Текст книги "Ночная тревога"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Дыру пробили!

– Не грусти, кореш, – сипло, с усмешечкой высказывается Эдуард. – Это – большое удобство. Теперь будешь талон на вешалку вместе со шляпой вешать, ха-ха-ха… – Жалости в этом человеке нет.

К рынку подъезжаем осторожно. Останавливаемся. Сидим, курим, мерзнем. Мнутся на ветру фигуры покупателей. Думаю: на этих нескольких гектарах земли, запруженных машинами, главенствуют лишь два нехитрых идеала: подороже продать и подешевле приобрести. Третьего не дано.

Наконец, стук в боковое оконце. Опускаю матовое от изморози стекло, и передо мной возникает обрюзгшее лицо со слезящимися от мороза поросячьими глазками.

– Клиент, – воздыхает Эдуард, пуская клуб табачного дыма.

Клиент одет в затасканную, с прорехами доху до пят и новенькую каракулевую шапку с огненно-рыжим кожаным верхом.

Производится осмотр машины, делается пробный круг и начинается торг. Я прошу три тысячи, на что звучит непреклонный отзыв только о двух с половиной. Эдик кричит, что это грабеж, и обзывает клиента по-всякому. Мишка тоже изображает возмущение. Между тем угасает пасмурный зимний день. Надо торопиться. Клиент готовится покинуть нашу компанию, но, когда рука его нащупывает ручку двери, я соглашаюсь.

– Но на бутылку, мужик, это обязан, – быстро говорит Эдик. – Святое дело!

Начинается лихорадка со снятием номеров, переговорами с оценщиком из комиссионного… Мишка забирает разницу и вместе с Эдиком отбывает в гараж. Часом позже, прилепив салидолом к ветровому стеклу табличку «транзит», новый хозяин «Победы» доставляет в гараж и меня, рассказывая по пути, что выращивает в степях арбузы и без машины ему погибель. На толстых, коротких пальцах его я замечаю три золотых перстня очень топорной работы. Но главное, что увесистых и внушающих. У ворот кооператива мы расстаемся. Смотрю на «Победу» до тех пор, пока она не скрывается за поворотом. Прощай, дед!

Вваливаюсь в душное, вонючее тепло гаража. Весь бокс занимает «Додж» – огромный, изрядно покореженный, но все равно ослепительно-шикарный своей массивностью, светло-зелеными стеклами, тяжелой, хромированной решеткой и шипованной резиной. На верстаке – закуска и прочее. Тут же общество: Эд и Мишка.

Пьем во имя проданной «Победы», за ремонт «Доджа» и за все хорошее уже без тостов. Когда Эдик выходит по нужде, Мишка, одной рукой утирая рот, другой достает из кармана пиджака конверт и бросает его на верстак. Доллары. За последнюю партию икон. Теперь Мишка занимается сбытом сам – ездит к здешнему резиденту мистера Кэмпбэлла. Ох, попухнем! Что касается моей доли – одна надежда: на относительную честность Михаила. Он, слава богу, не такой проходимец, как Эдик. Но тоже, по-моему…

На душе безотрадно. Вот оно, мое окружение. Жулики, спекулянты, валютчики, взяточники. Но ведь без них не заработаешь. Хочется, конечно, жизни, где каждый день – событие, большого дела, славы… Неужели все это для кого-то и не для меня?

Дома сажусь за стол, пусто смотрю в окно. Вспоминаю: а ведь раньше я писал стихи… Где они, эти рукописи? Выбросил? Скорее всего. А что, если попробовать? Если заняться этим делом всерьез? Прямо сейчас. Пересилить себя, заставить и написать. Вдруг на что-то способен?

Ну-с, стихотворение. О чем? Внизу, к подъезду, подъехал «Мерседес». Вот машина! Н-да… Сумятица образов, воспоминаний и, наконец, ощущение находки… Легкое, как прикосновение крыльев – беззвучных, мягким дуновением скользнувших возле виска и тут же пропавших. Завороженно смотрю в детство: июльский теплый лес, пыльная дорога, бирюзовое поле овса; раздвигая хлесткие ветви елок, выхожу на луг: стрекотание жизни в травах, лиловые грозди колокольчиков, парной запах хвои… Я упоен этой подлинной, зеленой жизнью и вдруг – внезапный, отрезвляющий диссонанс: туша мертвой коровы, разлагающаяся на пожелтелом от зловония пятаке травы… Ничего сюжетик. Так. Э… «Шел я…» Фу, ты… «…лесом, видел беса; бес картошечку варил». Это… так. «Лес. Влаги, жизни исполненный…» Стоп. Не описывать же эту корову? Ну гадость, что дальше? А потом корова. Ладно бы лось какой. А может, убитый герой? Занесло идиота! «Все живое прекрасно, и все мертвое чуждо живому…» Так-так, дружище… «Лес. И луг. И небес синева…» Понятно, синева, не серобуромалиновость. На фиг! Спать! Завтра за «Волгой» пилить в магазин, а еще на работу. Корова… Деятель!

АПРЕЛЬ 198… г.

Сделал ремонтик одной дамочке с деньгами, и завязалась случайная связь… Дамочка – вдовушка. Квартира в центре, «БМВ», антиквариат, видео, квадро, но дамочке под пятьдесят, и рожа у нее… Можно, конечно, продумать ситуацию и стать через годик вдовцом… Думаю. Страшно. И потом Ирочка из нашей конторы мне как-то симпатичнее. Однако сосредоточиться всерьез на данных вопросах по-прежнему мешают заботы текущие. В частности, приобретенная в комиссионке «Волга», представляющая собой готовый к переплавке лом: гниль, ржа, одно название, что машина. Когда с папаней ехали из магазина, я на всех парах перескочил через здоровую лужу, и папаню окатило грязью с головы до ног – в полу, прикрытая картонкой, обнаружилась огромная дырища. В общем, сплошное разочарование. Но тут возникла мыслишка… О том, как бесплатно сменить старую технику на новую… Короче, угон. Угнать, вварить панель с моим номером кузова, движок пока старый воткнуть, а все оставшееся сплавить налево.

Был я в гараже, сидел в яме, разбираясь в болезнях своей гнилухи, когда подкатил Михаил в новорожденной, только-только с завода, интуристовской «Волге» – клыкастой, чистенькой, асфальтового цвета, я перекосился, сравнив этот аппарат со своим. Из машины вышла девица в невзрачном пальтишке, розовой вязаной шапочке, очечках, с золотушным, испещренным родинками лицом.

– Моя невеста, – сказал Михаил. – Нина. – И я пожал ее костлявую, птичью лапку. Вот так да! Мишка – неглупый, жизнерадостный малый и выбрал такое горе от ума. Пойми душу человеческую и тайну любви…

Нина эта, вжав головенку в воротничок кошачий, как цуцик, торчала в «Волге» и читала книженцию, а мы с Михаилом производили в гараже осмотр моего тарантаса.

– Чтобы сию автомобилю в люди вывести, – заключил Михаил, – год отдай. Считай, документы купил.

Он был в новенькой дубленке с белым, как цыплячий пух, воротником, при галстуке, джемпере и черных диагоналевых брюках. Рожа его цвела от счастья, любви, надежд, преуспевания, и вихры златые курчавились из-под шапки. Я – в грязной спецовке, с руками, как у негра, присел на верстак. И выдал неторопливо идейку. Мишка слушал, тускнея взором.

– Обалдел? – спросил он с презрением. – Знаешь, как это называется?

– Закон оскорбим, да? – сказал я. – Хищение! А знаешь, как называется операция с иконками и с денежками, где старичок в буклях? Там, в кодексе, за такое на всю катушку предусмотрено. Конечно, с иконками не марко, тут мы благородные жулики, прямо миссионеры, а там – грабители, шпана, но суть-то одна! – Я говорил, а сам диву давался: мы же настоящие преступники! А раньше и не доходило почему-то. – Затем так, – вещал я. – Устраиваю тебе квартирку через одно знакомство. За дело такого рода надо отстегивать. И будь здоров сколько– плата за риск! Так что помощь твоя финансово компенсируема.

Это был аргумент. Физиономия Михаила обмякла. Настроение я ему, конечно, подпортил.

– Ну, подумаем, – сказал он, переминаясь в новых, как из пластмассы отлитых башмаках. – Но если накроет ГАИ, я ни при чем, учти!

– Мы есть джентльмен! – вспомнил я Кэмпбэлла. – Не дрожать от страха!

После изложил сообщнику, необходимому мне и по соображениям технического порядка, и в смысле моральной поддержки, выстраданный моим криминальным гением план. Суть плана заключалась в следующем: жил в нашем доме состоятельный человек, ныне покойник, владелец свеженькой «Волги», и хранилась тележка в одном из индивидуальных гаражей под железнодорожной насыпью. Наследники насчет этой «Волги» не чесались: по крайней мере гараж каждую зиму был завален снегом, а замки обросли ржавчиной. Словом, лакомый кусок.

Дверь гаражика мы уговорили в момент: лом, и проблема с замками решилась в течение минуты.

Вошли. Настоявшаяся, пыльная духота. Расплывчатый кружок света от карманного фонарика маленькой луной проплыл по зачехленной «Волге», метнулся по стенам – покрышки, канистры, банки с автокосметикой… Мишка прикрыл дверь и погасил фонарь. Миг темноты. Меня от макушек до пят как током пробрала дрожь. Это было настоящее преступление– откровенное и дерзкое!

Замок у машины оказался хитрым: пришлось курочить окантовку, вскрывать ветровик и уж после, изнутри нащупав ручку, открыть дверь. Работали мы, как полагается, в перчатках. Я был мокрый насквозь от ужаса и напряжения.

– Открой капот, – просипел Михаил из темноты. Он то и дело гасил фонарь от страха.

Я нащупал скобу привода, нажал ее, как гашетку, и тут раздался страшенный грохот, будто упал комод. Обезумев, я вывалился из кабины, пав на карачки. Замер, ощущая, как по лбу прохладными червяками ползут струйки пота. Секунду стояла какая-то библиотечная тишина.

– В яму… сука, – донесся сдавленный болью голос товарища. Мишка, поднимая капот, сверзился в смотровую яму. – Фонарь… – Он искал утраченный при падении источник света.

Вскоре внизу замерцала лампочка. Михаил, кряхтя, выпростался из-под брюха машины. Сел на корточки, спиной упершись в боковину бампера. Отдышался. Тихо, истерически хохотнул, качнув головой.

– Ничего, старик, – сказал я, справляясь с испугом. – Сядешь как-нибудь после душа, кафеля и полотенец напротив цветного телека «Панасоник» в новой квартире, нальешь в высокий бокал «Мартини», обнимешь жену-красавицу… И вспомнятся страдания, и решится, что было за что.

Мишка безмолвствовал. Я понимал: сейчас перед нами обоими стоял один и тот же вопрос: может, уйти? – но понимал и то, что вопроса этого никто не задаст вслух – поздно уходить.

– Если еще руль на замке, тогда… – сделал я попытку к отступлению.

Михаил навел фонарь на руль. Замок зажигания нас поразил: хозяин, вероятно, был полный кретин: поставить на двери черт знает что, превратить ее буквально в сейф, а к зажиганию подвести хлипкий, разболтанный замочек от горбатого «газика» времен моего отрочества.

– Замок-то! – озаряясь улыбкой, возликовал Михаил. – Гвоздем включим, копейкой, ядрена вошь! Аккумулятор ставь! Живо!

Я вытащил старый аккумулятор – такой же усопший, как и его владелец, вставил наш. Затянул клеммы. Подкачал бензин. Торжественно вздохнув, шепнул Мишке, склонившись над двигателем:

– Давай! Включаем! – И приготовился к глухому стрекоту стартера, первой вспышке в цилиндрах, тупо уставившись на неподвижный пока винт вентилятора.

Послышался лязг и одновременно с ним такой звук, будто пырнули ножом мешок с крупой.

– Чего… там? – осторожно спросил я, светя фонарем в салон.

Мишка вращал влажно блестевшими, изумленными глазами и страдальчески сопел. Рука его была словно приклеена к замку. Я присмотрелся и чуть не потерял сознание… Бледную, конопатую Мишкину руку держали, сомкнувшись на ней, огромные, хищно отливающие голубым металлом щипцы. Кровь черными, тяжеленными каплями медленно выступала из-под проткнувшей запястье стали и извилисто текла по белым, как гипсовым, пальцам, мертво зажавшим новенькую, девственно блистающую копейку.

– Нога. – сказал Михаил ошарашенно. Я с трудом заставил себя перевести взгляд вниз. Та же картина. Щипцы, ухватившие лодыжку. – «Секретка», – посоветовал Мишка голосом, полным терпения и страдания. – Ищи!

«Секретку» мы не нашли. Я вытащил из сумки с нашим преступным инструментом ножовку. Страха не было. Была стерильная опустошенность мыслей. С гудевшей головой, перемазавшись в крови, я пилил щипцы. Полотно было отменное, японское, но одно я сломал, а затем сломал и запасное. Опять начались поиски «секретки». Фонарик светил уже, как догорающая спичка. Мишка рычал, закрыв глаза от боли. Голова его моталась, как у дохлой курицы. Наконец, под сиденьем нащупал-ся бугорок кнопки. Щелк! Мишка взвизгнул. Щипцы разжались и теперь напоминали клешни обороняющегося краба. Крови на их лазурной синеве не было. Я поднял на себе куртку, влез липкой, в коросте засыхающей крови, рукой под рубаху и отодрал клок майки; выдернул его из-под полы и приступил к перевязке.

В фонаре красненько тлела спиралька лампочки. Мы не сказали друг другу ни слова. Сунули воровские атрибуты в сумку, потоптались: не забыли ли что? – и вышли. Я хотел помудрствовать: не судьба, мол, или чего-то еще в этом духе, но промолчал. Лучше было промолчать.

Повесили сломанные замки.

– Аккумулятор! – вспомнил Мишка.

В эту минуту по стене гаража резанул свет и нас пригвоздили к месту приближающиеся, как удавьи зенки, круги фар. Не сговариваясь, мы прыгнули в узкую щель между гаражами, повалившись в снег и в грязь. Мимо, нырял носом на ухабах, проехала машина. Я с ужасом постиг: милицейский патруль! Желтый фургон! Машина развернулась, вновь проехала мимо и скрылась.

– Аккумулятор! – простонал Михаил. – Там же инвентарный номер! Я его у себя с базы спер!

Я вернулся в гараж. С трудом снял тяжеленную коробку. Глянул в салон: смятые коврики и кровища. Затем на полках увидел в последнем озарении догорающей спички четыре новых шипованных баллона. На ощупь снял их. Сумку с аккумулятором повесил себе на живот; один баллон, как спасательный круг, надел на шею, подхватил три остальных…

– Ну, чего ты? – рявкнул из-за двери Михаил свирепым шепотом.

Я вышел из гаража, как статуя Командора. Сказал:

– Чтоб не пустыми.

– Чтоб тебе пусто было! – уточнил Михаил, скрежетнув зубами, но баллоны взял, помог.

Когда мы пробирались к моей «Волге», повалил тяжелый, мокрый снег, таявший на нас – грязных, распаренных, только к нам прикоснувшись.

Я завел машину. Включил габариты. Сказал:

– В больницу нельзя.

– Можно! – Мишка сморщился от боли. – Есть у меня свой эскулап, как раз сегодня дежурит…

В ночной, залитой светом процедурной «свой» эскулап, не задававший лишних вопросов, зашил Мишкины травмы, вкатил укол и сказал, чтобы через день приходил вновь.

Вскоре я, вышибая, как в ознобе, чечетку на педали акселератора, рассекал туманы на шоссе, доставляя сообщника в его пенаты.

Обошлось без прощания. Мишка, матюкаясь, вылез и отправился через сугробы к родной избе. Я поехал домой.

Проехав пост ГАИ на кольцевой, остановился у обочины, почувствовав вдруг, что устал бесконечно, до такой глухоты эмоций, что не хотелось ничего, даже спать не хотелось. Полная прострация. Выкурил сигарету. Дым драл глаза и глотку нестерпимо, по-ночному.

Сырая улица. Провисшие от снега провода. Дробящиеся огни в забрызганном грязью лобовом стекле. Одиночество. Зачем живу?

АПРЕЛЬ 198… г.

Прошла неделя, Мишкины раны начали заживать, но рана нашей преступной неудачи кровоточила день ото дня все сильнее: на место пережитому страху пришла досада. Досадовал прежде всего я, но от меня зависел квартирный вопрос Михаила, и потому мои чувства ему пришлось понять… Более того: им же было выдвинуто предложение угнать его новенькую, служебную «Волгу» во время обеденного перерыва. Крепкая мысль! Предварительно перед угоном я выпил бутылку вина, решив: если зацапают пьяненького, подведут статью «без цели хищения» – то бишь решил прокатиться. А не поймают – мое счастье. Впопыхах, из горлышка выпитое мной винишко начисляло градусов восемнадцать, ерунду, но от дикой нервной перегрузки я захмелел так, что с. ужасом постигал: еле держу дорогу! К перекрестку подлетел на всех парах, едва не воткнувшись в грузовик впереди; дал по тормозам, инерция кинула меня на руль, нога соскочила с педали сцепления, и машина, дернувшись в судороге, заглохла.

Трясущейся рукой нащупал ключ, с силой повел его в замке и тут же ощутил пустоту под пальцами… В обратную сторону, дурак! Обломал! Сзади сигналили, потом начали объезжать. С перекрестка ко мне двинулся постовой.

В новой японской куртке, в брюках, я полез под машину. Рукой вцепился в лонжерон. На лицо мне стекала грязь. Я видел мокрый, бугристый асфальт, мчащиеся в венчиках водяной пыли колеса автомобилей и рядом, крупным планом, сапоги гаишника.

– Ну, что там у тебя? – эхом донесся вопрос.

– Заглохла.

– Давай к обочине и там копайся, понял?

– Щ-щас, – прошипел я, заставив раздвинуться губы.

Сапоги зашагали прочь. Ободрав лицо о порог, я вылез из-под машины. Ногтями схватил заусенец обломка, торчащий из паза, повернул… «Тух-тух-тух» – подхватил движок, и я врезал по акселератору так, что стекла дрогнули. Постовой погрозил мне палкой – полосатой. Дружелюбно, впрочем. А в гаражах было тихо. Никого. Закрытые двери. Я загнал «Волгу» в бокс. Я был трезв. Только ощущал себя выпотрошенным каким-то. Огляделся, стирая хрустким заледеневшим снежком грязищу с куртки. Солнышко. Капель бомбит лужи. По-весеннему сонный мир. А ведь сейчас облава, летят опермашины, Мишка долбает себя кулаком в грудь, кореша подтверждают, милиция изучает след острого старта, десятки людей ловят меня – преступника, отщепенца. Я содрогнулся. По коже с порывом свежего, пахнущего почками и талым снежком ветерка побежали, отвердевая, мурашки. И до воя захотелось все повернуть назад! Но на попятную… поздно. Давно уже поздно. А когда это «поздно» началось, где был тот момент, после которого стало поздно, и почему он был? Раныпе-то, когда в КБ трудился и с «Победой» маялся, куда радостнее бывало. Пал я, да? Ну, пал. Обратно не возвратиться. Терпеть. Задумался над собой, над Мишкой, над всякими новыми приятелями… Почему мы такие? Есть же ребята – осваивают просторы, на полюс пехом экспериментируют, корабли поднимают… У них что, все иначе? А что иначе?

Вечером я прибыл к Мишке. Товарищ являл тучу грозовую. Мать его хлопотала по хозяйству совместно с будущей невесткой.

– Затаскали, – сказал Михаил. – Бумаг написал – рука отваливается. И орут все, как будто я виноват. Знаешь, Нинке я про иконы… ну там… сказал… – продолжал он. – Такое было! Или развод, или прекращай! И на тебя она… это. Все! Что осталось из долларов, сменяю, батя на «Жигуль» в очереди; куплю и шабаш!

– Ужинать садитесь, – проскрипела за дверью Мишкина мамаша, и мы прошли в комнату. Нинка взирала на меня, как на змею.

Вернулся Мишкин отец. Под этим делом. Он – завгар в одном из НИИ. С халтуры пришел. Сказал, что меняли какому-то профессору полуось. Папаня был веселый, но в скучной домашней обстановке тоже постепенно сник и озлобился. Долго смотрел в тарелку с картошкой, посыпанную луком, выслушивая нарекания жены по хозяйству – то не сделано, это… Затем треснул прямо в тарелку кулаком, заорал:

– Да о чем с тобой говорить! Ты ведь… не знаешь, что такое интегральное и дифференциальное исчисление даже!

– От профессора научился, – холодно констатировал Мишка.

Я встал. Надо было уходить.

Дома, на кухне, папан и маман садились за ужин. Играл приемник, было уютно, тепло… Неожиданно накатило рассказать папане кое-что из своих криминалов, но как бы во втором лице, что и сделал. Дескать, был друг, но так вот опустился… Папаню честнейшего буквально затрясло. Возмущению не было конца, края и предела. Сурово блестели стекла очков, звучало: «Сажать! Бандит!» Мать даже успокаивать его начала и на меня зыркать: к чему, мол, такие страсти рассказываешь?

И я испугался. Как маленький, как в детстве, когда набедокуришь и ждешь, что накажут. И так хотелось быть маленьким! Но с этим уже кончено, все. А когда кончено – и не заметил…

АВГУСТ 198… г.

Проснулся среди ночи – в поту, изнемогая от кошмарного сна, отступив, оставившего застрявший в глотке комок ужаса, хрипом рвущийся наружу. Сел, отдышался, унимая испуганно колотившее в ребра сердце.

В новой моей квартире стояла гулкая, необжитая тишина; пахло свежими обоями и олифой. Поправил одеяло, сползшее с плеча Ирины, натянул на голое тело свитер, прошел на кухню. Уселся в полумраке серенького рассвета, блекло высветившего такой же серенький пластик новенького, вчера приобретенного кухонного гарнитура. Сидел, тяжело соображая нудно гудящей головой: как быть? Как избавиться от вгрызшейся в меня клещом мании преследования, когда за каждым звонком в дверь чудится милиция, обыск, и сразу всплывает в памяти «Волга», увесистый пакет с долларами и рублями, бестолково перепрятываемый из гаража в подкладку старой шубы, из подкладки – в угол под ванной… Родители, анализируя мое процветание, все настойчивее пророчествовали об обязательном возмездии закона; Ирина тоже подозревала и, хотя помалкивала, безропотная душа, про себя огорчалась ежеминутно. А я был захвачен инерцией. Но сейчас, сгорбленно сидя на кухне, думал, что пора заставить себя остановиться. Составился план: переход в КБ, регистрация с Ирочкой, богатую невесту – побоку, ей инженер ни к чему, и, наконец, разговор с Михаилом – дескать, завязываем напрочь.

Утром на работу не пошел – все равно увольняться. Отыскал в барахле медную коробку, переложил туда финансы, оставив сто долларов на «Березку» и тысячу рубликов на проблемы текущего бытия; запаял крышку и покатил за город, в лес.

Пронеслись в оконце новостройки окраины, зона отдыха с мутным озерцом и деревянными, крашенными под мухоморов грибками, проплыли увязающие в придорожной топи замшелые болотные сосенки, поникший пригорок с картофельным полем. Места были знакомые. Вышел на лужок, узрев привычный ориентир прошлых пикников: здоровенный, дуплистый дуб с узловато струящимися к земле жилами вековой коры. Постоял, глубоко, как и любой горожанин, дыша воздухом, настоянным на хвое, травах и мхах. Редкие листики на оголенных осинах, трепещущие в прощально-теплой синеве неба, обреченная тишина ожидающего осени леса. Надо же. Не за горами зима. А как лето прошмыгнуло, и не заметил в подвале конторы и в яме гаража. А что, может, уехать куда-нибудь и жить в лесу? Без затей, без сутолоки… Нет. Я – дитя большого города. И во мне вирусы его. Их токсины отравляют меня, привыкшего к такому хроническому отравлению, и стоит ли излечиваться от болезни, когда столько антител накопилось? Это те, кто из леса в город попадает, бегут обратно больные, оглушенные, подавленные, не приемлющие нашей привычной хвори, а мы без нее не можем, как курильщики без табака.

Я расчехлил пехотную лопатку, подцепил пласт дерна, сунул под него коробку; потоптался, затрамбовывая почву и пугливо озираясь… Ну-с, часть страхов захоронили. Может, и «Волгу» на четвертой передаче в болото спровадить? Жалко!

Теперь куда? Прикинул, какая на мне одежда – сойду за иностранца? – и покатил в «Березку».

Вошел в чистенький, сверкающий всем иностранным магазинчик, побродил меж стеллажей, заставленных блоками с сигаретами, взял три разных; прихватил пузырек «Боллз»… Дуриком, на смеси ломаного родного языка и относительно чистыми вставками языка не родного, объяснился с кассиршей, сунул в карман 60 долларов сдачи и, довольный, вышел. На улице возле меня возник парень – плечистый, сноровистый, с загорелым лицом; в яркой спортивной куртке; складной зонтик висел у него на боку, как пистолет, изогнутой своей ручкой просунутый в петлю для ремня.

– Рашн иконами… интересуемся? – с хрипотцой зашептал он.

– Сожалею, корешок, нет, – усмехнулся я, глядя на растерянное его лицо и узнавая это лицо… Тот, в свою очередь, признал меня… Старый клиент. То ли крыло я ему красил, то ли дверь… Владелец «Запорожца» древней модели. Осторожно живет человек, правильно.

– Чего тут пасешься-то? – спросил я недружелюбно.

– «Капуста» нужна, – ответил он, явно теряя ко мне интерес.

– Две тысячи возьмешь? – спросил я с иронией.

– Конечно! – неожиданно согласился он. – Один к трем. Только тогда так… Денег подзайму и сегодня же здесь, у метро. Выход к стадиону. В семь часов. Я на своем клопе подъеду – увидишь. Откатимся в сторонку и махнем… Чтоб не замели.

Я обрадовался. Действительно, обменять эти опасные деньжата и завершить эпопею. Михаила попрошу подстраховать. Последний раз, скажу… В лес. правда, придется тащиться, покой клада тревожить, но что делать? На минуту решил заглянуть к Олегу, подбросить ему пару досок для обновления. Капитал все равно надо укрепить – мало ли что…

Дверь опасливо, на малюсенькую щелочку, приоткрылась, и в ней показалось чье-то лицо без щек.

– Олег… – сказал я. как начало пароля.

Щелочка мало-помалу расширилась. Передо мной стояла девчонка лет пятнадцати – худенькая, остроносенькая, веснушчатая и чем-то необыкновенно напуганная.

– Я сестра, – словно оправдываясь, пояснила она писклявым голоском. – У нас несчастье. Вы… друг Олега? А… он йогой занимался. Поза трупа. Ну, расслабление мышц, нирвана…

– Птичка в небе? – севшим голосом спросил я, припомнив.

– Да. И он не мог сесть… Летал… и не мог. Разбился. Ну… психически… Утром отвезли. В больницу.

Доигрался, дурак! Дальнейшее я не слушал. Известие произвело на меня впечатление ошеломляющее, и, выбитый из колеи, расстроенный вконец, я покатил на работу к Михаилу. Там сообщили, что сегодня тот в отгуле – ищите дома.

Дверь новой Мишкиной квартиры открыла крыса его благоверная. В махровом халате, с полотенцем на голове, вся зареванная, вспухшая лицом… видимо, был скандал.

– Можно? – галантно осведомился я.

– Входи, – сказала сиплым, нехорошим баском.

– Где Миша?

Улыбнулась, застыв лицом. И – раздирая рот, закричала, вцепившись в меня:

– Там, где и тебе желаю! Взяли! С иконами этими! Говорила, не будет вам ничего… Говорила же!

На обратном пути, не доезжая километра до поста ГАИ на кольцевой, я затормозил, прижавшись к обочине. Собственно, чего мне грозит? Выдавать меня Мишке не резон. Совсем не резон, если учесть, на каком именно автомобиле я езжу. Мымре его я это тоже твердо внушил. Нет,_ в самом деле, надо поутихнуть. Навсегда – глупости, но на время – обязательно. Свидание сегодняшнее, что на семь часов назначено, переиграем. На более благополучный день.

…Голубой клопик – «Запорожец» покорно стоял на обозначенном месте возле метро. Знакомая спортивная куртка, призывный взмах рукой…

– С собой? – сразу спросил парень.

– Да… то есть… – рассеянно ответил я, нащупав в кармане имеющиеся шестьдесят долларов, и уже приготовился сесть в машину, чтобы дать некоторые пояснения, но сделать этого не сумел: сзади меня стиснули чьи-то уверенные руки, я инстинктивно рванулся, но навстречу мне шагнули люди в плащах, а возле «Запорожца» возникли неизвестно откуда выкатившие «Волги».

Я был омертвело спокоен. Как в этот день, так и потом, на допросах.

– Где вы взяли валюту?

Оправдывался неким господином, потерявшим бумажник с деньгами и документами, который был найден и возвращен мной по визитной карточке с адресом отеля. Господина не помню, имя забыл. Да и когда это было… А насчет двух тысяч – это шуточки, начальник. Откуда?!

– Оказал услугу, – талдычил я, уставившись в сетчатый «спикер» магнитофона. – А он мне дал доллары…

– А мы вам за эту услугу дадим срок, – сказал следователь, очень правильный такой человек. Майор.

А потом добавил:

– Валютные операции – одно. Теперь второе: не знакомы ли вы с таким словосочетанием: «нетрудовые доходы»?

Ну и пошло…

– Буду ждать, – просто сказала Ирина на последнем свидании.

Из письма:

«Милый Игорек!

Ты что-то напутал. Ездила за город, все правильно, но там… в общем, какие грибы? Котлован и фундамента сваи… Пансионат там строят. Не расстраивайся… Может, ошиблась, но вряд ли… Носки тебе теплые выслала, получил?..»

Дальнейший текст письма носит характер сугубо личный.

ЗАДАЧИ ВЫСШЕЙ СЛОЖНОСТИ

Федя Богомолов, студент третьего курса мехмата, прогуливая лекцию, решил зайти к своей тете, работавшей завучем в средней школе.

Встреча родственников носила прохладный характер. Тетя была чем-то явно удручена, и Федя понял, что зашел не вовремя.

– Я того… пойду, – сказал он, взглянув в ее озабоченное лицо.

– Иди. Заходи, не забывай, – равнодушно откликнулась тетя, но вдруг лицо ее прояснилось. – Феденька! – воскликнула она. – Дорогой! И как это я забыла! Ты же математик! Понимаешь, у нас заболели два преподавателя математики. Справляться-то мы справляемся, но сейчас в третьем «Во урок должна проводить я, а тут звонок из роно. Вызывают на совещание. Выручи, проведи урок, а?

– Я? Урок? Милая тетушка, о чем вы в самом деле?

– Феденька, умоляю!

– Ни…

– Ну хотя бы займи их чем-нибудь. Ты ж на третьем курсе, а они в третьем классе. Порешайте задачи. Ребятам будет интересно.

– Ладно, – вздохнул Федя. – Попробуем… В конце концов третий класс – не десятый. Справлюсь.

Федя поднялся на второй этаж и робко вошел в третий «В».

– Здрасьте, товарищи, – сказал он бескислородно. – Сегодня я уполномочен… В общем, проведу у вас урок математики.

– Здраст!!! – хлопнув артиллерией парт, нестройно отозвался третий «В».

Федя задумчиво оглядел доску с нарисованной на ней рожей пирата и, мучительно вспоминая, чему его учили в третьем классе, спросил:

– Вы таблицу умножения знаете? Знаете… Отлично. Тогда приступим, товарищи! Даю вам простую задачу. Есть десять галош. Пришли трое мальчиков, надели галоши и ушли. Затем пришли две девочки и надели оставшиеся галоши. Сколько галош взяли мальчики и сколько девочки?

Класс схватился за головы. Забегали по тетрадям авторучки.

– Ну-с, – сказал Федор через десять минут, – решили? Вот вы, товарищ с синяком, получили ответ?

Товарищ с синяком, двоечник Бутурлакин, солидно одернул пиджак и сказал.

– Задача, выдвинутая вами, нетривиальна. Уравнение, описывающее ее условие, неопределенное… Три икс плюс два игрек равно десяти…

– Чего? – изумился Федя. – Какие икс. какие игрек?

– Три икс есть произведение трех мальчиков на число галош, взятых мальчиками, а два игрек – произведение двух девочек на число галош, взятых девочками, – уверенно заявил Бутурлакин. – Икс равен четырем, игрек – минус единице!

– Простите… – молвил Федя придушенным голосом. – Что же получается? Мальчики надели по четыре галоши, а девочки по минус одной?! Да вы что, товарищ?..

– Условие задачи – софистика! – сказали с задней парты компетентным дискантом. – Уравнение имеет бесконечное множество корней!

Класс загалдел.

– Товарищи! – сказал Федя, изнеможенно садясь мимо стула. – Спо… койно!

Он встал и подошел к доске.

– Уравнение тут вообще ни к чему. Смотрите… Вот – десять галош. Три мальчика. Две девочки. А сколько галош надо одному человеку? Ну? – Он кивнул нежному созданию в кудряшках, сидевшему на первой парте.

– Ни одной… – пискнуло создание упавшим голоском. – Сейчас галоши не носят…

– А вы предположите, что их носят! – затравленно закричал Федя и вытер машинально пот со лба лежавшей на приступе классной доски губкой. – Предположите! Сколько… человеку надо?