Текст книги "New-Пигмалионъ"

Автор книги: Andrew Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

4.

Агаша приехала забрать вещи.

Натаха – та вся была прямо сама не своя – ее так и распирало от гордости и радости за то, что она без пяти минут звезда.

– Знаешь, а мы завтра едем на пленэр, делать первый прогон съемок, – не выдержала, похвасталась Натаха, покуда Агаша высвобождала в шкафу полки от своих тряпок и тряпочек, набивая ими две большие спортивные сумки.

Натаха сидела на подоконнике в вечных своих черном лифчике, колготках с тапочками и белой не застегнутой мужской рубахе, оставшейся ей здесь от какого-то залетного визитера, да так и прижившейся на узких натахиных плечиках.

– Представляешь, я уже завтра сниматься буду, Джон с Борисом будут показывать, как перед камерами ходить, и все такое, это же наука целая, ты ж понимаешь…

– Я понимаю, – соглашалась Агаша, утрамбовывая содержимое сумок, чтобы влезли еще и косметичка и пакет с зубной пастой, щетками, шампунями и мочалкой и ее фен, который Натахе она оставлять никак не собиралась, – а показывать то вас по какому все-таки каналу то будут?

Это было самым больным местом Натахи.

Она вздохнула и принялась пояснять, – понимаешь, Джон сказал, что сначала делается производство программы, она снимается и монтируется, как кино.

Понимаешь? А потом он уже продает готовый продукт той телекомпании, тому каналу, который захочет это шоу купить.

– А как же этот ваш интерактив? – усомнилась Агаша – Что? – не поняла Натаха – Ну это, когда зрители как бы звонят и голосуют, этого убрать, эту заменить, победил этот, а этого выгнать с шоу, как же это делается?

– А-а-а, это! Ну, это же все туфта, программа то заранее снята, а подсчет голосов телезрителей, кто его проверит! Зрителя то всегда дурачат…

– Смотри сама не попади в дурацкую историю, – подытожила Агаша с трудом застегивая сумку, – смотри как бы тебя саму не одурачили. Этот твой Джон.

Глава 4
1.

А Джон.

Он всегда хотел быть Джоном Малковичем.

Но пока у него ничего не получалось.

Хороших понтов было предостаточно, а денег и хороших связей – явно недоставало. .

Правда в голове роились идеи и грудь распирало от здоровой наглости, но этого все равно не хватало для того, чтобы стать Джоном Малковичем…

Здесь на Москве и в Останкино в особенности – одних полу-криминальных идей как быстро разбогатеть, и той здоровой наглости, что на Западе именуется eager to live, а в науке обозначается как "либидо", было мало. На старой доброй Москве в почете всегда были связи, зачастую замешанные на кровных узах. А Джон не сподобился быть чьим бы то ни было порфирогенетным отпрыском, как не сподобился и жениться на какой-нибудь порфирогенеточке в тот короткий отрезок студенческого времени, когда царствующие особы – министры или на худой конец их замы – не могут уследить за всеми похождениями своих дочек… чем и пользуются порою пронырливые студенты, приехавшие в МГУ из глухих провинций.

Дело в том, что Джон и в университете то не учился, поэтому – где ему было министерскую дочку отловить? Разве что в казино или на ипподроме? Но туда дочки министров стаями не залетали..

Вот и шнырял Джон по Останкино со своими гениальными идеями. И все его вроде бы знали и все с ним здоровались, и пропуск в Останкино у него был постоянный…

Но не воспринимали Джона здесь всерьез.

Ни Эрнст, ни Добродеев.

Одно время от отчаяния добиться славы, был у Джона замысел – сделать риэлити шоу с реальным убийством и продать его на Запад на кабельный канал. Или другая идея – сделать тоже самое, но с изнасилованиями.

И тоже продать.

В принципе, пацаны, связанные с серьезной братвой, даже денег на такое кино обещали дать.

Но все равно, это было не то.

С таким кино, может быть и можно было бы разбогатеть, но стать знаменитым, влиться в тусовку, стать для Останкинских в доску своим – с таким кино было нельзя.

И вот всеже выкристаллизовалась идея.

Родилась идея в светлой голове.

Такое видео, как он теперь собирался делать – можно было продать минимум за десять миллионов. И еще столько же – заработать на спонсорской рекламе.

А заодно – по его Джона рабочей теории попутного заработка – Джон подумал, что если создать риэлити шоу в виде публичного дома, то можно: "а" – заводить полезные знакомства, обслуживая полезных людей, "б" – зарабатывать хорошие живые наличные деньги на поддержание своего бизнеса, "в" – собирать компромат на известных посетителей телеборделя, и, наконец. "г" – создать-таки то искомое шоу, на котором он станет знаменитым…

Идея была хороша.

Она манила мечтами в светлую даль чистой зелено-голубой воды лагун коралловых рифов.

Она звала, она будоражила душу.

Я буду Джоном Малковичем, говорил себе Джон.

И все они еще будут считать за честь, пять минут постоять возле меня на ежегодной тусовке академиков теффи или пять минут посидеть со мною в баре Меркьюри – центра, когда вся тусовка соберется на очередной юбилей какого-нибудь деятеля, типа Лазуткина или Сосковца.

Вы все еще запомните меня, как нового Джона Малковича.

2.

Розе не хотелось переезжать к Натахе.

Зачем связывать свою свободу?

И вообще – красивой современной и ищущей девушке надо жить стильно и в центре, а не в заурядной новогиреевской халупе.

Свяжешься из экономии с компаньонкой, а хорошего папика упустишь.

Уважающий себя бизнесмен разве поедет в гости к девушке в такой район, где и машину на ночь во дворе страшно оставить, не говоря уже о самой квартирке – живопырке, где для отдыха со вкусом нет ни джакузи, ни плазменного экрана в пол-стены, ни бара, ни мебели – ничего нет, кроме низких потолков и дешевых выцветших обоев.

Да и компаньонка – ее то куда денешь, если какой папик сгорая от страсти вдруг и согласится поехать в блочную хрущевку?

Нет, не хотела Роза переезжать к Натахе, к этой простушке.

Но Джон уже два месяца как не давал ей денег, а о том, чтобы снять приличную квартирку в центре, как им обоим мечталось пол-года назад, когда они только познакомились и две недели словно очумелые не вылезали из постели, о том, чтобы снять ей квартиру в центре с джакузи и итальянской мебелью, речи не было.

Джон так ей и сказал – поможешь мне провернуть это дельце с риэлити шоу, будешь себя правильно вести, получишь триста тысяч.

Роза не дура, деньги считать уже научилась.

Что на Москве триста тысяч?

Скромная двухкомнатная квартира, да и то без особенного ремонта.

И на машину приличную не останется даже.

А о машине Роза мечтала.

О желтом порше или об апельсиново-оранжевом двухместном кабриолете.

Повязать потом желтую косыночку надеть большие солцезащитные очки и поехать к себе в Богульму.

Ха-ха!

До Богульмы порш не доедет.

Подвеска развалится от тамошних русско-татарских дорог.

По радио передавали смешную песенку.

С каким-то скрытым подтекстом.

Девушка пела о том, что ей с ее любимым, когда они загорали в лоджии, вдруг захотелось какао…

И в этом припеве, какао-о-о, какао-о-о, сквозил какой то скрытый подтекст.

Не какало они с любимым захотели, а чего-то другого.

Роза сделала радио погромче и принялась делать упражнения.

Ее учительница физкультуры – там в далекой теперь Богульме – Гульнара Шариповна Алиуллина всегда говорила ей, – Роза, занимайся. Ты можешь стать гимнасткой, у тебя растяжка, у тебя пластика, у тебя фигура.

Потом Гульнара Шариповна вздыхала и говорила, – ну, хоть растягивайся, тянись, в шпагаты садись, мужчинам нравятся гибкие женщины.

Да, Роза это давно поняла. Оценила советы Гульнары Шариповны.

Села в поперечный шпагат, потянулась губами к левой ножке, потом к правой ножке, спинку потянула, прямо вперед наклонилась.

Затенькал мобильный.

– Алё!

Звонила Натаха – эта ее новая знакомая, очередная жертва Джона.

– Что? К тебе переезжать? Не, не буду… Что? Соседка уехала? Ну и что, что уехала? Нет, я пока здесь останусь, все равно мы скоро на съемках поселимся, на целых три месяца, так что, одна там пока поживи.

Роза пробовала быть с женщинами.

Не то, чтобы ее тянуло к этому, но это было во-первых модно, и надо было это обязательно попробовать, как кокаин… Как же, жить на Москве, ходить в ночные клубы и ни разу не втянуть, не вдохнуть в себя дорожку из мелких белых кристалликов!

А во-вторых, бывало так скучно порою, так одиноко…

А мужчины зачастую оказывались такими гадкими…

Но если и быть с женщинами, то непременно с породистыми.

А с такой, как эта Натаха – лучше тогда со свечкой или с вибратором из секс-шопа.

Роза перестала тянуться и пошла в ванную.

За неимением джакузи, плескаться приходилось в обычном – демократически – тесненьком бело-голубом эмалевом пространстве миниатюрной домашней акватории.

Напустила пены, шампуней, бросила морской соли.

Чтобы кожица ее смуглая стала чуть-чуть соленой, как будто Роза из самого моря вышла.

В Богульме моря не было.

Да и ванны у них в доме тоже не было.

В баню городскую с бабушкой ходили по четвергам.

Первый раз она трахнулась в девятом классе.

Когда они ездили с классом в Казань.

Это на каникулах было и по какому-то договору, учителя устроили так, что из экономии жили не в гостинице, а в школе. Причем, все спали в спортивном зале, прямо на физкультурных матах.

В одной половине зала мальчики, в другой половине – девочки.

Наиль тогда приполз к ней среди ночи, принялся тискать, гладить, целовать.

И так раззадорил ее, так довел, что не в силах она была отказать.

Да и нравился ей Наиль – сильный, наглый, нахальный, смелый.

Кстати, не поступил потом в Казанский университет на юридическое, денег у родителей не хватило. Вернулся, говорят в Богульму, пошел автомехаником на сервисную станцию "Лада-жигули"…

А Роза вот тоже – никуда не поступила.

Уехала на Москву.

Залегла в ванночку, вытянула ножки, погрузилась по самую шейку…

Ах, а как бы было бы хорошо разбогатеть!

А как она может разбогатеть?

Найти себе состоятельного мужчину – мусульманина?

Здесь на Москве много таких – и чеченцев, и татар.

И те, кто здесь давно, те уже не особо смотрят на всякие религиозные условности.

Это только бабушка Каримэ ей все нашептывала, мол надо мужу невинной девой достаться.

А кстати, бабушка Каримэ очень дружила с бабушкой Наиля и вообще со всей их семьей.

И все говорила Розе, выходи за Наиля, он хороший, и семья у них хорошая.

Ну…

И вышла бы за Наиля.

Жила бы с его родителями в частном доме без горячей воды, без ванной с туалетом на улице.

Вот счастье то!

А Роза теперь точно знала, что счастья без денег и без комфортной жизни – не бывает.

3.

Когда Ирма Вальберс была еще школьницей в старших классах, она по три раза в неделю ходила в бассейн.

Тогда, в те с одной стороны уже далекие, а с другой стороны еще и не столь стародавние времена, она ездила в бассейн на метро до Динамо, а оттуда на трамвае до ЦСКА, и ничего такого особенного для себя в этом не видела.

Ирма, кстати говоря, и в бассейн Москва, что на Кропоткинской – тоже ходила частенько.

А ведь теперь там, на месте бассейна – Храм Христа Спасителя.

Это она к чему вдруг вспомнила?

Да к тому, что теперь она плавала в бассейне каждый день.

По часу.

И никуда при этом ей ездить было уже не надо.

Потому что двадцатиметровый бассейн был теперь в доме ее нынешнего гражданского мужа.

Вот как жизнь изменилась.

А ведь и тогда, когда она была школьницей, ее семью по московским меркам никак нельзя было отнести к числу бедных. Наоборот, ее отец – Генрих Вальберс был высокопоставленным чиновником, работал в ЦК партии в отделе, находившемся в ведении Арвида Яновича Пельше.

Жили Вальберс в Москве, но в Латвии имели и Рижскую квартиру и домик на взморье, в районе Гарциемс.

Каждое лето юная москвичка Ирма Генриховна ездила в Ригу, где резвилась с соотечественницами на нежном песочке тонкого помола, омываемом волнами Рижского залива. Но всегда чувствовала себя москвичкой. На родном говорила через пень-колода, зная может всего пять десятков слов, "майза, да пиенс", как подшучивал над нею папа – член бюро республиканского ЦК.

Подрастающей Ирме, поступившей уже в университет (естественно, Московский – какой же еще!) было всегда приятно, что в Москве ее все воспринимали как немножечко иностранку. В этом был какой-то особенный ее шарм.

Но когда Латвия отделилась, когда там перестали почитать коммунистов, выяснилось, что ехать на иностранную родину ей с папой совершенно не след. Потому как папу местные новые латвийские власти вообще хотели теперь отдать чуть ли не под суд за так называемый коллоборционизм. Ирма пару раз ездила в Гарциемс, но от поездок этих только пришла в расстройство и теперь предпочитала ездить отдыхать на Мальдивы и в Тайланд.

Так вот…

К чему Ирма все это вспомнила?

А к тому, что даже во время папиной службы в ЦК партии на Старой площади, Ирма дома бассейна не имела, и в бассейн ездила на метро.

А теперь у ее гражданского мужа – члена правления Алекс-Груп и свой бассейн и такой выводок автомобилей, что Ирма вообще напрочь забыла, как внутри выглядит московское метро. Ее теперь спроси – сколько стоит жетон? Или вообще – а есть ли в природе жетоны, или в метро пускают по магнитным карточкам? Ирма бы и не ответила.

Папу, кстати говоря, Игорь – так звали гражданского мужа Ирмы, папу Игорь взял к себе в банк советником в отдел внешних связей. У папы в Прибалтике такие обширные связи остались, что ими грех было не пользоваться! Генрих Карлович жил все в той же це-ковской сталинской квартире на Кутузовском проспекте, где и раньше. Только ездил теперь на работу не в черной "волге", а в темно-синей ауди с блатными номерами типа "флаг", за которые банк Игоря дал гаишникам такие деньги, на какие иной простой москвич из района Текстильщиков мог бы безбедно жить год, а то и два.

– Хорошо поплавала? – спросил Игорь, целуя жену.

– Отлично, – ответила Ирма, присаживаясь за стол – Как дела на телевидении? – поинтересовался Игорь.

Он вообще всегда живо интересовался ее делами. Так что зря говорят, будто финансисты это зачерствелые сухари без сердца в груди – Зарайский обещает, что осенью запустит мое новое шоу, а пока так, реклама и немного на радио "Москва-сити".

Она теперь иногда вдруг начинала говорить с сильным прибалтийским акцентом, хотя в школе и в университете всегда говорила на чистом московском диалекте с классическим его "аканием".

Так.

Послушалась совета директора программ одной эф-эм радиостанции, что в таком акценте будет особый имиджевый блеск, стала говорить, закашивая под прибалтку, да и стала потом привыкать. И вот теперь дома с мужем с акцентом говорить вдруг начала. Папа бы на это усмехнулся бы и сказал – "майза-пиенс"*.

Сноска – Майза и пиенс* – (maiza, piens) хлеб и молоко (лат) Звонил Зарайский.

Игорь умница и молодец.

Никогда – по крайней мере внешне, никогда не проявлял и тени какой-либо ревности.

Потому как настоящий, уверенный в себе мужчина не станет дергаться по поводу каких-либо сомнений относительно верности чувств своей жены.

Ирма это знала и позволяла мужчинам открыто звонить ей домой.

Тем более, что если Игорю было бы надо, он бы и ее мобильные номера прослушивал бы с легкостью.

Зарайский сказал, что надо бы подъехать в Останкино, перетереть кое чего и заодно засвидетельствовать главному.

– Я тебя могу подбросить до телевидения, – сказал Игорь, заканчивая завтрак.

– Не надо, я на своей доеду, тем более, что мне потом еще по Москве надо будет туда – сюда в пару мест.

Игорь даже не стал уточнять, что это за места, и к кому в гости она собирается после рандеву с Зарайским.

Совершенно не ревнует, – отметила про себя Ирма.

Они с Игорем познакомились пять лет назад, когда Ирма была на пике своей популярности с ее телешоу на Эн-Ти-Ви-Ар.

Познакомились на Балчуге.

Там пи-арщики Игоря организовали годовщину его Алекс-группы.

Ну, имениннику Игорю сам Бог велел пригласить на танец самую-самую интересную даму вечеринки.

На ней было красное платье от Кардэна, не прет-апортэ, как на некоторых, а оригинальное из Парижа, купленное ей ныне покойным Володей Мигуновым – продюсером ее шоу, потом после разгона правительством команды Эн-Ти-Ви-Ар, перешедшего на канал Норма-Ти-Ви и трагически погибшего год назад. Ирма очень-очень переживала потерю.

Но тогда…

Тогда в тот вечер она была изюминкой бала, а Игорь – был соответственно – принцем, который ну никак не мог миновать если не жестокого аргентинского танго, начавшего, благодаря Шварцнеггеру входить в столичную моду, как некогда вошел в нее ельцинский теннис, то уж обязательного топтания на месте обнявшись, что в студенческие времена они называли танцем-обжиманцем.

Гремел благородным мельхиором джазовый биг-бэнд.

Ее представили Игорю.

Как раз это был Володя Мигунов, кто подвел Ирму к Игорю.

Тот сказал ей пару дежурных комплиментов, де – видел вас по телевизору, восхищен и так далее, а она вдруг, посчитав, что в таком красивом платье ей многое в такой вечер дозволено, взяла пальчиками кисть Игоревой руки и потянула его танцевать.

С вечеринки они уехали вместе.

И вот уже пять лет.

Пять лет без двух месяцев.

Уже разогнали ту ее команду Эн-Ти-Ви-Ар и закрыли то ее шикарное телешоу. И нет уже ее продюсера Володи Мигунова. Но Ирму помнят. Не забыли и вот Зарайский уже нашел богатых спонсоров под новый проект.

Зарайскому конечно далеко до Володи Мигунова.

Но все же он пробивной.

С ним можно работать.

– Может мне вмешаться? – спросил Игорь, – я могу Гресину слово замолвить, у меня с ним на этой неделе как раз встреча намечена.

– Ну зачем главного нервировать? – усомнилась Ирма, – через министров на главного нажимать можно тогда, когда дело не идет, а у нас с Зарайским все на мази.

– Ну дай вам Бог, – вздохнув, сказал Игорь, – но ты сама говорила, что Дюрыгин ваш конкурент, и что ваш главный еще не решил.

– У Дюрыгина нет ведущей, – ответила Ирма, – такой ведущей как я, и вообще, хоть и велика Москва, а ведущих моего класса раз-два и обчелся и все уже при деле, кто на первом канале, кто на втором…

– Ну, расхвасталась, – махнул рукою Игорь.

Он уже уходил.

Внизу в холле его дожидались референт Юра Бронштейн и начальник охраны Дима.

– Так не поедешь со мной? – с лестницы крикнул Игорь.

– Нет, езжайте, я сама, – ответила Ирма.

4.

– Понимаешь, – заглядывая Агаше в глаза, говорил Дюрыгин, – на Москве ведущих с ядерно-атомной харизмой раз-два и обчелся. А без ведущей – ни одно самое распрекрасно задуманное шоу не покатит.

– Понимаю, – сглатывая слюну, кивала Агаша.

Но на самом деле она до конца не все понимала.

Не понимала главного.

Этот сказочно богатый из иного мира из иной цивилизации дяденька – он ее взял для чего?

Неужели не для того, чтобы трахать ее молоденькую, как это всегда было в том грязном мире, где она вертелась-крутилась свои девятнадцать с половиною лет.

Это непонимание – зачем и почему ее берут в иной блистательный мир – было сродни тому непониманию героев научно-фантастических романов, зачем пилоты летающих тарелок с марса и альфа-центавры похищают нас землян? Затем, чтобы вживлять в мозг электроды? Чтобы пить нашу кровь? Чтобы инплантировать в матку земной девушке свои эмбрионы? Чтобы забирать донорские органы – печень, мозг???

Агаша не верила и не понимала.

Или в другом порядке – не понимала и не верила.

Зачем он подобрал ее на городской помойке – этот блистательный небожитель?

Вот если бы ее позвал к себе в свою дорогую машину старый потный азербайджанец с полным ртом золотых зубов – тогда Агаше было бы понятно, чего от нее хотят.

А тут…

Но Дюрыгин терпеливо объяснял.

– Нету на Москве классных ведущих, это тебе понятно?

– Да.

– А Новые шоу делать надо?

– Надо…

– Но ведь телеведущие откуда-то ведь берутся, верно ведь?

– Верно.

– Так почему не попробовать сделать новую из тебя?

– Ну, я не знаю…

Дюрыгин глядел ей в глаза и она смущалась этого взгляда.

А про себя вдруг подумала, вспомнив булгаковского пса Шарикова, – ну, свезло мне, свезло…определенно бабка моя согрешила с водолазом… Зачем он взял именно меня? Вон у него какая красивая женщина с ним была, которой дурно в кафе сделалось… И фигура, и лицо, и вкус…

– Для начала я тебя прокатаю в массовках на тех программах, где смогу договориться с продюсерами, – сказал Дюрыгин, – надо, чтобы ты пообвыклась с камерой, светом, понимаешь?

– Понимаю, – кивала Агаша.

А недоверчивое девичье сердечко – противоречиво твердило – не понимаю, не понимаю.

Не понимаю зачем.

Зачем все это?

Если б он захотел ее оттрахать – сказал бы просто, мол давай, я так хочу.

И она бы пошла с ним.

Но он не предлагал.

Странно.

А чего в ней еще хорошего, кроме молодого тела? Чего в ней такого ценного еще, чтобы с ней возиться?

Но Дюрыгин не объяснял всего до конца, потому как сам во-первых еще сомневался, а во-вторых не хотел смазать, сглазить, сбить самой Агаше прицел. Она не должна знать, что она Элиза Дулитл, а он ее Пигмалион.

Иначе – она не сможет.