старинным религиозным текстам?

– Да. Меня не покидает ощущение, что для строительства Вселенной был избран не тот материал. Проводя аналогию с моими андроидами: Создатель, имея перед собой выбор из нескольких замкнутых и самодостаточных систем, решил запустить одну из них, внеся элемент неустойчивости. Как это говорится? "Вначале было Слово"? Только здесь я вношу небольшую поправку: вначале был Вирус. Система начала развиваться, но с самого начала стала давать всем нам очевидные сбои. Следовательно, исходный материал был выбран неверно, скорее всего, он имел знак "плюс". Я, конечно, не исключаю вероятности того, что сам божественный вирус был составлен неправильно.

– А почему, Франц, вы считаете очевидным наличие сбоев в системе, – в нашей Вселенной, если я правильно понимаю?

– Да, вы правильно понимаете. Эти изъяны – стоит только вглядеться окружают нас на каждом шагу. Наш внутренний мир, семья, общество, звезды, галактики – все это пронизано дефектами. Позаимствовав определение у вас, можно сказать, что "слоеный пирог", внутри которого мы обречены болтаться, протух целиком и полностью.

– Это радикальное суждение.

– Согласен. Но, признайте, наш с вами опыт располагает только к глубокому пессимизму.

– Субъективные мнения – еще не повод для столь безнадежного диагноза.

– Почему нет? Мы – часть этого мира, наши суждения целиком им обусловлены и носят абсолютный характер.

– Спорное утверждение. А как же тогда быть с теми, кто придерживается совершенно противоположных взглядов? Моя жена, например, вполне жизнерадостно воспринимает все происходящее.

– Здесь нет никакого противоречия: если следовать вашей теории, Густав, каждый из нас – всего лишь сквозняк или легкий тремор внутри "пирога". Мы не можем видеть его целиком, но то, что каждый воспринимает, выражаясь вашими словами, при следовании вдоль трассы, – непреложная и неизменная реальность. Помните притчу о слепых мудрецах, ощупывавших слона?

– Смутно.

– Каждый из них, в зависимости от доставшейся части, приходил к разным выводам: один, которому попался хобот, сказал, что слон – это длинная змея, другой, стоявший возле ноги, утверждал, что слон – это колонна и так далее. Все они были, на мой взгляд, абсолютно правы. Если бы какой-нибудь мудрец потрогал слона за ухо и провозгласил его большой кожаной бабочкой, я бы тоже с ним согласился. Суть в том, что каждый человек прав, но никому не дано видеть правды. Эвелина видела за свою судьбу только хорошее, или, скорее всего, успела позабыть все плохое, и считает жизнь прекрасной? Что ж, в процессе следования по своей трассе она видела только эту часть реальности. Мы с вами существуем более-менее параллельно с Эвелиной, но наталкиваемся на другие пики и вследствие этого видим события несколько иначе. Впрочем, рассуждения такого рода стали уже общим местом. Но даже если вы не соглашаетесь со мною, есть способ подтвердить мои идеи, причем, я надеюсь, с вашей помощью.

– Каким образом?

– Установить наличие встроенного дефекта во всей событийной цепочке.

– Посредством интерферотрона?

– Да, причем модифицированного. Необходимо залезть в очень далекое прошлое. Я предлагаю максимально нарастить ресурсы вашего аппарата и докопаться до самого начала. Как только на экране интерферотрона мы увидим исходную ячейку, вы сами все поймете. Готов спорить на что угодно – она окажется поврежденной, потрескавшейся, изуродованной, тусклой, заплесневелой и тому подобное.

– Франц, я с трудом представляю масштабы модификаций, которые могут понадобиться для проникновения, в лучшем случае, на десятки миллиардов лет назад.

– Зачем так далеко?

– Но ведь возраст Вселенной, по последним данным, оценивается именно так.

– Это ерунда, – Богенбрум поморщился. – Если в древние времена ловкачи, подделывавшие картины, могли состарить свои творения, подержав их пару минут в духовке, то кто мог помешать творцу состряпать свое изделие уже созревшим на миллиард или триллион лет? Нет, я категорически придерживаюсь библейских указаний на этот счет. Тем более, что, по вашей теории, возраст может быть любым – времени-то все равно не существует.

Густав обратил внимание, что Франц начинает применять против него его же собственное оружие.

– Хорошо, допустим, мы расширили возможности интерферотрона на несколько сот тысяч лет. Но каким образом я – или кто-нибудь другой – сможет добраться до исходного события, скрытого под массой других, не располагая к этому никакими материальными зацепками? Речь о том, что датчики необходимо расставлять вокруг чего-то, имеющего отношение к, – Густав запнулся, – к Богу, не так ли, Франц?

– Если вас устраивает именно это определение исходного события, давайте будем именовать его Богом. Конечно, обставлять датчиками какую-нибудь древнюю икону или текст Библии – занятие бесперспективное. С другой стороны, поездка к библейским местам невозможна: там сейчас кишит глубоководная жизнь, – Богенбрум ненадолго задумался. – Хотя, впрочем, есть еще один незатопленный кусок территории, где можно было бы поставить эксперимент. Это гора Арарат. Если помните, – место, где, по легенде, зарыт Ноев ковчег. У вас есть энциклопедия?

– Да, вот на той полке. Не ручаюсь, однако, за ее достоверность.

– Ничего, главное – узнать высоту.

Богенбрум встал и, пыхтя трубкой, подошел к книжному шкафу. С указанной Густавом полки он достал словарь Коллинза и, пролистнув первые страницы, прочитал:

– "Арарат – погасший вулканический горный массив на западе Казахстана; две основные вершины – Большой Арарат, 5155 метров, предполагаемое место успокоения Ноева ковчега после Потопа (Бытие, 8:4), и Малый Арарат, 3914 метров". Чудненько! Мы могли бы слетать туда и, если нас не растерзают одичалые казахи или кто там еще остался, поставить пару опытов. Согласитесь, Густав это стало бы венцом вашей карьеры изобретателя. Что скажете?

Густав замыслился. Лететь на другое полушарие, в неизвестную местность, даже ради этого эксперимента показалось ему весьма рискованным делом. К тому же, еще оставались нерешенными технические нюансы.

– В принципе, я не против, однако, Франц, где мы возьмем компоненты для усиления интерферотрона?

Богенбрум хитро ухмыльнулся.

– Есть одно решение. Для этого, правда, придется отправиться в Тупунгато.

– И что там?

– Несметные сокровища запчастей. Но вы, я так понял, согласны поучаствовать?

– Да, – со вздохом ответил Густав. Действительно, почему бы нет? Киснуть тут до скончания века с Эвелиной в обнимку – не самая лучшая перспектива.

– Хорошо. Тогда после похода в Мертвую зону я имел бы честь пригласить вас составить мне компанию в нескольких вылазках, а когда интерферотрон будет готов к серьезной работе – отправиться со мной на Арарат. Все равно, никто, кроме вас, не сумеет управиться с вашим изобретением. Телепортами пользоваться опасно, но, я думаю, старенький гравитоплан для перелета мы здесь найдем, а промежуточную посадку сделаем на Гималаях: прямиком через Атлантику не хватит топлива.

– Кроме технических, Франц, предстоит еще урегулировать проблемы безопасности. Не хотелось бы, чтобы с Арарата вы привезли Эвелине вместо меня мешочек с прахом.

– Резонное замечание. Надо будет поискать какого-нибудь мастера боевых искусств или отставного наемника.

В разговоре возникла пауза. Густав думал о неожиданно подвернувшейся поездке: ему было не привыкать к экстренным вызовам, и встряска от прозябания в Кантабиле ничуть не помешала бы. Слегка смущала неопределенность того, что могло ожидать их в конце пути. Встреча с дикими казахами не сулила ничего хорошего, да и остановка в Гималаях вызывала опасения. Еще предстояло повозиться с интерферотроном, если Богенбрум не обманывал и запчасти действительно имелись. Франц же думал совершенно о другом. В его голове крутились, наслаиваясь на новые впечатления, обрывки из прочитанных когда-то старинных книг.

x x x

Дефекты, сплошные дефекты. Если бы существовала всеобъемлющая наука о законах мироздания, ее следовало назвать дефектологией. Земля: пример тотального абсурда.

Хотите сказать, мне недоступен высший смысл творения? Почему? Я часть самого творения, и разве у меня может быть иная, противоречащая логика? Если да, то неизбежно следующее: придется признать, что я неподконтролен Богу, иначе говоря, принадлежу какому-нибудь совершенно другому создателю или попал сюда случайно, из другой Вселенной. Но таких, как я, были и будут, наверное, миллиарды. Впрочем, если беспристрастно следовать логике старых религий, человек давно уже вышел из повиновения, и обескураженный Бог вынужден мягко призывать его к заключению контракта: будь хорошим мальчиком (девочкой, евнухом) и попадешь в рай. Что мешало тебе с самого начала сделать всех хорошими? Собственное неумение? Но зачем тогда сваливать на человека свои ошибки? Почему мы должны за все расплачиваться?

И, кстати, что такого замечательного в этом раю? Если предлагаете контракт, то, будьте добры, озвучьте ваши предложения, а не заставляйте доверчивый народ гадать, что его ожидает по выполнении всех условий. Так не ведут дела даже в самой захудалой туристической фирме. Казалось бы, что проще: устройте вселенское шоу в доказательство своего существования, предъявите вашу продукцию – рай – потенциальным заказчикам, однако нет, мы будем кокетливо прятаться от глаза человека. Говорите, всем в раю будет хорошо? Всем никогда не бывает одновременно хорошо вместе.

Изготовитель Адама и Евы с проклятиями изгоняет их из рая потому, что его собственная разработка оказалась уязвимой от козней им же самим созданного пресмыкающегося. Говорят, до Евы была Лилит. Куда она делась? Бог сжигает Содом и Гоморру, где спроектированные им люди развлекались, как могли, в силу своих конструктивных особенностей. А устройство Потопа? Не стоит удивляться, что люди обладают многочисленными изъянами: строить человечество на столь скудном генетическом материале, как Ной с потомством, – даже школьники знают, что кровосмешение ведет к вырождению.

Да что говорить о людях? Бог не в состоянии управлять своими ближайшими ассистентами. Ангелы стали путаться с дщерями земными, – пришлось их кастрировать. Зачем-то понадобилось придумывать дьявола: очевидно, по тому же принципу создания трудностей себе самому, дабы было что мужественно преодолевать. Кстати, сатана во многом оказался более преуспевающим менеджером и оброс многочисленной клиентурой, – мой постулат об эффективности и предпочтительности отрицательного развития находит наглядное подтверждение. Задвинутому на второй план дьяволом Богу перепадает лишь то, что всласть нагрешившее население раз в неделю, или того реже, вспоминает его в церкви.

Тщедушная попытка напомнить о себе Иисусом, которого, не успел он раскрыть рот, благодарный народ приколачивает гвоздями к столбу. Зато сколько потом удобных поводов для пьянства и чревоугодия: Рождество, Пасха. А бред о непорочном зачатии? Любое зачатие порочно, поскольку человек – в полном соответствии с Божьим проектом – насквозь порочен и дефективен.

Сама идея размножения пропитана идиотизмом. Самец, долго и утомительно окучивающий самку, делающую вид, что секс ей ни к чему, хотя хочется ничуть не меньше. Механика полового акта вообще анекдотична: всякую честную девушку в первую брачную ночь тянет на рвоту при виде того, что в нее собираются ввести. Девять месяцев беременности, во время которых беспомощная и уязвимая самка деформируется до безобразия, после чего с муками и ревом исторгает из себя еще более беспомощный и бесформенный продукт. Дети, любить которых невозможно, но все почему-то стараются: так принято. Как можно любить эти неуправляемые, бессмысленные, зловонные образования? Простой тест на пригодность человека к существованию: роди ребенка и оставь его посреди африканской саванны. Что от него останется через час?