Текст книги "У Лукоморья"

Автор книги: Андрей Аливердиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Глава 9. Косово

Как же много воды утекло с тех пор, как я последний раз посещал Астрал! И как все изменилось за какой-то год! Яна. Линда. Знакомства. Ссоры. Разрыв. Кажется, из жизни в жизнь нам суждено было совершать одни и те же ошибки. Нам. Сколько же нас сейчас осталось? Я, Яна, Линда, Хеймдалл, Кот (организатор хренов), Локки-Соловей, Коля, Зверь, Аленка… Нет, всех наверняка не перечислишь. Но сейчас со мной только Иванка-Милица… Последний друг. Пока. Но говорят, что это перед рассветом бывает темнее всего. Да, надо быть пессимистом. Ведь именно пессимисты говорят, что все, хуже не будет. А чертовы оптимисты издевательски поправляют: «Будет, будет». Иванка заметила мою сдерживаемую улыбку. Я озвучил анекдот, как нельзя лучше подходивший к нашему положению, и мы долго смеялись. Даже устроили привал. Боже, как болят ноги. Но надо идти.

* * *

И вот, наконец, мы дошли до заветного входа. Сколько интересно, столетий не ступала туда нога человека? Мы надели наши «циклопы» (знаете, такие фонарики, крепимые на голове) и вошли в пещеру. Конечно, я ожидал увидеть нечто особенное, но все же не смог остаться спокойным при виде открывшегося зрелища. Меч был в старых, довольно грубых ножнах. Несмотря на многовековую пыль его рукоятка так заиграла в свете наших фонарей, что казалось, так и просилась в мои руки. «Не хватало только проблем с таможней,» – промелькнуло у меня голове, но эта мысль сразу затерялась в коридорах сознания, так как нечто более важное стучалось туда, как подвыпивший посетитель в закрывшееся кафе. Я еще не знал, чем обернется это нечто, но уже ясно осознавал себя стоящим у той грани, ступив за которую, я уже никогда не буду прежним, если буду вообще. Хотя последнее в тот момент меня мало пугало, скорее вызывая чувство упоения, воспетого А.С. Пушкиным в его «Пире во время чумы».

Свет от «циклопов» вырвал из тьмы и то, что лежало около меча, подобно «капусте» на офицерской фуражке. Два высохших трупа турецких солдат зловеще улыбались нам из тьмы пещеры (или может быть из глубины веков?). Еще один скелет лежал поодаль. Видимо он принадлежал старому хранителю. Впрочем, какая разница? Теперь и он, и его убийцы были всего лишь тенями прошлого, не рассыпавшимися в пыль только из-за неподдающейся объяснению необычайной сухости воздуха, царившей в пещере.

Я поднял меч и вытащил его из ножен. Холодная сталь клинка, казалось, светилась внутренним сиянием. Мы смотрели на него как зачарованные. И тут случилось то, чего боится любой смертный, и во что отказываешься верить до последней минуты: высохшие тела, служившие доселе лишь интерьером, зловеще зашевелились. В то же время сияние, исходившее из меча усилилось настолько, что затмило свет наших фонарей, казавшихся неестественным техногенным атавизмом в этом царстве магического фэнтази. Я бросил быстрый взгляд на Иванку, которая заворожено смотрела на оживающих мертвецов. От нее исходил такой же свет, что из меча. Эти две ауры завертелись в каком-то загадочном непостижимом танце. Каким-то чутьем я вдруг понял его смысл: что-то перетекало из Иванки в меч, и это мне не нравилось. Но когда я постиг сей дьявольский смысл, Иванкина аура померкла, и ее безжизненное тело рухнуло к моим ногам.

Я, было, кинулся к ней, но ожившие скелеты уже подняли свои ятаганы. Те, кто всегда идут следом, предпринимали последние усилия. Но они уже проиграли, ибо я опять был хозяином Меча.

* * *

Измотанный боем, я не представляю, как мне удалось вынести ее из пещеры. В голове стучала одна мысль: «Так не должно быть». «Должно быть,» издевательски вторило внутреннее эхо.

Пульс не прощупывался, но тело было еще теплое. Я обнажил ей грудь, попытался сделать искусственное дыхание, массаж сердца, но все было тщетно. Только сейчас она была такая живая и веселая. И вот…

Налетевший откуда-то многоцветный вихрь закружил меня, увлекая в глубины воспоминаний. Ведь именно здесь, или почти здесь мы расставались несколько веков назад. И именно здесь мы должны были распрощаться вновь. С каким же тупым постоянством крутится колесо времени! Но нет же, я не должен сдаваться. И стремясь разорвать окутавшую мглу, я поднялся, ощутив себя вновь Видаром. Кожаный панцирь, рогатый шлем, меч… Да, где же меч? Чтоб ее душа попала в рай, у нее в руках должен быть меч.[58]58
  Я ведь теперь снова был скандинавом.


[Закрыть] И я вложил свое вновь обретенное оружие ей в руку. И тут, словно все оборвалось. Я вновь был простым человеком. Маленьким человеком, только что потерявшим самое близкое существо. И не в силах сдержать слез, я закрыл лицо руками.

Нежное прикосновение заставило меня открыть глаза. Милица сидела рядом. Я обнял ее. Она не была восставшим мертвецом. Она была живая. Как час назад, когда мы входили в подземелье.

– Этот меч, – сказал, наконец, я, – он чуть не отнял у теня душу. Будь он не ладен.

– Ты ничего не понял. Когда я утонула в реке, я была простой женщиной. Но свободный дух твоего меча вошел в меня и сделал вилой. И он так долго жил во мне, что теперь мы не можем жить отдельно.

– То есть я должен выбирать: ты или меч?

– И что ты выберешь?

– Конечно тебя, – не задумываясь, ответил я, – Тебя-то я давно знаю, а этот меч вижу впервые.

Как я уже говорил раньше, она не знала героев Простоквашина, и потому острота имела лишь половину успеха. И после некоторой паузы, я хитро добавил:

– Но и меч бы тоже не помешал.

– Меч сильнее меня, – спокойно проконстатировала она, – И он отнимет мою душу, если отойду далеко.

– И ты будешь в Астрале?

– Нет, сначала в мече, а потом где-то за Гранью. Практически, меня больше не будет.

– Это плохо, – протянул я. – Но что же делать?

– Если я буду рядом с мечом, то мы сможем жить вместе.

– Вместе? – переспросил я.

Она запнулась, обдумывая, что сказала, и неожиданно покраснев, стала быстро застегивать блузку. Это было так неожиданно, что сначала я, а затем и она покатились со смеху. Наконец наступила долгожданная разрядка.

* * *

Итак, в преддверии открытия врат у меня снова был родной меч, и даже личный телохранитель. Все складывалось как нельзя лучше…

– Эй, вы! – услышал я над собой чей-то грубый голос.

Я поднял голову. На каменном уступе над нами стоял молодой человек в спортивном костюме, но с автоматом.[59]59
  Таких людей последние годы немало можно встретить и на территории России.


[Закрыть] Пятеро его друзей подходили к нам с флангов. Отступать было некуда.

Я вскочил на ноги, подняв меч.

– What do you need, – обратился я к ним по-английски, – We are the foreign journalists. I have accreditation…

– Говорите ли српски? – оборвал меня тот же парень, которого я про себя назвал главным.

Уловив ситуацию, я отрицательно покачал головой. Но все же добавил, что помалу разумею. Очевидно, что перед нами были албанские боевики из ихней сепаратистской армии.

– O' key, – Главный одобрительно улыбнулся.

– Говорим, – некстати встряла в разговор Милица.

Они приблизились к нам вплотную. Я взмахнул мечом. Они вскинули автоматы. Но, видимо, они не хотели связываться с иностранцем.

– Брось меч, – продолжил главный на сербском, потому что английский он, вероятно, разумел не слишком, ну а я албанский – тем более. – И вообще мы тебя обыщем и отпустим. А она – кто?

– Мой переводчик, – сказал я первое, что пришло в голову.

– Тогда, ты не будешь возражать, если мы ей попользуемся, – вопрос звучал, скорее, утверждением.

Я возражал, но автоматная очередь оказалась веским аргументом. Я упал навзничь, и, захлебываясь собственной кровью, напоследок осознал: «Второй раз! Второй раз ее похищают у меня, и я не могу ничего сделать».

И тут, пока мгла Смерти не успела окончательно застлать глаза, я увидел две до боли знакомые тени – Добрыню и Соловья. Но навалившаяся пустота уже взяла меня в свои объятья.

* * *

Очнулся я от чьих-то ласковых прикосновений. Я открыл глаза. Надо мной сидела Милица, и гладила меня по голове. Вообще-то я с детства ужасно не люблю, когда меня гладят по голове, но Милица была приятным исключением.

«Какая она все-таки красавица», – подумал я, глядя в ее голубые, как небо, глаза.

– Я умер? – спросил я ее.

– Ага. А я – херувим.

– Нет, у тебя нет этого самого спереди. Скорее ты – гурия. И очень похожа на одну мою знакомую.

Я осознал, что не умер, и потому опять начал острить.

– Острить изволите, – услышал я знакомый голос, – А ведь она православная, и не может быть гурией.

Я повернулся. Передо мной стояли Олег и Алекс.

Как вы должны помнить, Олегом звался мой деверь, то есть муж сестры.

– Так значит, ты – и есть Добрыня. – Обратился я к нему. – Слову нет, такой же тормоз.

– Говори, говори тут. Если бы не мы, ты был бы сейчас совсем в другом месте, – огрызнулся в ответ он.

– И вовсе не был бы, – вступилась за меня Милица, – Его тело теперь, такое же, как ваше. Просто он это еще не осознал.

– А еще меня тормозом называет, – не унимался Олег. – Да, кстати, Абдул, ты знаешь, что твои родители давно на ушах из-за те6я. Мы с Таней с трудом их успокоили.

– Так я же слал телеграммы, – возмутился я, подражая герою «Золотого теленка» вытащил из кармана квитанцию, оставшуюся от последней гостиницы.

Шутка возымела действие, но не сумела замести следы моего паспортного имени, ненароком пророненного Олегом.

– Так тебя зовут Абдул? – переспросила Милица. Значит ты мусульманин?

В ее голосе звучало удивление. Мое отношение к боснийскому и косовскому конфликтам ей было известно. И сейчас она силилась понять, не было ли оно провокацией.

– Как ты должна знать, – неожиданно для самого себя я начал изрядно длинную тираду, – я родился далеко от ваших мест в России, точнее – на Северном Кавказе. – я хотел уточнить, но почему-то не стал этого делать, И по происхождению меня можно зачислить в мусульмане, хотя и не в ваши. Но, как ты, опять-таки должна знать, я не исповедую никакую религию, – я сделал паузу, и продолжил. – Хотя и крестился в православной церкви. И, кстати говоря, в крещении я – Андрей, так что тебя я почти не обманывал. И опять-таки, я не вижу ничего плохого в своей национальности. Я горжусь своей национальностью. Как, впрочем, и национальностью моей мамы. Мама у меня русская. Так что, тебе и всем остальным придется принимать меня таким, как есть.

Я сам не заметил, как начал заводиться. Тем более, что все слушали меня молча.

– Ну что, закончил, – спросили меня почти хором, когда, наконец, моего поток красноречия иссяк.

Я кивнул головой.

– Тогда ответь на один вопрос, – продолжил Олег, – ДОЛГО ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ ТАК ЛЕЖАТЬ!

И действительно, маячащий перед нами вход на Радужный мост говорил о необходимости двигаться. Тем более, что дел в Косово у нас уже не оставалось.

* * *

– Да, кстати насчет херувима, – начал разговор я, когда мы ступили на Радужный мост, – у меня есть классный анекдот. Сначала загадка: Чем отличается этот самый херувим от парикмахера?

– Этому анекдоту сто лет, – встрял в разговор Олег.

– Знаешь – молчи.

И когда Соловей с Милицей затерялись в догадках, я ответил:

– У херувима хер спереди, а у парикмахера сзади.

Все разразились таким смехом, что это не могло обойти даже Добрыню, тем более, что, будучи Олегом, он вовсе не был таким уж тормозом. Но это было еще не все. Когда впечатление от загадки улеглось, я продолжил:

– Так вот, эту загадку загадали как-то поручику Ржевскому…

– Кто это – поручик Ржевский, – спросила Милица.

– Герой наших анекдотов, – я не стал вдаваться в длительные объяснения и продолжил. – Так вот, эту загадку загадали как-то поручику Ржевскому, и он решил развеселить ею компанию. Но, немного подзабыв, задал ее следующим образом: Чем отличается ангел от цирюльника? Естественно никто не мог даже предположить. И когда наступило время говорить отгадку, он сказал: «Я и сам толком не помню, но у одного из них хер сбоку».

Это был финиш.

* * *

Трудно описать мои чувства, когда я снова смог опуститься на свой диван! Я вновь был дома, и не нужно было слов. Рядом со мной были друзья, и я, наконец, вновь обрел утраченную силу. Почти… Но это мелочи.

– Ну, как, – как всегда нахально начал Алекс-Соловей, – С тебя причитается обмывание.

– Нихт проблем. Только сначала обрадую родных.

Тишина. Неожиданная тишина прервала наш разговор. Одновременно все осознали, что если выйду с друзьями к родным, то это будет концом тайны. Но вот следовало ли ее хранить дальше? На этот вопрос никто не мог дать ответа.

– Может пока – в Астрал? – попробовал предложить Алекс.

И тут меня словно током ударило. Бежать, не повидавшись с мамой, которую я так давно не видел! Как бы не так!

– Нет уж. Сейчас я выхожу из комнаты. Спускаюсь к бабушке. Здороваюсь со всеми, кто есть дома. Потом возвращаюсь, и вы меня будите здесь ждать, так как после этого мы по человечески отметим это дело. Если чего не хватит, то в двух минутах от дома есть маленький базарчик, где есть все, что нужно, – я сам удивился как твердо и утвердительно я говорил.

– Можно я пойду с тобой? – спросила Милица.

– Конечно, – ответил я, и мы покинули мою комнату, оставляя там Олега и Алекса.

– Знаешь, я давно хотел тебе сказать, но все как-то не получалось, сказал я ей, когда мы вышли в подъезд. – Выходи за меня замуж.

Эти слова достались мне с большим трудом, но действие, которое они произвели, было еще круче. Она остановилась с открытым ртом.

– Так что, ты согласна? – переспросил я, чтобы сбить затянувшуюся паузу.

– Я думала, что ты никогда этого не скажешь, – ответила она, выйдя из оцепенения.

Мы обнялись и долго, долго целовались. Первый раз за последние шестьсот с лишним лет.

Дверь в бабушкиной квартире открылась, и в подъезде появилась мама. Увидев меня, она выронила кастрюлю, которая, к счастью оказалась пустой.

– Представь теперь свою даму, – сказала она после бурного приветствия.

– Это Иванка, то есть Милица, и моя невеста, а это – моя мама.

 
Where do I begin to tell the story of how great a love can be?
The sweet love story that is older than the sea.
The simple truth about the love she brings to me.
Where do I start? —
 

зазвенела в ушах «Love Story» Эндрю Уильямса.

Как жаль, что я не могу передать на бумаге музыки! Но ведь ее можно представить.

Часть IV

Глава 10. Дома

– Может, сразу сходим за провизией, – предложил я ей.

– Можно, – ответила она.

И только когда мы уже вышли из подъезда, когда я вспомнил, что кроме US$ и югославских динаров у меня в кармане наличности не наблюдалось. Банковские же автоматы у нас… В общем, вы меня поняли. Да и польский паспорт без виз был не слишком хорошей крышей в родном городе, не говоря уже о ее югославском паспорте и сильнейшем, опять-таки югославском,[60]60
  Что, в общем-то, логично.


[Закрыть] акценте.

Я стукнул себя по лбу.

– Забыл, что не взял наших денег и документов.

Она рассмеялась.

– Но раз уже вышли, давай хотя бы посидим во дворе. У вас чудесный день, – на русском языке она говорила с некоторым напряжением, отчего ее сосредоточенное лицо выглядело еще более прекрасным.

День и впрямь был чудесным, а усталость за время физического пребывания в Астрале улетучилась на глазах.

– А как же они? – я показал глазами на окна, за которыми мы оставили Олега и Соловья.

– Подождут, – ответила она, немного насупившись.

И рассмеялась.

– Им не привыкать, – ответил я. – Однажды они долго ждали меня с пивом. Точнее Соловья среди них, конечно, не было. Были Олег, Таня, Вася…

Тут я замялся. Это была старая и долгая история, в которой, как вы, должно быть, догадались, была задействована девушка, и которую Иванке, в принципе, можно было бы и не рассказывать.

– Я лучше все-таки быстро сгоняю за деньгами и удостоверением. One minutes. Только никуда не отходи от подъезда.

Повинуясь закону подлости документы я искал долго, и в конце концов ввернув рюкзак, вытащил припрятанный там свой настоящий загранпаспорт. Благо, оставленные мной в шкафу деньги, хотя я и сказал о них родителям, продолжали меня ждать в своем первозданном виде. Что-что, а деньги в нашем доме не проподали.

– Ну, я готов, – сказал я, выскочив.

Однако ее у подъезда уже не было. Но не успел я толком испугаться, как увидел ее в дальнем конце двора, беседовавшей с Аленкой. Рядом вился местный пес Лорд, по собственному почину несший караульную службу в нашем дворе.

Черт побери! – подумал я. – Быстро же налаживает контакты с моими земными друзьями! Хотя, собственно, why not, то есть, почему бы и нет? Иностранные – сербские, английские и немецкие выражения продолжали обгонять русские в еще перестроившемся обратно сознании.

Лорд плохо видел, и потому, видно, не сразу признав меня, с громким лаем бросился навстречу. Полукавказец-полуколли-полудворняжка, он выглядел еще как впечатляюще! Представьте себе добрых полцентнера мяса, с лаем несущиеся прямо на вас! Добежав до меня почти вплотную, он круто затормозил, виляя хвостом.

Аленка встретила меня поздравлениями.

– Я вижу, ты не теряла времени даром, – с шутливой обидой проговорил я Иванке.

– А ты – против? – спросили они хором.

– Да нет, почему же. Кстати вы с Юрой подтягивайтесь к нам.

– Ты, я вижу, совсем отстал от жизни, – в словах Аленки прозвучала некоторая обида.

Я поднял брови.

– Мы с Юрой развелись.

– Не может быть! Вот так оставляй вас на месяц! – не сдержал эмоций я.

Хотя, в общем-то, к этому шло давно, я как-то не очень об этом думал. И почему, собственно, я должен был об этом думать?

– Однако, извини. I'm sorry.

– Не стоит. А где ты успел накатить?

– Что? – не понял я.

– Раньше ты начинал переходить на английский, когда наклюкивался. Это был показатель.

Вот, значит, какого они обо мне были мнения!

– Tempora mutantur et nos mutantur in illis,[61]61
  Времена меняются, и мы меняемся с ними.


[Закрыть] – ответил я с умным видом. Надо же, право слово, блеснуть эрудицией!

Как медицинский работник, Милица знала латынь, по меньшей мере, касательно банальных выражений, Аленка же недовольно хмыкнула.

– Я думала, что твоя латынь ограничивается словами «Status penis».

– Basis vita est, – докончил я эту поговорку, не слишком утруждая себя латинскими падежами.. – Но сейчас это к делу не относится.

– Ну ладно, я пока почапала, – сказала Аленка закругляясь. – Значит у вас через полчаса.

– Заметано, – ответил я, и мы с Милицей пошли к ближайшему комплексу комков.

В одном из комков зазвучала старая местная песня. Знаете эта:

 
Давай, дружище, наливай
За возвращенье в дикий край.
За всех живущих здесь людей,
И за врагов, и за друзей.
 

 
Давай, дружище, наливай
За возвращенье в дикий край.
За общий дом, что греет нас,
Давай поднимем за Кавказ!
 

Она оказалась настолько кстати, что не только отоварился в нем, но искусственно затормозился возле, пока на горизонте не замаячили два сотрудника внутренних органов.

– Ваши документы, – с этим типичнейшим вопросом служитель порядка приставил руку к козырьку.

Другой его коллега внимательно осматривал нас с ног до головы. Видимо наши блестящие глаза и дорожный вид ему не нравились.

Тут я несказанно обрадовался, что захватил с собой паспорт. Один, я бы, конечно, в конце концов, и очень быстро, отмазался, но со мной была Иванка, с которой, кстати, все было совсем не в порядке.

Я протянул свой загранпаспорт.

– А почему загран?

– Да, только что возвратился домой. С длительной командировки. – И, вспомнив, что он может глянуть в визу, добавил, – Сначала Германия, потом Москва.

– Где работаешь?

Я назвал место работы, подчеркнув его принадлежность к Российской Академии Наук. Как это не странно, у себя на Родине меня часто принимали за иностранца, что, в связи, с положением в соседней республике было совсем не кстати.

– А она?

Иванка достала свой паспорт. Оставалось надеяться на чудо.

– Вы иностранка?

– Да. Из Югославии, – ответил за нее я. – У нас здесь тоже в командировке. По обмену опытом.

К счастью, они не стали дальше вдаваться в подробности, и отпустили нас восвояси.

* * *

Когда мы воротились, нас уже ждала шумная компания.

Мы пили, пели, рассказывали анекдоты. В общем, развлекались, как могли.

В качестве background Коля врубил «Иисуса Христа», и разговор сам собой завязался на его тему.

– Я думаю, что роль Иуды в этой рок-опере едва ли не больше роли самого Христа, – сказал вдруг Вася.

– А ты прав, – задумчиво отозвалась Таня.

– Действительно, Христос, хотя, как человек, и не хотел умирать, все же был уверен, что его небесный отец не бросит его, и знал будущее. Иуда же ничего не знал, и единожды предав, сам принял свою судьбу.

Вася буквально прочитал мои мысли.

Мы еще какое-то время спорили, пока Коля, этот музыкальный фанат, обидевшись, что мы совсем не слушаем его любимую рок-оперу, не вырубил магнитофон.

И тут Вася опять взял гитару. Это произошло так неожиданно, что никто не успел ему помешать. И, как оказалось, к счастью, потому что он исполнил свою новую песню, которая, как бы мы не подкалывали ее автора, была совсем не плохой.

 
Когда-то на свете жил белый козел.
Он стадо водил за собой.
И каждый из стада за ним всюду шел
На пастбище и на убой.
 

 
И думал козел, что так будет всегда,
Что в этом его звезда
Водить за собою большие стада,
Куда велят господа.
 

 
В минуты, когда впереди он шел,
И Солнце светило над ним,
Считал и в правду наш глупый козел,
Что он и есть господин.
 

 
Но день за днем пролетали года,
И начал козел стареть.
Он стал медлительней и иногда
Спина его знала плеть.
 

 
И вот однажды в солнечный день,
Овец он к бойне привел,
Но не был отпущен и сам теперь,
И пал под ножом козел.
 

 
Был в стаде том же большой белый пес.
Охранник. Почти пастух.
И службу свою исправно он нес,
Считав, что людям он друг.
 

 
Однажды в безлунную темную ночь,
К ним волчья стая пришла,
И пес пытался прогнать их прочь
И дрался как никогда.
 

 
Когда же пастух с ружьем прибежал,
И стал по волкам стрелять,
То пес наш в луже крови лежал,
Но он не хотел умирать.
 

 
Как к другу приполз к своему пастуху.
Спасенья ждал от него.
Не нужен раненый пес никому,
И друг пристрелил его.
 

 
Прошла вереница бессмысленных дней,
И волки вернулись вновь,
Но новый пес старого был поумней.
Не стал он лить свою кровь.
 

 
И пес убежал. И не будем винить
Мы слишком строго его.
Ведь друга кто мог так легко пристрелить
Не стоит, поверь ничего.
 

 
Никто пастуха теперь не разбудил,
Не стало верных собак.
И в горло зубы его вонзил
Матерый серый вожак.
 

 
А черный пес нынче в помойках живет,
И рад он своей судьбе.
Считает себя он свободным как бог,
И ходит сам по себе.
 

 
И только порой в беспробудную ночь.
Пес рвет пустоты струну.
Никто не в силах ему помочь.
И воет он на Луну.
 

 
Был в стаде том самом и белый баран,
Породистый как король.
Всю жизнь он исправно крыл своих дам,
Играл хорошо эту роль.
 

 
Не думал баран, что уйдет благодать,
И только волки пришли,
Сказал им баран, что готов продолжать,
Теперь и для них служить
 

 
Но только вот нужен волкам он был,
Не больше, овец других.
И волки съели его на пир,
Как съели всех остальных.
 

– Интересная песня, – сказал Зверь, когда Вася окончил свое пение, которое в отличие от содержания, не лезло ни в какие ворота. – Честно говоря, от тебя не ожидал.

– Зря ты так, вступился за Васю Коля. Вася еще всех нас удивит.

– Это точно, – поддержала его Аленка.

– Значит, умерли все, – медленно произнесла Таня.

– Не совсем. Кроме волков и черного пса.

– Да, только предатель и выжил, – ответил ей Зверь.

– Предатель ли? – переспросила Аленка.

– Да, можно ли считать предателем, предавшего предателя? – поддержал ее я.

– Ты сам понял, что сказал? – почти хором спросили меня Зверь с Олегом.

– Нет-нет, – итак все понятно. Все мы иногда вынуждены предавать…

– Не скажи…

– Не будем ханжами. Но у одних это проходит легко, другие же потом сами себя съедают.

– Как Иуда?

– Хотя бы и он.

– Все зависит от расклада карт. А он у каждого свой.

– Каждому – свое.

– Очень верно подмечено, – отозвался Олег.

 
Это был бы сон, волшебный сон.
Каждый был бы просто чемпион,
Если б мог бы выбирать себе коней, —
 

напел он под мотив «Машины времени».

Я умышленно не привел авторов нескольких реплик. Во-первых, я сам их не помню, а во-вторых, какое, собственно, значение имеет авторство мысли? Главное в том, что она высказана.

* * *

У Вас когда-нибудь было ощущение, что все события и, конечно же, разговоры вокруг Вас, такие разные и, на первый взгляд, совершенно несвязанные вдруг начинают выстраиваться в какую-то невероятно сложную, но вместе с тем совершенно определенную схему. Схему, похожую на закрученный сюжет новомодной повести? Нет? Значит, Вам повезло. Или, точнее, не повезло… Впрочем, понимайте, как знаете.

Так вот, внутренним чутьем я сейчас понимал, что этот разговор о роли Иуды, да и само поведение Васи, все это имело какое-то очень важное значение.

Но, с другой стороны, как трудно бывает, когда пересказываешь какую-то историю, выбрать важное и отбросив все остальное, сделать ее компактной и интересной. Это сродни высечению статуи из куска мрамора, где тоже надо найти подходящий кусок и отсечь все лишнее. Порою вместе с лишним отсекается и часть нужного, и миру является шедевр Венеры Милосской. Но это уже, так сказать, лирическое отступление, а если серьезно, то я очередной раз попрошу прощения читателя, если мое повествование покажется ему обрывистым, и продолжу.

* * *

Так уж случилось, что лейтмотивом дальнейшего вечера стали дауны, то есть больные этой болезнью. Первым начал рассказывать Вася:

– Едет на экскурсию автобус с детьми-даунами. Автобус ломается. Водитель его чинит, чинит. Подлезает под низ, залезает сверху. В общем, делает все возможное, ничего не получается.

Подходит к нему мальчик-даун.

– Дядя, а я знаю, что случилось!

– Ладно, мальчик, иди поиграй.

Проходит час. Опять подходит тот же мальчик.

– Дядя, а я знаю, что случилось!

Водитель опять:

– Ладно, мальчик, иди поиграй.

Проходит еще час. Подходит тот же мальчик.

– Дядя, а я знаю, что случилось!

Водитель думает, чем черт не шутит, может действительно знает.

– Ну, если знаешь, так скажи.

– У вас автобус сломался!

– Надеюсь, что у нас еще не успели принять закон об охране чести и достоинства хромосомных меньшинств, – спросил Вася, окончив рассказывать.

– Тебе повезло, – отозвался Зверь, – а то бы точно залетел.

 
По тундре, по железной дороге,
Где мчит курьерский Воркута – Ленинград.
 

С каким выражением он пел последние строки, это надо было видеть.

– Но пока такого закона нет, – встрял в разговор я, – я тоже внесу свою лепту, и принялся рассказывать:

– Отец с сыном гуляют возле моря. Сын – даун. Отец – нет.

– Вот, сынок, посмотри какое море.

– Где?

– Да вот, видишь, волны плещутся, барашки бегают…

– Где?

– Да вот у нас под ногами плещется…

– Где?

– Да вот ведь, смотри, солнечная дорожка в даль уходит…

– Где?

– Да вот, видишь, много-много воды…

– Где?

Отец не выдерживает. Хватает сына за ноги, и головой в воду.

– Вот, вот, смотри! Вот тебе море!

Наконец отпускает.

Сын:

– Папа, что это было?

Отец, уже успокоившись:

– Вот это, сынок, было море.

– Где?

Может быть, взыскательный читатель скажет, эту часть разговора с анекдотами можно было бы и не приводить. И может быть, он будет в этом прав, однако, я все же так не думаю. «Из песни слова не выкинешь», говорит народная мудрость. И это правильно, ибо нарушится ритм. Так же если выбросить из разговора невзначай рассказанные анекдоты, то многие последующие ассоциации будут совсем не понятны. Впрочем, судите сами.

* * *

– У кого спички? – спросил Зверь, когда вся толпа вывалила во двор покурить.

На щеках Милицы вспыхнул смущенный румянец.

– Он имел в виду шибици, – перевел я ей на ухо.

– Я поняла, – ответила она. – Я уже не так плохо разумею по-вашему. Но когда слышишь таковые слова…

– А что я такого сказал? – влез Зверь.

– Да ничего. Это мы о своем, о женском. Просто в разных языках некоторые слова имеют разное значение. Особенно в родственных.

– Ты имеешь в виду спички?

Как Милица не старалась, тень смущения вновь побежала по ее лицу.

– Ага.

– А что это значит на сербскохорватском?

– Я тебе потом скажу.

Однако все уже так заинтриговались, что мне пришлось попросить женскую часть нашей компании немного нас подождать. Самое интересное, что еще месяц назад я спокойно произнес бы русский синоним, и на наезды с женской стороны, ответил бы, что не фига[62]62
  Если не сказать хуже.


[Закрыть] было просить. Но в присутствии Милицы я не смог из себя выдавить даже медицинский эквивалент.

Аленка, Таня и Джульетта потом долго и занудливо выясняли, что же это такое. Поняв, что от ребят толку не будет (а всех уже охватило игривое настроение не говорить), Аленка насела на Милицу. И когда, докурив, мы вернулись в дом, взрыв женского смеха потряс комнату.

* * *

Конец, как принято, подкрадывается незаметно. Вот и у нас веселье было в самом разгаре, когда вошедшая в комнату Аленка сразу привлекла всеобщее внимание. Вообще-то, она всегда привлекала к себе всеобщее внимание, но на этот раз это было нечто особенное. А именно, на Аленке отсутствовала ее шелковая блуза, а вместе с ней и какая-либо одежда выше пояса. С джинсами было все в порядке.

Все онемели. Аленка удивленно обвела нас глазами.

– Что это с вами?

Все молчали, тупо глядя ей на грудь. Подобная шутка явно превосходила все возможное.

Следуя нашему взгляду, Аленка медленно опустила глаза…

Сделав это, она взвизгнула, и, прикрыв грудь руками, выбежала на кухню. Таня побежала за ней. Тут мы, наконец, заметили, что все Астральные прибамбасы куда-то исчезли. Исчез и Соловей. И о том, что все это было не сном, напоминала только Иванка, да меч. Меч оставался на месте. Как одушевленный предмет, имеющий материальную основу в нашем мире, он не был подвержен нестабильности в условиях закрытости Радужного моста. Правда, Соловей тоже был вроде бы одушевленным. Но он-то как раз твердой основы в нашем мире и не имел.

– Я знаю, что случилось, – с видом дауна произнес Вася, – Радужный мост закрылся.

Аленка вернулась через минуту в Таниной ветровке.

«Иванка!» – молнией мелькнуло у меня в мозгу. Как она теперь вернется домой.

То, что она теперь намертво привязана к моему мечу, и, что, вообще говоря, уже почти моя жена, мне в тот момент как-то в голову не приходило.

* * *

Между тем, время подходило к полуночи.

– Ты можешь расположиться в моей комнате, а я лягу на раскладушке в зале.

Она молчала. Слишком громко молчала.

– Или мы можем лечь в одной комнате и положить между нами кинжал. Хотя бы мой меч.

– Зачем?

– Мы ведь не венчаны… Как жаль, что мы не можем обвенчаться прямо сегодня!

– Ваша церковь не может это сделать?

Я отрицательно покачал головой.

– Там требуется официальная регистрация. А с твоими документами без виз о ней лучше забыть. Но мы можем оформить мусульманский брак! – уже на середине последней фразы я начал понимать, что говорю что-то не то.

Милица сверкнула очами. Ее близкие погибли в Боснийской войне, и она не очень, мягко говоря, жаловала Ислам. Хотя, приняв мое предложение, ей нужно было привыкать к терпимости. Ибо, как бы то ни было, я всегда с уважением относился к национальным, и в том числе религиозным, традициям всех моих корней, коих у меня было великое множество. Но, с другой стороны, я ни за что не позволил встать этому между нами.