Текст книги "Академия родная"

Автор книги: Андрей Ломачинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ДАНАЯ И ГРАЧИ

Вот и вернулись мы, уже третьекурсники, из отпуска. Пронеслась первая, халявная лекционная неделя, начались настоящие занятия. Только мы втянулись в учёбу, как нате, гром среди ясного неба – к нам едет ревизор. Да не какой-нибудь там занюханный ревизоришко, а самая настоящая комиссия всесторонней проверки из самого Министерства Обороны. Чего так? А так, Андропов к власти пришёл, и в армии (как и везде) началась политика «закручивания гаек» – укрепление дисциплины. Весёлый был период – помню, даже гражданских менты по кинотеатрам гоняли, мол почему это вы, граждане, в рабочее время кино смотрите? А про войска вообще молчу – тут уж из нашего начальства рвение полезло из всех анатомических отверстий.

Сюжет и действующие лица: шмон в курсантском общежитии. Московская комиссия завтра, а местная, значит, сейчас. Внутренний порядок проверяется наиболее сознательным элементом – двумя замполитами. Ну понятно, наш политпросветправедник Вася Иваныч Кононов (Серпомолот) тут как тут, но ведь принесла ещё нелёгкая самого замполита Академии, генерал-лейтенанта Логинова! А дедушка норову был капризного – факультетские офицеры и начальники курсов перед ним летают как молодые, а курсанты в строю вообще дрожат, как котята после ванны.

Застроил генерал третий курс, в страшном гневе проверяет причёски: «Почтальоны! Это же декадОнские хиппи! Это же мелкобуржуазные панки, а не вояки! А вы уже большие! И писать-какать нет! И чтобы было!!!» Рядом стоят трепещущие начальники курсов, генерал, обращаясь к офицерам, переводит гнев в конструктивное русло: «Вы мои пальцы, а я ваш кулак! А вместе мы…» С этими словами поднимает правую руку вверх и скручивает её в… дулю!

Затем личному составу дана команда разойтись по комнатам. Начинается собственно шмон. Генерал входит к нам в комнату. На двери весит «Даная» Рембрандта (репродукция, сделанная ещё до того, как оригинал в Эрмитаже кислотой залили, напомню сюжет – голая баба на кровати), а на стене висит картина Саврасова «Грачи прилетели» – весна, церквушка, грачи в небе и на земле. Полковник Серпомолот, разъяренный, как бешенный слон во время неудачного гона, шмонает соседнюю комнату. Оттуда явственно слышится топанье его кованых сапог и трубные завывания, в наиболее острых моментах переходящие в громкий, нечленораздельный рёв.

Генерал Логинов удовлетворённо слушает рулады полковника, потом замечает картину на двери. Он некоторое время пристально смотрит на «Данаю», но вот его брови ползут вверх и глаза вываливаются из орбит. Похоже, он уже дал свою оценку живописи эпохи Ренессанса. Наконец генеральские щёки начинают нервно колыхаться, он набирает в лёгкие воздуха побольше и орёт: «Это что!?» Старший по комнате, курсант Женя Велиев, тихо отвечает: «Рембрандт, Даная». Генерал вылетает из комнаты, с силой ударив по двери. В коридоре сиреной воет его фальцет: «Нет! Это порнография и три наряда!!!»

На его вопль в комнату тут же врывается Серпомолот. Дверь прижата к стене и «Данаи» не видно, зато видно «Грачей». Полковник тупо смотрит на картину и в гневе повторяет генеральский вопрос:

– Это что!?

– Саврасов, «Грачи прилетели».

– А начальник курса разрешал!?

– Нет.

– Так, вот, если начальник курса разрешил – то пусть прилетают, а раз нет, то ПОРНОГРАФИЯ!!! Пять нарядов!

Курсант, срывая картину со стены:

– Есть порнография!»

– Да я тебя за такой ответ вообще на губу отправлю! Порнография у него есть!

– Виноват, товарищ полковник. Есть пять нарядов вне очереди!

И пришлось всей нашей комнате стоять по пять нарядов – Жене от замполита Серпомолота, и нам по «пятаку» потом Автоковбой приписал за компанию.

ВКУСОВАЯ ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ

На третьем курсе сдавать «патан», или патанатомию, если уж официальную терминологию использовать. На втором курсе «патан» у нас вёл капитан Сидорин, или просто Сидероз, как все его называли. А на третьем курсе капитан Сидероз исчез, а появился мaйор Сидероз. Все нормальные капитаны такую трансформацию в выходные делают, но Сидероз соригинальничал – еще во вторник у него на погоне куча мелких звёздочек, а уже в четверг – одна большая. Значит вчера процесс той самой метаморфозы и происходил. А что процесс был по правилам, мы не сомневались – это по похмельному лицу полумертвого Сидорина сразу видно было. Да какой там полумёртвого – большинство трупов в его секционной живее выглядело.

Зашёл Сидероз в класс, взъерошенный много больше обычного, бледный и слегка пошатываясь. Мы поздоровались и сразу же поздравили с присвоением очередного воинского, а он только рукой махнул – нехорошо, видать, себя чувствует. Раздал нам «крестики-нолики» – его фирменный экспресс-опрос, сам на стул сел, голову рукой подпёр и всем видом нам показывает: ребята, сегодня меня не трогайте. И видно, что его сушняк мучает – всё время в угол класса смотрит, где раковина и водопроводный кран.

А занятие у нас было в общем-то халявное. Типа лабораторной работы. Нам поставили кучу химикатов и дали подготовленные кусочки тканей – мы эти стекляшки должны были разными методами покрасить – анализ биопсии по-быстрому. И, как положено, среди всяких склянок у каждого перед носом стоит плоский стаканчик со спиртом для фиксации препарата и отмывки лишнего красителя. Мы себе копаемся потихоньку, радуемся, что сегодня Сидероз опроса делать не будет.

Сидел, сидел Сидероз и, видно, пить ему охота, невтерпёж уже. Он давай на часы смотреть – скоро ли перерыв? Минут пятнадцать до перерыва не досидел, срывается и выходит из класса. Через пару минут опять заходит. Очевидно, уже сушнячок утолил, а в руках держит большую колбу и обычный стакан. В колбе на донышке миллилитров двести прозрачной жидкости. Он на горлышко колбы бережно стакан надел и сверху салфеточкой прикрыл. Такой вот аккуратненький натюрморт на преподовском столе – как графинчик у докладчика на партсобрании.

Когда Сидероз на перерыве из класса вышел, стали мы гадать, что у него в этом графине налито? Вода, водка или спирт? Заглянули в графинчик, а там проза жизни – обычная вода. Наверное, Сидероз решил, что некультурно будет перед курсантами, в углу согнувшись, воду из-под крана хлестать, вот и устроил себе персональную поилку. Тогда мы решили подшутить. Взяли и из наших плоских стаканчиков ему в колбу спирта добавили. И солидно получилось – если не водка, то лишь чуть-чуть слабее. А весь его натюрморт обратно восстановили.

Заходит Сидероз. Продолжаем занятие. Минут двадцать прошло. Берёт Сидероз свою колбу и наливает пол стакана. Подержал чуть в руке для вида – мол, не так уж сильно меня жажда мучает, и давай интеллигентно так, мелкими глотками пить. Глотка четыре сделал, но на середине следующего замирает, поперхнувшись, ставит стакан на стол и обводит взглядом курсантов. Стоит гробовая тишина. Сидероз закатывает к небу глаза и морщит лоб – явно что-то пытается вспомнить. Наверное, вчерашний день. Вдруг его лицо озаряется и губы расплываются в блаженной улыбке. Вроде как в немом кино: «Эврика! Теперь мне всё ясно!!!» Сидероз молча встает и быстро выходит из класса.

Мы в панике: ну всё, влипли, за ИО или начкурса побежал! А тогда на кафедре патанатомии был очень стрёмный период – их бывший глава (по-моему полковник Болихин, если не изменяет память) написал записку «Не помогает даже седуксен» и того – повесился. У этого профессора потом на его родной кафедре опухоль мозга нашли. Так вот, другой профессор, свежеиспечённый ИО (исполняющий обязанности) безвременно усопшего начальника, в андроповский период дисциплину и успеваемость всемерно укреплял и углублял. Короче, не совсем правильное время для крутого залёта.

Мы быстро выливаем водку из колбы и стакана, ополаскиваем всё, чтобы запах отбить, и снова заполняем тару водой. Сели, ждём, чего будет. Минут через пять появляется Сидероз, а в руках у него чебурек!!! Он, наверное, успел в буфет сбегать, что в вестибюле Морфологического Корпуса был, а может, и сейчас есть. Затем Сидорин небрежно садится за стол, доливает стакан из колбы, разламывает чебурек, залпом выпивает, занюхивает и замирает… После минутного разглядывания окаменевших курсантов он начинает нюхать колбу. Потом пощипывать себя за язык – наверное, испугался, что с ним, как с его шефом-профессором, что-то неладное происходит.

Наконец, рассеянная неуверенность проходит. В глазах обычно невозмутимого Сидероза появляется ярость. Он ещё с минуту обводит каждого курсанта испепеляющим взглядом. Затем выражение его лица меняется на противоположное – на гримасу крайней жалости. Сидорин встаёт и тихо говорит: «Эх, ребята, ребята. Это ведь подло. Так поступают только совсем опустившиеся алкоголики. Курсантам вообще пить по Уставу не положено. Тем более на занятиях. Тем более чужое». Наверное, Сидероз подумал, что спиртяга со вчерашнего осталась, а мы её на перерыве втихую выдули. Кстати, нам ничего не было – Сидероз свой парень!

ПОЧЁМ И ГДЕ?

Нет, кроме шуток, майора Сидероза в нашей курсантской среде уважали куда больше, чем, например, генерал-майора Образцова, начальника нашего Факультета. Вообще непонятно, на кой ляд ему змейки в петлицах – сапог сапогом наш Образцов был. А вот Сидероз специалист был суперграмотный. Патанатомия наука сложная. Главная её сложность состоит в том, что очень многое визуально запоминать надо – от сотен едва заметных признаков болезни того или иного органа при вскрытии, до тысяч ещё более тонких изменений тканей и клеток, видимых только под микроскопом. Зачастую тут логика бессильна – только знания в чистом виде. И таких знаний у Сидорина было через край, в практической патанатомии он любого бил. Вообще дядька был интересный – и без похмелья всегда лохматый, а ещё картавил смешно. Но добродушие своё, как и высочайший профессионализм, он от нас не скрывал, хотя слов «не знаю, не видел, не пойму» не стеснялся. И мы ему всегда готовы были чем-нибудь услужить.

Один раз зачем-то понадобилось Сидерозу свежее серое вещество мозга абсолютно здорового человека. Он обзвонил всех своих знакомых патанатомов да судмедэкспертов, и оказалось, что в один морг на Петроградской Стороне поступил свежий труп после аварии. Сидероз тотчас принялся эксперимент готовить, а сам просит Колю: не в службу, а в дружбу, не съездишь ли за биоматериалом, а то я сам не успеваю. Дело нехитрое, раз Сидероз просит, чего же не съездить. А чтоб не скучно было, Коля до кучи и меня сагитировал. Поехали мы.

Приезжаем в морг, а там в коридоре на каталках трупы лежат. Аж четыре. Видать только что поступили – простынками покрыты, хотя ещё в одежде. Мы-то привыкли к секционным залам Академии и обстановочку местную рассматривали с интересом, ведь если честно сказать, то в городском морге мы оказались впервые. Нашли нужного доктора, передали ему привет от Сидорина. Дядька и говорит, ну раз так срочно надо, то я прямо сейчас самого свежего вскрою и мозги извлеку. Только вот какая незадача – санитар с прозектором, гады, испарились куда-то. Не могли бы вы, ребята, сами тело из коридора в секционную закатить и положить на стол? Вот вам ножницы – перед тем как на стол класть, надо всю одежду снять, а что не снимается, то срезать. Опять же дело нехитрое. Конечно, можем!

Взяли мы ножницы, пошли в коридор. А там свет такой отвратительный, какой-то казематный полумрак. Я откинул простыню на ближайшей каталке – у трупа вместо головы месиво, не надо нам такие мозги. Хотим оправдать доверие Сидероза – хороший материал ему доставить. Посмотрели мы на этот ужас, хоть и третий курс, а как-то даже боязно стало. Коля идёт к следующей каталке. Поднимает простыню – о, то что надо! Немножко заблеванный, зато совершенно целый. Совсем молодой, похоже. Я тогда к третьей – там какой-то дед небритый, но не совсем старый и тоже целый. У деда может быть атеросклероз, лучше у молодого мозги взять. К четвертому трупу мы даже не подходили – там совсем темно.

Хватаем мы каталку с молодым покойником и спешным образом гоним ее из мрачного карцера в ярко освещенную секционную. Дверь из морга в коридор остается открытой, и как раз у противоположной стены в проёме двери стоит каталка с трупом дедка. Коля, не долго думая, простыню задирает до пояса, хватает труп за ногу, хочет снять ботинок. А там шнурки узлом завязаны. Коля туда ножницами. Тут трупешник ка-а-ак ногой дёрнет! А потом ка-а-ак заголосит чего-то несуразное! А ему в ответ тот дедок в дверях что-то ка-а-ак завоет и со страшным грохотом кубарем с каталки!

Тут даже десантная подготовка не помогла – мы в том морге так пересрали, что чуть не получили по разлитому инфаркту. Оказалось, это санитар с прозектором надыбали спирта, да и ужрались вдрабадан. Самое безопасное место нашли – в коридоре. Кроме них самих никто тела на каталках беспокоить не смеет. А мы побеспокоили… Потом врач на этих работничков таким матом орал, что и портовый грузчик бы обзавидовался. В конце концов, наобещав им крупные неприятности, он выгнал их домой проспаться. А нам дал корвалола с пустырником, что обычно держал для родственников усопших. Потом мы уже втроём пошли опять в коридор, где на четвёртой каталке был «наш» покойник.

Точно убедившись, что это мертвец, а не очередной собутыльник, быстро закатили его в морг, и патологоанатом приступил к работе. Щадя наше время, он ускорил рутинную процедуру вскрытия, и вот извлеченный человеческий мозг поступает в наше распоряжение. Сразу возник вопрос – куда этот мозг положить? Патанатом очень удивился, когда узнал, что мы пришли без тары. Наверное, Сидорин, погрузившись в нучные мысли, про тару просто забыл, а может, посчитал, что в городской прозектуре, как на кафедре, по первому требованию готова банка. Банки оказались подотчетными. Тогда патанатом нашел плотный полиэтиленовый пакет и положил туда мозги. Одно плохо – кулёк был полностью прозрачным. Тогда мы нашли второй пакет, менее прозрачный. Через два кулька уже не так сильно просвечивало.

Поблагодарили мы патанатома и поспешили на кафедру к заждавшимуся Сидерозу – прямо с нашей поклажей попёрли в метро. Никто особо на нас не косился, никакого интереса у прохожих наш груз не вызывал. Только когда влезли в вагон, одна женщина всплеснула руками и спросила:

Молодой человек! А в какую цену и где вы такие хорошие мозги взяли?

За бесплатно в морге.

НА ФОНТАНКЕ ВОДКУ ПИЛ

Вот и зимнему семестру конец. Эта сессия трудная, вот начальник курса и решил обеспечить дополнительный денек для учебы – суточного отгула на Новый Год нам не дал. Более того, наш Автоковбой «удачно» выгреб все подготовленные к празднику запасы водки, которые мы по глупой наивности, недостойной третьекурсников, спрятали в «надёжном месте» – в сапогах друзей, ушедших в увольнение. Только тот факт, что водка оказалась безхозной (не признаваться же!) спас нас от больших нарядов. Это слегка скрашивало полностью пропавший праздник. После подъёма устроили проверку личного состава, и как только прозвучало: «разойтись» мы с Колей «разошлись» в самоволку.

Идти не к кому и денег нет. Город спит, хоть и полдевятого утра. Вылезли на Восстании, плетёмся (в форме!) по пустому Невскому. В сотне метров от метро пивные ларьки тогда стояли – и чудо, работают! Смотрим, выбегает из подворотни какой-то курсант-общевойсковик, хвать три кружки и назад, в проходной двор. Мы за ним – вдруг на халяву поделится.

Там ещё двое курков стоят, тянут пивко и брезгливо смотрят на наши змейки в петлицах. Ребята оказались из ВИФКУ – военные физкультурники. Мы, типа, а как бы поделиться, мол ситуёвина сложилась, даже на пиво нет. Ребята взяли нам по кружечке, но чувствуя своё тактическое преимущество, базарят вроде о бабах, но подкалывают нас, «академиков». Мол, мы несмелые интеллигенты в этих вопросах. Коля их послушал и говорит: «Спорим на четыре кружки пива, что поцелую среди бела дня первую попавшуюся девушку на Невском!»

ВИФКУвцы в осадок: давай, парень, целуй, а за пивом не заржавеет! Вышли мы впятером из подворотни, смотрим – идёт. Коля бегом к ней с объятьями и воплями: «Леночка, золото, я тебя всё утро жду!» Девка остолбенела. А он раз – и поцеловал. А потом отпрыгнул, сделал удивлённую морду, вытащил очки, нацепил на нос и, вроде вглядываясь ей в лицо, сконфуженно залепетал: «Ой, не Лена, пп-ппростите, обознался».

ВИФКУвцы нам опять пива купили. Заговорили за здоровье, мол «шприцы» (то есть курсанты-медики) все дохлые. Это Колю задело – мужик до декабря в Неве у Петропавловки моржевал и КМСа выбегал на всех дистанциях. К тому же у физкультурников в дипломате еще бутылка водки оказалась. Коля говорит: «Спорим на бутылку водки, что я среди бела дня Фонтанку под Аничковым мостом переплыву!»

ВИФКУвцы опять в осадок, давай, парень, плыви, водка за нами! Подъехали на тролейбусе. Вылезаем. Анкин мост в центре Невского, где бронзовые мужики с конями, мороз за тридцать, воды не видно – клубы пара.

– Сиё мочило есть Фонтань. Алё, военные, ща поплыву, четверть бутылки – до, четверть – после, остальное – с собой, – возглашает Коля.

– Слышь, братан, может, не надо, может, на пятерых в подворотне, без обид!» – то ли Кольку жалко им, то ли водку.

А Коля заходит в первый попавшийся подъезд (тогда замков не было), раздевается до кальсон (у нас в зимнюю форму трусы не входили, выдавали только кальсоны с дыркой на мотне), вкушает водки и бегом в Фонтань. Мы на мост. Коля доплывает до другого берега, а там ступенек нет и лёд до гранита метра два шириной. Он тонкий припай кулаком побил, где тот ломался, потом лёг пузом на толстый лёд, вытянулся как мог и дотронулся до гранита, мол, переплыл, а затем погрёб назад, откуда слезал.

Вылезает на берег – прямо перед патрулём! И откуда этот чёрт взялся – офицер-артиллерист, солдаты в сопровождении, хрен отвертишься. Стоит Коля, вода капает, с красного тела пар клубится, что-то объясняет. Ситуация безвыходная, голым зимой не убежишь. Вдруг патруль разворачивается и уходит, а Коля стоит минуту на месте, а затем бегом в подъезд. Мы за ним.

«Братаны, где водка, – спрашивает, – а то замёрз сильно». Глотнул водки, чуток плеснул на руку растереть тело, а остальное нам отдал допивать. Мы, понятно, с вопросом, как это он от патруля в такой ситуации избавился?

Объяснил Коля: «Да сказал ему, что нечаянно кадетский значок на лёд уронил, мол не мог с «крабом» родного Суворовского училища расстаться. Я-то сам не кадет, а вот патруль, к счастью, суворовцем оказался. Сбрехал удачно, надавил на жалость. Смотрю, тот стоит и сомневается – отпустить или всё же арестовать? Похоже, не проняла его моя кадетская преданность. Тогда я говорю ему уже чистую правду: я из ВМА, и как медик вам заявляю, что при таком переохлаждении жить мне осталось несколько минут, если не оденусь. Хочется ли товарищу капитану на своей совести курсантскую смерть иметь? А вот где форма молчать буду как генерал Карбышев. Хотите – ведите голым в коммендатуру на Садовой, по пути я и сдохну. Капитан трезво оценил ситуацию: «Курсант, вы свободны, кругом и шагом марш!»

ЭКЗАМЕН ПО ДИАЛЕКТИЧЕСКОМУ МАТЕРИАЛИЗМУ

Вот и подошла страшная зимняя сессия. Первым экзаменом у нас шел Диалектический Материализм или сокращенно диамат. Не только в ВМА этот кладезь мысли преподавался, но и в любом советском ВУЗе независимо от профиля. Такой он был важный. Диамат решал «основной вопрос». Не, правда, «основной вопрос» – это был официальный термин коммунистической философии. И был это вопрос, есть ли в нас душа, и есть ли Бог. Правильным ответом на оба пункта было категорическое «нет», а потом надо было читать толстенный скучный учебник, чтобы рассказать, почему, если вокруг одна материя, мы сами себя можем независимо от этой материи воспринимать. Если всё просто «отражение», получается, что ничто отразилось в ничте, и получилось что-то. Других вариантов объяснения не существовало. За вопросы типа «почему каждый себя воспринимает центром вселенной» моментально клеился ярлык еретика-идеалиста и ставился «неуд» на экзамене. Диамат – это серьёзно, и буддизм тут неуместен.

Поэтому чтобы не получить двойку, а получить пятёрку, надо было отвечать не своими словами, а так, как говорили Маркс, Ленин и немножечко Энгельс. Заучить же наизусть всю эту муть, а после не попасть в клинику психиатрии на отделение острых психозов никому не удавалось. Вот никто и не учил, наверное, потому, что в дурку не хотел. Уверенный курсант учил только диалектико-материалистический сленг, и на этом новоязе плёл любую чушь прямо в глаза преподам, выдавая собственный словесный понос за ленинские слова. Преподы обычно хавали. А боязливый курсант выучивал минимум дурацких цитат наизусть, и дальше его оценка полностью зависела от фортуны – попадётся или нет в билете его декламация.

Диамат у первого взвода вел полковник Сергеев. Это был полковник автодорожных войск, получивший просветление в области общественных наук в Военно-Политической Академии. Полковник Сергеев был лыс, очкаст и зубаст. Ещё он был акцентуированной личностью педантично-застревающего типа. Как его по психопатии не комиссовали, остается загадкой. По сумме качеств получил полковник Сергеев кличку Короед, уж очень он напоминал большого жука-древоточца.

Близился тяжкий день, надо нашему гуру-Короеду экзамен сдавать. Дело на зимней сессии третьего курса было. А на третьем курсе тогда и «фарму» параллельно учили, хотя экзамен по фармакологии был летом следующего семестра. Знаете, что такое синдром третьего курса? Это когда всё, что о лекарствах выучишь, моментально на себе или на своем ближнем попробовать хочется. Вот кому-то и пришла в голову светлая мысль – подвергнуть Короеда фармакологическому воздействию для успешной сдачи диамата.

У нас тогда широко практиковалось социалистическое соревнование, что-то вроде официальной круговой поруки. Сначала говорят, будьте, ребята, хорошим коллективом. А потом итоги подводят, повзводно, покурсно и пофакультетно, типа, чья бригада круче. Поэтому, когда мы объявили на закрытом комсомольском собрании взвода об идее чуть-чуть отравить Короеда для общей пользы, это сразу получило единогласное и безоговорочное народное согласие. Наш командир взвода, прапор Чудак, моментально дал проекту зелёный свет на самом верху самого нижнего уровня – ответственным за это святое дело назначался сержант Деркач. Слава Деркач сразу после Чудака шёл – он был у нас замком, в смысле Чудаковым заместителем.

Деркач подошёл к решению проблемы заблаговременно и основательно. А вот выбор материалов и методов оказался крайне ограниченным. От идеи вмонтировать в стул Короеда шприц с тиопенталом или кетамином пришлось отказаться сразу. Короед хоть и зверь, но его поведение иногда отличалось от поведения носорога на сафари. Был серьезный риск вскока со стула до момента введения минимальной терапевтической дозы. К тому же оставался открытым вопрос, кто будет расписываться в зачётках, если Короед будет в полном отрубе. Из-за подобных технических проблем отказались и от тактического использования цветов – была идея вместо воды налить смесь фторотана с эфиром. Но этот вариант вообще был не проходной – сами бы вместе с полковником в наркоз ушли бы.

Оставалось одно – напитки. По внутриакадемическим правилам, свирепствовавшим в ВМА в то время, курсантам на экзамен разрешалось в складчину купить один букет из трех цветов и три бутылки безалкогольных напитков на одного преподавателя. Обычно покупались три красных гвоздики, бутылка минералки, бутылка сладкой воды типа лимонада и бутылка чего-нибудь тёмного, кваса или «Байкала», был такой похожий на «Пепси-колу» напиток.

Вначале Деркач решил физико-инженерную часть проблемы. Он научился открывать и закрывать пробки на бутылках так, что после этого напитки не теряли своей шипучести, а пробки выглядели девственно нетронутыми. Это был крайне важный этап работы. По тактико-техническим соображениям, дабы рассеять любые возможные подозрения, Короед должен был собственноручно открывать по-заводскому закупоренные бутылки. Слава придумал простой, но многоэтапный процесс. На первом этапе покупалось две одинаковых бутылки. С одной из них снимали пробку, бережно отгибая края ножницами. Содержимое выпивали сразу, в процессе работы. Со второй дело обстояло сложнее. Ее предстояло мгновенно открыть при помощи открывашки и сразу поставить под резиновую прокладку газировочного сифона со свежим баллончиком углекислоты. Такие сифоны продавались вместе с баллончиками в «Хозтоварах» для приготовления самопальной газировки в домашних условиях. После этого сифон с бутылкой надо было запихать в морозильную камеру холодильника и ждать, когда 95—99% жидкости замёрзнет. Напиток успешно догазировался при низких температурах, а при нужном количестве льда его можно было без особого риска вытащить на несколько секунд. За это короткое время предстояло капнуть подготовленный препарат в строго рассчитанной дозе, одеть заготовленную пробку и быстро обжать ее края при помощи плоскогубцев, чтоб царапин не осталось. Всё. Конечный продукт готов к боевому применению.

Вторая часть Славкиной работы состояла в подборе пары «препарат – среда-носитель». Основным критерием была вкусосовместимость. Дополнительным критерием был желаемый фармакологический эффект. Со вторым критерием просто – Деркач взял «Справочник лекарственных форм» и выбрал оттуда комбинацию мочегонного (если мне не изменяет память, это был лазикс) и самого сильного транквилизатора из группы бензодиазепинов.

Идея была проста: Короед должен как можно чаще выбегать из класса в туалет, а остальное время пребывать в нирване, как Будда на лотосе. Однако с подбором транквилизатора оказалось сложнее – их было много, и подобрать максимальную, но неопределимой на вкус дозу можно было только экспериментальным путем. Тогда всему личному составу нашего взвода был дан приказ принести как можно больше разных транков, желательно в ампулах.

Когда Славке натащили всевозможных снадобий в количествах, достаточных для средней аптеки, он начал экспериментировать. Лазикс был солоноват и не давал сильного вкуса, если его подмешать в самую отвратительную минеральную воду. Оптимальным вариантом были «Ессентуки-17» и еще какая-то карпатская солёная гадость. Лимонад удалось заправить только одним феназепамом, любая другая добавка слишком сильно меняла вкус. А вот квас оказался средой, способной принять солидное количество нитразепама-родедорма и реланиума. Максимально допустимые концентрации определялись на волонтерах. Была разработана трёхуровневая шкала: первый уровень – «фу, какая гадость», второй – «в этот напиток что-то добавлено», и третий – «хреновый ты лимонад купил». К боевому применению было решено использовать только концентрации третьего уровня.

На наше счастье, Короед не любил принимать экзамены у себя в «лобке» (в учебно-лабораторном корпусе). Он предпочитал ленинские комнаты факультетов. Ему нравилась пышность, нарядное убранство и то, что к приходу Его Величества комната тщательно подготавливается, прямо как для визита королевской особы из Букингемского Дворца. Вот мы и подготовили. В день экзамена сержант медицинской службы Владислав Деркач выставил на преподавательский стол все три бутылки, заряженные по-боевому. Курсанты Муравский и Миляев нашли вентиль на трубе-стояке, подающей горячую воду в батареи центрального отопления и открыли этот вентиль на всю. А вот форточки в ленинской комнате они предварительно закрыли и вбили туда по здоровому гвоздю, чтобы те не открывались, когда станет жарко. Короед обязан быть сонным и постоянно хотеть пить. К экзамену всё готово!

Пришел Короед, разложил билеты. В первом заходе пошли «смертники» из числа наиболее подготовленных курсантов. Обычно таких берегут под конец экзамена, чтобы своими ответами остальным людям картину не портили. Начинать надо со слабеньких, тогда средненькие на их фоне сильненькими выглядят. Но в нашей ситуации первым предстояло уйти в бой без какого-либо тылового прикрытия. Поэтому и выбрали элиту. Короед открыл бутылки и начал пить почти сразу, как пришел, но препараты просто не успевали сработать за столь короткое время.

Отвечал четвёртый или пятый курсант, когда Короед первый раз вышел в туалет. Потом он выходил регулярно с интервалами в полчаса. За время его отсутствия за порядком в ленинской комнате поручалось следить трём человекам – прапору Чудаку, замку Деркачу и комсоргу Свистуну. Все свои люди. Быстро налажена система мин и бомб. За момент минутного отсутствия Короеда каждый из экзаменуемых получает лист с подробным письменным ответом на свой билет. Экзамен пошел как по маслу. Я думаю, что есть смысл вкратце коснуться общих принципов работы со взрывоопасными материалами.

«Минирование». У преподавателя со стола необходимо стырить хотя бы один билет. Вообще-то чем больше, тем лучше, но и один пойдет. Билет незаметно выносится из экзаменационной комнаты, и опытная группа экспертов за дверями, пользуясь учебником, быстро пишет подробные ответы, желательно на такой же бумаге, как у экзаменатора. Если экзаменационная бумага с печатями, то дело несколько осложняется. Надо или заранее подделать печать, или заблаговременно найти к ней доступ на кафедре, и там наштамповать себе листков. Сильно облегчает работу наличие молоденьких лаборанток на кафедрах – лучшего канала не найти. В крайнем случае прямо на экзамене придется тырить вместе с билетом ещё и бумагу. Исписанный листок с ответом и вынесенным билетом отдается входящему на экзамен. Курсант прячет бумаги на теле (обычно просто под кителем) и с этого момента считается заминированным, а спрятанные взрывоопасные материалы соответственно именуются миной. Подрыв на мине очень опасен и обычно происходит в момент саморазминирования – доставания бумаг из-под полы. Имели место случаи спонтанного самоподрыва, когда листки просто выпадали на пол перед изумленным преподавателем. И наконец, есть редкая группа подрывников-смертников. Психика этих людей – абсолютная загадка. Они способны успешно пронести мину на экзамен, а затем поднять руку и попросить прощения у экзаменатора, честно во всем признавшись.

К счастью, действия нормального заминированного курсанта предсказуемы. Заминировавшись, он подходит к экзаменационному столу и берет билет. Любой. Затем громко произносит номер билета, но не того, что в руках, а того, что миной лежит у него на пузе. После этого надо срочно идти за стол готовиться. Подготовка заключается в том, что надо взятый билет незаметно засунуть под китель, а подготовленный билет с ответом достать. Если бдительность преподавателя невысока, то успех гарантирован. Вынесенный после ответа свежий билет заново повторяет цикл минно-взрывного дела.