Текст книги "Кто ответит? Брайтон-бич авеню"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Ярославцев

Он запер машину, прошел в подъезд, вытащил почту из ячейки общего шкафа и, на ходу перебирая газеты, направился к лифту. Внезапно как бы оступившись остановился, вглядываясь в конверт попавшийся среди прочей корреспонденции. Прочел «УВД горисполкома…»

Повестка. Такого-то числа зайти в отделение милиции в комнату номер шесть.

Он почувствовал нервную тошноту как от удара поддых. Заскакали мысли.

«Ну повестка… Наверняка по ерунде… Если что – не вызывали бы… А может хитрый ход?»

Сунув бумажку в карман пальто открыл дверь квартиры. Первой его встретила дочь.

– Пап принес что-нибудь посмотреть? – Имелась в виду конечно же видеоинформация.

– Танюша, деточка, завтра, не до того… – Он разделся. – Да и зачем тебе этот видиот? Жизнь куда более прекрасна нежели…

– Ну а музыкалки? – Имелись в виду эстрадные программы. – И уму и сердцу!

– Ну ладно… завтра. Только напиши что именно.

– Ой! – И радостная дочь помчалась за бумагой и ручкой. – Я записалась на курсы английского – прозвучало уже издалека. – Чтобы… Ну в общем стюардессой хочу стать на международных линиях. У них там пенсия знаешь какая? И всего до тридцати лет работаешь. А потом… – Сколько мечты восторга надежды было в последнем слове…

Ярославцев вздохнул. Не хотел он слышать этого от дочери, другого желалось. А чего другого? Не ты ли пестовал в ней все это? Не ты ли…

– Ужинать будешь? – Появившаяся в прихожей Вероника, повязывавшая цветастый накрахмаленный передничек, чмокнула его в щеку. Красивая, энергичная, сразу видно: все знает, все умеет; а если насчет милых женских слабостей, то и их сыграет в нужный момент безупречно. Партнер надежный.

– Сыт я, – сказал Ярославцев.

– Можешь поздравить: через неделю твоя супруга – начальник отделения института, – поделилась она игриво. – Собственные темы, три поездки в год… А? Ты не рад?

– Видишь, только я у вас иду мимо жизни, – ответил Ярославцев, с удовольствием сдирая тесную петлю галстука. – Потому на вас, женщин с будущим, вся надежда.

– Кстати, о будущем не вредно бы и тебе подумать, – заметила она. – Пока поступают предложения, во всяком случае.

– Выбираю лучшее, – ответил он.

– Володя, дорогой, ты посмотри на свою жизнь… – Она говорила вскользь, мягко, как хороший друг, она всегда впрочем так говорила – на воркующей какой-то ноте участия и совета, не назидательности. – Спишь до полудня, сплошные мотания, заработки непонятные, вообще неизвестно кто таков.

– И все же, полагаю, высокая зарплата министерского чиновника устроила бы тебя менее, – возразил Ярославцев улыбнувшись.

– Ошибаешься. Устроила бы. Я скоро буду доктором, диссертация на подходе… У нас все есть, деньги нужны лишь на текущие расходы…

Разговор велся без накала, как бы между прочим, покуда закипал чай, и Вероника выставляла на стол печенье, конфеты и орешки. Ярославцев же безразлично размышлял: что же его связывает с женой? Взрослеющая дочь? Квартира и мебель? Постель? Или попросту привычка каждодневных встреч друг с другом за чаем и такие вот разговоры?

– Сегодня, надеюсь, пить не будешь? – спросила она с очаровательным юмором в интонации.

– Как изволите приказать, – ответил Ярославцев сухо и подумал: «А выпил бы… Повестка эта… Завтра к десяти утра тащиться – вот черт… испытание. Физическое и моральное. Кстати. В тюрьме встают рано. И ложатся рано. Привыкай. И затей там никаких… Нет, не пережить тюрьмы. Лучше из окна вниз головой!»

– Слушай мне надо все-таки сделать подарок шефу, – ворвался в сознание голос жены. – Мое назначение – исключительно его заслуга.

– И сделай, – пожал плечами Ярославцев.

– Не так просто. Не дай бог, сочтет за взятку! Он знаешь какой!

– Не берет? – спросил Ярославцев с иронией.

– Да о чем ты!

– Ну, положим, дать взятку можно любому. Другое дело: как дать? – Он испытующе поднял на жену глаза. – Может, в чем-то нуждается твой шеф? Услуги, связи?

– Кто знает? – Она озабоченноя, всерьез размышляла. – Слышала дабл-кассетник он сыну ищет…

– Возьми наш, – сказал Ярославцев. – Тот, новенький.

– Да ты что, он же… Я повторяю…

– А ты скажи: знакомые привезли. Цену посмотри по каталогу, там долларов сто. И поясни ему: знакомые эти – люди сродни вам, кристальной честности, хотят за кассетник строго по курсу, так что гоните… сколько там ныне доллар в пересчет на рубли? Ну, девяносто, скажем, рублей. Вот и клюнул твой шеф. Все чинно-благородно до безобразия, даже противно.

– Мысль! – согласилась Вероника, наливая чай мудрому мужу. – Шеф, конечно, не дурак но…

– Милая жена, а теперь вопрос к тебе, – неотрывно глядя на ловкие, ухоженные руки ее, сказал Ярославцев. – Как ты считаешь: что в принципе нас с тобой связывает на день сегодняшний? Уверяю, вопрос без прицела, праздный.

– То же, что и всегда… любовь, дорогой. – Она поцеловала его в макушку. И засмеялась легко и беззаботно.

– Точно, – усмехнулся он. – Очень ты правильно подметила. И главное – я рад, что наши мнения совпадают.

Следствие

– Вынужден писать жалобу прокурору, – задумчиво сказал Лямзин, когда меня извлекли из-под серванта-постели. – Это неслыханно: разбить посуду исторической ценности, причем в таком количестве… при неквалифицированном проведении обыска.

На его реплику я всеми силами постарался не реагировать. По возможности бесстрастно распорядился продолжать обыск и отправился на оперативной машине в ближайший травмопункт накладывать швы на гудящем от ошеломляющего удара черепе.

Участковый инспектор, сопровождавший меня, решительно двинулся к дежурному врачу – уговорить ввиду чрезвычайных обстоятельств принять мою персону вне очереди, а я, сидя на стульчике и прикладывая к ранам скомканные бинты из автоаптечки, оглядывал томившийся в приемном отделении народ – человек восемь. В какой-то момент показалось, что падение кровати серьезно повлияло на мое восприятие действительности и причиной тому был странный факт: люди в очереди переговаривались друг с другом, как старые знакомые, будто всю жизнь свою просидели на стульях в этом коридоре… Ни малейшей стесненности, отчуждения… Прислушавшись к их разговорам, я убедился: нет, со мной все в относительном порядке, а собравшиеся здесь – соседи по подъезду жертвы общей неприятности. Нетрезвый гражданин, ведущий рассеянный образ жизни, в их подъезде проживающий, привел к себе из самых гуманных побуждений бродячего пса и, после совместной с псом трапезы, уснул глубоким сном, забыв запереть входную дверь. Благодарный пес, оказавшийся здоровенной кавказской овчаркой, принялся чутко нести сторожевую службу и, заслышав на лестнице шаги, выскочил из квартиры на площадку, тяпнув за ногу возвращавшуюся с работы соседку. Подъезд огласил дикий вопль, на который сбежались жильцы, а их, надо полагать, пес кусал уже с перепугу. Так или иначе, я в окружении пострадавших, обещавших именно соседу, а не собаке, страшную месть, ощущал себя полным дураком! И о гражданине Лямзине думал крайне негативно, хотя и без видов на сведение с ним счетов. Но каков подлец! Так искусно изобразить замешательство, явно тем спровоцировав меня, самоуверенного кретина, нажать на злосчастную кнопку.

– Кто там с порезами? – выглянула из-за двери кабинета медсестра.

Через полчаса забинтованный, в нашлепках пластыря, невесело размышляя, что стану объяснять начальству и знакомым девушкам о своей изменившейся внешности, я прибыл обратно в квартиру Лямзина. Результаты обыска, к тому моменту завершенного, обнадеживали. На кухне нашли самогонный аппарат, пять литров настоянного на апельсиновых корках «продукта» и… еще кое-какую аппаратуру, назначения очень специфического. Иван, судя по всему, усердно подслушивал все что творилось в комнате «жильца», а кроме того, вел магнитофонную запись его переговоров. Пленок, увы, мы не обнаружили. Оставалась слабая надежда на информацию, заложенную в персональный компьютер, но в продуктивность ее анализа мне не верилось.

– Так зачем все-таки вам подслушивающая система? – лениво спросил я, листая записную книжку Вани.

– Законом не карается, – последовал ответ. – Природное любопытство. Оказавшееся неудовлетворенным, кстати.

– Лямзин, – сказал я. – Призываю вас к откровенности. Вы сели… в лужу, по крайней мере. Патроны, самогон, сомнительные чековые операции.

– Лажа все, – перебил Ваня. – С чеками – оно… да, сомнительно, чтобы доказать. Самогон? Впервые вляпался, значит, штраф. Заплатим, не обеднеем. Насчет патронов – подкинули. Во – соседи! – Он указал на понятых остолбеневших от возмущения.

Внимая этим оптимистическим заверениям, я продолжал листать записную книжку. Ба! Номер Ярославцева! Не ему ли понадобилось обеспечение прослушивания Ваниного соседа? Такая неожиданная мысль здорово меня увлекла!

– Ярославцева знаете? – спросил я.

– У меня много народа шапки покупает. Всех не упомнишь.

– Александр Васильевич, – тронул меня за плечо участковый, – открыли замки в соседней комнате.

Ваня всем своим видом выразил: мол, это уж меня вовсе не касается да и неинтересно…

Интересного и в самом деле было мало: старенькая мебель с засохшими от голода клопами, кое-какая импортная радиоаппаратура, неношеная фирменная одежда, упакованная в большие картонные коробки. Все это напоминало некий склад, перевалочную базу, вернее, остатки ее после капитального вывоза.

Десять спортивных костюмов «Адидас» возвратили мои мысли к железнодорожным погромам – там было что-то, связанное именно с такими костюмами.

Мы аккуратно сложили вещи обратно в коробки. Специалист из отдела криминалистики тщательно запер замки.

– Ну, поехали теперь к нам в гости, Лямзин, – сказал я. – Посмотрите что изменилось там с поры вашей юности.

– Ненавижу вас, – бесцветно, очень устало произнес Иван фразу, которую я слышал десятки раз.

Но по тому, как поднялся он со стула, как пошел к выходу, понял я: будет Лямзин молчать. Упорно и тупо. Ошибся я. Первое его дело с толку сбило, воспоминания тех, кто знал этого Ваню младым и зеленым. Закалился трусоватый шалопай Ваня в превратностях судьбы своей, изменился, выработал, что ни говори, а позицию, утвердился в ней и сдавать ее не желал. Я же на психологию его рассчитывал как на психологию мелкого лавочника, боявшегося потерять приобретенное: хлам свой, жизнь затхлую, но на теплом диване… – и просчитался. Наверное, потому, что такой лавочник перед лицом своего идейного врага превращается в рассвирепевшего быка. И никакие уж тут бандерильи его не устрашат. А может, всерьез воспитали Ваню крутые дяди, привив ему философию неизбежного риска и неизбежных потерь: дескать, жизнь – копейка, судьба – индейка, и вообще: раньше сядешь, раньше выйдешь, а деньги – мусор, и наметет его всегда негаданным ветром…

Выходя из подъезда, Лямзин внезапно попытался оттолкнуть оперативников… Возникла какая-то смятенная сутолока, мгновенно, впрочем, пресеченная.

– Ты мне… фокусы брось! – сурово предупредил Ваню участковый, цепко ухвативший его за плечо.

– Все, начальник, фокус был последним, – с глумливой улыбочкой, необычайно чем-то довольный, согласился Ваня.

Я оглядел улицу: никого… Что это? Сигнал кому-то, предупреждение? – очевидно же, неспроста это…

– Ну, я свободен? – спросил меня участковый, когда Ваню с почетом усадили в наш автомобиль. – Инструкции ваши уяснил, не беспокойтесь…

– Чего он дергался-то? – спросил я озадаченно. – А?

– Психует… – недоуменно вздернул бровь милиционер. – Характер ведь выказать надо…

– Давайте все же покумекайте, – попросил я. – Может… выбросил он чего-нибудь у подъезда?..

– Улики? Мы же смотрели.

– Не нравится мне… Кукольник все же, шулер… Я в прокуратуре сегодня допоздна. Так что, будет повод, звоните.

– Ну… покумекаю, – согласился он, покосившись на дверь подъезда.

Матерый

Чувство опасности не подводило его никогда. Вот и сейчас противным холодком цепенело все тело, в которое будто бы целились невидимые штыки, и как ни убеждал себя: чушь, нервы, – убедить не мог. Слежки он не заметил, да и как заметишь: занимаются им, Матерым, гвардейцы, а у них и техническая база, и гибкая, без пошлых «хвостов» тактика с секретами и вывертами неведомыми…

Интуиции он верил слепо. Начал вычислять: если прицепились, то когда? Много он успел проколоть адресов? С ужасом понял: невероятно много… И вдруг решил для себя: все, надо резать концы. Одним махом.

Притормозил у дома Прогонова. Подхватив кейс, прошел в подъезд, гадая – «засветил» ли он адрес Виктора Вольдемаровича, или покуда нет? Как бы там ни было – лишь бы не взяли тут, сейчас…

Он расстегнул пиджак, сдвинув легким движением пальца предохранитель «парабеллума», засунутого за пояс. Будут играть милицейские оркестры на похоронах, если затеяли в данную минуту что-либо граждане сыщики…

Нет, осадил себя, давай без излишней уверенности… Вспомни одного большого мастера каратэ, коего на уголовщину потянуло… Предчувствовал мастер арест, но хвастался, кичась силой: мол, поглядим, как они меня брать будут… Я их… в кисель… в компот… А они защемили пустозвона дверью в метро и повязали, как бобика, – тявкнуть не успел. Так что скромнее, Матерый, утихомирься, ты не ухарь-пижон.

Позвонил в дверь. Желто-горящий «глазок» на секунду потемнел. Затем звонко щелкнул замок и показалось настороженное лицо Прогонова.

– Один? – спросил Матерый, холодно впиваясь в лживые глаза Виктора Вольдемаровича.

– Пока… один.

Матерый прошел в комнату, положив на обеденный стол кейс, раскрыл его, вытащил несколько пухлых пачек денег, перетянутых резинками.

– Документы, – потребовал кратко.

Прогонов, вкрадчиво улыбаясь, провел ладонью над деньгами, и те исчезли, словно растворились.

– Минуточку! – попросил учтиво и скрылся в смежной комнате. Вернулся с небольшим свертком. – Прошу, протянув сверток, сообщил сокрушенно: – Как понимаю, твой последний заказ. Выполнен он на совесть, сомнениями не обижай. М-да. Что-то мы все о делах… Может, чаю? Или… хорошее бренди? Отдохнем…

Матерый, не слушая его, сунул сверток в карман пиджака, подошел к окну, вгляделся в темноту. Покачал головой глубокомысленно, прикидывая…

– Слышь, Вольдемарыч, – сказал, не оборачиваясь. – Надеюсь, хвост я за собой не привел, но рисковать не стану. Чую: паленым несет… Гаси свет, открывай окно – тут пожарная лестница вроде рядом…

– У меня же там гортензия! – озабоченно всплеснул руками хозяин. – На подоконнике… Ради всего святого осторожнее… Да, учти – здесь пятый этаж…

– К черту гортензию, – на выдохе процедил Матерый. – Свет гаси, сказал же! Отрываться надо. И портфель… а, себе оставь!

Под завывающие причитания Прогонова он стал на подоконник. Стараясь не смотреть вниз, легко прыгнул в темную пустоту, тут же ухватившись руками за перекладину из ржавой арматуры. Повис, нащупывая занывшей от удара о железо ногой опору…

Улица освещалась слабо, стена дома терялась в темноте, и это его порадовало.

Стараясь не шуметь, спустился вниз. Отер ладонь о ладонь, стряхнув ржавчину и прах старой, облезлой краски.

Затем, скрываясь в кустах шиповника и жасмина, буйно разросшихся на широком газоне, двинулся параллельно улице прочь.

Ну и все. «Волгу» пришлось бросить – плевать! «Волга» ворованная, техпаспорт фальшивый; три года, к тому же, машине – пусть пойдет на запчасти нуждающимся. Через месяц-два от нее остов останется – народ наблюдателен, точно угадывает бесхозное… А может, и выплывет эта «Волга», как довесок к деяниям Анатолия… Но да от него теперь не убудет, как бы ни прибывало…

Он перевел дыхание, глубоко и радостно ощутив внезапное чувство свободы. В воздухе были разлиты запахи молодой травы, первых цветов мая; росистая, бодрящая свежесть…

И вспомнилось: когда-то, точно так же, кустами, таясь, он пробирался закоулками портового города к сладостной неизвестности романтического будущего…

Бедный, нескладный волчонок… Обнять бы тебя, утешить… да только кому?

Это сейчас бросаю всякие «волги», как рухлядь, а тогда мечтал о велосипеде как о чем-то недостижимо-волшебном.

Он зажмурил глаза, с силой тряхнув головой, – как бы отгонял наваждение.

Не расслабляйся, рано. Думай. Ясно, целенаправленно, исключительно по существу. Итак. Куда теперь? Ваню навестить? А если засада там? Тогда… хотя бы возле подъезда пройти – вдруг, да есть на двери знак какой? Допрыгался! Зачем вертелся, зачем петлял, следы путая? Чего добивался? Указание Хозяина выполнял? Ну, кое-кого напугал, приструнил, но толку? Отринуть налаженное дело никто не захотел – даже те, кто клятвенно обещал с испугом в глазах. И понятно – вольготный стиль жизни у людей выработался, достаток и… иллюзорное ощущение безнаказанности. Каждый полагает, будто тайное у него надежно скрыто… А производство лишь до поры упрячешь… Жадность, лень, инертность сгубит всех этих предпринимателей. Ведь дай им даже официальную инициативу, дескать, плати налоги и выпускай продукцию, вряд ли устроит их такое предложение. Кто они ныне? Государственные люди, начальники. План у них, фонды, бумажная привычная волокита и возможность бумажный план выдавать. Отсюда – неучтенные ресурсы, дающие чистоган… Вот и выходит: и общественный статус есть, и зарплата, и льготы за так, за бумажные выкрутасы, и – гонорары «из воздуха», за счет бесплатного сырья и госстанков. А законная инициатива – шалишь! – тут ты в воздухе подвешен, с нуля начинаешь, сам за себя и вообще кто такой? Тут большая смелость нужна, энтузиазм, ум, ответственность…

О чем ты? – вновь остановил он себя. Тебе-то какое дело до всего? Ты свое отыграл… на конкретном отрезке времени. Какие возможности отрезок тебе предоставил, такие и реализованы. Половил в мутной водице рыбешку и вместе с осевшим илом – на дно золотое. Сиди там и пузыри не пускай. Отгородись от мира, спешащего по новым путям к своему будущему, стеной из денег и наблюдай из-за нее осторожненько за дальнейшей свистопляской, обмениваясь репликами с Машей на огороде… Сочинения философов приобрети, позволь такую роскошь, дабы и духовно вырасти… Только бы смыться, только бы!.. В Харькове остановиться недельки на три у Хирурга, преобразовать морду лица до неузнаваемости, наклеить фотографии в документы и – прости-прощай Прогонов, Хозяин, прошлая жизнь и набравший опасные обороты подпольный механизм, остановить который предоставь попытку уже органам…

Он перебрался через железнодорожную насыпь, поблуждал переулками какого-то незнакомого района, поймав, наконец, «левака».

– В центр, – сказал коротко.

– Центр большой, – ответили справедливо.

– Москва, Кремль, – сказал Матерый. – Двигай.

У Манежа действительно стояли «дежурные» «Жигули» – одна из самых первых халтур Толи; машинка старенькая, но надежная. Вот на ней он и уедет на дачу. А дачу он не провалил: очень правильно себя вел, не терял головы. И снова мелькнуло: заехать к Ивану? Нанести последний визит? Вещички кое-какие добрать, но вещички ладно, чепуха, основное – то, что так безвинно, так на виду стоит на подоконнике…

Следствие

Под вечер, одолжив у коллеги Алмазова электрический чайник, заварку и кружки, мы с Лузгиным засели у экспертов-криминалистов, просматривая видеоинформацию, изъятую у Лямзина, и неспешно обсуждая сложившуюся обстановку.

Участковый инспектор, служака дисциплинированный и дотошный, повторно обследовав местность в районе подъезда, ничего не обнаружил, кроме разве некоей отрывистой короткой меловой черты-росчерка на входной двери…

Мелок мы нашли в оперативной машине, на полу. Ваня, упрятавший его поначалу в рукав, согласно отработанной методике, затем бросил мелок под ноги. Таким образом, фокус не удался. Однако ни предъявленный мелок, ни следы его на обшлаге рукава, ни разговоры вокруг Монина и Ярославцева ничего по-прежнему не изменили – Лямзин замкнулся наглухо.

– Молчит, – говорил Лузгин, поглядывая на экран одного из конфискованных телевизоров и дуя на горячий чай. – Пусть молчит! Его право избрать такой метод защиты. А мне лично все ясно без пояснений. Подселил Ярославцев подручного своего к нему с прицелом: мол, когда придут люди в серых шинелях к Матерому, естественно, тут-то Ваня – стук-стук: люди, будьте бдительны. Или мелком по двери – азы конспирации… Аппаратура для подслушивания – тому подтверждение. Матерый, конечно же, не марионетка, к самодеятельности тяготел, как такого помощничка не контролировать? Ну, а Ванюша получал свой агентурный гонорарчик и попивал самогончик, хорошо очищенный, – чем не жизнь?

– Ваню, конечно, есть за что подержать в угрюмых стенах, – сказал я. – И подержим. Соседи насчет каких-либо расспросов о нем проинструктированы, но, боюсь, провалили мы квартиру…

– Едва не провалили, – уточнил Лузгин. – Но Матерый, помяни мое слово, там объявится. И там, думаю, будем его брать. Выносящего коробки. Жаль, основного его лежбища не знаем, за городом оно у него где-то, а отрывается он туда грамотно… Хотел я пустить хвостик – не вышло: по-особенному он туда уходит, к логову, – через объезды лесные, со сменой номеров…

– И техпаспортов, значит, – заметил я. – В чем вижу приложение высокохудожественного таланта маэстро Прогонова.

– Не без того. – Лузгин посмотрел на часы. – У него он, кстати, сейчас… Второй час пошел, как беседу ведут, засиделись. Так вот, – вернулся он к теме, – а узрел бы Матерый знак меловой и – как пуганный пескарь – ф-фить в темную заводь… Объявляй тогда розыск. Почему и не хотел я Ваню тревожить.

– Начальство, – поплакался я, – давит. Народа по делу полк работает, а кто в камере? Воронов? Коржиков? Указание в письменном виде пришло. Сам Сорокин подписал!

– Ха… – отозвался Лузгин. – Ты еще скажи – начальник Сорокина.

– А что… начальник?

– А ничего. Им подписать – как за ухом почесать, а там сами разбирайтесь. Начальник же… тот еще, когда у нас командовал, лепил подпись, не глядя. Он себе постановление об аресте однажды завизировал. Ребята схохмили. Так что, подписал или нет, у тебя у самого башка на плечах. Не согласен – иди к руководству, объясняй лично. В частности про необходимость крайне деликатной следственной тактики в данном вопросе. Мелок сегодняшний – тому пример наглядный. Это дело сперва как бы в общем раскрутить надо, а не от одного к другому брести. Глянь на Матерого: вон как заметался и сколько точек указал, и каких! На каждую следственную бригаду высылать надо. Дачи, отделка квартир, производства всякие: алкоголя, пакетов, часов «под фирму»… да это еще мелочь! А благодаря чему все выявлено? Терпеливость и… тактичные мероприятия, безо всяких «руки вверх». А свинти мы объект с горизонта, сколько бы за кадром осталось?

– То есть будем искать себе работы? – подытожил я, наливая себе очередную кружку.

– А у меня, кроме нее… и нет ничего, – отрезал Лузгин. – Да выключи ты ящик! – Он махнул рукой в сторону телевизора. – Вкусы Лямзина не выяснил? Секс и полицейские похождения.

– Ну, насчет похождений – интересно, – возразил я. – И познавательно с профессиональной точки зрения.

– Все, как у нас, – сказал Лузгин. – В основном уголовные сказочки. А методы… чего познавательного? Агентурная работа, вербовка «на горячем», шантаж… Нагрузки у них, судя по всему, больше, отсюда приемы жестче.

– Юриспруденция у них потоньше, – вставил я, выключая магнитофон.

– Зато сроки больше, – сказал Лузгин. – Юриспруденция!

– Кстати… А как вам… Ярославцев? – спросил я.

– Как… Жулик.

– И всего-то? А я, между прочим, с людьми встречался, беседовал и… не давал бы столь категоричных характеристик. Он ведь тоже… горел работой. И ничего никогда за ним такого…

– Ты, Сашка, давай… без мистики, – оборвал меня Лузгин неожиданно резко. – Горел-то горел, да прогорел. Почему? Шел против установленного. И точка. Ну… хорошо. Прогорел. А ты бы, к примеру, прогорел, ему бы уподобился? Той же стежкой пошел? Молчишь? Вот! А когда на пепелище он свои замки стал возводить, кого в подручные взял? Воров. Или, может, он среди них просветительно-воспитательную работу вел?

– К авантюрам: железнодорожным, рыбным; к убийствам – нет, наверняка непричастен он! – сказал я. – Не верю!

– Все равно, – заявил Лузгин. – Все равно он всех опаснее. Он зло насадил и взрастил. И в белые рясы ты его не ряди! Для таких, как он, и статьи соответственные, и сроки до упора. Подонок что? Нахулиганил, набузил, все на виду, и пошел в зону тихо-мирно на годик-два. Отсидел, затем погулял месячишко, снова или кому-то тарелку с супом в ресторане на голову одел, или три рубля в троллейбусе спер и после отпуска обратно в зону. А такие… Он один страшнее всей шпаны. Он государственные принципы искажает, понял? И что же выходит по этим его принципам? Ты вот вкалываешь, с бандюгами каждый день, сон для тебя – высшее благо. Сплошные допросы, решетки, бумаги, а в месяц столько зарабатываешь, сколько он – за день.

– Да и пусть. Не жалею, не плачу, – сказал я. – Мне хватает. Зависть не гложет. Пусть зарабатывает, лишь бы с пользой для других и законно. Все равно деньги в какое-то дело пустит; социально активные миллионы в чулках не хранят.

– Ты, Сашка, переутомился, – рек Иван Семенович сурово. – Чушь несешь. Мой тебе совет: делай дело, а анализ другим оставь. Идет человек против правил – бери его и применяй меры… Изменятся правила – значит, такова общественная закономерность, признанная законодателями. А покуда не признана – никакого ты права на люфты не имеешь. Иначе… до Ярославцева скатишься.

– Но правила меняет именно частота нарушений…

– Опять глупость сказал! Она их ужесточать обязана. Слушай меня: я всю жизнь прожил слугой закона. Слушай. Не нужна тебе вся эта беллетристика, а только кодекс, комментарии к нему и прочая сопутствующая литература. Потому как ты себе сам такое дело выбрал – жесткое. И еще добавлю… В плане теории. Не надстройка базис меняет, а наоборот. Закончили! Теперь о Ярославцеве. Трогать его сейчас никак нельзя. В ОБХСС на полную мощь заработали, факты потоком прут, а он их нам добровольно, можно сказать, подбрасывает. Только бы в бега не подался! Ни он, ни Матерый. А подадутся – припомнит нам начальство всю деликатность и выдержку… Вот о чем думать следует! Привет! – Лузгин встал. – По домам. Завтра опять… попытки объять необъятное. Где людей брать? А насчет принципиального жука Лямзина не переживай. Пусть посидит, поскучает на топчане. Многого он не выложит, разве детали какие… В общем, у нас он, никуда не денется. В жерновах.

Когда я заглянул в свой кабинет – проверить, заперт ли сейф, у меня невроз по данному поводу! – звонил телефон. Сообщение оперативной группы обескуражило: Матерый скрылся. Ушел красиво, оставив приманкой «Волгу»; по пожарной, очевидно, лестнице…