Текст книги "Воспоминания и размышления о давно прошедшем"

Автор книги: Андрей Болибрух

Воспоминания об интернате

Два года, проведенные в Физико-математической школе-интернате номер 45 в Ленинграде[1]1
  Напечатано впервые на английском языке в переводе А. Б. Сосинского в книге «Mathematics in Sankt-Peterburg», Translations of AMS, АAdvances in the Math. Scie., Series 2, 1996, V. 2, затем на русском в журнале «Ленинградский Университет», 1999.


[Закрыть], были одними из самых интересных в моей жизни и во многом определили не только мою профессиональную судьбу как математика, но и сформировали мой характер, отношение к жизни – всё то, что обычно называют жизненными и нравственными ценностями. В школьной интернатской программе были алгебра, математический анализ, история, литература…, и нас очень хорошо учили всем этим наукам наши любимые учители: Юрий Иосифович Ионин, Ефим Эммануилович Наймарк, Ирина Георгиевна Полубояринова и многие другие, которых я люблю и помню. Но кроме обязательной школьной жизни была еще и внешкольная, которая значила для нас ничуть не меньше. О некоторых эпизодах этой жизни мне и хотелось бы здесь рассказать.

Интернат в те годы находился в Ленинграде на улице Савушкина, за Черной речкой. До центра города можно было добраться за 30–45 минут, а это значит, что Ленинградские музеи, театры, здание университета с его библиотекой были в пределах досягаемости. Зимой 1966 года каждую неделю нас водили на экскурсии в Эрмитаж. Вместе с прекрасным экскурсоводом (к сожалению, не помню ее имени) мы прошли почти всю выставленную тогда экспозицию современного искусства от картины к картине: от импрессионистов до Пикассо. Нам рассказывали об импрессионизме и пуантилизме на примерах картин Клода Моне и Поля Синьяка, о кубизме, о русских модернистах, о том, как научиться понимать современную живопись. И я ценю эти уроки ничуть не меньше уроков алгебры или анализа, потому что они познакомили меня с новым для меня миром, миром живописи.

Мне вообще кажется, что 14-15-летнему человеку иногда необходимо всего лишь узнать (увидеть, услышать или прочитать) о существовании какого-то нового незнакомого ему мира, будь это мир современной живописи, поэзии или, скажем, китайской литературы. Причем услышать от «источника, заслуживающего доверия», например, от любимого учителя. Так на уроке литературы я узнал от Ирины Георгиевны о существовании Большого Драматического Театра и о Г. А. Товстоногове. Мне удалось достать билеты на его спектакль по «Идиоту» Ф. М. Достоевского с гениальным Иннокентием Смоктуновским в роли князя Мышкина, и я до сих пор считаю этот спектакль лучшим из всех когда-либо виденных мною. С тех пор я «заболел» театром и уже в Москве, будучи студентом МГУ, пересмотрел все спектакли «Современника», театра на Таганке, театра Образцова. Не пропускал я и ни одной премьеры А. Эфроса в театре на Малой Бронной.

В том, как много значит мнение учителя, как он одной сказанной невзначай фразой может оказать влияние на формирование мировоззрения своих учеников, я неоднократно убеждался впоследствии, когда уже сам (на пятом курсе университета) преподавал математический анализ в 7-ой Московской школе. Приведу только один, связанный с этим, пример. Как-то, рассказывая десятиклассникам теорему о мощности множества непрерывных на отрезке функций, я заметил, что один из моих учеников читает постороннюю литературу. Меня возмутил даже не столько сам факт чтения, сколько то, что он читал. А читал он не Хлебникова, Булгакова или, скажем, А. Белого, что я еще мог бы простить, а одного совершенно никчемного с моей точки зрения писателя. Я отобрал у него эту книгу и взамен дал единственную, которая тогда нашлась в моем портфеле – томик стихов одного из самых любимых моих поэтов, Тао Юань-Мина. Я бы, наверное, забыл об этом случае, если бы через несколько лет мои бывшие ученики не пригласили меня на традиционную встречу своего класса. Большинство из них к тому времени училось на различных факультетах МГУ, МФТИ и в других известных московских вузах. В конце вечера ко мне подошел тот самый ученик и спросил, помню ли я историю с томиком стихов Тао-Цзяня и представляю ли я, какое влияние это оказало на его жизнь? Оказалось, что он настолько увлекся китайской поэзией, что после поступления на биофак МГУ организовал там нечто вроде Общества любителей классической китайской литературы и стал настоящим ее знатоком! Этот случай поразил меня, и с тех пор во время лекций или семинарских занятий я всегда стараюсь найти время для того, чтобы сказать своим студентам хотя бы несколько слов об интересной выставке, книге или увиденной мною театральной постановке.

В нашем интернате были не только математические классы, но и химический с биологическим, в котором учился сын Аркадия Исааковича Райкина. Я не знаю, собирался ли Костя Райкин всерьез заниматься биологией после окончания школы, но способности к этому у него, безусловно, были. Однако яркая артистическая одаренность оказалась сильнее, и Костя поступил после окончания интерната в театральное училище. Сейчас он известный актер театра и кино, директор московского театра «Сатирикон». Но и тогда в 9-м —10-м классах он порой поражал нас своей пластикой и умением даже самые серьёзные вещи превращать в игру. Так, на выпускном экзамене по математике ему достался вопрос о десятичной записи вещественного числа. В составе экзаменационной комиссии были члены попечительского совета интерната, известные математики, среди них был знаменитый алгебраист Д. К. Фаддеев. Во время ответа Кости он о чем-то заговорился с остальными, и комиссия потеряла бдительность, чем немедленно воспользовался Костя. Он начал свой ответ примерно так: «Пусть число а лежит на отрезке [0,1]. Разделим его на десять равных частей и рассмотрим ту часть, в которой лежит наше число. Разделим полученный отрезок на десять частей и вновь рассмотрим ту часть, в которой лежит а…» Обычно в этом месте говорят: «и т. д»., а затем заканчивают доказательство. Однако Костя монотонным голосом с мягкими веселыми модуляциями продолжал делить все меньшие и меньшие отрезки к всеобщей тихой радости сидящих в классе выпускников. Наконец, когда Костя добрался до отрезков размером с диаметр атомного ядра, комиссия обратила внимание на подозрительную тишину в классе и воззрилась на доску. Последовала пауза, после которой Д. К. Фаддеев сказал, что получено достаточное количество знаков после запятой и процесс деления можно прекратить. Больше Костю ни о чем не спрашивали, и он успешно сдал экзамен.

У нас в школе часто устраивались литературные вечера, на которые приглашались известные артисты, самодеятельные поэты и певцы. Причем дело не ограничивалось простым выступлением. После концерта обычно возникали стихийные дискуссии, на которых обсуждались самые разные вещи, начиная от современной советской поэзии и кончая положением в Алжире. Безусловно самым запоминающимся из таких вечеров был вечер Аркадия Райкина. Школьный актовый зал был забит до отказа, а Райкин в течение полутора часов показывал нам свои самые лучшие вещи, включая те, с которыми в то время ему не разрешалось выступать в официальных концертах. Тогда я впервые услышал про «генетику – продажную девку империализма», про «наш паралич – самый прогрессивный в мире» и про многое другое, ставшее впоследствии классикой советской эстрады.

Нет ничего удивительного в том, что в физико-математической школе в середине 60-х годов многие увлекались поэзией и сами писали стихи. В то время профессия физика была необычайно престижной, конкурсы в ведущие технические вузы и университеты страны были громадные, и большинство одаренных молодых людей, имеющих способности ко многим (в том числе и гуманитарным) наукам, выбирали математику или физику. Но и гуманитарные способности требовали выхода, поэтому, наверное, каждый второй в нашей школе писал стихи.

Пик этой поэтической активности пришелся на зиму 1966 года, и тогда же произошли два связанных с этим любопытных события. Первому предшествовало вывешивание в школе большой стенгазеты со стихами наших интернатских поэтов, второму – появление в школьном общежитии самодеятельных литературных журналов. Появился такой журнал и в нашей комнате, старостой которой был Витя Томе (поэтому комната наша носила название «Хижина дяди Томса»). Назывался этот журнал (редактором и единственным членом редколлегии которого был я сам) по-простому: «Тихий омут», и в первом его номере были помещены стихи почти всех без исключения моих товарищей по комнате. Надо сказать, что для многих из них этот литературный опыт был первым в их жизни, и может быть поэтому печальная, а временами и не очень нормативная лексика нашего журнала несколько контрастировала с оптимистическим вариантом, вывешенным в школе. В этом не было ничего странного или неискреннего, просто два этих издания описывали две разные стороны нашей интернатской жизни, в которой были как свои радостные, так и печальные моменты. Закончив оформление журнала, мы благоразумно прикрепили его кнопками к обратной стороне дверцы платяного шкафа, стоявшего в нашей комнате, и пошли на занятия.

Надо же было так случиться, что именно в этот день с инспекционной поездкой в наш интернат приехал министр просвещения РСФСР (в этом состояло первое из упомянутых выше событий). Министру показали школу, физическую лабораторию, сводили на урок в один из классов, показали нашу стенгазету со стихами, а затем повели в общежитие. До сих пор не знаю, как это могло произойти, но войдя в общежитие, министр немедленно направился в нашу комнату, затем открыл дверцу шкафа, снял с кнопок наш журнал, бегло просмотрел его и, сказав что-то вроде: «Вот что у вас тут на самом деле делается», отбыл в Москву. Мы в это время находились на уроке, но «хорошие новости распространяются быстро» и когда мы, понурив головы, вернулись к себе в общежитие, настроение у нас было хуже некуда.

Дело было даже не в том, что мы чувствовали себя виноватыми и боялись наказания. Мы понимали, как мы подвели своих учителей и интернат в целом, ведь было известно, что министр являлся одним из основных противников всякого рода специализированных математических школ и интернатов, поскольку, на его взгляд, само их существование нарушало принцип социальной справедливости. Так что одним из последствий произошедшего могло быть и прекращение приема в интернат с последующим его закрытием. И вот тут произошло событие, которое я до сих пор не могу забыть. К нам в комнату пришли наши учителя, которым, наверное, уже досталось от школьного и районного начальства за то, что произошло. Но они не стали нас ругать или наказывать и вообще не высказали ни одного слова упрека в наш адрес. Они сказали, что пришли извиниться за поведение некоторых взрослых, не понимающих современной поэзии и попросили не держать на таких людей зла, добавив, что в будущем нам часто придется встречаться с людьми, просто не способными понять какие-то вещи, и что это не должно быть основанием для обиды на них. И еще они попросили нас не бросать писать стихи и пригласили на вечер-конкурс школьных поэтов, который должен был вскоре состояться в интернате. В этот день мы получили урок по предмету, которого нет в сетке школьного расписания, но который мы запомнили на всю жизнь.

Выпускные экзамены в школе – особая пора. Последним и самым трудным из них для нашего класса был экзамен по физике. Дело в том, что в нашем классе собрались очень сильные математики: несколько победителей Всероссийской олимпиады, победители Ленинградской городской олимпиады и один будущий победитель Международной математической олимпиады – Витя Турчанинов (в настоящее время блестящий программист). С физикой же дело обстояло хуже – только один победитель Всероссийской олимпиады по физике – Боря Ровнер. Почему-то наши учителя физики считали, что мы недостаточно хорошо относимся к их предмету и решили проэкзаменовать нас с пристрастием. Перед началом экзамена они объявили, что будут спрашивать нас очень жестко и поставят нам две оценки: официальную и неофициальную, но такую, какую мы получили бы при поступлении в ЛГУ при самом недоброжелательном пристрастном опросе. Мотивировалось все это необходимостью потренироваться перед вступительными экзаменами в университет.

Подобная преамбула меня совершенно не испугала: я был тогда одним из главных претендентов на золотую медаль, всегда легко сдавал экзамены и не боялся их. Но я до сих пор с некоторым содроганием вспоминаю последовавший затем кошмар. Я очень хорошо начал отвечать, полностью рассказав вопрос билета и решив задачку. Но уже первая дополнительная задача испортила мне настроение. Меня спросили по какой траектории полетит брошенный с поверхности Земли камень в случае отсутствия атмосферы, и я тут же ответил: «по параболе». На что мне вежливо объяснили, что мой ответ неверен и что камень полетит по дуге эллипса (поскольку в условии не было сказано, что Землю можно считать плоской). И так далее. Не помню всех заданных мне вопросов, на какие-то из них я отвечал правильно, на какие-то – с точки зрения экзаменатора – нет. Помню только последний из них, который добил меня (и экзаменатора). Меня спросили, что происходит с веревочным контуром, в который периодически вставляют и вынимают магнит. Что-то забрезжило в моей уже ничего не соображающей голове (что-то вроде того, что по инструкции техники безопасности нельзя влажными руками касаться электрической проводки), и я сказал, что если влажность воздуха высока, то по веревке может потечь слабый ток. «С каких это пор великие законы физики зависят от влажности воздуха!» – буквально взревел мой мучитель, и экзамен на этом закончился. Я получил 5/4 —, и когда экзаменатор немного остыл, узнал, что, оказывается, в веревке произойдет поляризация. В общем все закончилось благополучно, но я с тех пор немного недолюбливаю физику.

Сейчас интернат находится в другом месте, за городом, ближе к новому зданию университета. Но каждый раз, приезжая в Санкт-Петербург (что, к сожалению, бывает нечасто), я сажусь в 80-ый автобус и еду за Черную речку, на улицу Савушкина 61.

Стихи

Тополиный пух

 
Белые хлопья пуха.
Время огням потухнуть.
 
 
Нежная вьюга лета.
Где-то морозы, где-то
 
 
Кутают в шаль подругу.
Нежная лета вьюга,
 
 
Ты мне щекочешь кожу!
Как ощущенья схожи:
 
 
Так же ласкает локон,
И из пушинок соткан
 
 
Взгляд твой, глаза, ресницы.
Снова мне будешь сниться
 
 
Маленькой Белоснежкою
В летнюю вьюгу нежную.
 

13-15-19.06.1970. Плющево

Вечерние облака

 
По небу плывут отпечатки столетий,
А время – летнее, а воздух – летний,
А век – двадцатый, но надо ж случиться:
Плывут рептилии, первоптицы.
Наверно, в зеркале небосвода
Себя рассматривает природа
И хочет сгладить морщины столетий,
Ведь время – летнее, ведь воздух – летний!
Но видно – осень.
Но скоро осень.
Наверно, это она наносит
Узоры древних воспоминаний
На небосвода тугие ткани.
 

* * *

 
Легкий танец пурги,
Круги
Ошалевшей со сна метели.
 
 
Поцелуи твои на теле
Обжигающие – легки.
Поцелуи твои – холодны,
Поцелуи твои растают,
Словно снежных пушинок стая,
Отойдут, переселятся в сны.
 
 
Сны приснятся – все опресняется —
Только раз я твое дыханье
Уловлю в этих снах; пасхальной
Им весны не видать: проясняется
На душе ни рано, ни поздно.
А пока что – морозный воздух,
А пока – только танец вьюги
На лице твоем, на ресницах.
Это кончится, прояснится,
Снова станет воздух упругим,
Опьяняющим – как всегда.
 
 
И пойдут дни за днями, года
Друг за другом засеменят.
Только это все без меня.
 

16.10.1971. ВГБИЛ

* * *

Осень (сонет)

 
Стон осени еще в ушах стоит.
Он был сначала стаей журавлиной.
Вонзаясь в небо журавлиным клином,
Он был, казалось, с этой стаей слит.
 
 
Затем он лег на сырость темных плит,
Листвой опавшей на асфальт Неглинной,
И резкий крик сменился нотой длинной,
В которой крик не кончился, но спит.
 
 
И с чистой нотой тихого страданья
Осеннее природы увяданье
Напоминало погруженье в сон.
 
 
Но сон звучал, и я в изнеможеньи
Избавиться хотел от наважденья.
Но время шло, и не кончался он.
 

28.11.1971. Покровка.

* * *

 
Грусть рябая —
Гроздь рябины.
Значит, осень.
Значит, в спины
Шепот листьев – богомолок.
Значит, холод.
Холод колок,
Холод тысячью иголок
Руки жалит.
Ветер сносит.
Значит, осень.
Сердце сжали
Темные веревки просек —
Осень.
 

28.11.1971. Покровка.

* * *

 
Все плыло и качалось, и сам старый год,
Отражаясь в зернистых икринках канала,
Уплывал и качался, и времени плот
Ударяло о дни, о секунды трепало.
 
 
Все плыло и качалось в кривых зеркалах,
Уходящего года смещались понятья;
И фигурки влюбленных на темных углах
Превращались в кровавого цвета распятья.
 
 
Все плыло и качалось, и времени ход
Подтверждал неизбежность такого финала,
Отражаясь в зернистых икринках канала
Как разбитый, истрепанный бурями плот.
 

26.01.1972. Москва.

* * *

Весна (сонет)

 
Такая тихая весна.
И даже музыка капели
Меня волнует еле-еле,
Сквозь сон едва-едва слышна.
 
 
Грудная клетка не тесна,
И беспричинное веселье
Не бьется теплой жилкой в теле —
Моя душа во власти сна.
 
 
Во власти долгой зимней спячки
Увяли чувства и мечты —
Они в руках у нищеты.
 
 
Моля у разума подачки,
Они то пляшут, как собачки,
То тянут жалкие персты.
 

14.03.1972. Покровка, Новая

* * *

Крыша

 
Рыжая, ржавая крыша
Видом не вышла.
 
 
Кто посещает старую крышу?
Птицы да мыши.
 
 
Был и у крыши
Солнечный блеск,
Да весь вышел.
 
 
Новые крыши
Красивей, стройней, выше.
 
 
Вечером с крыши
Кошачий концерт слышен.
 
 
Слушает старая крыша
И чуть дышит.
 
 
И засыпает под крики котов крыша,
Диких, облезлых и точно таких же рыжих.
 

15.10.1972. Покровка.

* * *

Осень

 
Пора листопада.
Не надо ступать
Подошвою грубой по листьям,
Не надо,
Смеясь, нарушать тишину листопада
И эхо тревожить опять и опять.
 
 
Пусть чуть шелестит, тихо жалуясь, прядь
Усталой березы, пусть чувство утраты
На миг овладеет тобою, не надо
В смятеньи поспешном его прогонять.
 
 
О чем эта боль? Нет, тебе не понять.
Казалось, всего на одно лишь мгновенье
Ты слился душою с душою растенья,
Но боль прицепилась, ее не унять.
 
 
И тихо бредя вдоль разбухшего устья,
Ее окрестишь ты «осеннею грустью».
 

1. 12.1972. Некрасовка

* * *

Летний дождь (сонет)

 
Сначала вздрогнет и заплачет,
Чего-то испугавшись, ива;
И дождь пригоршней чернослива
Запустит в маленькую дачу.
 
 
Затем, чуть подождав, проскачет
Скороговоркой, торопливо,
Веселый и нетерпеливый
Полк первых пропыленных капель.
 
 
И только после, в вышине
Разрежет молнией полнеба,
Пригнет к протопленной земле
Намокшие колосья хлеба.
 
 
И ливень, нудный и унылый,
Запричитает с новой силой.
 

25.10.1974. Новая

* * *

 
Здесь зелень до небес.
Здесь часто по утрам,
Запутавшись в непроходимой чаще
Дремучих зарослей из клевера и трав,
Израненное солнце тихо плачет.
 
 
И капельки росы – лишь пот смахнёт палач —
Ложатся на траву, на лезвия осоки
Под похоронный комариный плач,
Под солнца обескровленного вздохи.
 

Май 1974. ВГБИЛ

* * *

 
И твердишь ты мне раз за разом
Все одно и то же: что «разум
И любовь» – это только фраза,
 
 
Что любовь – это просто проза,
И глядишь на меня с вопросом
В своих синих с отливом росным.
 
 
В твоих синих с отливом пресный
И ненужный мой мир надтреснут.
 
 
Все в одном, одном твоем взгляде,
Взгляде юном, порочном взгляде!
Губы в модной блестят помаде,
 
 
И пальто по последней моде.
Твое тело желанье сводит,
В твоих синих усмешка бродит,
 
 
И стоишь, как в гриппозном бреде
У порога своей передней.
 
 
Мир свернулся, зарылся в платье,
Лег клубком у твоей кровати,
Как собака в ночной дремоте,
Взвыв на ржавой протяжной ноте.
 
 
И опять ты мне раз за разом
Об одном и том же, что «разум
И любовь» – это только фраза,
Что любовь – это просто проза,
И глядишь на меня с вопросом.
 

11.10.1970. Покровка

* * *

Сонет

 
Мне лень мила, мы с ней накоротке,
Я коротаю с ленью дни и ночи,
И мне милее леность многоточий,
Чем бойкость точек в стиснутой руке.
У времени на жестком поводке,
Как часто убеждаешься воочью,
Что даже леность стихотворных строчек —
Иллюзия, постройка на песке.
 
 
Но я люблю песчаные строенья!
Они сродни моим стихотвореньям.
Сегодня есть, а завтра – наплевать!
 
 
Мне лень возиться с одой, триолетом,
Я связан с ленью, стало быть, с сонетом.
И не покину мягкую кровать!
 

* * *

Море

 
Когда кипящею струёй
На море ляжет позолота,
Из поднебесного киота
Уходит солнце на покой,
 
 
Когда созвучна с тишиной
Луны тоскующая нота,
Земля рукою Дон-Кихота
Преображает облик твой.
 
 
О, если б морю сохранить
И эту золотую нить,
И толстые седые пряди
 
 
В своём языческом наряде,
И в брачном утреннем обряде
Ночные звёзды утопить.
 

4.08.1971. Махинджаури

* * *

Одна печальная история

 
Тонкое чувство ритма
Дано ему от природы.
И молодость, звонкость рифмы,
Изящные повороты
Стиха сберегли б от рифов,
Когда б ни служебных грифов,
Ни скрепок водовороты.
И он ушёл в Бегемоты.
На дне большого болота
Друзья нашлись и подружки.
И как-то, сострив, за кружкой
(Обидев при том кого-то),
Был прозван одной лягушкой
За цепкость и злость Андрюшкой.
 

6.04.1971. МГУ

* * *

На смерть Берлиоза

 
Мне не забыть этот тягостный день:
Шпалы в подсолнечном масле,
Злая упала трамвая тень,
И фары его погасли.
 

04.1970. МГУ

* * *

Смерть Берлиоза

 
Правая рука – хрясь!
Левая рука – хрясь!
Голова Берлиоза – в грязь!
Ужас.
 
 
Тут и Аннушка с маслом,
И Бездомный с Пегасом,
И рабочая масса
В блузах.
 
 
Не дожил к Первомаю,
Переехан трамваем.
Мы с Коровьевым знаем:
Воланд.
 
 
Хулиган с портсигаром,
Рукоять до упору,
Смотрят очи с укором —
Поздно.
 
 
Правая рука – хрясь!
Левая рука – хрясь!
Голова Берлиоза – в грязь!
Ужас.
 

04.1970. МГУ

* * *

Приморский бульвар

 
Баку хорош вечернею порой,
Когда спадает августовский зной,
Когда огней цветная вереница
Преображает ночь, преображает лица.
 
 
О, как тебе идет ночной покрой,
Редеющий автобукашек рой,
Прожекторов светящиеся спицы
На разноцветной водной черепице.
 
 
Каких несостоявшихся наяд
Скрывает твой таинственный наряд?
 
 
Но скоро утро, и белесой ватой
Сменилась ночь, и жестким ароматом,
Бакинским запахом очередного дня
Упало с моря утро на меня.
 

13, 15.08.1971. Баку

* * *

Эпиграмма

 
Когда захочешь чувствовать себя
На положенье муравья,
Быть винтиком в могучей колеснице,
Не нужно в прошлое переноситься.
Достаточно пойти в военкомат,
И муравейник будет очень рад.
 

18.08.1971. Покровка.

* * *

26 Сонеты сонету

 
Сонет влечет меня своею красотой,
Своею первозданною природой,
Где первых строчек медленные воды
К озерам слов приходят на постой.
 
 
А озеро подернуто слюдой
Красивых фраз, но ветреной погодой
Слюда крошится, обнажая броды
И омуты с бездонной глубиной.
 
 
А в омутах созвездья лучших мыслей,
Как цепь икринок, на строках повисли,
А в омутах чем глубже, тем темней.
 
 
Там темные провалы подсознанья,
Там образы и мысли без названья,
Могилы слов и отзвуки теней.
 

22.11.1971. Покровка, ВГБИЛ

* * *

 
Сонет похож на аромат цветка.
Волнообразно аромат струится,
С порывом ветра обжигая лица.
Неполных строф четыре лепестка,
 
 
Тычинки рифм не опадут пока,
Заковано в пожизненной темнице,
Поэта сердце не устанет биться.
Но жизнь поэта слишком коротка.
 
 
Но жизнь поэзии, как время, бесконечна.
Поэзия была и будет вечно.
Освобождаясь от земных тенёт,
 
 
Она четыре лепестка сонета
К последнему пристанищу поэта
С печалью затаенной принесет.
 

22.11.1971. ВГБИЛ

Юрмальский цикл

* * *

 
Сосен суставы
Скрипят, как ставни,
Как старый поезд
На полустанке.
Скрипят – поскрипывают
Не так, как скрипка,
Скорей, как галька,
Не музыкально.
Скрипят – поскрипывают,
Ив скрипе сосен
Нас вместе с ними
По ветру носит.
В такт скрипу – плавно,
Как в колыбели;
Глаза от неба
Поголубели,
Поголубели от неба лица,
В такт скрипу сосен
Запели птицы,
В такт скрипу – медленно
И ритмично;
Смешав с прибоем
Напевы птичьи,
Проносит ветер
С сосною вместе
Меня по летнему
Поднебесью.
 

13.07.1973. Лиелупе

* * *

Ветер

 
То он трется щекою о ствол сосны,
Как котенок, играет среди листвы,
То, ломая сухие сучья,
Бьется в судорогах падучей.
 
 
Как он нежен, приветлив, как боязлив,
Как он гладит шершавой рукой залив,
Как ласкает ржаные ости.
Как он страшен в припадке злости!
 
 
А приходит похмелье или тоска —
Он угрюмо играет среди песка,
Создавая за смерчем смерчи,
Насторожен и недоверчив.
 

20.07.1973. Лиелупе

* * *

Небо

 
О, если б дотянуться до тебя,
Не ночью, а в разгар такого дня.
И неумело, по-щенячьи ластясь,
Вдруг захлебнуться от наплыва счастья!
Дай раствориться в этой синеве,
Смешаться с ветром и сосновой хвоей,
Чтоб пропитаться жарким летним зноем,
Чтоб капельки смолы стекали с век.
 
 
И если бы войти в сосновый ствол
И, отряхая треснувшие сучья,
Вдыхая кроной свежесть летней тучи,
Понять, постигнуть лета волшебство!
 
 
Дай хоть притронуться к твоим рукам,
Ты снова их протягиваешь к нам,
Чтоб обласкать весь мир от Юрмалы до Капри!
 
 
Асфальт дробит их в дождевые капли.
 

27.07.1973. Лиелупе

* * *

 
Вечером с солнечных лепестков
В море, как золотые слитки,
Падают солнечные улитки.
 
 
Дождь из улиток!
Воды покров
От них пузырится в местах ожогов,
Нежен и шелков.
 
 
Улитки тихо идут на дно,
Тускнеют раковинок скорлупки,
Тонки и хрупки.
 
 
А море – двухсторонний наждак
С голубовато-прозрачной начинкой —
Перетирает их на песчинки.
 

27.07.1973. Лиелупе

* * *

 
Сыграй мне, шмель, на арфе паутинок,
На струнах легких, как осенний пух.
Их протирает каплями росинок
Паук – настройщик, сумрачный, как инок,
Любитель музыки и толстых мух.
 
 
Сыграй мне, шмель, на память песню лета,
И пусть танцуют солнца огоньки
На паутинках, словно мотыльки;
Пусть в хороводе зелени и веток
Танцует небо, полное креветок,
Соленых брызг и запахов пеньки!
 
 
Пусть солнце, ошалев от этой пляски,
Покинув сосен шумный хоровод,
Губами жадно к морю припадет
В неудержимой, безысходной ласке!
 
 
Плеснув на небосвод струею алой краски.
 

18.08.1973. Лиелупе

* * *

 
Люблю черничное варенье,
Оно напоминает лето:
Чуть ложку съешь – и вдохновенье
Охватывает поэта.
 
 
Вторую съешь – возникнут сосны,
Тропинка, шишки под ногами,
И летний жар, такой несносный, —
(И вроде год не високосный) —
И море в резком птичьем гаме.
 
 
За третьей ложкой перестанешь
Смотреть на хлеб, на чай в стакане,
Ты снова с нею на причале,
И катерок вот-вот отчалит.
 
 
Ты прыгаешь, ты машешь ложкой,
Облизывая в волненьи
Пустую банку, блюдце, крошки,
Еще чуть-чуть, еще немножко,
Еще хоть капельку варенья!
 
 
Чтоб дописать стихотворенье.
 

13.07.1973. Лиелупе

* * *

Август в Юрмале

 
Истончаются в августе стекла окон.
Прячется солнце в стеклянный кокон.
И по ночам из низин, отдушин
Выползают на берег личинки стужи.
 
 
Истончаются в августе стекла окон.
Наливаются ягоды сладким соком;
Но похрустывают среди ночи лужи —
И трепещут растений живые души.
 
 
Истончаются в августе стекла окон.
Стрекоза, залетевшая ненароком,
Разрезает небесную синь алмазом,
День за днём истончаясь и раз за разом.
 

22.08.1974. Лиелупе

* * *

Закат

 
Черные руки сосен,
Протянутые к закату,
Хотят украсить грудь леса
Колье золотого цвета.
 
 
Блестит на шее заката
Колье золотого цвета,
Но к соснам бежит дорожка,
Кипящею позолотой.
 
 
Закат беспечней ребенка!
Колье, соскользнув, упало.
Колье, упав, проскользнуло
Мимо сосен беспалых.
 
 
Пытаясь своею тенью
Остановить паденье,
Лес наклонился к морю
Черною головою.
 
 
Но все, что осталось лесу, —
Плачу внимать заката,
Роняющему на море
Слёзы медного цвета.
 

16.08.1974. Лиелупе

* * *

Философский портрет И. О

 
Эпикурейский оптимизм
И невоздержанность Платона,
Альбом любовниц на два тома
И обстоятельный лиризм.
 
 
В делах любви позитивизм
И точка зрения Зенона
На страсть как на источник стона,
И обаятельный цинизм.
 
 
Спиноза в сексуальном смысле:
«Желание – источник мысли,
Разумное – инстинктов след.
 
 
Соитие – предел желанья,
Вершина разума, познанья.
И выше, значит, счастья нет».
 

18.06.1972. Некрасовка

* * *

Осень

 
Когда радость жизни идёт на убыль,
и деревья начинают задумываться о смерти, —
приходит осень – религиозная фанатичка
с требником в руках.
 
 
Она напяливает на притихшие деревья
золотую поповскую рясу, —
и толпы унылых священнослужителей
заполняют рощи и перелески.
 
 
Их монотонные молитвы, перемежаемые
стоном и плачем, день за днём
птичьими стаями уносятся к небу.
 
 
Толпы страждущих.
Но только осина и ясень стоят великомучениками.
 
 
Их – канонизировали.
 

5.09.1974. Рига

* * *

 
В такие сквозные дни,
Когда обмороженный воздух
Стекается ближе к небу,
Когда пустота бестелесна
И кажется – слов не услышать,
Кричать и не докричаться;
В такие прозрачные дни
Приходит морозная лёгкость
На смену летним химерам,
Высвечивая в предметах
Сквозь шелуху наслоений
Ясность, структуру кристалла.
 

4.10.1974. ВГБИЛ

* * *

Обрывки мыслей (поэтических)

 
Осень прошла незаметно,
так, как будто ее и не было.
 
 
Я перестаю различать времена года.
 
 
Не все, конечно.
Зиму и лето пока не путаю.
 
 
Зимой уютно дома, летом – на улице.
 
 
Зимой яркое солнце еще невыносимей,
чем летом – оно приносит мороз – до рези в глазах.
 
 
Но зато зимний вечер приносит
тепло падающих снежинок, а летний
комариную сырость оврагов и низин,
от которой поеживаются и закрывают окна.
 
 
Летняя ночь – предчувствие сырой зимы
с дождем и снегом напополам.
 

* * *

Акросонет

 
Безумен я, не скрою,
Особенно весною.
Ложится зелень на поля,
И вместе с ней душа моя
Безумствует порою.
Расплёскивая влагу снов,
Уходят мысли в стан врагов,
Храня равненье, строем.
 
 
А после них в душе разброд:
Надежда переходит вброд
Дороги подсознанья.
Рассудок прячется в тоске,
Ершистый, хилый как аскет,
И плачется сознанье.
 

20.10.1974. ВГБИЛ

* * *

(Написано в ожидании отложенного рейса № 2091 от 25.07.73)

 
Ты, отрешившись от забот,
Летишь по небу, словно птица,
И радуга в окно стучится;
Да здравствует Аэрофлот!
 
 
Мотор стучит? Не первый год.
У пассажиров вянут лица.
Ого, еще не то случится!
Да здравствует Аэрофлот!
 
 
Но отчего дрожит пилот?
Рука радиста-великана
В ознобе тянется к стакану.
Да здравствует Аэрофлот!
 
 
Опять какой-то идиот
Налил в закрылки купороса.
Горючее? Какая проза!
Да здравствует Аэрофлот!
 
 
Бывает, вдруг не повезет:
Два, три, четыре самолета.
Не возвратятся из полета.
Не по вине Аэрофлота,
А по твоей вине, Природа,
Из-за тебя, небесный свод.
 
 
Да здравствует Аэрофлот!
 

25.12.1973. Москва, аэровокзал

* * *

Л. Б.

 
Мне легче тебя не видеть,
Чем видеть и не коснуться
Губами твоих ладоней,
Наполненных скрытой лаской,
Наполненных ожиданьем
Пугливым и сладострастным.
Но ты разжимаешь пальцы —
Не мне суждено напиться —
Но ты разжимаешь пальцы,
И влага твоих желаний
Серебряной тонкой нитью
Стекает на лак паркета.
Не мне суждено напиться
Из тёплых твоих ладоней.
 

* * *

НИИВС им. Мечникова

 
Ваши предки, наши предки
На одной качались ветке.
Кто затем спустился в клетки,
Кто в НИИ на табуретки.
 
 
Мы теперь, прищурив глаз,
Мучаем своих собратьев.
И грызут решёток прутья
Слезшие чуть позже нас.
 
 
Вы в Сухуми на посту
Рядом с братьями от века.
Мы в Москве, покрытой снегом,
Держим марку человека —
Мечниковский институт.
 

31.08.1977. 3-я Владимирская.

* * *

Душа (сонет)

 
Зачем она тебе? На вид она суха,
На запах – чуть смердит, пропахла нафталином.
В ней перемешано развратное с невинным,
С порочным – добродетели труха.
 
 
Ни хороша и, в общем, ни плоха,
Она сегодня этой ночью длинной
Пришла к тебе в смирении с повинной,
Прикрывшись индульгенцией стиха.
 
 
Оставь её в живых, уйти ей разреши,
Мне не до шуток – быть бы только живу.
Оставь другой волчице на разживу
Хоть часть тобой израненной души!
 
 
А, впрочем, мне и это не поможет.
Оставишь ты – её тоска загложет.
 

5.12.1979. Руставели

* * *

 
Чёрные страшные вороны ночи
Душу мою разрывают на клочья.
Туши овечьи, шкуры овечьи,
Воет по-волчьи душа человечья.
 
 
Как ей сегодня в ночи одиноко!
Душ человечьих, о, как их немного!
Бродят по-волчьи вдали друг от друга
Тёмною ночью, вечно по кругу.
Травят их чёрные вороны ночи.
Всех же больнее – ну просто нет мочи! —
 
 
Травит волчица, родная по крови,
Чёрные волосы, чёрные брови,
Взгляд человечий, тоска человечья,
Так отчего же ногтями, как кречет,
Душу мою разрывает на клочья
Злая волчица тёмною ночью?!
 
 
Нету страшнее тоски человечьей!
Волчья душа моя в шкуре овечьей.
 

5.12.1979. 2 часа ночи. Руставели

* * *

 
У последнего, как у ленинца,
Красный листик на шее треплется,
У последнего – серый цвет лица.
 
 
И уже ни во что не верится:
Зимы, весны – все сплошь нелепица.
 
 
А падению капель все нет конца.
 

21.03.1977. Руставели

* * *

 
Бьет осенний дождь по поленнице.
Мама ленится, папа ленится,
И красавица-дочь, как пленница,
Все забыться хочет, рассеяться.
Бросит в окна взгляд – но имеется
Только чахлых четыре деревца.
 

* * *

Н. М. Сонет

 
Не надо, не смотри в упор.
Твои зрачки буравят душу,
И я опять, как мальчик, трушу,
Читая в них немой укор.
 
 
Я не убийца и не вор,
Я в меру зол и в меру скучен.
Да будет суд великодушен!
Пусть будет мягок приговор.
 
 
Но ты отводишь строгий взгляд.
Ты говоришь мне: «Всё в порядке».
«Ещё не вышло разнарядки» —
Твои глаза мне говорят.
 
 
«Но час придёт – тебя казнят
Огнём любовной лихорадки!»
 

21.03.1979. Руставели

* * *

Акростих

 
Сегодня снова Рождество!
 
 
На наше с вами торжество
Оно приходит в Долгопрудный
Весёлой ёлкой изумрудной,
Искрясь весельем, волшебством.
Мы любим этот праздник чудный!
 
 
Готовя радость новых встреч,
Он помогает нам сберечь
Дух дружбы, и скажу без лести:
О чём, как говорится, речь!
Мы все сегодня снова вместе!
 

3.01.1985. Юж. Измайлово

* * *

Велимир Хлебников

Эта небольшая заметка[2]2
  Написанная в 1985 году к 100-летию со дня рождения поэта.


[Закрыть] – признание в любви. Любви к одному из самых удивительных и необычных российских поэтов, Велимиру Хлебникову.