Текст книги "Академия родная"

Автор книги: Андрей Ломачинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

«Бомбометание» обычно требует высшего пилотажа, оно намного труднее «минирования» и отличается крайней скоротечностью боевых действий. При бомбометании, или, в народе, бомбежке, курсант честно называет номер билета, который держит в руках. Затем садится и переписывает вопросы на листок. Лучше взять два листка для подготовки – тогда один можно будет передать на Большую Землю без риска засветиться за пустой партой. Обычно такой совершенно секретный материал передается через того, кто вот-вот пойдет отвечать. Поэтому требования к боевой слаженности подразделения должны быть крайне высокими.

После того, как вопросы вынесли на Большую Землю, группа экспертов быстро пишет «бомбу», которую немедленно сбрасывают для огневой поддержки бедствующего курсанта. Чаще всего «бомбу» сбрасывает на цель входящий на экзамен. Но при творческом подходе возможны варианты. «Бомбы» можно цеплять на спины фотографов, которые фотографируют экзамен для стенгазеты курса. Фотограф должен взять в руки камеру (не обязательно в рабочем состоянии) и, глядя в видоискатель, подходить спиной к месту сброса, пока не упрется задницей в стол, где сидит нужный курсант. Курсант сдергивает «бомбу» со спины фотографа, где та крепится обычной булавкой. Преподаватель такой борзости не видит, потому, что фотограф всегда стоит к нему лицом. «Бомбы» можно передавать по натянутой вдоль батарей ниточке, можно пускать самолетиками через форточку – любые решения в случаях конкретного бомбометания всегда определяются только обстановкой в театре военных действий.

Но мы отвлеклись на общие моменты. Часа через полтора-два Короед сидел с блаженной улыбкой олигофрена. Ему было абсолютно наплевать на всё. На его экзамен не то что листок за пазухой, а танк «Т-80» можно было провести, и «полкан» ничего бы не заметил. За исключением первых четырёх человек, взвод отбомбился практически стопроцентно. Средний балл экзамена был 4, 92. Сдавали мы экзамен по диамату и думали, какая нужная наука фармакология!

САРДЕЛЬКА И НЕЙРОЛЕПСИЯ

Нейролепсия – это фармакологический эффект. Когда острые психозы лечат, шизуху или маниакально-депрессивные расстройства, вколют психу дозу, а у того тело как ватное, в голове пусто становится, а мир сужается в игольное ушко. Если какие мысли и остаются, то самые простые, а эмоций нет совсем. Но у некоторых нейролептиков есть побочное действие – они здорово рвотный рефлекс подавляют. Одно из таких лекарств называется этапиразин. О нем и сказ.

Опять отгуляли мы отпуск, и вот снова в родимых пенатах. Третий курс не шутка, пожалуй самый сложный в постижении медицинской науки. Но семестр только начинался, и до сессии было далеко… От сессии до сессии живут студенты весело, и курсанты не исключение. Был у нас во взводе курсант Валера Русских. Нормальный курсант, но с редкой патологией – пить совсем не мог. Нету такой статьи, чтоб за непереносимость алкоголя из армии комиссовать, вот он и жил трезвенником аж до третьего курса. Выпьет тридцать грамм водки и сразу блевать. Даже от бутылки пива блевал, такой вот был тяжелый случай. Трудно ему было: во-первых, непьющий военный уже белая ворона, а во-вторых – Валера всей душою желал почувствовать нормальный пьяный кайф. Хотелось Валере Русских быть русским человеком, да не получалось.

Но на третьем курсе ситуация изменилась – как вы уже знаете, мы стали изучать фармакологию, науку о лекарствах. Как только дошли до этапиразина, понял Валера, что его мучениям пришел конец – рвотный рефлекс победить можно! Он быстро где-то надыбал упаковку этого препарата и ерзал в предвкушении ближайшего выходного – решил устроить себе боевое крещение, и купил водки. Для себя и для того парня, который собутыльником будет. А в собутыльники к нему напросился Сив, курсант Сивохин. Сив был известен своей потрясающей толерантностью к алкоголю, сколько не выпьет, а ему хоть бы хны. Тоже, видать, патология, диаметрально противоположная Валеркиной.

Вот и долгожданная суббота. Валера заблаговременно, еще на последней лекции таблеточки заглотил, чтобы пить на пике противорвотного эффекта. А так как противорвотное действие препарата всё же побочное, а не основное, то Валера и это учел – шарахнул не то двойную, не то тройную дозу. Пообедали ребята и сели выпивать. С Сивом пить совсем не интересно – водка, сколько бы ее ни было, за полчаса заканчивается. Поэтому, как последние капельки разлили, Сив поблагодарил за водку и сразу стал куда-то собираться. Не то на танцы, где его уже подруга ждала, не то в театр, куда та же подруга билеты купила, а он забыл. Слинял, короче, а Валере посоветовал никуда не выходить, ибо к состоянию алкогольного опьянения тот человек непривычный. Еще порекомендовал побольше кушать, что при пьянках тоже весьма полезно.

Оставшись в одиночестве Валера минут сорок туда-обратно по общажному коридору шатался и кайф от выпитой водки ловил. Вышли мы покурить, и показалось нам такое поведение подвыпившего человека несколько странным. Если бы он в карты зашел поиграть или потрепаться, да хоть музыку послушать, а тут ходит, как медведь в зоопарке. Того и гляди дежурный заявится, а тут военнослужащий в небоеспособном виде мелькает. От греха подальше позвали мы Валеру к нам в комнату телевизор смотреть. Через минуту он явился и принес с собой кило сарделек.

Мы сардельки варить поставили, а Валеру перед телевизором усадили. Тот сидит прямо, как будто вместо спины доска у него, и немигающими глазами какую-то скучнейшую передачу смотрит, не то «Сельский час», не то «Темпы пятилетки». Мы ему говорим: Валера, ты бы канал переключил, что муть такую смотреть. Валера переключил, а там вообще какое-то партийное событие местного значения показывают, зрелище еще скучнее предыдущего. Валера смотрит. Нам интересно стало, чего же такого Валерка выпил, что его так странно прибило? А он говорит, что одну водку с Сивом пил. Ну раз с Сивом, тогда вроде все нормально, тот человек опытный. Думаем, вот так тяжело, наверное, человеку впервой пьяным быть. Ничего, обвыкнется, лиха беда начало.

Сварились сардельки, зовём за стол. Валера сардельку на вилку наколол и вдруг нам объявляет, что перед едой руки мыть положено. Ну нас такое замечание несколько смутило, не из морга же пришли! Хотя можно и помыть. Пошли мы всей гурьбой в умывальник. Последним Валера топает. Смотрим, а он идет, как знаменосец на параде – так и держит перед собой на вилке свою сардельку. Возле умывальника как обычно туалет. Решили зайти мимоходом. Вдруг через пять секунд Валера ни с того, ни с сего громким голосом объявляет, что он страшно болен – у него или проказа, или сифилис в последней стадии! Нам интересно стало, это он так странно шутит или гонит на полном серьёзе.

– Валера, что случилось?

– У меня член отвалился, и по ногам горячая кровь бежит.

Заглядываем в унитаз – там плавает сарделька. Видать, слетела с вилки, которую он все еще в руках держит. Штаны мокрые и не расстегнуты, ну, а что это за «кровь», вы уже сами догадались.

ЭКЗАМЕН ПО ТОКСИКОЛОГИИ

Токсикология – это почти что фармакология, только наоборот. Одна лечит, другая калечит. А экзамены что по первой, что по второй в одну сессию и ой какие сложные! Кто в наше время не мечтал получить экзаменационную оценку «автоматом»? Во-первых, «автомат» – это всегда «отлично», а во-вторых, ставился он в течение семестра, в крайнем случае сразу после, за особо выдающиеся знания по изучаемому предмету. Красота! К сессии подходишь с уже сданным экзаменом, на другие предметы времени на подготовку больше остается, а если последний экзамен «автоматом» сдашь, то и в отпуск можно на недельку раньше уехать. Одна проблема: «автоматы» у нас единицы получали. В сессию на весь курс один-два «автомата», и это по всем предметам!

Курсант Сивохин за «автоматами» не гонялся. По любому предмету его вполне «государственная оценка» устраивала – «удовлетворительно». Вообще принцип минимальной достаточности замечательная штука, много здоровья, сил и средств сберегает, хоть на личном, хоть на общегосударственном уровне. Этот подход позволял курсанту Сивохину массу полезного делать, например, на лекциях в морской бой играть или по-другому всесторонне самосовершенствоваться – хотя бы художественные книжки читать. У меня до сих пор стоит перед глазами здоровая общая тетрадь в красивой коленкоровой обложке. На этой обложке давным-давно, на самой первой лекции, курсант Сивохин написал: «1-й курс, конспекты вводных лекций». Через год он зачеркнул единицу и написал там двойку. Еще через год – тройку. Потом, кроме слова «конспекты», всё зачеркнул и чёрным фломастером дописал «по всему». Так и оставались с первого по шестой курс «Конспекты по всему». На шестом курсе тетрадка без малого на треть заполненной оказалась, и, насколько я помню, это была его единственная тетрадка…

В конце третьего курса была у нас лекция по токсикологии. Как назло, сразу за этой же лекцией по расписанию шло четырехчасовое занятие по той же токсикологии. Лекцию нам читал главный токсиколог Вооруженных Сил генерал Саватеев. Тема интересная – бытовые отравления суррогатами алкоголя в армии. Материал был крайне актуальный, и курсант Сивохин самосовершенствовался вполсилы – хоть и не конспектировал, но кое-чего слушал.

Саватеев был морским генералом – носил черную флотскую форму (тогда большие чины в медицинской службе флотов не всякими там ранговыми капитанами или там контра-вице всякими адмиралами назывались, а нормальные звания имели, по-нашему, по-сухопутному). Закончил генерал давным-давно четвёртый военно-морской Факультет нашей славной Академии и всю догенеральскую молодость по флотам скитался. Стал генерал рассказывать, как тяжело спирт от разворовывания уберечь, и вспомнил один случай. Служил он на Северном Флоте, на противолодочном корабле. На корабле были тонны спирта для антиобледенительных систем противолодочных вертолетов. И конечно же, этот спирт пили все кому не лень. Я лично на флоте не был, но думаю, что пьяный экипаж только для пиратских судов подходит. Наверное, и командир корабля так думал. Позвал тот начальник молодого Саватеева и приказал ему что-нибудь такое придумать, чтобы эти многомесячные пьянки на его борту прекратились раз и навсегда. Вот будущий генерал и придумал до гениальности простое решение – спирт бензином разводить. Функциональные характеристики антиобледенителя не изменились, а вот пить его уже нельзя было – вонял, и это всех настораживало; а если какой уж совсем отчаянный мичман и решился бы выпить, то вмиг бы у доктора в каюте оказался, чтоб там удобнее ласты склеить. А главное достоинство метода – эту адскую смесь в рутинных условиях разделить никак невозможно было. Оба вещества с похожей плотностью, смешиваемы, смесь не вымораживается, выпарить нельзя. Короче, вариант супер.

По генеральским словам выходило, что флот круче всех. Взять, например, старую советскую авиацию – там вообще подход к проблеме был бездарным. На каждый самолет приходилось куча спиртосодержащей дряни, например, в амортизационно-тормозной системе. И что это было? Смесь спирта с глицерином! Полетал себе летчик, приземлился и сразу на пару с механиком сливает чуть-чуть. Немного – каких-нибудь пару ведер. А дальнейший процесс до ужаса прост, точнее, вообще никакого процесса. Надо просто те ведра в тенёк под кустик поставить на некоторое время, глицерин тяжелый – осядет, спирт легкий – всплывет. Подходите люди добрые с кружечкой, угощайтесь, чем Бог с неба послал! Из-за сладкого привкуса это питие в Военно-Воздушных Силах уважительно «Ликер Шасси» именуют.

Или взять погранвойска Крайнего Севера. Да на границу с Норвегией со времен Сталина ни одной бутылки водки не завезли, а народ пьян в стельку. Чем пьян? Правильно! Одеколонами «Капитанский» и «Шипр», лосьонами «Огуречный», «После бритья» и им подобными. Пить их в чистом виде интеллигентные люди не могут, да и примеси для печени не полезны. Так ведь без всякого образования по физической химии, в тяжелых полевых условиях суровой тундры, народной мудростью прапорщика-погранца был изобретен идеальный метод криофракционации. Патентное название – «Уголок на Трех Кирпичах». Три метра любого стального уголка выносятся на мороз, под один конец подкладывается один кирпич, под другой – два. На тот конец, что повыше, льётся суррогатный напиток, а с того конца, что пониже, стекает очищенный питьевой вариант. А гадость вся по пути на сталь намерзает.

А вот генеральский вариант идеальный! Народного подхода нет и не будет – против физики, химии и других законов природы не попрешь. НЕ-ВОЗ-МОЖ-НО! Как генерал дошел до способов народной очистки суррогатов, то даже курсант Сивохин свои дела отложил и стал подробненько эту часть лекции конспектировать. И так его эта тема увлекла, что он подсознательно, но громко так, вслух, на профессорскую ремарку свой курсантский ответ бросил: «Был бы спирт, а способ найдем!»

Главного токсиколога такая наглая самоуверенность очень задела. Он и говорит, обращаясь персонально к курсанту Сивохину: «Товарищ курсант, предложенная мною спирт-бензиновая смесь используется на флоте уже много лет, и за это время никто, ни один человек ее разделить не смог!» Сив в ответ сжался в комочек и виноватыми глазами на генерала смотрит.

После первого лекционного часа вышли мы с Сивом на перерыв перекурить. Ну он до меня с этой навязчивой идеей опять полез. Вместо нормального перекура устроил «Что? Где? Когда?», была такая телепередача в СССР – куча умных дураков перед камерой ответы на трудные вопросы искали. Мы чуть подумали и пришли к выводу, что если нужен чистый спирт, то генерал прав, а если нужно просто хорошо и безопасно выпить, используя его хваленую смесь, – то слова генерала полная лажа, пургу нам гнал профессор половину своей лекции.

Возвращаемся на второй час. Генерал лекцию дочитал и по традиции в самом конце спрашивает, есть ли у кого какие вопросы. Курсанты всякие вопросы спросили, генерал ответил, вроде сейчас команда «встать» и гав-гав-гав будет – «до свидания товарищ генерал». Вдруг курсант Сивохин руку тянет. Я сразу насторожился, Сив никогда вопросами профессуру не донимал. А генерал ему кивает, мол что там у вас?

– Товарищ генерал, а вы про невозможность разделения спиртобензиновой смеси о чистом спирте говорили, или о том что с нее питьевого безопасного суррогата получить нельзя?

Генерал аж передернулся, опять этот самоуверенный выскочка его святую память о молодых годах оскверняет:

– О втором, товарищ курсант!

– Так это неправда!

– Это что же? Значит, Вы ее можете разделить, разделить без всякого специального оборудования, незаметно, скажем в условиях большого противолодочного корабля.

– Да хоть в условиях большого корабля, хоть в условиях маленькой подводной лодки. В любых условиях смогу!

– И что же вам, товарищ курсант, для этого нужно?

– Ничего не нужно, – говорит Сив, – смесь спирта с бензином нужна.

Генерал аж позеленел от такой наглости:

– Товарищ курсант, как ваша фамилия?!

– Курсант Сивохин.

Генерал достает из нагрудного кармана записную книжку и начинает что-то записывать, наверное фамилию Сива: «Товарищ курсант, если, как вы мне тут сказали…! Если вы на моих глазах разделите эту смесь до степени, что ее можно будет пить без риска оказаться в реанимации, я вам поставлю автоматом «отлично» за экзамен по военной токсикологии. Если же ваша самоуверенность вас подведет, и у вас ничего не получится – то экзамен вам придется сдавать очно и лично мне. Старшина, проконтролируйте! Когда у него ближайшее лабораторное занятие на моей кафедре?»

А старшина наш, Сашка Захарьев, уже и рад стараться, в расписание смотрит:

– Через двадцать минут, товарищ генерал!

– Вот там и встретимся!

Вышли мы с Сивом из аудитории и плетемся в лабораторный класс на «токсу». Я ему давай мозги мыть:

– Сив, как так можно! Ты человек воздушно-десантный, флотских условий не знаешь, откуда такая наглость? То, о чем мы рассуждали, – это теория, на практике её никто и никогда не проверял. Ты хоть Пушкина вспомни! «И Опыт, сын ошибок трудных…»

Сив вспомнил и продолжил цитату: «И гений, парадоксов друг!» Надо не ошибки, а парадоксы искать. Ты же, гад такой, сам говорил, что физическая химия наука точная? Меня подставил, а сам в кусты? Я, может, с этой сессии из Академии с «бананом» по «токсе» вылечу!»

Приходим в класс. Преподу уже кто-то насвистеть успел, что по борзости курсанта Сивохина к нам сейчас сам начальник кафедры заявится. Все смотрят на Сива, как пролетариат на буржуазию. Начинается занятие. Через полчаса заваливает генерал: «Курсант Сивохин здесь?»

Все встают и замирают по стойке «смирно», препод отвечает: «Так точно, товарищ генерал, – вот он!»

Генерал поворачивается к двери и уходит со словами: «Всем быть на месте!» Но уже через пару минут опять появляется с двумя стандартными градуированными бутылками на пятьсот миллилитров. В каждой грамм по сто жидкости. Все опять по стойке «смирно» вытянулись. Подход он к окаменевшему Сивохину и сует одну бутылку ему под нос:

Что это?

Спирт.

А это? – суёт другую бутылку генерал.

Бензин.

Ну так действуйте, товарищ курсант!

Сив берет бутылку со спиртом и выливает её содержимое в бутылку с бензином. Взболтал до полной однородности и показывает генералу: вот, мол, все нормально смешано. Затем подходит к обычному водопроводному крану в углу лаборатории и добирает в смесь воды, не доливая бутылку на одну четверть. А затем затыкает горлышко ладонью и начинает все это трясти, как припадочный. Протряс хорошенько и поставил на преподавательский стол отстояться. Пока отстой шел, залез Сив к себе в портфель и достает использованную капельницу. Оторвал кусок виниловой трубки от ловушки воздуха, а тот конец, где иголка, в банку со смесью запихал. Взял вторую бутылку, где изначально спирт был, около стола на пол поставил. Потом ртом чуть через трубочку подсосал и слил самотёком нижний слой в эту бутылку. Поднял её, понюхал, потом на язык попробовал и протягивает генералу: «Пить вполне безопасно, товарищ генерал!»

Генерал бутылку взял, тоже понюхал, но пробовать не стал и говорит: «Товарищи курсанты, мне надо это на анализ отнести. Приказываю быть на месте, занятие продолжать по плану. Я скоро вернусь».

Через часик снова приходит. В руках распечатка анализа, скорее всего, хроматографию делали. Начинает зачитывать остаточные концентрации октана, бензола, циклических углеводов – всякой дряни, из которой обычный бензин состоит. Читает и сразу переводит в количества, которые бы в поллитре были бы. Потом суммарную оценку примесей сделал и говорит: «Это, конечно, не «Столичная», но и не отрава. Если человек с нормальной печенью и почками пол-литра этого суррогата выпьет – то ничего ему не будет. Голова утром будет болеть посильнее чем от водки, вот и всё! Товарищи курсанты, среди рядового и сержантского состава, прапорщиков, мичманов, да и офицеров не медицинской службы об этом способе сепарации прошу не распространяться. Курсант Сивохин был прав – спирт в воде растворим, а бензин – нет! За проявленные глубокие знания в области военной токсикологии зачитываю экзамен автоматически сданным на «отлично». Курсант Сивохин, вашу зачетку!»

ОБОИ

Этот случай произошел на том же третьем курсе в канун майских праздников. Был у нас во взводе один курсант, Сергей Орлов. Хороший курсант, из хорошей семьи. Хоть он на сто процентов русский, но родом из самого западенско-украинского города Ивано-Франковска, что тогда без разницы было. Мама – преподаватель математики, папа тоже учитель. Короче семья не богатая. И угораздило Орела (у него кличка была Орел, с ударением на первой букве О) на втором курсе жениться. Так рано семейным комнату в «Гарлеме», курсантской общаге для женатиков, не давали. Пришлось Орелу по ночам с Факультета в самоходы бегать – грузчиком в товарном депо подрабатывать. Позже он санитаром по больничкам ошивался, потом фельдшером. Короче, пахал парень как конь – для семейного бюджета денежку зарабатывал. Трудную денежку.

У жены его, Ленки Орловой, студентки Первого Меда, вся родня тоже из голытьбы состояла – врач на враче, причем из правильных, взятконеберущих. В советское время с такими предками особо не разгуляешься. Помогут молодым, чем могут, но в основном, самим деткам крутиться приходилось. И Ленка ночами санитарила да фельдшерила.

К концу третьего курса Орела почаще в увольнения отпускать стали, да и четвертый курс близко – там увольнительная записка совсем не нужна, выход в город свободный – гуляй, не хочу. Наскребли молодые деньжат и пошли комнату себе снимать. Нашли дешевенький клоповничек, комнату в комуналке три на четыре в старом-престаром доме в Ковенском переулке в центре. Свили они там свое первое семейное гнездышко по стандартной таксе – тридцать рублей в месяц. В комнате был прописан какой-то алкоголик, который раз в месяц появлялся у молодых и брал мзду. Алкаш этот никогда в своей конуре ремонта не делал, была она грязная и страшная, досталась ему от почившей в бозе матери, но похоже, что и та капитальными ремонтами не увлекалась. На внутреннее убранство неприхотливой курсантской семье можно было наплевать. Но за отстающими от стен обоями обитали целые полчища клопов. А как известно, эти наружные паразиты внутреннее состояние могут испортить любому. С милым, оно, конечно, рай в шалаше, но в шалаше без клопов.

Опять наскребли молодые какую-то монетку и решили сделать ремонт, от клопов избавиться. Хозяин жилплощади не против – ежели за свои, то дерзайте, главное, с меня ничего не требуйте. Орел купил светлых красивых обоев, краски да известки, а Ленка наварила клейстера. Чтобы с ремонтом быстро справиться, позвал Орлов двух сослуживцев к себе в помощь – меня и Изю. Изя вообще-то никакой был не Изя, а самый что ни есть русский парень Игорь Сафронов из Тамбова. Пришли мы, стали думать, как лучше старые обои срывать да клоповьи рассадники изводить.

И тут Изя в одном месте заметил, что обои отслоились. Намочили мы полосу, подождали минут пять и аккуратно её целёхонькой отклеили. Раньше ведь все на клейстере было – мука и вода, не то что современная полимерная клеюка, отдиралось хорошо. А под обоем старые брежневские газеты. Потешно почитать. Почитали, намочили и опять аккуратненько отклеили. Там слой старых обоев. Ну и эти тем же макаром удалили. А там смех – хрущевские газеты! Кукуруза, космос и коммунизм к 80-м годам ХХ века. Посмеялись. Отклеили и это. Под ними опять старые обои.

Изя говорит, надо мол тут особую осторожность проявить – похоже следующий слой будет довоенный, с товарищем Сталиным. А такие газеты уже можно в «Букинист» отнести и за них какие-нибудь гроши получить. «Букинист» был очень известный ленинградский магазин антикварной книги и другой старой печатной продукции. А я говорю, что никакой осторожности больше не надо. Довоенных газет под этими обоями быть не может в принципе, так как все довоенные обои в Ленинграде зимой 1941 года были съедены подчистую. Народ в блокаду стены обдирал, обои варил и воду пил. Крахмал там имелся, и об этом «кисельке» любой блокадник знал! Нечего время терять – давай всухую, по-варварски, сразу до штукатурки скрести будем. Тут Орел вмешался: а нужно ли всем нам пылью с клопиным экскрементом дышать? Есть там довоенные газеты или нет – какая разница. Давай делать как делали.

Мочим, ждем, отдираем. Вот чёрт – Изя прав! Сталинские газеты. Враги народа, коллективизация, индустриализация и везде слава нашему дорогому любимому Отцу Всех Времен и Народов. Работаем уже как археологи. Каждую газетку сушим и лелеем. Содрано. За культом личности опять старые обои. Я уже не спорю – продолжаем раскопки. Сняли и этот культурный слой. А там Красный Октябрь! Первая пятилетка, ГОЭЛРО, добивают басмачей в Средней Азии и беляков на Дальнем Востоке. Громкая партийная жизнь послереволюционных съездов. Уже считаем, что не только на пиво после работы, но и на водочку хватит!

Снимаем и этот слой. Под первыми годами становления Советской Власти опять обои. Сразу видно, что эти очень старые – рисунок в викторианском стиле. Мочим, работаем по накатанной схеме. Отклееваем. Все стены залеплены «Петербургскими Ведомостями» с ятями. Странно оклеены. Вся комната – одним газетным номером зимы 1917 года. Какой-то чудак пошел и купил специально для того, чтобы оклеить стены, целую кипу одинаковых газет! А кое-где под этими газетками видны ещё одни обои – такие же точно, как мы только что сорвали! Непонятка. В некоторых местах газеты от старых обоев-близнецов отстают ровными прямоугольниками, и эти места выпирают стройными рядами припухших «кирпичиков». Снимаем «Петербургские Ведомости», ругаясь, что за один одинаковый номер денег будет меньше, чем за разные.

Под газетами ровными рядами висят бумажки. Маленькие, в половину стандартного листа. Наклеены аккуратно – только за верхние уголки. Бумага плотная, на денежную похожа. У каждой индивидуальный номер, как на банкнотах, да и по цвету как иностранные деньги – мелкие полоски, перелив тонов из желто-коричневого в розовый и из розового в зеленый. Обрамляются «купюры» коричнево-черной с золотом витой рамкой. На каждой индивидуальная дата от 1885 до 1907 года. Но не деньги это. Водного знака нет, подписи и даты на лицевой стороне каждой бумаги сделаны тушью и явно от руки разными людьми и, судя по почеркам и росписям, на разных языках. К тому же сумма на них не обозначена. Даже никакого заглавия нет. На трех языках довольно мелкими буквами по коротенькому абзацу напечатано. На облигации не похожи. Ни на что не похожи! Чуть-чуть здоровые лотерейные билеты напоминают. На лицевой стороне каждой бумажки куча печатей – черные, розовые и обычные, синие. Ни одной буквы по-русски. На обороте вообще пусто – разлинованы, как ученическая тетрадка или бухгалтерская книга с колонками для даты, имени и подписи. И ничего в этих колонках не написано. Лишь в самом нижнем уголку в две строки маленькая длинная печать на русском языке с дореволюционной орфографией: «Биржевой Императорский Комиссионный Сбор; Санкт-Петербург».

Отклеили мы их. Ровно семьдесят три «лотерейки». Изя говорит, надо срочно в «Букинист» бежать. Бумага очень плотная и практически не намокла. Прямо сейчас сдать можно. За каждый такой билетик запросто могут копеек по двадцать дать, а то и весь полтинник! А мне эта идея совсем не нравится. Бежать куда-то. Устали уже как черти. Давай завтра. А он: нет, давай сейчас и сразу успеем в винно-водочный. Я разозлился и одну бумажку в открытое окно выбросил. Хочешь – беги, заодно и этот мусор поищешь! Заканчивать работу надо, делов-то на пару часов осталось.

Тут Орел на меня серьезно посмотрел и говорит: «Зря ты эту бумажку выкинул. Двадцать копеек тоже деньги, за них работать надо. Я сейчас пойду подниму – по цене как раз одна кружка пива.. А в «Букинист» мы их не понесем, по крайней мере пока не прочитаем, что же на них написано. Вот если сами не разберемся – тогда пойдем, покажем спецам-антикварам. А так наобум нести будет очень опрометчиво. Они нам скажут лист – пятак, а он, может, на самом деле рубль стоит! Хватит на сегодня работать. Деньги на пиво есть, англо-русский и франко-русский словари тоже найдутся. Доделаем все завтра. Сейчас так: я листочек иду искать, Изя за пивом бежит, а ты, Лом, садись переводи эти папирусы.

Мы из окна в «колодец» выглянули – точно, никуда бумажка из закрытого двора вылететь не могла. Валяется себе на жестяном крылечке-козырьке перед входом в подъезд. Рядом водосточная труба со скобой – достать пара пустяков. Изя взял рубль, трехлитровую банку и побежал за пивом, Орел за бумажкой полез, а я сел за перевод. А переводить-то оказалось нечего! Смысла почти нет, одни названия: «На восьмой день сентября 1883 года Торговый Дом братьев Де Лезуа, фонд Вассермана, банк Фон Доренберг, Манхэттенская финансовая компания Виллиямс и К°, Инвестиционная компания Фрэнка Наварро, Инвестиционная компания Вебстера-Каллахан-Скотта, Инвестиционная компания Харриссона, Инвестиционная компания Голденов и Голдберга, Инвестиционная компания братьев Стивенсон, Инвестиционная компания «Руды и Металлургия», Инвестиционная компания «Инвестиции Восточного Побережья», Торговая компания «Парижская и Глобальная Торговля» и адвокатская контора «Международный Легальный Щит Нью-Йорк-Париж» открыто инкорпорируют мануфактуру «Жилетт». Всё…

Такое вот объявленьице на трех языках – хоть на заборы вешай. Принес Изя пива, стали мы думать. Жилетт… наверное, кто-то жилетки банкирам шил, да задолжал – вот его вся эта куча кредиторов и заинкорпорировала. Что это такое, инкорпорирование, никто из нас не знал. Словарь же давал такой же самый дурацкий перевод: инкорпорировать значит инкорпорировать. С латинского алфавита на кириллицу, дальше понимай как хочешь. Изя вспомнил, что бритвы такие есть, Gillette, все командировочные из капстран их привозят. Я лично в то время о таких бритвах не слышал – в СССР их не завозили. На долговые расписки или там какие векселя не похоже – о деньгах ни слова. Знали мы, что есть в капиталистическом мире какие-то акции, но никто из нас ни одной акции в глаза не видел. А главное, что нас смутило – раз акции продаются на биржах, значит на них должна быть написана цена. Вот газета «Правда» – цена 2 копейки, вот папиросы «Беломор» раньше стоили шестнадцать копеек, так и писалось – «ц. 16 коп.», подорожал «Беломорчик» – стал по двадцать две копейки, на пачке «ц. 22 коп.» появилось. Всем всё ясно. А какой дурак, скажите на милость, выложит деньги за нудное объявление? Что толку, что на красивой бумаге. Может это пригласительные билеты на какой буржуйский банкет? Не похоже. После одинаковой типографской даты, что в тексте, внизу на каждой бумаге все даты и подписи разные.

Мы ребята хоть и социалистические, но не глупые. Давай рассуждать. Что такое акция? Акция – это пай, владение кусочком большого бизнеса с правом продажи этого кусочка. Это нам понятно. Цена «делается» на рынке, ну в смысле на бирже. Кто за сколько продал – такая и цена. Это даже нам, простым советским военнослужащим, тоже понятно, недаром «Капитал» Маркса читали. Тогда на акции должно быть обязательно указано, какую же часть бизнеса она обеспечивает! А на этих бумажках про это ни полслова… Как же так? Их ведь кто-то очень старательно спрятал сразу через месяц после революции. Значит, эти бумаги для кого-то очень много значили. Значит, за ними тогда хорошие деньги стояли. Устали мы голову ломать. Если это такой своеобразный клад, то советской власти его лучше не показывать. Судя по шпионским фильмам и детективам, с ценными бумагами надо ехать в Швейцарию, желательно в Цюрих, и там их предъявлять банкирам и адвокатам. Тогда нам туда попасть не светило. К тому же мы думали, что за сто лет любой договор превращается в простую архивную бумажку. Что и кому нам теперь предъявлять? Глупое объявление о каком-то инкорпорировании чего-то кучей сто лет как несуществующих контор? Несерьезно все это нам показалось. Вероятно, до революции эти бумаги что-то и значили. Но сейчас ждать чего-то от этих раритетов бессмысленно. Пожалуй, Изин путь самый верный – надо их снести в «Букинист».