Текст книги "Идеальная копия: второе творение"

Автор книги: Андреас Эшбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Глава 15

Приход полиции недвусмысленно подтвердил: преступление в столице имело совсем иное значение, чем в сельской области Шварцвальда. Четыре мужчины, которые вошли в кухню, осмотревшись по сторонам, как будто опасались, что их заманили в ловушку, носили на поясах внушительное оружие, а на груди рации и были скорее похожи на борцов спецназа по освобождению заложников, чем на обычных уличных полицейских, у которых спрашиваешь дорогу. У этих полицейских никто никогда не стал бы спрашивать дорогу, а обогнул бы их подобру-поздорову и купил бы себе план города.

Вперед выступил рябой широкоплечий мужчина в черной кожаной куртке, распространяющий вокруг себя сильный запах табака. Рядом с ним выступал довольно молодой, щегольски одетый человек, который выглядел так, как будто в выборе своего гардероба ориентировался прежде всего на классические телевизионные детективы.

– Меня зовут Нольтинг, – сказал рябой и оглянулся кругом с такой неторопливостью, как будто в его распоряжении было все время мира. – Собственно, я ожидал видеть здесь молодого господина Ведеберга, о котором шла речь по телефону сегодня днем.

– Он ненадолго вышел, – быстро сказала Све-ня. – Сейчас вернется.

– Вот как. Ну хорошо, – его взгляд остановился на отце Вольфганга, – доктор Ведеберг, если я не ошибаюсь? Вы отец?

– Я обязан отвечать вам?

– Пока еще нет, – уступил комиссар, – но это произведет на нас лучшее впечатление. – Он безрадостно рассмеялся. – В любом случае это был риторический вопрос. Нам все равно пришлось бы познакомиться в ближайшие дни. Я, собственно, веду дело Азнара и вчера получил папки с деталями одного генетического расследования, которое в вашем городе провели, хм, скажем так, не по всем правилам.

Доктор Ведеберг поднялся во весь свой впечатляющий рост.

– Есть ли у вас готовое обвинение против меня? – мрачно спросил он.

– Нет.

– Хорошо. Тогда мы уходим. Пошли, Юлия.

По едва заметному жесту Нольтинга двое полицейских перегородили им выход в открытые кухонные двери.

– Боюсь, я не могу вам этого позволить.

– Но вы не имеете права меня здесь задерживать.

– Здесь вы ошибаетесь, господин Ведеберг. Я могу вас задержать. И именно это я сейчас и делаю.

– На каком основании?

– Прежде всего, потому, что у меня есть все основания опасаться, что вы скроетесь от суда и следствия. Если я сейчас отпущу вас, завтра утром мне придется искать вас по всей Европе.

– Это абсурд. Я безупречный гражданин, главный врач солидной клиники…

– Для меня вы прежде всего мастер игры в прятки. Я только что потратил не менее часа, пытаясь понять, как вам удалось скрыть тот факт, что у вас был сын по имени Иоганнес, который прожил здесь, в Берлине, не менее четырнадцати лет, ходил в школу и тому подобное, не только от прессы, но и от большинства государственных учреждении, и я должен признать, что до сих пор не смог восстановить эту картину целиком. Мое уважение, доктор Ведеберг.

– Глупости. Я абсолютно ничего не скрывал. Не можете же вы заставить меня отвечать за то, что немецкие чиновники плохо работают.

– Никто в Ширнтале даже не подозревает, что у вас когда-то уже был сын. Вы сами не находите это крайне удивительным?

– Мы очень любили Иоганнеса и потеряли его при ужасающих обстоятельствах. Нет ничего удивительного в том, что в такой ситуации мы попытались начать все сначала.

В эту секунду в прихожей внизу открылась дверь и появился Вольфганг. Он вошел в кухню, погруженный в свои мысли так глубоко, что казалось, и не заметил присутствия полицейских, и поставил телефон обратно на базовую станцию.

– Вольфганг Ведеберг? – спросил комиссар.

– Да, – сказал Вольфганг так, как будто очнулся от сна.

– Я комиссар Нольтинг. Мы проверили информацию о вашем брате. Все верно.

Вольфганг слабо кивнул.

– Тогда перейдем к генетическому анализу, я так полагаю?

– Если ты готов, – сказал мужчина в кожаной куртке.

– Да, – сказал Вольфганг.

Отец свирепо посмотрел на него:

– Это еще будет иметь последствия.

– Да, – ответил Вольфганг, – я тоже так считаю.

На пути к полицейской машине, которая должна была доставить их к институту, Свеня прошептала ему:

– Если сейчас выяснится, что ты все-таки не клон, тебе придется долго извиняться перед своими родителями.

Вольфганг ненадолго задумался, а потом сказал:

– Нет. Моим родителям придется извиняться передо мной.Скрывать, что у меня был брат!Это настоящая подстава!

На него волной нахлынули воспоминания, которые, как ему казалось, он давно уже оставил в прошлом. Как часто его посещало чувство, что что-то не в порядке? Когда он был маленьким, он был убежден, что в доме живет еще кто-то невидимый, кто сожрет его, если он станет его искать или спрашивать о нем. А этот сон, который снился ему много лет подряд: в нем всегда оказывалось, что его вещи ему не принадлежали и он должен отдать их кому-то, не имеющему лица.

Глубоко внутри он все это время знал правду.

Они прошли к микроавтобусу с тремя рядами кресел. Вольфганг и Свеня сели сзади, родители спереди, каждого из них сопровождал полицейский. Долгая поездка по берлинским деловым районам проходила в соответствующей моменту тишине. Комиссар Нольтинг сидел спереди, рядом с водителем, держал на коленях карманный компьютер и работал с какими-то файлами или письмами.

Вольфганг внимательно смотрел на свою мать. Она глядела прямо перед собой, белая как простыня. Казалось, она почти не дышала.

Они ехали медленно, от одной пробки к другой, мимо строительных работ и ненадолго задерживающих их светофоров. Пассажиры одного автобуса смотрели на них с особым любопытством, две женщины, казалось, узнали Вольфганга, они показывали на него и оживленно беседовали. Он отвернулся и погрузился в созерцание фасадов старинных домов.

– Зачем вам вообще нужна мигалка на крыше? – ядовито поинтересовался отец.

– На крайний случай, – не поднимая глаз, ответил комиссар Нольтинг.

Они ехали в наступающих сумерках. Когда они наконец прибыли к институту биотехнологий, было уже темно, работало уличное освещение и на парковке и рядом с домами горели фонари.

– Здесь совсем ничего не изменилось, – неожиданно заметил отец Вольфганга и приник к окну, изучая уличный пейзаж. – Все выглядит так же, как двадцать лет назад.

Казалось, он даже забыл, с какой целью они здесь оказались, просто оглядывался вокруг с искренним любопытством и покачивал головой.

– Ты только посмотри, Юлия. Все как тогда, как будто мы перенеслись во времени. Даже граффити на сарае с велосипедами остались те же, разве что чуть пообросли плющом.

Как ни странно, он обернулся к Вольфгангу, показал ему рукой на одноэтажную пристройку рядом с высоким главным зданием института, покрытым тонкими металлическими пластами, и сказал таким тоном, как будто все это был только развлекательный семейный выезд:

– Там находится звериный заповедник. Все звери, начиная с лабораторных мышей и заканчивая человекообразными обезьянами. Чистый зоопарк. А видишь там, наверху, на пятом этаже, два маленьких окошка, в которых горит свет? Левое из них было тогда моим кабинетом. Или…? – Он еще раз сосчитал темные окна и подтверждающе кивнул. – Да, точно. Тесная каморка, которую мне еще приходилось с кем-нибудь делить. Изолятор научного познания, так мы ее называли. А видишь пристройку с другой стороны? С переходом на втором этаже? Там находятся морозильные камеры, в которых хранится все. Сперматозоиды, яйцеклетки, образцы тканей, бесчисленное количество эмбрионов, просто все.

За невысоким зданием без окон виднелась маленькая подъездная дорожка, ведущая к площадке, на которой как раз стоял небольшой грузовичок. Двое мужчин в униформе выгружали из него мерцающий серебристый контейнер, вокруг которого в свете желтых фонарей клубилось что-то вроде тумана.

– Жидкий азот, – пояснил отец, – минус двести десять градусов по Цельсию. Он требуется здесь в чрезвычайно больших количествах.

Вольфгангу стало не по себе от неожиданной разговорчивости отца. Он растерянно смотрел туда, куда тот ему указывал, но на самом деле ему было абсолютно до лампочки, что, где и когда здесь находилось и изменилось ли что-нибудь за последние двадцать лет. Вместо этого он следил за своим отцом, исподтишка наблюдал за ним и удивлялся тому, как искренне тот радовался доставке какого-то жидкого азота.

Немного пропетляв, их микроавтобус остановился на уже опустевшей парковке перед главным зданием, где его уже поджидали две полицейские машины. Когда они вышли, стало ясно, что клетки со зверями все еще находились в здании, о котором говорил отец, – визг и галдеж, доносившийся с той стороны, трудно было с чем-нибудь спутать.

– Время кормежки, – объяснил отец со всезнающей улыбкой.

Раскрылись раздвижные двери, над которыми горела красная лампочка, такие огромные, что в них спокойно прошел бы слон, но оттуда вышел только один мужчина, несущий в руках два деревянных ведра. Это несоответствие производило странное впечатление. Изнутри запахло навозом.

У входа в главное здание, рядом с большой стеклянной вертящейся дверью, их уже поджидало шесть полицейских.

– Все готово? – хотел знать комиссар. – Наш пристав уже прибыл? Это такой юрист, который должен пронаблюдать за взятием образцов клеток, – объяснил он Вольфгангу, старавшемуся держаться рядом с ним, подальше от своих родителей, которые шли под конвоем двух полицейских. – Чтобы потом вся процедура имела доказательную силу в суде.

В ответ ему закивали.

– Уже десять минут, как здесь, – был ответ, – поднялся в лабораторию.

Один из поджидающих их чиновников, похожий на моржа мужчина с пышными усами и необыкновенно толстыми пальцами, подошел к комиссару и вполголоса сказал:

– Там наверху ждет человек из прессы. Говорит, что его сюда вызвали.

– Черт возьми, они слышат даже, как трава растет, – прошипел Нольтинг. – Ничего об этом не знаю.

– Не вопрос, мы можем сейчас отослать его. – Толстые пальцы потянулись к рации. – Я специально оставил рядом с ним одного из наших людей.

Вольфганг потянул комиссара за рукав засаленной куртки.

– Простите, но все в порядке. Это я. То есть я хочу сказать, что это я его позвал.

– Подождите, – сказал Нольтинг полицейскому и неодобрительно посмотрел на Вольфганга, – можно узнать, зачем вам это понадобилось?

Вольфганг кивнул:

– Вы узнаете это, как только мы окажемся наверху.

Комиссар внимательно посмотрел на него и затем пожал плечами.

– Впрочем, ваше дело, если сейчас так принято. – Он обернулся к полицейскому с моржовыми усами: – Итак, вы слышали. Все в порядке. В любом случае обеспечьте безопасность здания, окружив его вашими людьми. Больше никакой прессы. Если кто-то хочет выйти, пусть выходит, а если хочет войти – пусть предъявит удостоверение. Если кто-то начнет выступать, отговаривайтесь приказом.

Пока они шли к лифтам, Вольфганг ломал голову над тем, что имел в виду комиссар, говоря о том, что «сегодня так принято». Затем он понял, что Нольтинг, наверное, вообразил, что он заключил с газетой дорогостоящий договор на эксклюзивный репортаж, включающий фотографии, интервью и прочие атрибуты его истории, как делают сейчас многие люди, вовлеченные в скандальные судебные разбирательства.

– Об этом я совсем не подумал, – пробормотал про себя Вольфганг, пока лифты медленно поднимались наверх.

– Что? – с любопытством прошептала Свеня.

– Так, ничего, – возразил он, – быть может, я только что упустил миллион.

Она посмотрела на него, не скрывая своего удивления. Такими глазами, какими смотрят на людей с признаками надвигающегося сумасшествия.

Верхний этаж был далеко не таким просторным и величественным, как холл, скорее наоборот: узкие, высокие и темные коридоры, стены из серого бетона. Только раскрашенные в разные яркие цвета двери хоть как-то радовали глаз, но пластиковые таблички, каждые два метра свисающие с потолка на тонких цепочках, предупреждали: «Осторожно! Двери открываются в коридор». Вдоль по стенам стояли разнообразные шкафы, какие-то были тщательно заперты на ключ, а какие-то распахнуты настежь, и стояли, доверху забитые папками, книжками, бумажками и компьютерными дисками.

Коридор заканчивался темно-зеленой широкой дверью, табличка на которой гласила: «Лаборатория диагностики человека». В углу стояла широкая кушетка, окруженная всякими медицинскими приспособлениями, остальная часть комнаты представляла собой нечто среднее между кабинетом врача и библиотекой. Рядом со стеллажом, заставленным папками и книгами с цветными корешками, стоял холодильник, через прозрачную дверцу которого можно было видеть множество подставок с аккуратными маленькими пробирками. На длинных сверкающих белых столах громоздились мониторы компьютеров, увесистые измерительные приборы, производившие впечатление самодельных, путаница из стеклянных пробирок, колб и коробочек, напоминающие миниатюрные микроволновые печи. Повсюду валялись бумаги, папки и компакт-диски. Между двумя столами находилось электронное приспособление, которое на первый взгляд можно было принять за спроектированную профессиональными дизайнерами посудомоечную машину, но рядом с большой кнопкой включения была надпись: «Измеритель ДНК».

Навстречу им поднялись мужчина и две женщины в лабораторных халатах, еще один лысый мужчина постарше – судя по всему, юрист – сидел в вертящемся кресле, молодой полицейский в униформе тут же вскочил, когда они вошли. И только пятый из присутствующих, не подходящий к обстановке ни по одежде, ни по внешнему виду, просто остался сидеть. Это был загорелый человек с окладистой взъерошенной бородой, и походил он на искателя приключений, только что прибывшего из сафари.

Им оказался тот самый журналист, который разговаривал с Вольфгангом, представившись Томмазо Конти.

– Привет, Вольфганг, – сказал он.

Потом он внимательно изучил всех, его взгляд перескакивал с одного лица на другое, пока не остановился на одном из них. Его голос задрожал, когда он сказал:

– Здравствуй, мама.

Юлия Ведеберг широко распахнула глаза и воскликнула:

– Иоганнес!

А доктор Ричард Ведеберг упал в обморок.

– Все это нельзя не признать крайне необычным, – заметил комиссар Нольтин, наморщив лоб, но в целом оставаясь абсолютно невозмутимым.

Пока отца оттащили на кушетку и приставили к нему для охраны молодого полицейского, Вольфганг, сбивчиво и отвлекаясь на вопросы комиссара, объяснил, что произошло. Во всем была виновата фотография.

– До сегодняшнего дня я смотрел только на мужчину, и все спрашивал себя, кто бы это мог быть. Поскольку я был, конечно же, уверен, что мальчик на снимке – это я. Только потом, когда выяснилось, что на фотографии засняты профессор Тессари и мой брат, мне пришло в голову приглядеться повнимательнее. – Он сунул фотографию под нос комиссару. – Обратите внимание на руку, которой он держит виолончель. Видите шрам в форме зигзага? Я уже как-то видел этот шрам, – он указал на левую руку журналиста, – вот.

– Это правда, – переспросил комиссар Нольтинг, – вы его брат?

– Да, – сказал бородач, – мое настоящее имя – Иоганнес Дорн.

– И откуда вы появились так внезапно?

– У меня небольшой офис недалеко отсюда. Я там и живу, когда приезжаю в Берлин.

– Я так понимаю, вы часто бываете в Берлине?

– Журналистов всегда магически тянет к столицам.

С кушетки раздался слабый стон. Отец Вольфганга приходил в себя.

– Лежите, не вставайте, – приказал ему один из людей в белых халатах и взял его руку, чтобы измерить пульс.

Мать сидела в вертящемся кресле, которое любезно уступил ей юрист, белая как мел, под наблюдением другого врача.

– Иоганнес, – тихо спросила она, – как могло так случиться, что ты не умер?

– Я как раз хотел спросить то же самое, – кивнул Нольтинг и скрестил руки. – По нашим базам, вы умерли уже семнадцать лет назад. Утонули в Сицилии.

Журналист кивнул:

– Иоганнес Дорн был мертв. До сегодняшнего дня. До того момента, как мне позвонил Вольфганг, который сам обо всем догадался. До этого звонка существовал только Томмазо Конти.

– Не припоминаю, чтобы такое одобрялось нашим законодательством, – откуда-то с заднего плана пробурчал юрист.

Иоганнес понял и сам, что без дополнительных разъяснений ему не обойтись, набрал поглубже воздуха и продолжил:

– В тот день я вышел на берег довольно далеко от того места, где плавал. Сначала я прятался в пещере. Пару дней спустя я оказался у одного крестьянина, сначала как помощник по хозяйству, а затем… – было видно, что он колеблется, – перед тем как продолжать, я просил бы вас дать мне обещание, что для тех, кто помог мне в трудную минуту, это не будет иметь неприятных последствий.

Нольтинг вопросительно посмотрел на юриста, который неодобрительно покачивал головой, но в конце концов кивнул с выражением: «я снимаю с себя всякую ответственность».

– Заметано, – сказал комиссар.

– Спасибо. Синьор Марио Конти и его жена – это самые добрые и отзывчивые люди, которых мне когда-либо приходилось встречать, и мне не хотелось бы, чтобы по моей вине у них начались неприятности. Без лишних слов они поняли, что со мной случилось, – впрочем, мне тогда было бы трудно рассказать им многое, я ведь только начинал учить итальянский. Иоганнес Дорн стал Томмазо Конти без особого вмешательства местных властей. На Сицилии такие вещи до сих пор не представляют больших трудностей. Томмазо Конти закончил школу, учился журналистике в Неаполе и объездил весь мир по своему итальянскому паспорту, как я всегда мечтал. – Он показал свою правую руку, на безымянном пальце которой сияло тонкое золотое кольцо. – Уже четыре года, как я женат. Мы живем недалеко от Рима.

Его мать слышала этот рассказ со все возрастающим удивлением, недоуменно покачивая головой.

– У меня все это просто в голове не укладывается. Иоганнес?! Как ты мог так с нами поступить, ведь все это время мы считали тебя мертвым? Ты можешь хотя бы представить себе, как я страдала все это время? А теперь ты просто стоишь здесь… Я даже не знаю, что сказать. Я не могу поверить в то, что ты воспользовался этим несчастным случаем для того, чтобы сбежать от нас.

– Да, я понимаю, – грустно кивнул Иоганнес. – Только дело в том, – было видно, как он колеблется, – что это не был несчастный случай.

Глава 16

Рассказывая свою историю, Иоганнес опустил голову и все время вертел обручальное кольцо.

– Я никогда еще никому этого не рассказывал, даже собственной. Конечно, странно рассказывать это сейчас, после стольких лет молчания. Но мне кажется, что настал момент, когда сделать это необходимо.

Он посмотрел вверх, кивнул и снова опустил глаза, сосредоточившись на кольце на своем пальце.

– Это случилось на берегу к югу от Валетто. Тамошние бухты на картах не указаны, но местные знают их, и знают, какое опасное там течение. Опаснее всего на краю узкого полуострова, выступающего прямо в Средиземное море, в народе его прозвали il lingua di diavolo, в переводе с итальянского «чертов язык». Именно туда я отправился на прогулку с отцом. Я хотел сказать ему, что решил покончить с уроками по виолончели и после окончания школы заняться журналистикой. Был уже вечер, и на улице постепенно темнело, вокруг не было ни единой души. Мы были совсем одни и, как всегда, поссорились. Я не сомневался, что так оно и будет, но я твердо решил на этот раз настоять на своем. Я даже представить себе не мог, во что выльется эта ссора…

Он посмотрел вниз и тяжело вздохнул. Но затем встряхнул головой, сглотнул и закрыл руками лицо.

– Он был так разъярен, я никогда в жизни не видел его таким. Он страшно кричал, ругался, угрожал мне… А я отвечал только «нет». Я сказал ему, что пусть делает, что хочет, а я все равно стану журналистом. И тогда он ударил меня.

Иоганнес устремил свой взгляд вдаль.

– Знаете, что самое странное? Всегда, когда моя жизнь висела на волоске, когда мне было страшно, когда на Кавказе я попал в перестрелку между повстанцами и правительственными войсками или когда в Колумбии я оказался в доме наркобарона и мне показалось, что он решил меня прикончить, я всегда вспоминал тот вечер и говорил себе, что самое худшее в моей жизни уже произошло. Не может случиться ничего хуже, чем это. Когда родной отец бил меня так, как будто он решил убить меня.

Комиссар Нольтинг нетерпеливо кивнул:

– Рассказывайте, пожалуйста, по порядку.

Для Иоганнеса, казалось, не составляло большого труда восстановить в памяти последовательность тех давних событий.

– Он бил меня как одержимый, – продолжил он. Его голос дрожал, как будто он Бел свой рассказ из самых глубин своей души. – Я попытался бежать. Но он поймал меня, колотил, а потом отбросил на камни последним сильным ударом. Я помню дикую боль в своей грудной клетке, а затем… Я не знаю, что точно случилось. Но я думаю, что я ненадолго умер.

– Ненадолго умер? – переспросил комиссар, подняв бровь. – Такое даже с моей профессией нечасто услышишь.

Иоганнес даже не слышал его, сосредоточившись на своих ладонях.

– Я как будто вышел из своего тела, понимаете? Быть может, это просто так отложилось в моей памяти, не знаю, но я помню, как увидел самого себя, лежащего на камнях в неестественной позе с открытыми глазами. И все, о чем я тогда думал, – что я смог спастись от него, и значит все хорошо. Я видел, как отец наклонился надо мной и принялся нащупывать пульс, и он все время говорил «о нет» и «не может такого быть», повторял снова и снова, сто раз, мне, во всяком случае, так казалось, как тибетскую мантру. А я думал только о том, что мое сердце перестало биться и сейчас я умру. Как вдруг…

Он закрыл глаза и ненадолго замер, но никто не сказал ни слова. Все ждали как зачарованные.

– Он сказал: «Погоди, так просто ты от меня не отделаешься. Мы можем начать все сначала». Я точно помню, что он сказал именно эти слова. Он нагнулся надо мной, и я увидел, что в руках у него нож… перочинный ножик… и он открыл мне рот, а затем… быстрым движением он вырезал кусочек моей щеки! – В глазах у Иоганнеса был искренний ужас, когда он рассказывал это. – Было ужасно больно. Не знаю, боль ли тому виной или что-то другое, но я снова оказался в собственном теле и видел нагнувшегося надо мной отца, который прятал кусок моего тела в маленькую черную коробочку, что-то вроде коробки из-под пленки, и я видел небо над нами, темно-синее, как бутылочное стекло. И, повинуясь какому-то безотчетному инстинкту, я собрался и покатился вниз. Я лежал на краю откоса, и стоило мне перевернуться, как я свалился прямо в воду.

– Господи Боже, – вздохнул кто-то.

– В тот миг, когда я очутился в ледяной воде и меня подхватило течением, мое сердце заколотилось как безумное и я снова смог двигаться. И я поплыл, спасая свою жизнь.

– Я помню, – воскликнула его мать, – когда Ричард вернулся домой, у него была с собой маленькая пробирка, что-то вроде крошечного термоса, и я еще удивлялась, что это такое и откуда это у него, но потом он рассказал про несчастный случай и что ты исчез, и я, конечно же, уже не думала об этом. – Она остановилась в ужасе, как будто только теперь начала понимать, что это значило. – Так он получил твои клетки. Сначала он поехал в больницу, чтобы взять специальную пробирку, и только затем вернулся домой и позвал полицию.

– Теперь ты понимаешь, почему я не хотел возвращаться? – спросил Иоганнес.

Его мать встала и подошла к кушетке, на которой лежал ее муж.

– Как ты мог сделать такие ужасные вещи, Ричард?

Но за секунду до этого доктор Ричард Ведеберг вскочил с кушетки, отнял пистолет у стоявшего рядом с ним молодого полицейского и приставил ему к горлу.

– Вы, мелкие ничтожества, – прошипел он, – жалкие создания. Ничего не знаете, кроме своих правил и законов, предписаний и постановлений… бессмысленные слова, напечатанные на мертвой бумаге, – вот все, что имеет для вас ценность. Но я, я хотел сохранить миру этот исключительный, божественный талант, вернуть его вам теми средствами, которыми я располагал. Неужели вы этого не понимаете? Неужели это так сложно понять?

У юного полицейского почти вылезли глаза от боли, так крепко вжимал Ведеберг дуло пистолета ему в шею. При каждом необдуманном движении он охал от боли, на лбу у него выступил пот.

– Господин Ведеберг, – спокойно предостерег его комиссар, – то, что вы делаете, не имеет смысла…

– Для вас я все еще докторВедеберг, – гневно прервал его отец Вольфганга.

– Хорошо, господин доктор Ведеберг…

– И что вы понимаете в смысле? Что вообще может понимать такой, как вы? Зачем я вообще с вами разговариваю? – Он заставил своего заложника на два шага продвинуться в сторону двери. – А теперь вы все сложите ваше оружие сюда, – приказал он. Кивком головы он показал на картонную коробку, выложенную стиропором для хранения пробирок с химикатами; рядом с логотипом крупного химического концерна стояла надпись: «Pro-mitosin». – Выгружайте все из этой коробки и сложите туда ваше оружие и все рации и мобильные телефоны. Делайте, что я вам говорю! Живо!

– Ричард, – вскрикнула его жена, – что ты задумал?

Он посмотрел на нее остановившимся взглядом:

– Пожалуйста, Юлия, не выводи меня из терпения. Я знаю, что я делаю.

– Прислушайтесь к вашей жене, доктор Ведеберг, – попробовал остановить его Нольтинг, но ответом ему был только стон молодого полицейского, на шее которого выступила темная капелька крови.

– Оружие, рации, мобильники – все сюда.

Нольтинг кивнул, взял коробку и осторожно вытряс ее, так что выпал даже стиропор, затем положил внутрь свой револьвер, свой мобильный телефон и свою рацию. Он хотел ее выключить прежде, чем положить внутрь, но Ведеберг закричал:

– Не выключайте ее! Вы что, за дурака меня принимаете?

Двое других полицейских тоже сложили все свое оружие в коробку. Иоганнес положил сверху свой мобильный телефон, который был прикреплен на поясе, рядом с кожаной поясной сумкой, и поэтому слишком бросался в глаза.

– Теперь вот тот телефон.

Комиссар с яростью схватил офисный телефон, стоявший на одном из столов, хотел выдернуть шнур, но Ведеберг нетерпеливо приказал:

– Просто вырвите его из стены. У меня нет времени.

Достаточно было быстрого рывка, чтобы аппарат с легким шумом отделился от кабеля. Комиссар положил телефон в коробку.

– Хорошо. Теперь поставьте коробку на землю и подтолкните ее ко мне. Но осторожно!

Нольтинг выполнил то, что сказали. Доктор Ведеберг отпустил свою жертву, направил дуло револьвера ему в затылок и приказал:

– Медленно наклонись и подними коробку.

Вольфганг видел, как дрожали руки у молодого полицейского, когда он выполнял приказ. Все, что здесь происходило, никак не укладывалось у него в голове. Что его собственный отец так себя вел и говорил такие вещи… как настоящий преступник. Он чувствовал, как холодный ужас парализовал его, как только он понял, что именно могло произойти в следующие минуты.

Отец отошел вместе со своим пленником, который нес коробку, к двери в лабораторию и открыл ее локтем. Вольфганг слышал, как глубоко вздохнул комиссар Нольтинг, когда дверь в лабораторию открылась и стал виден коридор. Он понял. Снаружи были еще другие полицейские, которые могут вмешаться, как только поймут, что именно здесь происходит.

– Поставьте картонку снаружи перед дверью, – приказал его отец. Молодой полицейский, которого он все так же держал на прицеле, повиновался.

Где-то в одном из длинных коридоров института хлопнула дверь.

– Иоганнес? – позвал доктор Ведеберг.

Мужчина с кудрявой бородой, которого все газетчики Германии и Италии знали под именем Томмазо Конти, неохотно поднял глаза.

– Да?

– Всего этого не должно было произойти, ты же понимаешь. Всей этой ситуации, да и тогдашнего несчастного случая тоже. Если бы ты не был всегда таким… упрямым. Черт, я же всегда хотел для тебя только самого лучшего.

Иоганнес пренебрежительно посмотрел на него.

– Все это не больше чем пустая болтовня, отец.

Вольфганг чувствовал, как стоящий рядом с ним комиссар Нольтинг весь подобрался, словно пантера перед прыжком, нацелившаяся на добычу. Четырехугольник коридора в открытой двери зиял, как раскрытая пасть хищного животного.

– Болтовня, да. Хм. Ну, как хочешь. – Он попятился к двери, держа перед собой молодого полицейского.

Затем, когда он уже стоял снаружи, а его заложник все еще был внутри, он изо всей силы пихнул его в спину. От неожиданности полицейский сделал несколько шагов внутрь. Дверь со скрипом захлопнулась. Скрежет снаружи не сулил ничего хорошего. Комиссар поспешил к двери, попробовал открыть ее, но она не поддалась. Он обернулся к молодому полицейскому:

– Вы в порядке?

– Да, все нормально, – кивнул тот, растирая себе шею.

– Хорошо. – Нольтинг подошел к окну, раскрыл его и осмотрел узкий, огибающий этаж пожарный балкон. – Да это просто гениально! – Он перегнулся через парапет: – Мюллер? Штайниц? Давайте сюда!

Иоганнес тем временем уже подбежал к другому окну, раскрыл его и вылез наружу. Вольфганг последовал за ним, хотя внутри у него все похолодело от страха. Балкон, задуманный для экстренных случаев, был очень узким, его хлипкие перила из тонкой стали можно было назвать какими угодно, только не надежными. Отсюда, сверху, здание института казалось гораздо ниже, чем снизу.

Внизу, между освещенными фонарями островками света в зарослях кустарника и на узких пешеходных дорожках, послышались чьи-то шаги. Из кустов вышли несколько мужчин в темных кожаных куртках и полицейских фуражках.

– Комиссар Нольтинг, – крикнул один из них, едва разборчиво за шумом проходящей недалеко трассы, – это вы?

– Да, – взревел комиссар в ответ, – перекройте все входы и выходы, Штайниц! Ведеберг бежал, и он вооружен. Быстро!

Один из полицейских заговорил что-то в свою рацию, другие побежали, на ходу вынимая из кобуры револьверы.

– Сколько в этом здании входов? – обратился Нольтинг к одному из ученых, все еще стоявших рядом с ним.

Мужчина, блондин с тонкими волосами, но на удивление густыми бровями, задумался.

– С фасада – главный вход, загрузочная площадка на выходе к Ганс-Шпееман-штрассе… отдельный вход к зверинцу… конечно, подземная парковка. Да и лестница в котельную.

– Другими словами, швейцарский сыр. Вот черт побери, – проворчал комиссар. Он накинулся на своих служащих, которые все еще стояли в ожидании приказа: – Ну что, никто из вас не соизволит наконец открыть дверь?

Началась суматоха. Один из полицейских пролез на запасную лестницу и перебрался в соседнюю комнату, вооружившись тяжелой чугунной подставкой для инструментов. Но и та дверь была, как полагается, закрыта.

– Не может такого быть, – застонал Нольтинг, – так взломайте ее, в конце концов. Или попробуйте залезть в следующую комнату.

Снизу прибыли новые полицейские машины, с включенными мигалками и сиренами. Оттуда посыпались полицейские. Мигающий голубой свет освещал мирный парк перед институтом, превращая его в место действия какого-то кошмара.