Текст книги "Ночная тревога"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Annotation

«Библиотека Крокодила» – это серия брошюр, подготовленных редакцией известного сатирического журнала «Крокодил». Каждый выпуск серии, за исключением немногих, представляет собой авторский сборник, содержащий сатирические и юмористические произведения: стихи, рассказы, очерки, фельетоны и т. д.

booktracker.org

ИЗ ЖИЗНИ ДЕЛОВОГО ЧЕЛОВЕКА

ЗАДАЧИ ВЫСШЕЙ СЛОЖНОСТИ

ОТ ПЕРЕМЕНЫ МЕСТ…

В НОГУ С ВЕКОМ

ПУГОВИЦЫ ДЕ ФАГОТА

НОЧНАЯ ТРЕВОГА

НУЖЕН СПЕЦИАЛИСТ!

ЗАБЫТЫЙ НОМЕР

НИ ВИНТИКА!

ПРИМЕТА

Об авторе

Более подробно о серии

INFO

Андрей МОЛЧАНОВ

НОЧНАЯ ТРЕВОГА

*

Рисунки Г. ОГОРОДНИКОВА

© Издательство ЦК КПСС «Правда».

Библиотека Крокодила, 1988.

Дружеский шарж В. МОЧАЛОВА

Предпочитаю писать о том, о чем все знают, но не все задумываются. Иногда, пытаясь создать портрет персонажа, получаю карикатуру, причем она и есть самый верный портрет. «Серьезную» прозу никогда не отделяю от юмора– да и возможно ли, описывая жизнь, пренебречь тем, без чего она немыслима?..

ИЗ ЖИЗНИ ДЕЛОВОГО ЧЕЛОВЕКА

ИГОРЯ ЕГОРОВА

Фрагменты социальной эволюции

ЯНВАРЬ 198…г.

Нужны деньги. Много денег. Понимаю это сегодня, в знаменательный день своего двадцатипятилетия, как истину истин и задачу задач. Хватит! Жить с родителями и на зарплату – извините! Но с чего начать? Брать билет и отправляться в неосвоенные районы Дальнего Востока и Сибири? Нет, я – патриот своего города-героя и вообще цивилизации. Итак, ясно одно: надо оставлять одну работу и искать другую. Сегодняшнее место службы в принципе ничего: тружусь в КБ, в лаборатории, проектирующей запоминающие устройства, то есть магнитофоны. Но, конечно, не те – для «Йес, сэр, ай кэн бугги-вугги» и монологов комиков, а для записи цифровой информации. Тружусь как инженер. Начальник у нас демократ, коллектив дружный. Но!.. Бесперспективность. Папаня мой праведный выдал по этому поводу: пиши диссертацию. Ну да, совет слепого дальтонику. Во всем КБ – а это пятьсот человек – только семь кандидатов и один доктор. Доктор – директор. Остальные тоже шишки. Нет, безусловно, это можно: поставить себе цель стать шишкой, напялить шоры – и вперед сквозь грозы и препоны к исполнению престижного желания. Но мне такое дело не по душе, хотя ничего не имею против целеустремленности, но считаю, все должно быть естественно. Без фанатизма и потуг. Короче, в настоящий момент я хотел интересной работы. Но где ее искать, не знал. И пошел в ванную.

Долго стоял под теплым душем, балдея. И думая: на ударных стройках с таким удобством, кажется, напряженно.

Подумав еще, напялил на себя теплые шерстяные кальсоны, и это был грамотный поступок – зима прямо озверела: ртуть в градуснике за окном ежилась в районе цифры 40.

Пошел в гараж. Сегодня там у меня деловое свидание. Я вообще-то подрабатываю частными авторемонтами. Гараж – наследство от деда. Дед мой был жуткий автомобилист. Страстишкой своей он заразил и меня. Раньше мы вместе жили: дед, папаша, мамаша и я. Папаша и мамаша к автомобилям относились индифферентно – так, как к средству передвижения в пространстве без давки, и не более, а я и дед ковырялись с машиной по полной программе. Да и отслужил я как водитель. Дед покойный завещал мне и машину. Машина по нашим временам– реликтовое чудовище. Марка – «Победа». Аппарат, безусловно, неказистый, но это танк с высокой степенью надежности, к нему хоть колесо от телеги ставь – все равно поедет.

Я перелез через железнодорожную насыпь, вдоль нее гуляла поземка, и, проваливаясь по щиколотку в сухой, как порошок, снег, спустился к воротам гаражной зоны.

У бокса меня уже ожидал Эдуард – сторож нашего кооператива, человек с прекрасно развитой грудной клеткой и бицепсами, скуластым, цыганистым лицом деревенского красавца, с наглыми, всезнающими глазами. Мелкий, изрядно битый судьбой и жизнью, но неунывающий жулик. Сидевший. Одет в ватник, замасленные расклешенные брюки; кавказская мохнатая кепка сдвинута на нос.

Эдик олицетворяет у нас прием любых заказов: спереть, достать, продать; надо – машину покрасит, надо – движок перебьет… Все умеет, и все чужими руками. Живет на комиссионных. В общем бездельник, но человек деловой. Порой мы с ним слесарим на пару. Ну, и жестянкой не брезгуем, и маляркой…

– Есть «Москвич», – произносит Эдуард, закуривая и опуская лапу на пыльный капот моей «Победы». – Крыло битое. Смена, покраска… Работа – полтинник. Хозяину я объявил. Мишка вот-вот приедет, обещал крылышко.

Мишка – мой старый приятель. Раньше работал шофером в нашем КБ, сейчас крутит баранку в «Интуристе» – денежнее… В нашем трио он – служба снабжения.

Вскоре, юзя облепленными снегом колесами, его казенная «Волга» разворачивается на пятачке между гаражами. В оконце конопатая Мишкина физиономия (он рыжий, как бульдог).

Эдуард забирает долгожданное крыло и вразвалочку, загребая снег штанинами, уходит в каптерку. Я же, удобно располагаясь в тепле садо-на на велюровом сиденье, веду с Михаилом беседу «за жизнь». Проблемы у нас удручающе одинаковы – хроническая финансовая недостаточность.

– Что налево сшибешь, все на базе оставишь, – привычно ноет Михаил. – Вчера помпу меняли – пятерку отдал… А тут жениться задумал… Ну, сразу куча проблем. Во-первых, с жильем…

(Михаил живет за городом, в деревне.)

– С жильем у меня тоже, – вздыхаю я.

– Слушай, ты… по-английски волок ведь…

– Ну… так.

– Я тут к бабке наведался… Под Архангельск. В тьмутаракань. Короче, пособирал на досуге иконки. Шастал по всей округе. Туда мало кто из коллекционеров загребал. Чердаки, избы заколоченные. Итог: имеется два мешка, а что с ними делать… Доски трухлявые, ни фига не разобрать – одна чернота… И…

– И дерзкий замысел родился в твоей бедовой голове, – закончил я, – Смотри… Бедовые головы, их, знаешь, наголо любят стричь.

– Дык ведь… такова се ля ви, как говорят французы, изучающие русский язык, – грустно отшутился Михаил. – Дом надо строить…

– Ну, и чего думаешь? – спросил я, проникаясь идеей.

– Я думаю! – сказал Михаил с тоской. – Толку! Доски расчищать надо, а это реставратор… где он? Потом язык – ни хрена же не соображаю, как глухонемой…

Я поразмыслил. Один художник, впрочем, может, не художник, а как раз реставратор – в тонкости его специализации я не вникал, был мне известен. Олег. Школьный дружок. До армии мы с ним встречались в его мастерской: пили водку среди скульптур и живописи. Но возьмется ли он за иконы?

– С реставратором уладим, – сказал я. – Язык тоже… подвешен. А вот клиент – это уж…

– Клиент что? – вздохнул Мишка. – Вон сегодня один кадр… Оттуда. По-русски соображает. Ну, везу его, значит. Разговор. Я и вклеил: как вы, мол, к русской старине? Положительно, говорит. Ну, короче, без обиняков… Я, говорит, математик, сюда приехал надолго, так что какие предложения – плиз, не стесняйся…

– С иностранцами… – выразил я сомнение.

– А с кем еще?! С нашими, отечественными? – завелся Михаил. – Да они или рвань, или Рублева им подавай. Да и надуют тебя наши-то, так надуют – шариком будешь. Один мне тут заломил цену: за мешок четвертной. Ха-ха! Да в этом мешке моих трудов… там уже стольник торчит! А мне дом нужен. До-ом! – Он выразительно потряс руками. – Телевизор. Холодильник. Элементарные вещи, понял? Что предлагаешь – вкалывать, копить, недоедать? Это, знаешь, скорбная жизнь. А потом чего тебе объяснять, у тебя то же самое. На замене крылышек капитала не заколотишь, вот оно что. Больше наломаешься. Усек, инженер?

– Точно, – согласился я. – И с работой ты меня уколол в самый нерв. Думать надо. И действовать!

ФЕВРАЛЬ 198… г.

На стоящую работенку я устроился. По-моему, удачно, хотя специфику моей службы родители горячо не одобрили. Как же! Инженер, все такое и вдруг – в госстрахе! Впрочем, в госстрах я устроился инженером. Оценивать, насколько та или иная машина пострадала в аварии. Чем я руководствовался в своем выборе? Естественно, соображениями меркантильными. Доходы мои высчитывались таким образом: зарплата – но это муть – и все остальное, что приносило умелое обнаружение повреждений скрытого характера. Обнаружение обусловливалось субъективным фактором взаимопонимания между клиентом и мной, но так как взаимопонимание существовало постоянно, возможность заработать еще несколько зарплат без особенных нервных и физических перегрузок у меня определенно была. В душе же новой своей профессией я был не удовлетворен. Виделась мне в ней ущербность и суетность, но тем не менее ничего иного делать не оставалось. Мне, как и Михаилу, жаждалось пошлого, мещанского, но остро необходимого: квартиры, машины и разного барахла.

До упора набив чемодан трухлявыми произведениями живописи, позаимствованными у Михаила, и уложив между ними бутылку «Пшенич-ной», я отправился к Олегу. В мастерскую. Дверь мне открыл бородатый мужи-к с помятой, тоскливой физиономией, в драной рубахе навыпуск; тренировочные штаны с лампасами, красная повязка на лбу… Узнать в этом типе того мальчика-брюнетика с полными щечками, кто лет десять назад сидел со мной за партой, было затруднительно.

Расположились за столом, заляпанным высохшими кляксами краски. Я извлек бутылку. По тому, как оживились глаза давнего моего товарища, открылось, что на вопрос полечиться-отравиться ответ у него неизменно положительный. Рядом с «Пшеничной» тут же возникли пук черемши, огромная сиреневая луковица, хлеб и плавленые сырки. Слепые глаза каких-то бюстов с классическими носами безучастно следили изо всех углов за нашими приготовлениями.

– Ну, доволен ли ты своим пребыванием… в мире? – вытягивая зубами серединку из стебля черемши, спросил Олег низким, простуженным голосом. На полном серьезе спросил.

– Устроился вот на работу, – поделился я. – В госстрах. По автомобилям. Оценивать…

– Суета эти машины, – отозвался мой друг и крепче затянул узел странной своей повязки на затылке. Пояснил: – Насморк.

При чем тут насморк и эта тряпка на голове, я не понял, но промолчал. Выпили. Затем приступили к осмотру досок.

– Иконы старые, – монотонно констатировал Олег. – Кажется, интересные. Но надо чистить. – Он вытащил из заднего кармана штанов очки, надел их, выжидающе уставившись на меня. Оба стекла в очках были треснуты.

– Старик, – задушевно начал я. – Ты – единственная надежда.

– Питать надежды… – произнес он пусто. – суетно и опасно. – И снял очки.

Я насторожился, не узнавая своего друга. Были в нем некие ощутимые отклонения. Чувствовалось это в манерах, в интонации, в неподвижном взгляде глаз с бешено-спокойными зрачками…

– Ну так… вот. – продолжил я обтекаемо. – И сколько же… тут будет… с меня?

Олег задумался. Глубоко, аж лицо отвердело В итоге сказал так:

– Работы много. Но мы друзья. Поставишь мне символическую бутылку…

– Символический ящик поставлю!

– Двойной ковчег, – взяв одну из икон, озадачился он. И умолк, всматриваясь в черноту доски. Потом заявил: – Религия слабых.

Во всяких церковных вопросах я разбираюсь не так, чтобы очень, но ради поддержания беседы и вообще в силу зарождающегося профессионального интереса полюбопытствовал: дескать, почему же слабых?

– А что Христос? – прозвучал горький ответ. – Прекрасная сказка для измученного человечества. Нет, вера в Мессию – вера изверившихся. Отчаявшихся. Лично мне ближе буддизм. Собственно, и тут есть, – он прищурился, кривя губу и закрыв глаз, – элемент непротивления, но секта дзен… Ну, давай… это… – указал на бутылку.

Мы вновь приложились и вновь закусили.

– Йога и дзен-буддизм! – провозгласил Олег. – Вот философия, вот мудрость. Представь океан. Что наша жизнь, а? Волны, его постоянно меняющаяся поверхность. А над нами и под нами две бездны. Понимаешь? – Он встал, выпятив живот в расстегнутой рубахе без половины полагающихся на ней пуговиц и зашагал вокруг меня, погруженный в раздумье. – Совершенно нет денег, – сказал неожиданно.

– А… – Я указал на скульптуры и занавешенные мешковиной мольберты.

– Жизнь во имя искусства, – сразу понял вопрос товарищ. – Авангард мой не ценится, а реализм у меня… да и не хочу! У тебя там нет… никаких моментов? В смысле никому там…

– Разве покрасить машину, – развел я руками. – Но пульверизатором, как понимаю, ты не владеешь…

И мы стали думать, как заработать деньги. Но предварительно я сходил в магазин за новой бутылкой.

– А если эту машину застраховать и… в столб? – мрачно вопросил приятель.

Я тут же объяснил, по какой причине подобное нерентабельно.

– А если посылку на тысячу застраховать, – не унимался он, – и… ну… с сухим льдом ее… например?

Идея показалась мне красивой, но, так как предполагала официальное расследование, достаточно скользкой.

Думали еще, разно и долго. В отступлениях мне было поведано кое-что о дзен-буддизме, об авангардизме, о спиритизме и парапсихологии. Рассказы друга о парапсихологии меня потрясли. При этом он клялся, что лично видел мужика, умеющего двигать стаканы усилием воли и наложением рук избавляющего расслабленных от насморков, астм и головных болей. Тут-то ко мне и пришла мыслишка… Заработать на этой самой психологии!

– Надо заработать… на телепатии! – сказал я.

– На псевдо?.. – уточнил Олег.

– Ес-стественно!

– Надо думать, – сказал мой друг и прямо со стула сполз на пол; лег, раскинув ноги в драных шлепанцах. – Гимнастика йогов, – пояснил, закрывая глаза. – Поза трупа. Представляешь птицей себя… орлом… парящим в небе. Ты… сиди.

Я сидел, размышляя. Товарищ мой явно тронулся на своих авангардистских штучках и всяких японо-китайских богах и религиях. Но это, в общем, меня не смущало. Во мне он вызывал грустный, болезненный интерес, какой обычно и вызывают всякие чудики, но, надо отдать должное, что, помимо всех своих вывихнутостей, кое в чем он мыслил ясно, здраво, с учетом многих жизненных тонкостей, и дело с ним можно было иметь вполне.

Минут через пятнадцать Олег, сморкаясь и с хрустом разгибая суставы, встал.

– Полет закончен? – спросил я – не без интереса, впрочем.

– Вот что, – осоловело глядя в угол, сказал он. – Идея есть. Ты приходишь… куда-нибудь. Ну, ресторан… компания. Заводишь разговор. Парапсихология. Телепатия. Скептики, конечно. Ну, говоришь: есть знакомый, угадывает мысли на расстоянии. Не верят. Споришь. Сто рублей… Ну, вытаскиваешь колоду карт. Выбирайте. Тянут туза пик… к примеру. Ну, идешь к телефону, набираешь номер. Даешь трубку. Тот спрашивает: «Олега Сергеевича». Я говорю: «Да». Он: «У нас тут с вашим товарищем спор. Вы телепат…» Понимаешь? Я ломаюсь. Тот, естественно, настаивает: какую, мол, карту вытащил? Отвечаю: «Туз пик». Сто рублей. Ну, пополам.

– Ты чего? – не уяснил я. – В самом деле телепат? – И посмотрел растерянно на последнее полотно Олега – затоптанный окурок в масштабе один к пятидесяти. На полированном паркете.

– Я хочу достигнуть, – вдумчиво сказал Олег. – Йога дает много…

– Что-что?

– Путь к совершенству долог, но, когда он пройден, дух может стать свободным от тела…

– Это… когда помрешь, что ли? – спросил я, разбегаясь в мыслях.

– Да нет же, – расстроился Олег от моего непонимания. – Ты можешь покинуть свою оболочку… ну… на час, потом вернуться… Свобода, ясно? Дух твой неограничен в перемещениях по Вселенной. Звезды, луна… Космические корабли! Ха-ха… Как жалко и нелепо все! Есть два пути к познанию. Познание через моторы, бензин, лекарства, книги и углубление в себя, раскрытие в себе вселенской силы, чья мощь… Ракеты… хе! Что тело? – Он погладил себя по загорелому волосатому животу. – Кокон! А дух – это прекрасная бабочка, и, покидая тело, она делает нас свободными истинно! Тут есть неувязки с буддизмом…

– Ну так… насчет… – перебил я.

– А, – вспомнил Олег. – Значит, так. Олег Сергеевич – туз пик. Алексей Иванович – дама крестей. Короче, кого подзовешь к телефону. Отчество – масть, имя – карта.

В величайшем восхищении я потянулся к стакану, намереваясь произнести тост за светлую голову своего приятеля.

Но бутылка по каким-то мистическим причинам оказалась пуста.

МАРТ 198… г.

С маман я договорился сердечно и четко: сто пятьдесят рублей в месяц на жратву я даю, остальное мое. Та, простодушно ориентируясь на мою зарплату, просила вдвое меньше, но я проявил благородство, так что родители остались довольны. И папаня, расчувствовавшись, что ли, сказал, что в состоянии купить списанную из такси «Волгу» и считает, что «Победу» мне пора сменить на более приличный и современный аппарат. Я не протестовал. Единственное, что родителей смущало: мой новый гардероб, приобретенный через порочные связи Михаила. Гардероб включал в себя три пары штанов «Ли», замшевый лапсердак, десяток рубах явно капиталистического производства и также сундук типа «президент». Откуда, и что, и на какие деньги, я отмалчивался, хотя честнейший папаша, опутанный подозрениями, порывался прочесть мне нотацию. Но не удавалось: я пребывал в режиме крайней занятости и домой прикатывал где-то за полночь. Деньги благодаря работе на доходном месте появились, но с каждым днем их требовалось все больше и больше. Проблема кооператива рождала проблему мебели, мечталось о видеоаппарате, телефоне с памятью и так далее до бесконечности. Я понимал: предстоит напряженный, изматывающий труд! Мастерство друга своего Олега (кстати, систему «туз бубей – Иван Иванович» мы разучили с ним, как таблицу умножения), итак, мастерство его я оценил по достоинству после реставрации религиозной живописи. Из ничего, из черной, в пыль рассыпавшейся древесной трухи он воссоздал крепенькие, выгнутые дугой доски, сиявшие красками, лаком – будто только с конвейера.

Доски, перебинтованные туалетной бумагой, легко уместились в просторном чреве портфеля «президент». Тайное свидание с иностранным представителем готовил Михаил. Встречу после некоторых колебаний решено было провести в гостинице, куда под шумок мы попали, примкнув к составу какой-то делегации. Скажу по-честному, когда я отправлялся на это рандеву, то предварительно обожрался валерьянки и от мыслей, что в любой момент нас могут застукать на этакой аферище, потел хуже, чем в бане, хотя морозище выдался зверский, а делегацию мы караулили час. В гостинице более-менее успокоился. Посмотрелся в зеркало, пока гардеробщица бегала за номерком, – ничего прибарахлился: замшевый пиджачок, бабочка, очки-капли с золотистыми стеклами…

– К лифту! – шепнул Мишка и стукнул меня «президентом» под зад. – Красавчик. – Изысканностью манер он, стервец, не отличался никогда.

Я стукнул в нужную дверь. Руки у меня были противно-влажные. Хотелось домой, хотелось выпить на кухне чайку вприкуску с папашиной проповедью… Дверь открылась. На меня уставился лысый очкастый тип лет сорока – маленький, верткий, в потертых джинсах с бахромой и в футболке; на босых ногах – тапочки типа турецких, с загнутыми мысками; бородища лопатой; вообще волос на его физиономии было значительно больше, чем на голове.

– Мистер Кэмпбэлл? – спросил я с английским акцентом.

– Да, да… – Он высунул нос в коридор, шваркнул глазом в обе стороны и, убедившись, что коридор пуст, пропустил меня в комнату. Номерок был вполне сносный. Тахта, торшер, коврик, ваза с какими-то корявыми сучьями – икебана, что ли? – и два кресла столь завлекательной формы, что меня сразу же потянуло усесться в одно из них.

– Я… от нашего знакомого, – сказал я и как-то невольно закряхтел.

– Да, да, я знай… – Глазки у него невинно опустились. Чувствовалось, нервничал он не меньше моего, – все время дергал себя за пальцы, и они у него мерзко хрустели.

– Э… – Я покосился на портфель.

– Открыть, давай показать, – сказал он торопливо.

Я вытащил иконы, размотал бинты туалетной бумаги. Минут пять он обнюхивал доски, ковырял их когтем и изучал по-всякому, единственно на зуб не попробовал.

– Николя, – сказал он, ткнув в Николая-угодника волосатым кривым мизинцем.

– Точно, – подтвердил я задушевно. – Чудотворец. Семнадцатый сэнчери. Будем брать? Или как?

– Я хочу иметь большой разговор, – подумав, сказал он и спохватился – А вы не воровай эту штука? Икскьюз ми, но… я честный человек и скандал… Вы понимайт, да?

– Ес, сэр, – сказал я. – Как не понять. Вам крышка, нам крышка. Все очень даже понятно.

– Я не везу, – сказал Кэмпбэлл. – Другой человек… Но это есть секретный дело! – Он поднял палец. – И я имею разговор…

– Ну, – сказал я, – разговор разговором, но сначала дело. За каждую доску – пятьсот долларов. Века, сами понимаете – семнадцатый, восемнадцатый, древние; так что по-божески…

– Это кошмар… – Кэмпбэлл сел и протер очки штаниной висевших на спинке кровати брюк. – Я даю тысяча для все. Фор олл. Я не имей много. И разговор…

– Стоп, – сказал я. – Тут наш знакомый… В туалете на этаже… Миша. Надо посоветоваться.

– Оу, Миша? – заулыбался Кэмпбэлл.

– Туалет, – повторил я. И пошел звать Мишку.

Когда мы ввалились в номер, иконы уже как ветром сдуло, а на месте их лежала пачка серо-зеленых бумажек. Мистер Кэмпбэлл опять ломал себе пальцы.

– Мы согласны, – заявил я, сгребая «капусту» и усаживаясь, наконец, в желанное кресло. – Все олл райт.

– Я имей разговор, – шепотом откликнулся Кэмпбэлл, пожал Мишке руку и полез в холодильник, вытащив оттуда бутылку виски, две банки с ананасовым соком, сыр и консервы. – У нас есть бизнес. Вы можешь зарабатывай, и я можешь тоже. Я знай коллекционерз, очень богатая люди… – Виски он разлил в казенные рюмашки. – Я оставляй телефон свой дрюг… Вы – звонить и приезжай, он – отдавать деньги. Он честный человек, не дрожать от страха…

– Только с политикой мы не связываемся, – строго сказал Мишка и насупился. – Вы нас не впутывайте!

– Какой политик! – воскликнул Кэмпбэлл. – Я математик! Я бедный человек! Я тоже нужно деньги…

– Ну, выпьем, – сказал Мишка мрачно. Он думал.

– Но доставать тринадцать и интервал, да? – до восемнадцать век! – сказал Кэмпбэлл, записывая на клочке бумажки телефон. – Древ-ный вешч. Плохой не надо мазня.

– Ну ясно, – сказал Мишка, до краев наполняя рюмки. – Ежу понятно. Сделаем. Все путем…

– Это есть опасность! – сказал Кэмпбэлл и ловко опрокинул рюмку. Лысина его покраснела, очки сползли на нос. – Я тоже дрожать от страха. Если поймай, меня сюда не пускают. Я изучай топология. У вас колоссальный ученый. Но меня поймай и не приглашает никто. Вы не воровай икона! Я говорил с человек, и он знает: надо покушать у старуха и дедушка в деревня. За рубель. Или очень хорошо – водка. Мне в деревня нельзя. Виза. – Он подумал. – Я бедный человек… Моя мама – в госпиталь. И я имей девушка, но нет дом.

– Такая же ситуация, – подтвердил Мишка с грустью. – Жить негде. С родителями – сам понимаешь…

Кэмпбэлл его не слушал.

– У вас дешевый квартира, – говорил он, покачиваясь. – У нас дорогой дома. Моя девушка иметь родители… Это есть кошмар! Нет дом – нет ее. Надо пятьдесят тысяча долларз… – Он полез в бумажник, извлек фотографию какой-то девицы и дал нам оценить ее лик. Затем вновь выпил, и в голубых глазах его появилась ангельская мечтательность и просветленность. – У меня есть долг! Двенадцать тысяча долларз! Это есть кошмар! Если не отдать – тюрьма. Но моя мама болеть. Я делаю еще долг…

Я соболезнующе кивал, уминая анчоусы. Под виски они идут паршиво– словно одеколон с селедкой.

– Если вас… – Мишка для наглядности взял себя за шиворот, – то вы нас не знаете! А если нас… мы не знаем вас.

– Мы есть джентльмен! – выпятил впалую грудь Кэмпбэлл. – Очевидная поведение. – И, поразмыслив, сказал: – Большая опасность. Пой-маться нельзя… Но это жизнь! А вы? – обернулся ко мне. – Какая профессия? Художник?

Я помедлил, закуривая… Ответил так:

– Занимаюсь вопросами… парапсихологии, – заметив, что Мишка, информированный о моих телепатических фокусах, настороженно и даже, как показалось, неодобрительно прищурился.

Кэмпбэлл уставился на меня, как на придурка. Впрочем, благожелательно улыбаясь. Зубы у него были белые и ровные, как клавиши у рояля.

– Но это… фантазия! – заявил он так, будто бы убеждал меня, сам между тем сомневаясь.

– Хотите спор? – изящно стряхнув пепел, пошел я в атаку. – Ну вот телепатия, верите?

– На… дистанция? – уточнил он, помахав, как веером, растопыренными пальцами у лба. – Мысль?

– Да! – Я кружил глазами по комнате, словно отыскивая некий предмет. Затем, озарив лицо рождением идеи, полез в «президент» и вытащил колоду карт.

Втолковал математику суть: друг-телепат, вытаскивай карту, звони, получай ответ. На кон после краткого торга была выставлена сотня рублей – номинал, оговоренный с Олегом. Кэмпбэлл изучил колоду. Вытащил карту: десятку треф. Одной рукой прикрыв телефонный диск, другой я набрал номер и передал трубку специалисту по точным наукам.

– Дмитрия Теодоровича, – подсказал я Кэмпбэллу, примечая, что лоб первой моей жертвы несколько взопрел от волнения.

С акцентом, но четко тот произнес имя-отчество-код. И растерянно передал трубку мне. Сказал:

– Неправильно номер…

Я перехватил трубку, услышал далекое сопение и вслед за ним какое-то предсмертное бормотание. С трудом разобрал:

– Н-не туда же… я г-говорю… – И дали отбой.

Судя по всему, изрядная часть гонорара за иконки уже перешла через магазин в государственные фонды.

– Ну, чего там? – спросил Мишка недовольно.

– На английском разговаривает, – сказал я. – В дупель! – И тут же пояснил спасенной случаем жертве: – Забыл номер, черт…

– Фантазия, – откликнулся Кэмпбэлл демократично. – Это модно. У нас тоже. – И уселся на батарею, задумавшись.

– Пошли мы, что ли? – предложил я, здорово сконфуженный своим провалом. Михаил закивал – пора.

– О, – Кэмпбэлл соскочил с батареи, вытер ладонь о зад и протянул ее мне. – Надо много икона, крест медный.

– Все будет, – сказал Мишка. – В лучшем виде. – По-куриному дергая шеей, он заглатывал остатки сыра. Сыр был липкий, и несло от него какой-то тухлятиной – видимо, дорогой сорт.

– Я приезжай в Москву на конференция, – говорил Кэмпбэлл, – Но у меня долг… Это тюрьма! Вы звонить и приносить доска. Очень точный договор только. Я прошу…

– О’кей, – сказал я. – Не дрожать от страха.

– …Как ты чуть на сотенку-то не накололся, – позлорадствовал Михаил на улице. – Нашел место, тоже! Парапсихолог хренов! Ты одно дело с другим не путай, понял?

– Чего он… лысеет-то? – кашлянул я, сознавая правоту товарища. – Молодой вроде…

– От ума, старик. Ученый.

– От какого ума? Что, у него мысли так череп распирают, что аж волосья выскакивают?

– Это ты у него спроси, – отрезал Мишка, с интересом рассматривая доллары. – Ну, как? – спросил. – Будем звонить тому хмырю? Надо же выручать человека из беды. Мамаша у него в больнице, жениться надумал, а тут еще тюряга светит… Или врет? Хотя, знаешь, чего ему врать? Он дохлый такой, на студента похож. Что оттуда – ни в жизнь не скажешь! А за нами не следят? – Он обернулся.

– Кому ты нужен, – сказал я. – Христопродавец…

МАРТ 198… г.

Сижу в полуподвале конторы, курю, рассеянно поглядывая на нового инспектора Ирочку, склонившуюся над кипами отчетов; прелестная девочка: блондиночка, с милой, еще по-детски свежей мордашкой, глазки томно-карие, но смышленые, а сложена – конец света! Так и подмывает чмокнуть ее в губки, да и совратить при случае, но, к сожалению, не до того. Дел – миллион. Нескончаемые ремонты, воспитание буддиста моего – в карауле над ним стою, чтобы только делом занимался, ведь икон пропасть! Затем усиленно пробиваю через председателя, разбившего «Жигули», кооператив. Во имя таких вот ирочек и независимой жизни в целом. Машину свою председатель калечит регулярно, так что вопрос теоретически решен. Дело за деньгами. А с ними туго. Все, что успел заработать, – четыре с половиной тысячи, но, если принять во внимание, что час назад звонил папаня, сообщив, что завтра предстоит выкупать «Волгу», то я нищий. Звонил также Эдик, правая моя рука в делах ремонтных, сказал радостное: директор универмага, входящий в правление нашего гаражного кооператива, въехал спьяну на своем «Додже» боком в асфальтовый каток, и гонорар в размере тысячи нам уплачен. Это хорошо. Несколько не ко времени, правда. Сейчас основное – продать «Победу». Иначе – прощай «Волга».

Смотрю на часы. Вот-вот в контору должны прибыть оперативно отозванные от дел Эдик с Михаилом, после чего мы отправляемся на авторынок. Этих тигров я призвал на арену своих действий как защиту от возможных агрессий со стороны покупателя. На авторынке, как в зоопарке. Каждая машина – клетка, а в клетке – хищники. Итак, пора к шефу. Отпрашиваться. Мну сигарету в пепельнице, подмигиваю Ирочке– дружелюбно так, без тени пошлого намека и следую к начальству – Никите Спиридоновичу.

Кабинет Спиридоновича. Табачный чад, фиолетовое сияние трубок дневного света на потолке; зеленые пыльные шторы; метраж – три метра на три, и если учесть, что крейсерский вес Спиридоновича – далеко за сотню, а стол у него по площади – двуспальная кровать, а не стол, то мне остается маленький пятачок возле двери и стойка «смирно». Спиридонович поднимает на меня чуткие носорожьи глазки. На сплющенном его носу чудом держатся маленькие, кажущиеся игрушечными очки.

– Ну, чего? – хрипит он, багровея лысиной и ворочая из угла в угол щербатого рта потухший окурок.

– «Волга»! – рычит Спиридонович. – Хорошо жить хотите!

И я, получив от начальства «о’кей», спешу к «Победе».

Возле машины бродят Эдик и Мишка, от скуки колотя ногами по баллонам. Времени в обрез. За руль по случаю гололеда и лысого протектора садится Михаил: как-никак гонщик, мастер спорта… Эдик располагается на заднем сиденье, зябко кутается в шубу и, сглатывая холодную слюну, ворчит, что за помощь такого рода надо брать сотенную, а тут еще мороз, он в тонких носках, к тому же, страдает бронхитом, а идет, между прочим, на риск: и «кинуть» могут, и «куклу» дать, вообще – ОБХСС…

– Глохни, сволота, не «Вольво» толкаем, – говорю я с блатным акцентом. – Дороги не будет! – С Эдиком я управляюсь запросто: грубо, развязно, а чуть что, сжав губы и набычившись, иду на него с гаечным ключом, и тогда он визжит, что я псих, дурмашина, и подчиняется. Я породу эдиков знаю. В их мире, где царит сила, голова в почете тогда, когда сидит на крепкой шее.

«Победа», пробуксовав, вылетает на проспект. Пищат шины: ай-яй-яй! Мишка ездит лихо: то по газам, то по тормозам.

– Щас кокнемся, – ноет Эдик. – Гонщики чертовы. Не продадим шарабан.

– Заткнись, – говорю я раздраженно. Мишка рвет, как обалдевший черт, и мне жалко машину. Хотя все равно отдавать в солдаты… Но ведь сколько она, родная, прослужила! Дедок на ней ездил… Каждый раз, как сажусь в нее, вспоминаю деда, детство, семейные наши поездки по грибы, к морю… Любил меня старик. И я всегда тянулся к нему. Это был добрый гений моего детства. Старый, больной, но таким я понимаю его сейчас, а тогда, птенцом, я млел под надежным его крылом, хранимый, утешаемый, и думал, что это навечно, а оказалось, ничего вечного и в помине нет, такие дела. А тут, в этой машине, осталась его часть – живая, настоящая. Труд его рук, касавшихся каждого винтика, запах его – родной, далекий… А та зола, что в урне, стоящей в нише стены крематория, – это уже не дед, так – немудреный символ памяти об умершем. И страшненький такой символ нашего времени, когда все надо компактно и экономно, потому что ничего, ни на что и никому не хватает. В том числе и места. Ни мертвым, ни живым. Пакостно на душе, слезно, тоска. И поделиться хочется, но с кем? Смотрю в зеркальце. На заднем сиденье полулежит Эд, с головой утопая в шубе. Скрипит зубами. Мишка, ровно отвердев сосредоточенным лицом, гонит машину в крайнем левом по набережной. И – приехали. Свисток. Сую товарищу техпаспорт, отыскиваем доверенность, и Михаил, поджав загривок, трусит к грозному постовому, украшенному белыми ремнями, белой кобурой и белыми крагами. Эдик философски ухмыляется, наблюдая за жестикуляцией компаньона. Тот возвращается покрасневший и взъерошенный. Хныкает: