Текст книги "Академия родная"

Автор книги: Андрей Ломачинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

КРОЛИК В СМЕТАНЕ

А что, вкусное блюдо. Берется тушка кролика, разделывается, обжаривается, затем лук и соль, еще чуть жарим, перец по вкусу, заливаем сметаной и тушим. Готово. Пальчики оближешь! Не знаю, как сейчас, но в мои курсантские годы крольчатины в Военно-Медицинской Академии было завались. Правда, не в столовой.

Сессию мы сдали, уехали в летний отпуск. Месяца отдыха как не бывало – и вот снова мы в стенах нашей alma mater (это так родной ВУЗ по старинно-студенчески, по-латыни «мать-кормилица» буквально означает). Да только кормилица нас в чёрном теле держала, чувство голода не ослабевало.

Началось все с полковника Шостака – профессора кафедры нормальной физиологии. Он на лекции сболтнул, что все кролики после острых опытов выбрасываются. Острый опыт – подопытному каюк. Затем биохимия пошла – кролик на кролике. А уж про «патфиз» вообще молчу – сплошной садизм. Там мы кроликов изводили, как немцев под Сталинградом. Как-то после очередной бойни пошли мы на ужин. На ужине, как и на лекциях, я рядом с Колей сидел. Обычно ковыряли мы малоаппетитную водянистую картошечку-пюре да травили друг другу чего-нибудь. Травили, понятно, в переносном смысле, хотя той картошкой и без яда отравиться недолго было. Но в этот раз привычного застольного разговора не получалось – Николай был как-то рассеянно-молчалив, и мысли его явно витали где-то далеко от столовой.

Ты чё? Идею мирового масштаба обмысливаешь или о дамах мечтаешь? Мировой Империализм али спермотоксикоз замучил? – спросил, наконец, я, чтобы хоть как-то прервать молчание.

Что..? – Коля с трудом вернулся к реальности.

Ты целый вечер как сомнамбула – всё о чем-то своём думаешь… Прорыв в современной медицине готовишь?

Лучше. Много лучше. Ты помнишь, что сказал на лекции Шостак? – он слегка наклонился ко мне и произнес эту фразу полушепотом.

Хм… Твоим конспектом можно воспользоваться? – прошептал я, подражая своему собеседнику.

Да ты уж точно такое не записал. Хотя это была самая важная мысль в его лекции.

И какая же?

То, что кролики после острых опытов выбрасываются!

На Нобелевку не тянет…

Вот я и говорю, что все самое важное ты пропустил. Кролики! Куча мертвых кроликов! Сам подумай, завтра у нас «патфиз», скольких мы заморим?

Я добросовестно попытался прикинуть количество, все еще не понимая, куда клонит мой товарищ. Смотря сколько опытов будет. К концу «лабы» по одному на человека точно… И тут я уловил ход Колиной мысли – это ж три килограмма свежайшей крольчатины на нос! А что, «забой» час-два назад, никакой гадостью не колют, а если колют, то естественными добавками, к примеру, адреналином. Экологически чистый продукт! Такой свежатины и в магазинах не найти. И делов-то никаких – на всех «вкусных» кафедрах мы уже давно перезнакомились с нужными лаборантами, которые в лабораториях после занятий результаты наших трудов (кроличьи трупы) прибирают. Можно спокойно пойти и попросить тушки.

Простота этой мысли поразила меня настолько, что я некоторое время оторопело молчал. Оставшееся время ушло на разработку плана. Все выглядело достаточно просто. В портфель, если не брать с собой учебников, вполне могло поместиться два-три крола. Но одной крольчатины мало. Для полноценного блюда нужна еще картошка и лук. Тут еще проще, этим можно на месте разжиться. Прямо тут же кинули жребий «на гонца» – бежать за корнеплодом выпало мне в подвал нашей столовки, в «корни». Так мы называли полуподвальное помещение, где лук и другой овощ наряд чистил. Стоило туда с кулечком спуститься, как любой был рад радешенек тебе хоть сто кило отсыпать. Им же работы меньше. Ну нам сто кило не надо. Пара хороших луковиц да три десятка картошин, этого за глаза хватит.

На следующий день мы уже вышагивали на Факультет, крепко сжимая в руках пузатые портфели с заветными кроликами, когда я остановил Николая.

Подожди.

Ты чего? – нетерпеливо ответил он, сглатывая слюну.

А где мы их обдерем? Не в комнате ведь, мы же там всё кровью измажем!

Долго думать не пришлось – ободрали в умывальнике. Шкурки, ушки, требуху – в мусорный бак, мясо – в пищу. Оставался самый важный вопрос: где и как это приготовить? На наше счастье, в буфете работала тёть Света – чудная женщина. Она курсантов никогда не обижала. Даже в долг под честное слово товар отпускала. И это при социализме! В ответ курсанты всех факультетов её уважали и долги возвращали целиком. К ней мы и решили обратиться. С участников трапезы собрали деньги на сметану и послали другого гонца к ней в буфет. Сметана у тёть Светы всегда была – полстакана 5 копеек. На трех кролей надо два стакана. И еще надо было у Светланы Николаевны печку попросить. Точнее – кастрюлю с печкой. Дала она нам здоровую кастрюлю, куда мы ссыпали резаные куски кролика и остальные ингредиенты, затем поставила к себе на печку. А через час позвонила на курс – идите, забирайте свое варево. Надо было варево по бачкам разлить (бачки в курсантской столовой ещё вчера своровали), тёть Свете кастрюлю отмыть и спасибо сказать. Всё, можно на ужин не идти. До свидания, дары моря с картошкой, отдающей аспирином, сваренные на воде с машинным маслом. Крольчатинка куда лучше!

Такая насыщенная белком калорийная добавка к рациону со второго курса стала делом обычным. Вскоре многие комнаты нелегально обзавелись электроплитками и скороварками – крольчатина стала готовиться за 15 минут. К тёте Свете только «чилийцы» бегали. У них начальник курса козловатый был – капитан Ольшанский, по прозвищу Пиночет, плитки беспощадно изымал. Нас, кстати, «горбатыми» звали – наш начкурса уж очень припахивать нас любил по поводу и без повода. Ну а курс «дебилов», что старше нас – у тех начкурса алкаш был, а сами они лодыри страшные и всегда на халяву пожрать к маленьким зайти любили. Еще были «пеликаны», «помидоры» и «штирлицы». «Штирлицев» так прозвали за любовь всё вынюхивать, а потом всех и вся закладывать, а также за фамилию их сволочного шефа – полковника Исаева. «Помидоры» были первокашками-минусами и до собственной крольчатины ещё по сроку службы не доросли, а остальные крольчатину уже переросли.

В нашей комнате скороварки не было. Надыбали мы как-то четырех кроликов и пошли к тёть Свете. А там уже два «чилийца» самую здоровую кастрюлю мясом загружают. Мы и говорим – давайте, мужики, мы к вам досыпeм. Они – нет проблем, товарищи «горбатые»; у нас два кроля всего, у вас четыре. Сыпьте, а на финише разделим – две трети вам, треть нам. Только мы кастрюлю на печку поставили, как еще каких-то два «дебила» на хвост падают. А мы с ними слегка знакомы, вроде и послать неудобно, и кормить этих вечных халявщиков неохота.

И тут Колю вдруг на щедроты пробивает. Он говорит: классно, что вы, мужики, к нам на огонек зайдете, мы так рады, в компании ужин веселее, а то нашу еду кроме нас никто не жрет. Заходите к нам в комнату, когда все готово будет, часа через три. Мы, мол, планируем отужинать попозже. Те отвечают: ладно зайдем, смотрите, все без нас не сожрите.

– Да не бойтесь. Останется, я же говорю, кроме нас никто не жрет! – успокаивает их Коля, прямо мать Тереза какая-то из Ордена милосердия.

После этого Коля пулей куда-то убегает. Готова наша крольчатина через час-полтора. Забрали мы свою долю, раскидали по бачкам, а пару кусочков оставили какому-то «помидору», кастрюлю отдали ему же мыть, как младшему. Принесли жратву в комнату, а там все уже в сборе – мяса ждут. Появляется Коля и держит под мышкой электроплитку, а в руках скороварку – видать, у соседей попросил. Только вот зачем? Вроде всё готово… И говорит Коля: «Мужики, вы тут быстро ешьте, а то мы гостей ждем – сейчас им свеженького поставлю». Мы опять думаем, чего это Коляна такой безудержный альтруизм обуял? А насчет еды нас два раза упрашивать не надо – в момент все бачки разобрали и на крольчатину набросились.

Народ наелся и стал расходиться. Всю крольчатину сожрали подчистую и остатки юшки в бачках хлебом вымакали. Тут Коля свою скороварку открыл – по всей комнате запах свежего мяса. Тут как раз те двое «дебилов»-хвостопадов появляются. И черт, абсолютно с пустыми руками, хоть бы батон хлеба купили или там варенья какого, да хоть заварки чайной принесли бы. Но «дебилы» и есть дебилы.

Коля их усаживает как почетных гостей. Ставит перед ними скороварку, нарезает хлебушка, рядом банку с кипятильником под свеженький чаек. С чайниками были большие хлопоты и проблемы с хранением, поэтому мы совали ведёрный кипятильник в трехлитровую банку и готовили кипяток за две-три минуты, а потом бросали туда ложку заварки. Настаивали недолго, наливали через «ременно-приводную передачу» – солдатским ремнем обхватывали банка, как держаком.

Гости начинают жрать – аж хруст стоит. Хвалят кролика, говорят, особенный вкус у него сегодня. Им больше нравится, чем обычный. Тут Коля вскакивает и говорит:

– Вы чё, мужики? Я же вас предупреждал! Я же вам говорил, что кроме нас это мясо никто не жрет. Вы же сказали, что жрете! Я вас по-дружески позвал. А вы мне кролики-кролики. Нету у нас кроликов сегодня! Лекция по патологической физиологии была, всего одна кошка. Так что чем богаты, тем и рады!

С этими словами он достает целлофановый кулек, где лежат отрезанные концы кошачьих лап, кошачья голова и хвост. Оказывается, специально на «патфиз» Коля сбегал – порылся в их желтом помойном баке с красной надписью «биологические отходы», чтоб гостей накормить. Ушли «дебилы» сразу. Спасибо не сказали, блевать не блевали… по крайней мере, у нас в комнате. Напоследок сказали: «Что за козел ваш майор Коклюшин, Автоковбой навороченный, до чего своих «горбатых» зачморил – уже кошатину жрать стали…» И больше никто к нам за халявой не заходил.

ПОЧЕМУ АКАДЕМИЯ НЕ ХОДИЛА НА ПАРАДАХ

Может, сейчас и ходит. Но вот в советское время категорически не ходила. Не ходила до моего поколения. Тогда была одна попытка – Штаб Лениградского Военного Округа пытался заставить курсантов помаршировать на параде в честь Седьмого ноября. И безуспешно. Об этом и рассказ. Мы тогда на втором курсе были… Начало семестра, а тут на тебе – приказ из штаба округа: Военно-Медицинскую Академию строем на парад!

Любой курсант-медик сорок сороков раз проклинал строевую подготовку. Хотя чего греха таить – даже на самых суровых курсах, где начальники были слишком военные, строевая занимала в самом крайнем случае этак одну десятую от нормы любого командного училища. Академию этот факт вполне устраивал, а вот Ленинградский округ нет. Всякое училище и любая офицерская академия Ленинграда три раза в год (Седьмого ноября, в День Революции; Первого мая, в День Солидарности; и Девятого мая, в День Победы) на Дворцовой Площади парадным маршем ходят. И вот захотелось штабу округа нашу ВМА туда включить. По правде сказать, Академия свою лепту тоже во всесоюзные празники вносилa – в оцеплении стоялa. То есть наш курсант три раза в год работал живым забором, а на большее строевой выучки не хватало.

Получил наш строевой отдел приказ и призадумался. На подготовку около месяца. Стали строевики все курсы гонять – лучших искать. Отобрали. Сделали сборную-солянку из офицеров 1-го Факультета, затем «краснопогонников», вслед за ними «небеса-летуны», а замыкают «мореманы». Красивая группа получилась. На тренировочных маршировках вполне нормально топала. До последней репетиции. Дождь в ту ночь был страшный. По времени – снегу бы давно лежать, а Дворцовая в лужах глубоких.

Идут всякие училища – только буруны по лужам. Вода на брусчатке как горная река под строевым шагом пенится. Идет Академия – тишь да гладь. Строй «академиков» как по команде перед каждой лужей расходится и ее аккуратно обходит. А что – по воде мокро топать! Посмотрел на это командующий округом из своего кабинета, что прямо над аркой был, и в гнев. Ногами своими маршальскими по паркету топает и орет: «Чтоб этот позор мне столбом стоял – двигаться этим лекарям на параде категорически запрещаю!»

Говорят, что в шестидесятых запретили из-за того, что половина строя не в ногу шла. А вот в восьмидесятых из-за лужи – это точно. Нам приказ разъяренного командующего перед строем зачитывали.

И правильно. Традиция у нас такая – что касается «строевой», то не более чем в оцеплении постоять. Кстати, неплохо время проводили. Каждый сознательный курсант обзаводился пустым контейнером для донорской крови. Очень удобная штука! «Глюгицир», жидкость-консервант, сливается, в пустой пластиковый пакет наливают пол-литра водки, после чего вешают его на внутренней стороне шинели под мышкой. Никто не заметит. Пластиковая трубка выводится в рукав. На двоих курсантов в оцеплении достаточно одного пакета. Легонько прижимая пакет рукой, живительную влагу подают по трубочке через рукав прямо в рот замерзшему и жаждущему «оцепленцу». И греет, и веселит! Нет, в оцеплении определенно лучше, хоть и дольше.

НЕ ЧАЙ

На следующем семестре началась у нас трудная наука – оперативная хирургия и топографическая анатомия, или по-нашему «оперативка с топочкой». Этой кафедрой заправлял профессор, полковник медслужбы Нечай. Была у профессора Нечая одна привычка – он на своих лекциях всегда чаек прихлебывал из здоровой белой кружки. И был на той кружке красивый рисунок Петропавловского Шпиля и именная надпись с другой стороны – что-то мелкими буковками, а потом фамилия довольно крупно, так, что со скамеек в аудитории прочесть можно было. Мы на Факультете тоже чайком баловались. Правда, кружек с дарственными надписями у нас не было и чай мы хлестали из чего придется.

Учился у нас на курсе один курсант, Саня Хутиев, или просто Хут. Хут был мало известен за пределами нашего курса (исключая женские студенческие общежития Ленинграда). А профессор Нечай наоборот – был весьма известен – председательствовал он в каких-то высоких научных кругах, где всякие именитые хирурги ему свои докторские диссертации на рецензии посылали. Наверное в этих кругах профессору его знаменитую кружку и изготовили. Но вот однажды у Хута появилась точно такая же кружка, как у профессора Нечая. Да и на обороте этой кружки красиво написано «НЕЧАЙ». Правда, без мелкого текста. Хут эту кружку очень берег, сам чай из неё никогда не пил и никому не давал. Мы думали, что эту кружку ему сам Нечай подарил, или он ее как-то иначе у профессора надыбал. Ну и само собой разумеется, что такую реликвию беречь следовало.

Пошли мы как-то раз в Хутовскую комнату на вечернее чаепитие. Чаёк грузинский, батон с маслом, кусковой сахар-рафинад – всё как полагается. Народу человек пять-шесть собралось, на всех тары не хватает. Чай готов – ведерный кипятильник трёхлитровую банку до кипения быстро доводит. Как обычно, солдатским ремнём банку схватили, надо разливать. Смотрим, на Хутовской тумбочке кружка «Нечай» стоит. Заглянули в кружку, изнутри коричневый налет – значит, всё же Хут её использует. Самого Хута в этот момент на курсе не было. Он, как обычно, вечерами на стороне со студентками предпочитал рюмкой чая баловаться. А, была не была, наливаем чай в кружку «Нечай». В этот вечер многие из неё чайка попили.

Пришел с гулянки Хут. Увидел свою кружку на столе, хватает её и сразу чай в форточку выливает со словами, что ему эта кружка кружка срочно нужна и чай из неё пить нельзя. После этого берёт кружку и ещё что-то из своей тумбочки и идёт в умывальник. Мы думаем, во как Хут обиделся, даже чая допить не дал – наверное, пошёл свою реликвию отмывать.

Через пару минут возвращается Хут. Совсем не злой, вполне довольный. На морде написано, что хорошо погулял, явно давление в семенных пузырьках не мучает.

– Хут, ты уж извини, что кружкой Профессора Нечая попользовались.

Хут начинает ржать:

– Ну вы, мужики, даёте. Профессора Нечая! Ха-ха! Да я эту кружку за 30 копеек в Гостином Дворе купил.

– А надпись?!

– А что надпись? Я её на Микробах сделал – там есть такие буквы-переводилки, специально фарфор подписывать.

– Хут, а на хрена ты профессорскую фамилию написал? Писал бы сразу «Иванов, Начальник Академии», или лучше вообще «Министр Обороны!»

– Мужики, вы чё?! Какая фамилия?! Русским же языком специально для вас всех написано «НЕ чай».

– НЕ чай?! – и точно, «не чай», между словами места чуть больше, чем между буквами.

– Когда я с блядохода прихожу, то я в этой кружке в марганцовке член полощу!

Какое-то чаепитие стрёмное получилось, без обычного удовольствия…

Т.Т. БЕРЕЗОВ И Б.Ф. КОРОВКИН

Гулянки гулянками, но на втором курсе еще изучают биохимию, науку сложную. Формулки там – как карта города! На кафедре биохимии была одна женщина – доцент Инга Стефановна Гавриленко. И считался этот препод самым грозным. Курсанты её боялись, уж очень она любила отработками закидывать. Неизвестно почему ещё задолго до моего поколения к ней приклеилась кличка «Хромосома». Да и после нас никто её иначе как Хромосомой не называл.

Раньше начальником той кафедры был академик генерал Борис Фёдорович Коровкин. Как только мы пришли на биохимию, этот дядька ушёл в отставку и переехал в Москву. Но перед своим уходом умудрился одну вещь сделать – накатать новый учебник по биохимии в соавторстве с неким профессором Т.Т. Березовым из МГУ. Этот учебник вышел в середине семестра, был довольно толковым, и что самое ценное – последнее новьё, кладезь свежей информации. Хромосома своего бывшего шефа боготворила. Она нам постоянно рассказывала о его научных достижениях, заставила нас немедленно сдать старые учебники Збарского и немедленно получить новые. В её речи «учебник биохимии» означал учебник Збарского и иные пособия. Новый учебник она почтительно и несколько смешно называла «Тэ-Тэ Березов и Бэ-эФ Коровкин». Только так. И от нас требовала, что бы мы его также называли. И называли, чтоб не гневить Хромосому понапрасну.

Саня Потехин себя особо учебой не загружал. Биохимию Шура пролетал на предельно малой высоте – учил ровно столько, сколько надо для троечки, пусть даже с минусом. Вот как-то раз на занятии Хромосома что-то его спросила, и Шуриного ответа самую малость до этого минуса не хватает. Сидит Хромосома и думает – отработку ему влепить или всё же трояк. Тогда она задает дополнительный лёгкий вопрос: «Скажите, Потехин, что вы знаете об авторе нашего нового учебника?»

Шура ей и отвечает: «Да там два генерала. Известные учёные. Оба были начальниками нашей кафедры, где один и изобрел клей «БФ» – в любом магазине продается. А второй изобрел пистолет «ТТ», используется в Советской Армии как табельное оружие!»

А что, похоже. «ТТ» – Березов, и «БФ» – Коровкин.

ДВУХКОЛЁСНЫЙ ВЕЛОСИПЕД

«Двухколёсный велосипед» – так на биохимическом жаргоне связь орнитинового цикла с циклом трикарбоновых кислот Кребса называется. Схема реакций и ферментативных каскадов, громоздкая и смешная, – если расписать её на бумаге, то чем-то на велосипед похоже.

Уже под конец второго курса была у нас горячая пора на биохимии – подготовка к зачёту. Заходит доцент Хромосома в нашу лабораторию и спрашивает, нет ли среди нас хорошего художника? А у нас в отделении был такой курсант – Виталий Руденко, по кличке Батя. Он детскую художественную школу закончил, рисовал прекрасно – все стенгазеты и боевые листки на нём были. Наш «замок» сразу в него пальцем тычет: «Вот этот, Инга Стефановна, самый лучший мастер Факультета».

Хромосома тогда и говорит: «Мне надо к следующей неделе сделать плакат с двухколесным велосипедом. И чтобы было очень красиво – точно так, как картинка в одном американском журнале. Журнал и лист ватмана я дам, краски ваши. Так как это много времени займет, то к зачёту будет трудно подготовиться. Но если плакат будет красивым, то я вам зачёт без опроса поставлю! Понятно?»

А чего тут непонятного? Шара подкатила – зачёт на халяву! Батя согласен – несите свой журнал и ватман. В конце занятия Хромосома притащила бумагу и толстую подшиву забугорной периодики. С торца выглядывает газетный обрывок – закладка. Виталик это взял и пообещал к зачётному занятию всё в лучшем виде сделать.

Приходим на курс. Открывает Батя журнальчик там, где закладка. На одной странице красивая фотка спортсмена-велосипедиста, похоже, реклама поливитаминов. Мужик с напряженным лицом крутит педали навороченного спортивного велосипеда, от скорости все чуть смазано. На другой странице никакой картинки нет – начало непонятной научной статьи на английском языке, сплошной текст. Полистали мы эту статью. Статья огромная, страниц на сорок. В статье куча схем, биохимических реакций. Пролистали журнал до конца. Все схемки исключительно черно-белые, мелкими формулками, а занимают по целому листу. Цветные картинки только в рекламных вклейках. И кроме того велосипедиста, что на странице с закладкой, никаких больше велосипедов нет. Наверное, этот плакат Хромосоме для личных целей нужен – может, как молодая, на стенку у себя дома или в кабинете повесить хочет. Да как угодно, за зачёт по Биохимии для неё можно хоть голого мужика, хоть Мону Лизу скопировать.

Сел Батя за работу. Неделю ночами не спал, творил, как Репин. Крутой плакат отбабахал – повесь на стенку в любой студенческой общаге, все студенты обзавидуются. К назначенному времени приносит Батя на зачет свое творение. Заходит Хромосома и первым делом хвать свернутый плакат:

– Ну что, Руденко, хорошо получилось?

– Инга Стефановна, я старался, ночи не спал, но вам судить!

Хромосома разворачивает ватман:

– Товарищ курсант, вы перепутали. Вы мне свой настенный плакат принесли. Кстати, красивый. Немедленно идите на курс и принесите МОЙ плакат!

– Инга Стефановна, товарищ доцент! Это ведь и есть ВАШ плакат – тот самый двухколесный велосипед, полная копия со странички, где ваша закладка…

Хромосома берет журнал:

– Руденко, так вы что, настоящий двухколесный велосипед мне нарисовали? Вообще-то я думала, что вы догадаетесь по статье. Двухколесный велосипед вот!

С этими словами она показывает нам журнальную разворотку, где обе страницы пестрят формулами, замкнутыми в одну гигантскую схему… Хромосома плакат назад Бате отдала. И пришлось ему сдавать зачет на общих основаниях. С первого раза пролетел, потому как не готовился. Со второй попытки сдал. А плакат этот из комнаты в комнату кочевал до самого шестого курса, а перед самым выпуском мы его отнесли на третий курс и там у тумбочки дневального оставили в наследство подрастающим поколениям.

Всё же была мудрость в Уставе Вооруженных Сил СССР: «…Приказ командира должен конкретно объяснять задачу, поставленную перед подчиненным. Формулировка приказа должна исключать любую возможность двойного толкования».