Текст книги "Долина роз(СИ)"
Автор книги: Андрей Карлеба
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Annotation
Сокращенная версия 2016 г
Карлеба Андрей Александрович
Глава 1. Неожиданное решение
Глава 2. Улица имени Сталина
Глава 3. Николай
Глава 4. Всенощная
Глава 5. Утро и вечер
Глава 6. Букет белых лилий
Глава 7. Точка росы
Глава 8. Философ
Карлеба Андрей Александрович
Долина роз
Автор: Андрей Карлеба
ДОЛИНА РОЗ
Сусальным золотом вновь заблестят восходы
И с неизбежностью падут в ночную тьму.
В последний час последней несвободы
С собой имен так мало я возьму!..
Многие годы с удивительным постоянством, я просыпаюсь посредине очень похожего на реальность сна. Одинокая фигура замерла на пустынном берегу реки, несущей воды в бесконечную даль, навстречу холодным морским волнам.
Вот медленно плывет, под большим вантовым * мостом, спокойная и мутная Даугава, готовая с достоинством раствориться в просторах Балтики. Величавый
Дон стремится к мелководному Азову. Коварный игривый Терек притворяется небольшой горной речушкой, сверкая между скал. Спрятавшаяся в густой листве, Пшада неожиданно исчезает в синеве Черного моря. Кубань, петляет по равнине, словно не зная, какое, из двух южных морей, ей выбрать.
А это другие, словно пришедшие из эзотерического* бытия, но не менее реальные реки, которых я никогда прежде не видел;
Нева, закованная в высокие бетонные берега. Грязная Сена, рассекающая
Париж. Спустившийся с Альп, пробежавший половину Европы могучий Рейн, берега которого обвалованы и укреплены, сливается с гордым Руром. Им любуются горы и равнины, низкорослые дома небольших городов, небоскребы Кельна и Роттердама, пересекают тысячи мостов, но и его ждет только суровое Северное море.
Чаще других мне снится Кура. Она начинается невзрачным родником в глубокой турецкой провинции, устремляясь ручьем среди горных теснин в сторону, знаменитого Боржомского ущелья. Оставив немного в стороне, мою малую родину – Ахалцих, пополнившись множеством притоков, она решительно врывается в блистательный и вечный город Тбилиси, расширяется, образуя широкую долину и приняв, справа воды Алазани, течет среди сухой степи, пересекая скалистую гряду Боздаг, выходит в низменность, чтобы широкой дельтой вылиться в "отшельник" Каспий, навсегда простившись с мечтой о бескрайнем просторе океана.
Словно человеческая судьба, да и судьба всего человечества, жизнь Куры обречена оставаться в пределах замкнутых вод, вдали от великих, бушующих волн и просторов, но она не уступит в своей красоте судьбе самых великих рек мира.
Глава 1. Неожиданное решение
Я остановил машину на площадке, за перекрестком. На душе было горько, комок подступал к горлу, и глаза застилало... Ехать в таком состоянии дальше становилось просто опасно. Поток транспорта был очень плотным – на улице час пик. Пришлось сделать паузу, чтобы прийти в себя. Невольно вспомнились слова Ирины: «А вы вообще когда-нибудь плакали, Сергей Иванович?»
Да, я плакал, и не раз! Когда терял близких, или прощался с ними на долгие годы, а еще, когда душу трогало чужое мужество и готовность жертвовать собой.
Так было и там, на останках немецкого концлагеря "Бухенвальд"* – горького памятника далекой войны, с плаца которого открывается вид на чудесные горы и лес, за которым лежит древний красивый город Веймар, ставший родным домом великого Гете, город, в котором в наше мирное время, по стечению обстоятельств родился мой брат. Там, над необозначенной могилой сотен тысяч людей, замученных и истребленных по чужой вероломной воле, я плакал...
"Это, правда, что здесь погиб твой дед?" – спросил самый непробиваемый из моих попутчиков. Я не ответил и лишь отрицательно помотал головой. Нет, неправда. Мой дед лежит в братской могиле под Новороссийском. Правда то, что долгие 30 лет мой отец пытался разыскать эту могилу. Судьба помогла ему, как помогла и мне, за неполные 30 лет найти трехсекундный фрагмент военной кинохроники, в котором дед еще жив. Я знал о существовании этого фильма и всегда внимательно смотрел документальное кино времен войны, думая и о нем. Случайность состояла только в том, что я смотрел много лет, чтобы увидеть всего лишь трехсекундный фрагмент... Я должен был его узнать. У меня была фотография; фотография кем-то врезная из этого же фильма, без названия и подаренная отцу...
В 1942 году дед был осужден военным трибуналом и направлен оборонять город Новороссийск, искупать кровью вину за то, что, спас остатки кавалерийского полка, сброшенного в море мощным ударом танковых дивизий
11-ой армии вермахта*, от которого, в одночасье, рухнул весь Крымский фронт. Как комиссар, он наравне с командиром отдал приказ оставить позиции и переправить немногочисленных уцелевших бойцов, через Керченский пролив,
на подручных средствах, по ледяной майской воде. По логике высшего командования, в Москве, полк был обязан дождаться приказа об отступлении,
не имея даже связи с внешним миром. Их обвинили в трусости, бегстве с поля боя, задним числом применили известный Приказ "Ни шагу назад", который Сталин тогда еще даже не подписал. Ясно, что это делалось в назидание другим...
Я не верю в то, что страх мог руководить дедом, не верю, ибо знаю, что он добровольно пошел в ЧОН – громить банды, в двадцатые и не считал это за героизм. Да и чего мог бояться дед, после долгих лет работы председателем райисполкома* в самой глубинке, где зачастую лишь старый верный товарищ – наган спасал от бандиткой расправы.
Чего мог испугаться он после того, как однажды за полночь его разбудил начальник районного НКВД* по дружбе, и по большому секрету сообщил, что утром придут его арестовывать по подозрению в троцкистском заговоре*.
Тогда, дед взял с собой лишь документы и деньги, не теряя ни минуты, на попутном товарном поезде отправился в Ростов-на-Дону, к своим старым товарищам – искать правды. Он даже не мог себе представить, что защищая свою честь доедет до Москвы, попадет на прием лично к Молотову, что в их
глухой район приедет специальная московская комиссия, которая будет долго
изучать реальное положение вещей и расставит все на места. В итоге выяснит его полная непричастность к троцкистам и явное желание заместителя занять место начальника. Не мог он представить, что и в целом по краю выяснится жуткая картина, обнажившая злоупотребления и перегибы в "борьбе с врагами советской власти" и только назначенный на должность Первый секретарь крайкома – Селезнев, в специальном секретном донесении в ЦК, напишет об этом, упоминая фамилии сотен и сотен необоснованно репрессированных и подлежащих восстановлению в правах. А затем, эту "мирную жизнь" прервал война,
о которой часто говорили, но до конце не верили в ее неизбежность.
Крымский фронт стал переломом в его судьбе, после которого – трибунал, расстрельный приговор и неожиданное помилование, участие в обороне Новороссийска. Дед выжил в этой бесконечно длительной обороне.
Его бойцы, насмерть стоявшие против многократно превосходившего врага, закопались в землю на территории цементного завода "Октябрь", у легендарного бетонного сарайчика, где на каждый квадратный метр земли упали тонны снарядов и бомб. Выжил там, а погиб в месте вполне спокойном
– в щели Грушевской. Прямое попадание мины в воронку, где он укрывался
от обстрела, поставило последнюю точку в его биографии. А говорят, что
"снаряд дважды в одну воронку не попадает". Это было на той, ныне почти забытой войне, еще до славных побед Красной Армии.
Спустя несколько месяцев, после его гибели, малоизвестный полковник, начальник политотдела армии Леонид Брежнев, приехавший в освобожденный Краснодар, пригласил в крайком молодую вдову – Юлю, которой передал порванные, испачканные высохшее кровью документы деда и справку о награждении его орденом Красного Знамени посмертно*...
Возможно я, как и миллионы родственников других павших воинов, никогда не узнал бы ничего конкретного о его боевом пути, если бы эта война не была еще и личной войной будущего Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева – его Малой, но главной землей в жизни*.
Что же касается несправедливости приговора военного трибунала, вынесенного деду, она была настолько очевидной изначально, что его даже не исключали из партии, не освободили от должности, и судимость сняли через два месяца. А причиной тому стал приехавший в Краснодар маршал Буденный, собравший всех командиров находившихся под судом, обложивший их добрым русским матом и отдавший приказ искупить свою вину кровью – немедленно выдвинуться на оборону Новороссийска.
Послевоенная слава победителей затмила горечь многих поражений. Легенды о живых героях теперь были у всех на устах. К каждому юбилею множились награды героев. Но, погибшие в начале войны ушли в тень.
Моя семья почти ничего не знала о военной судьбе деда – Григория, разве только то, что он погиб при обороне Новороссийска. Вот тогда, мой отец стал искать однополчан. Но и среди них никто уж не помнил комиссара...
Годы и годы сражений стерли многие лица, даже имена командиров.
Закрытые архивы военного ведомства надежно спрятали за стальными дверями, проштампованные секретными грифами личные дела и боевые донесения.
– Григорий. Его звали, Григорий Семенович, – однажды сказала отцу пожилая дама, увешанная орденами. Не обижайтесь на наших. Там было такое, что даже родную мать не мудрено позабыть. Но я помню. Я его помню...
Она разложила на столе фотографии.
– Сколько, вам было? Лет двенадцать? Вы сами узнаете его здесь?
Отец узнал...
– Это фото из какой-то хроники студии "Грузия-фильм"...
Для книги маршала Гречко "Битва за Кавказ"* материалы нарезали кадров.
Мы, ветераны и воспользовались. На фронте то не до фотографий ...
Держите ее на память. Собеседница задумалась...
– Жива ли его жена Юля?
Отец отрицательно покачал головой. Сказать вслух было трудно.
–Нет? Тогда, наверно я, вправе признаться, что была безумно влюблена в моего комиссара. Мне исполнилось всего двадцать пять, а ему было сорок, но никогда в жизни я не встречала более душевного человека, человека такого мужества и хладнокровия. Когда мы переплыли через Керченский пролив, он
сам помог мне, полностью выбившейся из сил выбраться, из ледяной воды на берег. Обнял замерзшую насмерть и обессилившую девчонку, погладил по голове как дочку и сказал: "Не плачь, моя хорошая. Вот увидишь – ты еще будешь вспоминать этот день, как один из самых удачных дней всей своей жизни. Поверь, все будет хорошо... Жалко рацию твою не уберегли, ну да ничего..."
Его слова оказались пророческими. Меня и правда Бог берег. А тогда нас разлучили. Разлучили навсегда. Всех командиров сразу взяли под арест,
а уцелевших бойцов направили на переформирование в самые разные части
и быстро – на передовую.
Прошло много лет после этого немногословного рассказа, но каждый раз, выезжая из Новороссийска, я смотрю на берег Черного моря с мыслями о войне, которая оставила меня без родного деда.
И в Берлине, в Трептов-парке*, и у скромного старого памятника павшим воинам в Кабардинке, где захоронены останки многих героев, зачастую условно, так как по настоящей братской могиле давно легла труба нефтяного терминала, мне было позволительно плакать. В этом не было большого греха. На этой старой могиле, как и там, где закончилась страшная война, так и не побывал никто из его близких родственников. Я имел право плакать за всех...
Но если в Новороссийске или Геленджике я бываю раз -два в году, то каждый день, по пути на работу, проезжаю мимо Вечного огня, в центре города.
Здесь, на краю старого городского кладбища, почти у входа, находится могила моего второго деда. К ней, еще юношей, меня привела мама.
Заплетенная старым плющом проржавевшая, но добротная ограда, сделанная его другом, никакого надгробного камня, и только эмалированная металлическая табличка с именем, неровный ряд старого кирпича, которым выложен цветник. Таково скудное украшение последнего пристанища важного государственного чиновника и просто яркого человека, не копившего денег на черный день – моего деда Кузьмы. Я родился уже после его смерти и знаю его лишь по рассказам, фотографиям, выведенным каллиграфическим почерком – словно нарисованным, письмам с фронта, и еще по оставшимся после смерти не многочисленным холстам, художника-самоучки. На этой могиле мне тоже не стыдно плакать.
Сегодня другой, очень личный повод для слез. Видимо, непонятный многим,
неуклюжий, с точки зрения большой беды. Просто ОНА не понимает ЕГО.
Все неправильно в жизни, в любви, в работе. Ощущение, когда нет выхода из тупика, в который ты себя загнал. Точнее, выход в том, чтобы своих близких сделать чужими и никогда никого больше не делать близким. Стать законченным, бесчувственным эгоистом. Навсегда расстаться с самим собой.
Словно весь привычный мир рушится на глазах без надежды на возрождение. Велика ли, разница между тем, что родной человек не умер, а уехал в далекие страны или обиделся и пропал на десятилетия в бесконечных лабиринтах городских улиц? В любом случае, ты его потерял. Болезнь, тюрьма, война, просто ли жизнь разлучила, но разлучила и лишила. Как хочешь, пойми и прими потерю. Но слезы не будут спрашивать тебя... Пока молод – все-таки проще...
Я не плакал, когда судьба разлучала меня с Антониной, единственным близким тогда человечком, который был со мной там – в Берлине, который понимал меня, как себя. Я плакал о ней потом, спустя годы разлуки, когда писал стихи. Они всегда помогали мне принять неизбежное...
Я не плакал, десятилетие спустя – когда сжимал в объятиях Ольгу, перед тем как самолет навсегда унес ее в далекую Германию. Не плакал, хотя она стала огромной частью моей жизни за считанные месяцы. Слезы приходили одиночестве, потом...
Бесконечна моя благодарность судьбе, нежданно дарившей радость встреч, через многие годы, когда порой казалось, что все остается как прежде,
И тепло объятий было жарче любовной страсти. Пусть на миг, но наши слова звучали такими, же откровениями, как и прежде.
Мне говорят – это иллюзия, говорят, что я придаю слишком большой смысл сказанному мимоходом, сиюминутному заблуждению страсти, этикету и доли театральности... Но там был я, а не те, кто об этом говорит. Я один чувствую истинный смысл сказанного, и я один тому свидетель.
Теперь же, остановив автомобиль на площадке, я немного успокоился, достал ручку и стал писать. Строки рождались сами собой, из боли, которой отозвались в сердце ЕЁ грубые и циничные, брошенные сгоряча слова:
"Двое больных, друг другу не помогут! А, что? Что Вы можете? Поделиться спермой?!" Вот так! Ничего не убавить. Они не могли не родиться, эти строки:
* * *
День хмурится, день хмурится
В бездарности своей,
Спешит куда-то улица,
А я опять ничей.
За далью отчуждения
Встает другая даль,
Надежду на рождение
Развеяла печаль.
Звучат слова циничные:
"Зачем ты целовал?
На похоть неприличную
Зачем ты намекал?"
Коробят душу скверные,
Бездумные слова,
Когда-нибудь, наверное,
Поймешь, что не права.
Сто раз просил прощения,
Сто раз тебя прощу,
Отброшу все сомнения
И сердце отпущу.
Подумалось: "Надо было ответить. Очень просто и хлестко ответить...
Но не хватило ни времени, ни обиды – да и в дверь позвонили...
А может быть и хорошо, что не ответил...".
Парадокс в том, что за ее цинизмом есть слабый отблеск истины, и очевидно, что надо "делиться" с любимыми, а не метаться в поисках подходящей "самки" и удобного гнезда. Хотя, так часто надежды и заблуждения не дают нам ясного ответа, о том кто на самом деле близкий ...
По воле судьбы или по ее року, ни Оля, ни Антонина не нашли, в заманчивых далях, своей «лучшей партии», не обрели особого счастья и любви, даже полного материального благополучия... Подрастают, теперь, их полунемецкие дети без отцов, на сравнительно небольшие алименты. Впрочем, живут на реальные алименты, в отличии от сплошной нищей безотцовщины у нас, которая к тому же никого, кроме их матерей не угнетает... Как же там их детки? Не тяжела ли мамина чужбина, она же и их родина? Лирическое отступление? А куда без него деться?
За окном ночь, переходящая в нежно-розовый восход, невольно рождаются другие слова:
* * *
Над Россией вставали рассветы,
А за дымкой далеких земель
Крепко спали нерусские дети
Еще русских пока матерей.
Никогда осуждать их не стану,
Этот выбор, конечно, не прост.
И навеки душевные раны
Бередятся при виде берез.
Я-то знаю, что есть ностальгия,
И однажды ее испытал.
Не заменят восходы чужие
Край, в котором ты юность узнал.
Здесь остались родные им люди
И их первая в жизни любовь,
И о них никогда не забудет
Это сердце и общая кровь.
Я не верю, что кто-то вернется,
И в Отчизне не те времена.
Только в нас навсегда остается
Это небо и эта страна.
Имена забывая и лица,
Невозможно забыть о земле...
Теплым паром над полем клубится
День, пришедший на смену зиме.
Если в гости придется приехать,
Заглянув на часок в этот мир,
Не отыщет их память по вехам
Ни былого, ни тех, кто в нем был.
Все, увы, изменяется быстро,
Все стремительней день ото дня.
Снова в небе над пашнею чистой
Тучи черные из воронья.
Годы – расстояния, встречи – расставания, конечно не о сказанном ЕЙ моя боль.
Не в лично обиде дело. Боль от того, что не могу в жизни изменить.
Нет гармонии.
С обеих сторон, глухая самозащита и оборона без конца. Нужно принять решение,
за которое готов отвечать всегда.
Что же лукавить, сегодня, для принятия любого решения нужны деньги.
Нужны, чтобы исполнить взятые на себя обязательства, освободить немного
времени и решить, как жить дальше. Банальные,и пошлые деньги, которые, как назло, закончились, в том числе, потому, что так много хотелось сделать для всех, кто близок.
И потому, что делал годами, без расчета на чью-то благодарность, часто в ущерб себе, со слабой надеждой на простое понимание. Понимание, увы приходило не часто, но когда приходило – его невозможно было измерить. Ныне выбор не велик. Звоню тому кто, на мой взгляд, располагает средствами сегодня, кто по логике должен выручить, иначе, зачем столько времени было отдано и ему лично?
Андрей встретил в собственном ресторане. Здесь юное поколение веселилось от души. Короткие юбчонки – красивые девчонки. Не верю, что мозги у них длиннее юбок, но ищут свое место в жизни. Надо, однако, признать, многие здесь не столь стеснены в средствах и философией жизни не обременены вовсе.
Да и нравственность, того или иного заработка их не тревожит.
Гнетет, моралистика, подавляет, окончательно устарела!..
Меня тоже гнетет и давит– но другое... понимание, кто реально руководит страной, кто диктует решения, в чьих интересах, как этой новой властью без разбора оплевывается все что было раньше, без разбора. Отсюда и новые ценности – блуд, наркота, коррупция, казнокрадство, рэкет, бандитизм, мошенничество – все, что приносят не заработанные деньги...
Но, не будем вдаваться в очернительство.
Андрей прервал разговор с явно важными людьми – хороший признак, значит, еще нужен ему этот, уже седеющий, старомодный адвокат-идеалист,
чуть было не вырвалось вслух "карась-идеалист"....
Разговор не длинный.
– Деньги? Сколько? ... Найдем!
Еще слово за слово, другое.
– Помнишь, Николая, как уезжал в Москву, разводился, бежал без оглядки,
квартиру свою продавал... Крутой теперь парень. Успешно работает. Хороший бизнес. В месяц не меньше чем по двадцать – тридцать тысяч баксов* поднимает. И женился таки на Лене – той эффектной, высокой блондинке, которая у него здесь работала. Без стеснения за ним уехала и своего добилась. Теперь у них дочка подрастает.
Его отвлекли...
А ведь, правда, у Коли тогда было ах-вое положение, и пришел он за помощью ко мне, потому что не мог довериться другим. И с бедами своими справился. Сколько раз потом звал работать к себе, в Москву, не правда первый... Нет, не московский я житель – очень не люблю столицу, хотя поневоле, можно сказать из под палки уважаю ее кичливый, имперско-стяжательский дух...
За минуту до этого я еще не знал, что лечу в Москву.
Может быть там есть ответ, и там есть свежее решение?
Организация нового дела, избавление от финансовых и личных проблем.
Время, расстояние и конкретное дело лечит.
Самолетом!
Потому что поезда и его размеренной нудности не выдержу морально.
Каждое утро в горле комок, работа остановилась, мысли не могут оторваться он НЕЁ, от одной НЕЁ... Непонимание и от отчаяние. Не помогли мне попытки отвлечься, поездка в полном одиночестве на море, взгляд "чужими глазами", порывы уйти с головой в работу... Да, можно, конечно, абстрактно анализировать психологические особенности, установки, субъективный опыт другого человека, пытаться примерить себя с объективными обстоятельствами? Но, все равно нет ответа на простой и липкий вопрос: "Почему"?
Почему, собственно говоря, она не может "броситься мне на шею"?
Почему не может быть просто внимательнее и теплее?
Что так напрягает? Или напрягает меня?
Что формально можно поставить Ей в вину? Ничего! Зато мне – все!
Договорился...
* * *
Так случилось. Да, просто случилось!
Нас свела роковая судьба,
Ей коварство такое не снилось,
Знать не знала об этом она!
А когда ощутила невольно,
Как бездушно смогла поступить,
Очень больно ей стало, так больно,
Не смогла даже шаг отступить!
Что ни делай теперь, нет забвенья.
Есть борьба за себя и с собой,
Ни мгновения на расслабленье,
Ни мгновенья на сладкий покой.
Я повторю эти строки. Повторю все, до одной, позже. Что это за напасть? Какое-то лермонтовское*: "Я не достоин, может быть, твоей любви:
Не мне судить"?
Как понять, как пережить?
Улетаю в Москву немедленно! Твердо решил. Завтра же.
Глава 2. Улица имени Сталина
Как говорится: «День да ночь – сутки прочь!» Пора действовать. Вот и жена, знающая меня как облупленного, понимания неизбежности поездки, помогает в выборе дорожных покупок. Столько лет мы вместе, что, кажется, можем обойтись без слов, без объяснений и без упреков. Но, оказывается, не можем! Это семейная жизнь, со своими радостями и тяготами, которая, сама требует отдельной повести или скорее большого романа. Не хочу здесь о ней.
Виновница происходящего, незримо присутствующая в сознании каждый миг, скорее, понимает, чем нет. К откровенному разговору не готова.
Тем тяжелее думать об этом, ведь ОНА – постоянный, безжалостный оппонент, не дающий права на снисхождение. Как сотни упреков это молчание.
Это немое: "Любишь – делай выбор. "Жонка" там или еще что мешает, то дело третье! Выбирай, "мужик". Выбирай.
Но, не в чувстве вины мое настоящее беспокойство.
Оно в том, что я не в силах терпеть ЕЁ боль, депрессию, тихую истерику.
Именно это больнее всего для меня. Хотя, возможно заблуждаюсь, ошибаюсь
в оценке переживаний другого, переношу свое отношение и фантазирую...
Кто знает, что в действительности происходит в это, другой душе?
Кто знает, как "надо любить", как любят другие? Всегда ли любовь благо?
А безответная любовь – благо? Беда это или нет?
* * *
Ты красивая. Да, красивая!
И не дать того и не взять.
Жаль, любовь моя несчастливая,
Мне никак тебя не понять!
Сердце борется с лютым холодом,
Обжигаясь о каменный лед.
Оно ищет для ссоры повода
И, конечно, его найдет.
Но душа не сдается, мятежная,
Путь к тебе проложив в мечтах,
Она верит, что губы нежные
Не привиделись мне во снах,
Что слова твои и объятия
Не хмельной головы дурман,
Что я нужен тебе, без изъятия,
И такой, как вечностью дан!
Спор отчаянный, в упоении,
Беспрерывно они ведут,
Без надежды на примирение,
Избавленья от этих пут!
Но никто не владеет истиной...
Ты заложница тех же догм,
Лишь нечасто бываешь искренной.
Вот и вывод. И весь итог.
На словах ОНА считает, что я все запутываю и усложняю? Может быть.
Но, я только хочу ответить на главные вопросы, понять и не мучатся бесцельно долгие годы.
Мотаюсь в сборах, спешу перед отъездом. Ба! Это опять сама судьба идет навстречу. Стройная, грациозная, как балерина, да и правда, занималась в балетной школе...
– Здравствуй, моя хорошая! Жаль, что очень спешу. Ждет деловой, очень важный, занятый человек... И вопрос неотложный. Уже ждет... Жаль.
Билеты? – увидела их на автомобильном сидении.
Билеты я уже купил.
Все должно быть хорошо – я уверен!
Ночь перед отлетом в Москву почему-то полна совсем далеких воспоминаний. Воспоминаний о первой поездке в столицу. Шел 1988 год. Как сотрудник спецслужбы, с первого дня работы я твердо знал, что, давая подписку о неразглашении сведений составляющих государственную тайну, закрыл себе путь для выезда за пределы СССР. Разве что меня партия призовет – ну, да я беспартийный!
Вышло все иначе. Перестройка*, новые веяния, подходы и катаклизмы...
Восемь лет службы без выходных и праздников, фактически без отпусков – разве что летом неделя отгула для того, чтобы порадовать семью и отвезти детей на море. Все это давно затянуло как болотная трясина, погрузило в сплошную рутину, в ощущение бесконечности и непреодолимости препятствий на пути. Годы слились в один большой день дежурства и борьбы. Жена свыклась с моим постоянным отсутствием, недостатком внимания, монотонностью и убогостью быта. Но вдруг... Замполит* зашел в кабинет к моему начальнику в тот самый момент, когда я уже собирался уходить, доложив последние агентурные данные* по нашумевшему делу. Он начал, что говорится, с места – в карьер:
– До завтра необходимо представить в МВД СССР список отличившихся молодых сотрудников для поощрения туристической поездкой в ГДР "Поездом дружбы"* для обмена так сказать опытом.
Отличившимся меня вряд ли посчитают – подумал я. Однако шеф неожиданно выпалил:
– Пиши его! Ты же согласен? – спросил он, посмотрев на меня.
Как же я мог отказаться от поездки в Германию, о которой столько слышал от отца да и от других? Как я мог не поехать и не посмотреть на "витрину социализма" и по уровню жизни почти западную страну ?
Все понеслось как бешеный круговорот...
Паспорт, анкеты, дорожный чек и специально сшитый по случаю, под заказ, костюм.
В зале, где нашу группу инструктировали и выдавали документы, все веселились в ожидании скорого пути. Вызывали по одному.
– Сокол Сергей.
– Неделин Иван.
– Соловьева Антонина...
При последних словах легкий смешок пролетел по залу, так как прозвучала фамилия начальника самой засекреченной, "залегендированной" из наших служб. Даже для оперативных сотрудников это – разведка. Неужели дочка?
К столу подошла стройная женщина среднего роста, очень элегантная, внешне сильно похожая на диктора Центрального телевидения и блистательную актрису единственной роли – Татьяну Веденееву*. Ей около тридцати.
Что-то особенно привлекательное обратило мое внимание. Сейчас я просто бы сказал, что она излучала свет женщины, находящейся "в активном жизненном поиске", позитивная энергия самой жизни чувствовалась в каждом ее движении.
Железнодорожный вокзал. Группа от Кубани – это человек сорок. Прощания.
Глазами невольно ищу мою Веденееву.
Вот и заполнились вагоны, за окнами поплыли знакомые улицы и дома.
Поезд до Москвы идет медленно, знакомства в вагонах, традиционный звон бокалов и нескромные анекдоты. Как обычно, на меня навесили роль некоего старосты или старшего по вагону. От полного безделья мужская часть нашего оторвавшегося населения уже заканчивала не первую бутылку «крепкой», но я, как человек, не питающий страсти к спиртному, невольно присоединился к компании замполита и старшего нашей делегации – которому, ясно, пить горькую не по должности. В окружении трех очень симпатичных спутниц он разместился в одном из купе. Видимо, несложно догадаться, приглянувшаяся незнакомка среди них.
Шла незамысловатая, предложенная кем-то, наверняка ей самой вагонная игра.
Кто-нибудь называл любой предмет, и все угадывали, на кого из присутствующих
он похож. Подошел черед Антонины – она лукаво посмотрела на меня, повернув
голову в сторону замполита спросила: "Бокал с вином"?
На миг в ее глазах, почувствовалась, какая-то тонкая грусть...
Я угадал:
– Это ты!
Ближе к полночи мы вдвоем стояли в проходе вагона, возле окна, за которым мелькали утопающие в ночном сумраке километры, и рассказывали друг другу о себе. Она – учитель немецкого, из Геленджика. Получила второе высшее образование, так как институт культуры не дал реальной профессии.
По молодости, и по горячности поспешила развестись с мужем через год после рождения дочери – Машеньки. Дело банальное. Случайно "застукала" его ухаживающим за другой женщиной. Что там было – неизвестно, но очень обиделась. Родители и ее сестра живут далеко. Идут годы. Школа – дом...
Рядом нет ни одного действительно близкого человека. Не сдается и верит в свою заветную звезду.
Транзитная остановка – Москва, прошла незамеченной, за размещением, суетой встречи областных делегаций с руководством МВД СССР. Наступил вечер перед отъездом в Берлин. Из всех доступных развлечений просто погулял по широким улицам столицы и лег пораньше – выспаться.
Теперь нас целый международный поезд, сотни и сотни. Бесконечная вереница вагонов.
Вот уже и Брест, Белоруссия. Перестановка вагонов на узкую европейскую колею*. Никакого таможенного контроля, простой осмотр поезда, проверка документов. Вот что значит – литерный поезд! Не сомневаюсь – невидимая оперативная работа была проведена на уровне.
Бегом мелькнула дежурка вокзальной милиции, в которой по просьбе замполита мной поставлены штампы в командировочные удостоверения на весь вагон, зал автоматических камер хранения, где оставлены вещи неподлежащие вывозу, о чем было объявлено.
Опять за окном ночь. Все происходит словно в тщательно поставленном игровом фильме. Вагоны медленно проплывают мимо полосатого пограничного столба с гербом СССР, у которого, выхваченный тусклым пучком света, замер часовой с карабином на плече. Затем мелькают пролеты моста, и вот уже другой, такой же полосатый столб на левом берегу реки и их, польский часовой. Все кажется нереальным.
Сквозь ночь я пристально всматриваюсь в эти земли. Что? Что в них иного? Смотрю долго и внимательно. Думаю о прожитом, о встретившейся в пути красивой и умной женщине, о том, что еще ждет нас в жизни, что еще предстоит увидеть и пережить каждому...
Уже смолкли разговоры и шум в купе. Уснули, пожалуй, все. Небо начинало постепенно светлеть. И тогда, мне показалось, я понял главное. Пшеница, посеянная под самое железнодорожное полотно, сараи сложенные на века из камня, аккуратно подметенные перроны, убранные улицы, автоматические двери вокзалов, таблички... Здесь так мало земли и так много людей, что сосед от соседа живет на расстоянии вытянутой руки. События происходят в сотни раз быстрее. Даже слух проносится из уст в уста от французского до нашего Бреста за считанные часы. Веками приходится тесниться, ограничивать себя в ресурсах так и невольно становишься расчетливым индивидуалистом, перенимаешь у соседей экономный и рациональный быт, самые меркантильные привычки, и одновременно знания, опыт и терпимость всей Европы.
