Текст книги "Кто ответит? Брайтон-бич авеню"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Вот и создавались им артели, споро и качественно возводившие на садовых участках летние и зимние домики, сервис при гаражных кооперативах, бригады по превращению открытых автостоянок в закрытые. После началось увлечение кооперативным строительством, едва не обернувшееся судимостью благодаря алчным компаньонам, решившим пожульничать со стройматериалами… Тогда-то впервые он разобрался в разнице между частными устремлениями и государственной системой снабжения, дающей заманчивые лазейки для легкой наживы… Да и лазейки ли? Не год и не два в стране цвело благодушие: пропадали вагоны с готовой продукцией, ниагарами лился налево госбензин, к припискам относились едва ли не как к политически оправданной акции, успехи производства определялись фактором количественным и в очень малой степени – качественным; понятие «зарплата» приобрело оттенок анекдотический. И, конечно, деловые своего тут не упускали. Они драли бешеные деньги за то, чего жаждали неделовые, то есть за дефицит. Созидались состояния. Предприимчивые люди ухватились за простенькие методы обогащения: спекуляцию, взятки, хищения. Ценностей ими не создавалось. Ценности либо умело добывались и перепродавались, либо наживались паразитированием на государстве – на людях неделовых. Образовывались круги, касты, шайки, присасывающиеся к дойной корове державы и лихорадочно набивающие карманы. С уверенностью своей безнаказанности, ибо стоящие выше охотно «брали», а значит, молчали. Задача была, таким образом, проста: нахапать в расчете на все взлеты цен в течение, по минимуму, полувека. И с ними, с этими зажиревшими «деловыми», Ярославцеву приходилось сталкиваться изо дня в день. Часто он шел на поводу у них только из-за того, чтобы выжить, удержаться на ногах. Но исповедовал он иной принцип: надо зарабатывать, создавая товар доступный, конъюнктурный, высшего качества. И он пытался делать это, что было не так уж и сложно; куда труднее оказывалось обуздать жадность исполнителей, свирепея от контроля, они видели в нем уже своего врага, едва ли не прокурора, не дававшего воровать.

Можно ли создать экономику внутри экономики, не нарушив закона? Поначалу он думал и верил: можно. Оказалось – нельзя. И в один прекрасный день вдруг уяснил себе всю мощь гигантской машины, чей кпд падал день ото дня, и поднять его Ярославцев не мог: машина стала неуправляемой. Он же превратился в символического ее Хозяина, а вернее, в уважаемого создателя, получавшего свои «пенсионные» блага в любом желаемом размере. Он предпочитал размер более чем скромный, но время шло, и перед законом этот размер достиг высших пределов… И тогда пришел страх. Ибо ему глубоко верилось в неотвратимость перемен и напрочь не верилось в долгое процветание жуликов с их всесильными, переварившими заодно с обильными деликатесами все принципы и идеи, покровителями. И – грянули перемены, и посыпались с насиженных мест «деловые» с ожиревшими мозгами – перепуганные, ничего не соображающие: почему, как? – и казавшееся незыблемым рухнуло, и канули в никуда покровители, сметенные свежими ветрами, столь желанными и необходимыми. Он, Ярославцев, искренне радовался им, хотя понимал: и для него тоже наступила развязка, предтеча краха. Да, желал он наступления нового времени, но, когда время настало, внезапно открылось: не его это время, он там – в прошлом, с людьми прошлого; там его компания, идеология, приемы… Созданную им самим систему теперь он расценивал как формацию промежуточную, неоправдавшуюся и подлежащую распаду. Существовала вполне реальная угроза расплаты за самодеятельный эксперимент… Означавшая тюрьму, долгий срок и, вероятно, конец жизни…

Ступив в болото, он ловко лавировал по кочкам и вдруг, оглянувшись, увидел позади себя сплошную трясину, и такая же трясина лежала впереди… Куда? Виделись еще несколько кочек, он вовремя приметил их, но что будет там, за ними, не знал. Возможно, трясина еще более страшная…

И о сегодняшнем своем крахе он знал заранее. Думая о нем, как о некоей вероятности, но все же выстраивая свои комбинации через Матерого – основное связующее с машиной звено. Полной конспирации такой метод, конечно, не гарантировал. Вокруг крутилось множество людей, кому в мысли не заглянешь, за чьи поступки не поручишься. И потому оставалось одно уповать на судьбу и в любой момент быть готовым перескочить на спасительную кочку… Спасет ли? А если без аллегорий, то завяз ты, Ярославцев, незаметно, но прочно в компромиссах, противоречащих с законодательством, и, вероятно, очень скоро придут в твою квартиру люди с серьезными и враждебными лицами и скажут тебе: собирайтесь, гражданин… А этого произойти не должно. Вот почему в последнее время остро понадобились тебе деньги, борец за идею… Чтобы не голым уйти до прихода непримиримо настроенных к тебе людей. Вот и вся сущность твоя: не просто голым спастись, а сытеньким, благополучным. Плохо это, скверно, хотя и логично…

– Какая досада! – нагрешил не ко времени, – сказал он и пошел на обгон по встречной…

Из жизни Алексея Монина

– …Ну, и что делать будем, товарищ воспитатель? – Человек в форме вытащил папиросу, замял узловатыми пальцами ее мундштук. – Два побега, драки нескончаемые – этого вот, Котова, сегодня изувечил, поведение вызывающее… Опять изолятор?

– Ну, да и Котов не херувим! – Собеседник – полный, с залысинами, в мешковатом костюме – выдернул глубоко скрывшуюся под рукавом пиджака манжету застиранной рубашки. – А Монин… Наша тут вина, кажется. Ключа не подберем. Мальчишка он дерзкий, конечно, злой, но чистый…

– Чи-истый! – протянул человек в форме не то насмешливо, не то раздумчиво. – Вы что, его личное дело забыли? Ограбление магазина, вооруженное сопротивление милиции, сержанта ранил! В пятнадцать-то лет! Волк растет!

– Ну, а детство какое? Война.

– А у меня какое детство? – Человек в форме резко поднялся со стула. Машинально оправил ремень. – Отца в гражданскую убили, нас у матери пятеро. Деревня, голод, я за старшего… А у вас? Тоже не во дворце с пианинами… – Замолчал.

В дверь постучали. Вошел подросток, крепкий, большеголовый, насупленно-сдержанный, в громоздких, с побитыми носками ботинках. Враждебно-затаенный взгляд скользнул по комнатке, ушел в себя, глубоко.

– Присаживайся, Монин, – вздохнул человек в форме, внимательно рассматривая дымящуюся папиросу. – Куришь, поди? – спросил вскользь.

– В рот этой отравы не беру, – прозвучал ответ. – Не дурак, чтобы потом гноем отплевываться.

– А я, выходит… – начал военный изумленно.

– Ну, вот что, Алексей, – вступил человек в гражданском. – Я как воспитатель должен в последний раз тебя предупредить: если…

– Если, если… – Парень вскинул яростно блеснувшие глаза. – За дело я Котову впечатал, гниде! Кого хотите спросите. Разжирел на кухне, силы от харчей поднабрался, куролесит, падла, в миски харкает, кто ему слово скажет, обирает всех… И чтобы я ему койку заправлял и пятки чесал…

– Вывернул ему стопу, избил зверски, – констатировал военный. – Табуретом! Сотрясение мозга, губу зашивали, два ребра сломано, врач говорит: в больницу надо везти, в город. Это же преступление, Монин! Он тебя… хоть пальцем тронул?

– Других тронул.

– Ишь… защитник! Адвокат! – Военный притушил папиросу. – Робин Гуд!

– Чего? – переспросил парень.

– Чего… Книжки надо читать, а не табуретом размахивать…

– Монин! – Воспитатель коротко оглянулся на военного, и тот замолчал, вновь разжигая папиросу. – Монин… дай слово, что больше такого не повторится. Слово мужчины.

– Не дам.

– Почему?

– Потому. Котов – мразь, – убежденно повторил парень. – Вот выйдет отсюда, вырастет, точно завмагом станет. Крыса. Его только пусти, где сытно, все сожрет. Давить таких буду.

– Пойдешь в изолятор, – тяжело дыша, сказал военный, стиснув плечо воспитателя – мол, помолчи. – Понял? Пойдешь… если не понимаешь человеческого…

– Испугали! – Парень сплюнул в угол. – Мне и в карцере есть чем заняться.

– Ты у меня поплюйся! – угрожающе вздыбил плечи военный.

– Чем же ты собираешься заниматься в изоляторе? – тихо спросил воспитатель.

– А я там бегаю. – Парень зевнул. – Бегаю, приседаю… Отжимаюсь. – Помолчал. – Сплошная физкультура. Устану посплю. Проснусь – по новой…

– Спортсменом хочешь стать? – спросил военный неожиданно миролюбивым тоном.

– Не-а, – лениво сказал парень. – Хочу таких, как Котов ваш, с одного удара валить. Без табурета.

– Дура ты, – проронил военный устало. – Думаешь, крепким кулаком все в жизни решишь?

– Вы умный, – отрешенно парировал парень.

– Погоди, Алексей. – Воспитатель, засунув руки в карманы, неуклюже прошелся по комнате, внимательно осматривая грубые потеки масляной краски на стенах, хлипкие стулья, решетку на окне, будто запоминая все это. – Вот ограбил ты магазин. Кому хуже сделал, ежели из чистого принципа исходить? Продавцам, которых за жуликов, посчитал?

– Ну. – Парень поднял на него уверенный взгляд. – Ревизия там потом была, одного посадили, точно знаю.

– А в милиционера зачем стрелял? Милиционер-то не чета жуликам, верно?

– Оборонялся. Или я его, или он меня… Чего непонятного?

– Так. – Воспитатель с силой потер затылок. – А награбленное куда бы дел?

– Себе взял. – Парень не раздумывал – Заработанное, чай.

– Заработанное? Чем же? Трудом?

– Шкурой. – Ответ прозвучал резко. – Риском. Кто как умеет. Один – руками, другой – башкой, а третий – и тем, и другим, а еще – волыной. Так вот!

– Слабенькая у тебя позиция, Монин, – сказал воспитатель. – Слабенькая и плохонькая. Один ты против всех. А вокруг либо жулики, по твоему разумению, либо враги заклятые. Ну, а ты в мечтах своих самый из жуликов сильный, самый отважный, да? И потому есть у тебя право стрелять, людей калечить… Котов же ведь никого не…

– А трус потому что, – лениво перебил парень. – Срока боится, карцера, фрайер…

– Ты слова подбирай, слова, – сказал военный напряженно.

– Ну чего, макаренки? – весело спросил парень, поднимаясь. – Спать хочу, организм требует… Куда мне? На койку отпустите или в изолятор?..

– У тебя наряд сегодня, Монин, – сказал военный. – Вне очереди. В ночь. Так что с койкой обождать придется.

– Сортир, значит, драить? – Парень потянулся. – Не, другого ищите. Котов вот с больнички возвратится… По нему дело!

– Ты себя что… лучше других считаешь? – Воспитатель повысил голос.

– Лучше.

– Монин! Ты сейчас же отправишься в наряд… – отрывисто, на звенящей ноте приказал военный.

– Ясно, – кивнул парень утомленно. – Значит, в изолятор… – И вышел за дверь, пискнувшую провисшей петлей.

– Во экземпляр, – обреченно качнул головой воспитатель. – Придется, значит, ужесточить… меры.

– Страха в нем нет, – отозвался военный задумчиво. – Стенкой закончит, до упора пойдет, знавал таких…

– Так мы же его остановить должны…

– Должны-то должны… – Военный перевел взгляд на серую, растрескавшуюся штукатурку потолка. – Да попробуй переломить его… Ты читал, как он на следствии себя вел? Ведь насчет оружия серьезно его крутили, без скидок, что малолетка, а ничего не вышло: нашел и нашел, где – не помню.

– Он действительно в изоляторе это отжимается? – недоуменно спросил воспитатель.

– Угу, – угрюмо подтвердил военный. – Как заведенная машина. На хлебе-воде а все равно – до трех потов. Воля! Не на то дело употреблена только. Кабы в другое русло ее.

– Кабы! – сказал воспитатель.

Дела повседневные

Забавная была карикатура в газете, веселенькая: два дружка шагают по улице мимо пиццерии, и один говорит другому в подтексте выделяя итальянское наименование учреждения: не ходи, мол, Вася, туда в пиццерию – там мафия!

Он свернул с дороги прямо на тротуар обогнул здание и поставил машину сбоку от пиццерии. И подумал до чего же обманчиво мироощущение обывателя! Как падок он на некие тайны, как увлекают его термины «мафия», «бизнес», слухи о дерзких преступлениях, вообще все подпольное! Обыватель живет в домыслах и сплетнях, не зная главного: зарабатывать деньги преступным путем скучно. Ибо заработать много можно не на разбойно-хулиганской стезе, а на хозяйственно-экономической, где нет никакой романтики.

Ярославцев был уверен – в этой пиццерии не погорит никто. Каждый здесь зарабатывал в день столько, сколько без смущения мог бы предъявить при выходе кому угодно. Не наглея, на излишках излишков. И того хватало. Коллектив был дружный, на авантюры не падкий, работающий во благо клиента. Люди нормально трудились, и он с удовольствием помогал им практически на общественных началах.

Невзирая на томившуюся у входа очередь, он подошел к двери, постучал. Толпа не пикнула, сразу разгадав в нем начальственную стать.

Человек в униформе помог снять пальто.

Ярославцев прошел к стойке бара. Виталий коротко посмотрел на него, поправив «бабочку» на белоснежной, с короткими рукавами, рубашечке, кивнул в корректном приветствии.

– Перекусите?

– Обязательно.

– Тогда утоляйте аппетит и заодно поговорим. Пиццу сейчас принесут. Такую испекут – в Риме не попробуете.

Пиццу и впрямь принесли отменную: ароматную, с грибами. Потягивая ледяную пепси, он завтракал, обсуждая дела в неторопливой беседе с Виталием.

– Барменом в валютный бар мальчика пристроим? – спрашивал Виталий уважительно-вкрадчиво. – Документы в полном порядке, опыт есть, классный рюмпен-пролетарий… Я слышал, в «Интуристе» освободилось местечко…

– И почему ты меня обижаешь? – Ярославцев медленно отер рот салфеткой. – Что сам не способен решить эту проблемку? Не надо… обращаться ко мне по подобным кадровым вопросам. Или… у тебя есть еще кандидатура уборщицы в Совет Министров?

– Извините. Просто хороший парень… Ладно. Другой вопрос. В тресте туго с поставками. Дефицит идет по чайной ложке. Фирменных напитков мало, а клиент капризный пошел, венгерское сухое за оскорбление принимает, кьянти ему подавай, с ветчиной баночной перебои… Я не от себя прошу, поймите: мне начальство намекнуло: пусть бы твой друг подсобил… Ну а что потребуется – через меня…

– Решим. Но в течение следующей недели. Все у тебя?

– Пиво есть баночное. Загрузить картонку?

– А сигарет найдешь приличных? В смысле настоящих, не лицензионных.

– Блок найду. Я сам через Матерого хотел… – Виталий осекся.

– Сколько сигарет он тебе поставил? – спросил Ярославцев сухо. – Ну? Только не ври, это плохо влияет на мое отношение к людям.

– По мелочи… Пять коробок… Сто блоков. Семечки… да и когда было!

– «Парламент»?

– Ну да.

«Вот что значит – знакомить коммуникабельных негодяев, – отрешенно глядя в лицо собеседника размышлял Ярославцев. Сразу снюхаются, повиляют хвостами и начнут свои собачьи игры у тебя за спиной. Хорошо – игры, а то перегрызутся и ты же будешь виноват…»

– Я пока дожую, – сказал, поморщившись. – А ты, вот ключи, пиво поставь в багажник. Сколько денег надо?

– Меня тоже не стоит обижать, – с достоинством ответил Виталий и, подхватив ключи в воздухе над бокалом, удалился.

Питательная пицца приободрила. Дальнейший хлопотный день, казавшийся невероятно тяжким, легко выстроился в схему: сейчас на станцию, переобуть две покрышки, зайти к директору – ящик дефицитных контактных групп для замков зажигания прибудет к нему послезавтра. Это – начало, первая партия пошла в производство в подсобном цехе одного из захудалых заводиков. И уж эти контактные группы будущих хозяев не подведут – технология их изготовления куда выше импортной. Заводик же с данного подсобного цеха способен начать свое второе рождение – лишь бы духу у директора хватило, да только вряд ли хватит: слабенький хозяйственник, без инициативы, трусоват.

Он вышел из пиццерии, хлопнул по плечу Виталия, дожидавшегося его у машины, и уселся за руль.

Визит в автосервис решил отложить на часок. Неподалеку была еще одна «контора», куда заехать представлялось нелишним.

Остановил машину у старого московского дома, прошел в высокий, с мемориальной доской у входа подъезд. Звонок. Желтая точка врезанного в двустворчатую дверь «глазка» на мгновение потемнела, потом осторожный голос вежливо осведомился: «Кто?» – видимо личность посетителя впотьмах разглядеть не сумели.

– Открывайте, Эдуард, пока свои…

– Тсс… – Лысый сутулый Эдуард, поправив очки – огромные, стрекозиные, приложил палец к тонким губам. – В комнату тихонько пройдем, переводчик там…

Мрачно усмехнувшись, Ярославцев покачал головой. Снял пальто. Тихо как и просил хозяин проследовал в комнату.

То, что увы и ожидалось.

Респектабельного вида переводчик в галстуке, с пухлыми наушниками фирмы «Сони», удобно расположившись в кресле с бокалом аперитива, бубнил в микрофон фирмы «Акай».

– История мира? Да чего ее изучать, я знаю: сначала были динозавры, после они сдохли и превратились в нефть. А потом появились арабы, начали нефть продавать и покупать «мерседесы».

Телевизор фирмы «Джей-Ви-Си» демонстрировал очень сомнительный фильм, а десять видеомагнитофонов, расставленных на полу копировали продукцию. Тут же грудами теснились кассеты разнообразных фирм. Ярославцев уловил еще один нехороший симптом: наклейки с ценой на кассетах указывали на их приобретение в магазине, торгующем на живую валюту.

– Пройдемте на кухню, Эдуард, – шепнул он хозяину на ухо. – Оторвитесь. Времени мало.

На кухне работал лазерный проигрыватель, и с крутившегося на нем серебристого диска копировала еще парочка магнитофончиков.

– Ну я все понял, – сказал Ярославцев. – Аппетиты, Эдик, у вас выросли изрядно.

– Ой, не надо праведных нотаций, – отозвался тот. – На плачевный финал намекаете? Ну… если суждено, судьба, значит.

– Позвольте объяснить вам элементарные вещи, – продолжил Ярославцев, чувствуя, что говорит впустую. – Я понимаю, кассета без записи стоит одно, а с записью – совершенно другое. Наклейки, кстати, сдерите – тут еще и валютными операциями попахивает. Дело выгодное, ясно. Но у каждой кассеты есть свой покупатель. Кассет – сотни. Вероятность прокола…

– Я все сдаю через скупщика.

– Поздравляю. Вероятность уменьшается. Но не исчезает. Потом. Что вы пишете? Я видел названия… Сплошное торжество плоти…

– Люди берут, – со вздохом перебил Эдуард. – А потом… основную массу не увлекает ни Феллини, ни Антониони…

– Может быть. Но зачем сознательно идти на статью? Я же, казалось, убедил вас, появились видеотеки – развивайте дело на государственных принципах.

– Знаете, – Эдик выдержал скорбную паузу. – Я не подвижник. Пробовал – не получилось, извините. Каждый фильм согласовывай, нервы трепи, всякие худсоветы. А цены? Кому нужна пленка на вечер за такую цену? Слева – дешевле. Более того, практически бесплатно человек покупает пленку. С дивной коммерческой картиной. Пусть она у него год в обороте, потом он отдаст ее либо за те же монеты, либо в обмен. Одно слово: вклад! С видом на проценты, кстати. А мне – доход. Да и чего за зарплату ломаться? Вон лазер работает… круглосуточно. Чистейшее воспроизведение. Полсуток – уже зарплата! Так что не надо, не мальчик. Вот если бы вы со своими связями в дело включились…

– Порнографию распространять?

– Мы распространим. Нам материалы нужны, пленка, техника. Я не хочу вас обидеть, поймите… Я знаю, вы смотрите на меня, как на дешевку, но каждый живет своим, и не приставляйте мне собственную голову.

– Сколько магнитофонов пришло сюда через Матерого? – внезапно спросил Ярославцев.

– Ну это… – Эдик замешкался, – это наши дела… простите, конечно.

– Эдик, – произнес Ярославцев с нажимом. – Я понимаю, вы человек независимый, самостоятельный, не любите поучений, но обязан заметить: вам изменяет чувство меры, мой мальчик, в смысле демократии по отношению к старшим.

– Да я ведь… – отозвался Эдик с ноткой испуга, и глаза его за гигантскими стеклами очков моргнули. – Я-то чего? Ну… двадцать, может, тридцать магнитофонов… Только – между нами…

– Именно, – Ярославцев направился в прихожую. Молча оделся.

– Вы правы, – Эдик задумчиво поджал губы. – Понимаю – правы! А… не в состоянии на тормоз нажать! Тут приятеля свинтили… Ну, а жена сдуру и дала показание – да, кое-что смотрела… Не жена даже, сожительница. Центровая девка, понравилась, поселил возле себя. В общем, семейка на чисто общественных началах, если он налево ходил, то она – и налево, и направо. А суд влепил по полной заготовке. За развращение супруги! Она, как услышала, ржать начала – я думал плохо ей будет.

– Плохо будет Эдуард, очень плохо. – Ярославцев затворил дверь.

Ах, Матерый, ах, Лешка… Главное, откуда? Магнитофоны, сигареты, ондатра. С честным взором врал ты о «чистых» источниках, с напором врал! А я, дурачок, если и не верил, то принуждал себя верить, хотел! И пристраивал эти «излишки», списанное якобы, бракованное, негодное. А икра? А рыба? Неодобряемое перевыполнение плана рыбозавода или в море выбрасывать или… Пошел ты на это? Пошел! Деньги получил? То-то. Подумай, Эдик, Виталий – вот уже двое за сегодняшний день, кто, не зная истинную тебе цену верно, о ней догадываются. Первым, конечно, скрутят Матерого, и уж потом только начнется перебор звеньев цепи, так что запас по времени тебе обеспечен. Но каков он, запас? Вопрос неотвязный, ставший уже частью существа, въевшийся в душу.

Ну-ка, давай все взвесим холодно, отстраненно. Кое-что тобою приготовлено, но так, с ленцой, на всякий случай. А не пора ли подготовиться основательно и детально, чтобы достойно встретить свой самый черный день?

Однако еще вопрос: при чем здесь ты и такое высокое, благородное слово «достойно»?